Не судьба

Да, в этом она права, из-за денег. И принципа, наверное, тоже.

Имя Ковальчука не всплывало ни разу во время моих бесед с разными людьми. Но я четко и ясно убедился, что все знающие о кредите погибли в той машине, видимо, дети стали мишенью постольку поскольку, хотя бы из нежелания убийц оставлять живых свидетелей своего зверства. И вот это в преступлении виделось самым отвратным. Какая-то звериная жестокость, которая именно нечеловеческой сущностью своей должна была потрясти весь город, может, не только город – и при всем при этом остаться, скорее всего, безнаказанной. Ведь не только заказчика, но самих убийц, как ни старалась прокуратура и милиция – разыскать, да что разыскать, выйти на след – и то не удавалось. Будто сквозь землю канули.

Да, сквозь землю. Оля долго не верила, но в трех километрах около «Дальней» шахты началось движение: завозились экскаваторы, выкапывая фундамент для будущего копра, пригнали буровую технику, ковыряющую шурфы – не то исследовательские, не то уже как основание для самой скважины. Невдалеке от будущего места раскопок проходила колея железки, по которой шли днем и ночью составы с углем, на ней тоже начались работы по отводу нового пути. На еще недавно пустом месте, натурально, в голой степи вдруг забурлила жизнь, закипела, пошла волнами во все стороны. Еще не огороженное место начало полниться зеваками, но среди них попадались люди и не случайные. Возможно, будущие шахтеры, возможно, инженеры, проходчики, укладчики, электрики, да много кто. Все, кого манили перспективы новой зарплатой, новыми возможностями. Вскоре возле котлована появилась финская бытовка – домик-контейнер с лаконичной надписью «прием», как будто речь шла о стеклотаре, или, судя по количеству ржавой техники вокруг, о металлоломе. К нему и стали направляться редкие соискатели. Конечно, шахта не завтра и не в этом году намеревалась открываться, но хорошие руки подыскивала уже сейчас. Да и сезонные рабочие понадобиться могли как раз во время строительства самой шахты. Я поначалу близко не подходил к домику, а когда собрался – не увидел его на месте. Кто-то опередил всех и попросту спер бесценную для дачи бытовку, теплую зимой и прохладную летом. После этого ее место заняла обычная деревянная постройка с окошком в двери и листком «требуются» чуть пониже единственного источника света.

Оля первое время присматривалась также к строительству, перебирала бумаги, но все тщетно – экспертизы или хотя бы геологического изыскания с места площадки не нашла. Обнаружила странное – «Асбест» в начале года получил разрешение на продажу продукции за рубеж. Но какой именно, не уточнялось. Солнышко от удивления долго не могла придти в себя.

– Что они задумали? – кипятилась Оля. – Для чего? Кому можно вообще продать уголь? Европе? Да в одной Польше этого угля больше, чем на Донбассе и всех прочих наших западных бассейнах, вместе взятых. Англия перешла на мазут, Германия переходит, Франция и вовсе утыкана АЭС, как будто о Чернобыле и не слышали. Ну и кому еще – нефтяному Востоку? Или Китаю, может, у которого и так в каждом дворе, только копни.

– Оль, я понятия не имею, спроси у Ковальчука. Кажется, это снова его идейка.

– А вот мне кажется, это нечто побольше, чем один главный инженер, вернее, теперь, замдиректора. Повесомей. Это же валюта, сам посуди. А валюта у нас это все.

– Тогда что они собираются продавать за рубеж? Ведь речь идет явно не о получении злотых или форинтов. Цель – доллары, фунты, франки. Что наш «Асбест» может предложить им? Самые большие микросхемы в мире? Или самовары?

– Чтоб ты знал, самовары придуманы в Германии, а матрешки в Японии.

– Вот не знал. Ну, хоть водка точно наша, менделеевская. Это я еще по школе помню.

– Интересные у вас занятия, должно быть, были.

– А то. Мы вот для детского дома тачали на станках брелоки для ключей. Правда, почему-то они потом оказались в учительской, но это скорее потому, что сделали хороших всего-то дюжину. Зато осины напилили в стружку кубов пять или шесть – нам ее чуть не кругляками привезли.

– Даже на спички не пошла.

– Именно. Все на брелоки и в отопление.

Мы еще какое-то время шутили на тему беззаботного детства, пока Ольга не напомнила мне о том важном, что хотела сказать, помимо столь странного решения правительства республики в отношении нашего горнодобывающего и тут же перерабатывающего гиганта.

