Взлёт и падение книга первая

Вот этого кота какой-то неустановленный шутник и заснул перед вылетом в портфель с картами тогда ещё летающему Ерофееву. Федьке нора, видимо, пришлась по душе, так как он не подавал оттуда признаков жизни. Перед вылетом и в полёте Ерофеев портфель не раскрывал, так как он ему был без надобности. За свою более чем тридцатилетнюю летную деятельность он давно выучил наизусть все позывные, частоты и схемы заходов всех аэропортов Советского Союза. В Сочи же, готовясь к обратному вылету, он зачем-то открыл портфель. Соскучившийся по общению Федька выпрыгнул к нему на колени и, признав своего, нежно замурлыкал.

– Кио! – воскликнул кто-то из армянского экипажа. – Слушай, ты нэ можешь из свой партфел хароший девушка вынимать? Я жениться хачу.

Дежурный штурман сочинского аэропорта нацепил на нос очки, подошёл к Ерофееву и стал рассматривать мурлыкающее животное, словно видел кота первый раз в жизни.

– Кажется, и правда кот! – с изумлением произнёс он. – Но, чёрт возьми, зачем