– Я, конечно, прослежу за этим, больно любопытная история выходит.

– Пока не выходит. Может, это вообще какие-то планы на далекое будущее. Как в отношении наших бараков, на двухтысячный год.

– Может ты и прав, но дай уже мне договорить. Видишь какая штука, меня снова переводят. На этот раз в отдел планирования. Пусть лишусь звания главбуха, но зато не потеряю в зарплате и буду больше получать заказов и наверное, прогрессивка… ладно, что это я сама. Буду ближе к руководству и к его непостижимым человеческому уму планам, – она помолчала. – А все же зря Михалыч подначивал. Мы с тобой начинаем спеваться. Вот шуткуем уже на один лад.

– Стараюсь.

– Я вижу, – мы поцеловались, она продолжила. – И потом, возможно, получу доступ к подлинным планам «Асбеста», чем черт не шутит.

– А Ковальчук?

– Куда ж без него. Он ведь теперь почти самый главный. Да и потом, видно, насколько новый директор зависит от своего зама.

– Серьезно?

– Совершенно. Без согласия Ковальчука ничего не подписывает. В сущности, он, кажется, изначально на то и поставлен, чтоб самому не решать. На это другие люди нужны.

– Это Ковальчук так решил?

– Это не только он. Видимо, все руководство. Директор, вроде, сам ушел на заслуженный отдых, а вот его зам, он и раньше авторитетом не пользовался, это я и так прекрасно знаю, а теперь и подавно.

– Зиц-председатель Фунт, одним словом, – вспомнил я персонажа «Золотого теленка». – Да, история детективная выходит. Люблю такие.

Сущая правда, Оля, еще когда впервые зашла в мою комнатку осмотреться – и давно ж это было! – могла увидеть на столе и шкафу номера «Советского спорта» и журнала «Подвиг». В последнем как раз печатались истории об отечественных Пинкертонах, к коим я как-то уж очень пристрастился за последние годы. Даже не знаю, почему – будто мало приключений сваливалось на мою голову. Но одно дело жизнь, а другое – как она подана и описана добротными мастерами своего дела. К коим я, что скрывать, питал некий пиетет. И если теперь спортивный листок я бросаю на шкаф, не читая, вдруг разом потеряв всякий интерес и к футболу и вообще к состязаниям, даже к Олимпиаде в Калгари, то детективы читал и перечитывал, несмотря ни на что. Возможно, потому, что там добро всегда торжествовало, наверное, как ни в одном другом жанре литературы, столь бескомпромиссно и решительно.

– А я вот не очень.

– Но следствие ты сама предложила…

– И веду, как и раньше. Только мне все больше кажется, что влезаем мы в такие топи и омуты…. Ладно, – она вдруг переменилась, порывисто обняла и чмокнула в щеку, тут же знакомым жестом, стерев следы незримой помады, коей пользовалась только по особым случаям. – Не будем. Хотя бы сейчас.

Она прижалась, выветривая из моей буйной головы все прочие мысли, кроме главных.

Глава 12

В начале июля Ольга все же представила меня родителям, как раз, когда получила долгожданный отпуск. Этому событию – моему представлению, а не самому торжеству лени и долгожданного ничегонеделания – предшествовал весьма важный разговор меж нами, который мог состояться только по причине узнанного ей и мной перед ним, а незадолго до того…. Словом, эта сложная цепочка событий, потянувших одно другое, а за ним лавину последующих, оказалась весьма долгой, бурной и некоторое время швыряла нас из стороны в сторону, покуда не успокоилась. Вернее, не выдохлась, как и мы, следующие ее омутам и водоворотам. Только тогда и смогли перевести дыхание.

Все началось с ожидаемого, но совершенно неожиданного. Нашего главбуха, Ефима, взятого под стражу еще в конце марта, вдруг неожиданно отпустили, заменив арест подпиской о невыезде. Причина была, наверное, больше психологической – телефоны прослушивались, почта перлюстрировалась, а походы в магазины и встречи с друзьями тщательно фиксировались наружным наблюдением. По этой причине и было решено главбуха отпустить – чтоб он, на радостях, первым же делом отправился к предполагаемым своим подельникам, сдавая их с потрохами.

Конечно, он так не сделал, но не встречаться и молчать попросту не умел. Фима такой человек, что даже один в пустыне и то будет общаться с ветром и гадами земными, ежели найдет таковых. Надо думать, что уже через несколько дней после своего нежданно-негаданного освобождения он появился пред моими очами, предварительно послав телеграмму – помнил ведь, что со мной иначе связаться невозможно, из средств связи разве что сигнальные флажки, которые мне подарили в школе и которые я зачем-то храню в чемодане до сих пор. Вместе с набором маминых колечек в недорогой шкатулке, нечто вроде наследства. Отец хотел их сдать в ломбард или продать в комиссионку, но я отстоял, хоть какая память, а уходя, забрал с собой, кажется, больше в качестве мести.

Главбух предложил встретиться, я согласился на кафе, прекрасно понимая, что говорить нам особо не о чем – уже из детективных своих романов зная и о «хвосте», и о «коробочке», которой обычно обкладывают подозреваемых и о методах подслушивания.

Встреча вышла короткой, но содержательной, несмотря на Эзопов язык разговоров. Фима рассказал, что ему пришлось испытать, пока он сидел один в одиночке – для него испытание троекратно тяжкое, чем для любого другого, а потом поделился мыслями о Ковальчуке, настолько стремительно, что я не успел его предупредить ни о «коробочке» ни о направленных микрофонах. Московская прокуратура в этом деле могла позволить себе все.

– Я кое-что вспомнил. Мне говорили о Ковальчуке там, в СИЗО. Человек железной воли и адский аферист, но вообще вряд ли пойдет на подобное, о чем ты думаешь. А вот все сделки совершает на слово, на это же и рассчитывает от противной стороны. Больше того, наверняка у него даже записей не найдешь, если только не список должников.

– А они существуют?

– Да. Я как раз на прогулке столкнулся с одним. Реальный живой должник. Вот и думай после этого.

– Сколько должен?

– Тридцать, но раз влетел, то отдавать будет пятьдесят. Через год. Слово чести и все такое. Он не из нашей среды, вор натуральный, в законе, такого долго не продержат.

– Надеюсь, тебя тоже.

– Надеюсь, – он хмыкнул, но ничего не сказал. Зато я спросил:

– Погоди, я так понял, что Ковальчук дает в рост не только кооператорам в принципе. У него и воры в обслуге есть?

Он хмыкнул.

– Времена меняются. Возможно, сперва новый зам давал как раз всяким авторитетам, а потом уже перешел на кооператоров. Само посуди, почему бы ему не работать в этом направлении лет десять, как приличному банкиру. Он же не первый день на «Асбесте», не мог не придумать, как еще заработать.

– Да уж все сейчас зарабатывают. – как-то мрачно произнес я.

– И очень быстро, – заметил главбух. – У меня вот тоже ускорились. Суд обещают в сентябре, что успели собрать, не знаю, но кажется мало, раз я тут и с тобой общаюсь, а не со следователями.

– Рад, что ты тут, но лучше…

– Я знаю, что лучше, поэтому встречаюсь с тобой и такими как ты. Знакомыми по бывшей работе, приятелями. Я ж имею право на встречи, – он сказал эту фразу, кажется, не мне, а человеку за ближайшим столиком. Тот неохотно кивнул, утыкаясь в «Известия». – Вот именно. Еще имею право. Ну да о чем мы…, да, Ковальчук – тут видимо, какой-то другой расклад вмешался. И очень серьезный. Так что мой совет, сиди и не лезь.

Главбух выдохнул, видимо, накатившее оставляло потихоньку.

– Спасибо, я понял. Я поговорил со многими и разобрался, насколько он холодный и расчетливый.

– Именно расчетливый, как шахматист. Он играет, он азартен, но расчет превалирует, я это понял еще… давно уже. Встречался ведь.

– Спасибо, Фим.

– Да ну что ты. Мне надо было сказать. Так что даже не думай.

– Сложно, но постараюсь.

– У тебя работа, девушка. Да, я знаю. Слухи доходят. Не лезь.

На том и расстались. Человек с «Известиями» пошел следом, его компаньон на всякий случай проводил меня до автобуса. Больше я их не видел. А вот главбуха…

Я на следующий же день – благо, пятница, – поговорил с солнышком, передал беседу с Ефимом. Она тут же заинтересовалась, причем, не самим Ковальчуком, отнюдь.

– Постой. Так он работает с уголовкой? Вот те на, ни разу не слышала. А ведь не первый день под его началом. Даже странно. Сколько ж в человеке тайн. Выходит, он вполне мог надавить на этого вора в законе… твой бухгалтер точно знает, что это именно вор в законе? – я кивнул. – Надавить на него и заставить выполнить поручение. А долг тем и отдаст.

– Фима сказал…

– Твой Фима мог всего не знать. А вот такой вариант…

– Да но мы приходим к тому же, с чего и начали. Зачем все это Ковальчуку?

– Понятия не имею. Он ведет какую-то очень активную жизнь и я не успеваю ее даже замечать. Тут афера с подпольными кредитами как верхушка айсберга его других махинаций. И непонятно, насколько вглубь все это простирается. Слой за слоем, натурально, шахта.

– Не зря ж он сюда и пришел.

– И не зря копает. Видимо, очень жирные слои и много чего накопать можно. Но я тоже попробую. Правда, ну чем мы хуже.

– Да вообще-то…

– А я думаю, ничем. Поэтому будем брать и… ну ты понял.

– Хочешь сказать, надо ограбить именно Ковальчука?

– А почему нет?

– А потому что тогда нас даже посадить не успеют. Он сам разберется и с такой скоростью, что…

– Зая, – она заговорила совсем другим голосом. – Раз не судьба ограбить, будем думать, как подвести под монастырь.

– Кажется, он вообще неприкосновенный.

– Таких не бывает. Берию и то расстреляли, а это всего лишь замдиректора предприятия, пусть и миллионер. Кстати, подпольный, не забывай.

– Это уж я век помнить буду. И как его вообще переиграть можно.

– Пусть будет уверен, что перед ними шахматы, а не покер.

– Я вообще не знаю, что это за игра.

– Зато я знаю. Ковальчук непрост, хитер, он пользуется людьми как салфетками, и очень не любит, чтоб ему мешали, чтоб вообще мешались под ногами. Но я найду способ выискать у него брешь, ведь в любом человеке есть какая-то слабина, в любом. Даже в нем.

– Оль, я бы на твоем месте…

– А еще у меня разряд по шахматам, вот.

Вот когда она упрется – ничем не переспоришь. По Некрасову: «Мужик, коли втемяшится в башку какая блажь – колом ее оттудова не выбьешь…». Еще в школе проходили. Верно, она оттуда же и взяла.

– И кроме того, у нас преимущество.

– Это какое же?

– Он не знает, что против него кто-то что-то готовит, а мы знаем.

– Мы тоже не знаем, что именно готовим.

– И это еще один плюс, – она помолчала, шмыгнула носом, последнее время ей не больно здоровилось, и неожиданно продолжила, видя, что перебивать ее уже никто не собирается. С довольным видом, гордая настолько, будто победила в неравном бою. Будто этот бой вообще состоялся: – А к тебе задание. Узнай у бухгалтера своего имя вора в законе или кто он там.

– Вот сейчас позвоню и узнаю? Оль, ты вообще что говоришь?

– А почему нет. Вдруг всплывет в разговоре, в записке какой, да мало что может случиться. Вдруг они вообще друзья детства.

Мы еще некоторое время поспорили над совершенно безумным с моей точки зрения действом, покуда солнышко попросту не выперла меня из комнаты. Я рассердился. В конце концов, если ей действительно приспичило тягаться с этим шахматистом-убийцей, пусть тягается. Правда, мне же ее потом выручать и вытаскивать, но ладно, сухари передавать буду. Дай бог, чтоб именно по этому счастливому сценарию все и закончилось. Немного поостыл, но обратно возвращаться не стал, понятно ведь, что она не взаправду. У нее много чего не взаправду происходит, существенная часть жизни. Которую Оля еще и тщательно оберегает от меня. Или я не решаюсь заглянуть за плотные занавески, которые она сама не открывает, но вполне предоставляет мне к ним доступ – а я чего-то все не соображу этого.

Словом, решив, что вся эта ситуация не больше чем наши «ограбления банков», и не надо в голову брать слишком много, а то не войдет, спустился вниз. Пусть и конец дня, но телефоны почти пустовали. Большего и не требовалось.

Фима, едва услышал от меня подобные слова, подавился воздухом, спешно набранным в легкие. Сказал, что не знает, что я рехнулся, что он уже предупреждал. Потом продиктовал номер защитника, нанятого родными. Я перезвонил, не теряя времени и двушек. Конечно, первым делом расспросил о делах его подопечного. Тот не стал скрывать и поведал как есть – вся надежда на то, что суд затянется, иначе вкатают лет десять. А уж больно бы не хотелось, и подзащитному, понятно, крест на себе ставить, и адвокату – фактически тоже крест, ведь такое поражение от прокуратуры дорого ему обойдется. Как мог осторожнее я поинтересовался о том авторитетном воре, коего поминал Фима, путаясь словами и, как кажется, самого стряпчего вводя в недоумение.

– Вы о Чернеце спрашиваете? – тут же сообразил юрист. – Да, о нем мой подзащитный поминал несколько раз, вот только боюсь, молодой человек, этот человек не имеет ни малейшего отношения к нашему делу, больше того, Дмитрий Юрьевич Протопопов, такого имя этого человека, всего лишь оказался в ненужное время в ненужном месте вместе с моим подопечным на прогулке. А он задал зачем-то Чернецу несколько вопросов о человеке, который, по какому-то странному воображению обвиняемого мог быть причастен к расправе над семьей погибшего директора ателье, где и вы, и Ефим не один год проработали, – тут только я сообразил, что и адвокат заговорил Эзоповым языком, а потому просто молчал и слушал. – Увы, мой подзащитный, разумеется, ошибся, вор в законе Чернец никак не может быть в каком-либо сговоре с кем-либо. Он только вчера покинул стены СИЗО, где провел последние три месяца – по ошибке, понятно, следственной ошибке. Не думаю, что этот человек, как и его сотоварищи будет вам хоть в малейшей степени интересен и полезен. Прошу меня простить, но я даже больше скажу, в момент расправы над вашим бывшим директором, он обладал сходим алиби, и хотя стены в любой кутузке могут говорить, его это не коснулось. Я могу ручаться, что означенный Чернец не имеет отношения к делу, видимо, вы вместе со своим товарищем, моим подзащитным, попросту ищете не то и не там.

– Насколько я знаю, вор в законе не имеет права брать в долг, – заметил я, вспомнив прочитанное недавно.

– Это не совсем так, молодой человек. Да, прежде по воровским понятиям человек подобного чина не имел права многое, но времена меняются быстро и еще быстрее меняются сами люди, их нарушающие.

Я поблагодарил правоведа и вернулся домой. Выложил все, о чем мне рассказал юрист и кивнул в ответ на замечание Оли.

– Ты права. Скорее всего, дело рук его банды, раз уж и адвокат подозревает. Правда, тут все косвенные улики, он сам говорил,… проговаривался, но тем не менее. Улики косвенные, а нам надо хоть на чем-то основать свои подозрения.

– Будем искать, – подхватила солнышко.

– Будем, – не слишком охотно согласился я, целуя ее в щеку, пока совсем не увернулась. – Только ты не очень влезай во все это. Сама говоришь…

– Ты же меня нанял. Да и я осторожно. Я всегда очень осторожная, особенно, когда дело касается таких тонких вещей как нарезанный сервелат…. Да шучу я, шучу, просто в общепите с самого отрочества. Ну и первая зарплата у меня как раз в столовой городской, и случилась.

– Да, а как это было?

В ответ она взглянула на часы.

– Потом, в поезде. Мы и так опаздываем. Еще удобную электричку пропустим. А ты что же, не собрался?

– Готов, как штык. Давай свои вещи, – она улыбнулась. – Ну что такое, можно объяснить?

– А они все там, у родителей. Зачем мне к ним с чемоданами ехать?

Мы присели на дорожку. А затем отправились в путь

Глава 13

Конечно, Оля не за день подготавливала и себя и меня и родичей к этой встрече. Начали сговариваться еще в прошлые выходные, когда она только вышла в отпуск. Договорились до нынешнего уик-энда, как окончание недели стала называть молодежь, любящая и использовать иноземные, чаще всего, английские слова, и коверкать их до неузнаваемости.

Первым делом Оля напомнила о строгости нравов и педантичности своих предков. Вот это слово из новомодных она подхватила и использовала весьма часто. Я еще раз заверил солнышко, что в грязь лицом не упаду, чтобы ни случилось. Родители у нее, ныне пенсионеры, прежде работали – отец в НИИ радиосвязи и радиоприборов, заведующим лаборатории, мать преподавала французский в школе, а когда-то обучалась по классу фортепьяно, которому хотя и пыталось тоже учить, да вот учеников никак не находило, а потому с Олей садились иногда играть в четыре руки. Странно, конечно, что такая семья оказалась в Шахтах. Хотя нет, не странно, у них там «родовое имение», как говорила солнышко, еще с прадедушкиных времен, старая изба, пережившая войны и революции и почти без переделок дожившая и до нашего времени. Меняли только крыльцо и совсем недавно крышу – на новенькую, дюралевую, поблескивавшую на солнце.

– Такие педанты. Обращайся со всем аккуратно и занавески руками не трогай, тетя Женя их вышивала, мамина сестра, – внушала солнышко, держась одновременно и за меня, и за ручку дивана в переполненной электричке, которой мы добирались до нужной станции. Я кивал. Потом почему-то вспомнил Ковальчука, дался же он мне. Но просто после разговора с Фиминым адвокатом, из головы он у меня не выходил. Так что все последующее слушал невнимательно, на что Оля, конечно внимание обратила.

– Ты сейчас обо мне думаешь или о чем другом? – строго спросила она. – Напоминаю, у тебя сорок минут, чтоб все запомнить и ничего не забыть.

Она это повторяла с момента согласия родителей меня увидеть, надо сказать, весьма охотного, хотя сама дочка как-то довольно вяло предлагала мою кандидатуру и всячески пыталась урезонить желание отца с матерью увидеть жениха. Потенциального, но все же.

– Ты мне все уже вдолбила, места нет. Я про разговор с адвокатом думаю.

– Нашел о чем, когда мы едем,… а что именно?

– Я ведь замдиректора «Асбеста» знаю только по фотографии, три на три, которую в вашей газете с потрясающем названием «Забой» опубликовали. Вот я и кумекаю все, как к нему вообще подходить, с какой стороны. Что на него вообще подействует? Он на женщин падок? Или на ценности, коллекционирует что-то или…

– Значит, по порядку. На женщин он не смотрит, ему жены хватает за глаза, у ни х даже детей нет. Кстати, заводская партячейка его не раз укоряла, что у такого видного лица, с таким стажем и на таком посту, а отпрысков не имеется. Он дико злился, и с той поры парторга называет не иначе, чем Геббельсом. За глаза, понятно. Вообще, наша партия его раздражает, это факт, без нее он бы развернулся куда быстрее и мощнее, наверное. Но отчеты, собрания и все такое прочее, куда он обязан являться… хотя да, меня это тоже угнетает, соглашусь.

– А я беспартийный.

– Это ты сейчас к чему? – тут же вскинулась она.

– Не знаю. Просто.

– Тогда не перебивай. Человек он холодный во всем, что не касается накоплений. А, может и к деньгам тоже, поди пойми, что его завлекает, новая коробка наличности в сейфе или сам процесс ее получения. Или вообще как у Скупого рыцаря, пересчет дензнаков. Надо это выяснить.

– Полная противоположность нашему шефу, – так и не научился говорить «покойному». Артур был душа компании, денег не считал ни своих, разве что на детей, которых любил до самозабвения, и женщин, которых, признаться, любил поболе своей половины. Да, бабник, но наверное, немного остепенившийся, по крайней мере, за последние года два о новых похождениях я не слышал. Родительское чувство должно же рано или поздно перевесить эдакое прежнее бесшабашное увлечение, кем ни попадя. Он перестал ездить на наши мероприятия, «тусовки», как называл их сам, в рестораны по случаю и без – куда поначалу своего недолгого правления в ателье приглашал всех сотрудников, всякий раз являясь с новой и новой кралей. Он изменился, можно сказать, повзрослел. Жаль, что случилось это так незадолго перед смертью.

– Твой Артур еще и шлялся.

– Он завязал, – не очень охотно отвечал я.

– Мужики не завязывают. Так что за тобой я буду особенно пристально следить.

– Ковальчук ничего не коллекционирует?

– Ты отвлекаешься. Но нет, не слышала о подобном. Разве что банкноты. Он не то, чтоб жаден до денег, но страстен. Либо любит авантюры, конечно, хорошо продуманные, на что ему такой острый мозг, либо как пушкинский герой…

– Какой? – ляпнул я. Оля покачала головой.

– Вот в одних случаях ты все знаешь, в других как Шерлок Холмс. Кстати, да, похож на него. Правда, для детектива ты разбрасываешься сильно, то одно, то другое на уме. Чисто Хлестаков. Тебе напомнить, кто это? Книжки надо читать не только детективные, ясно?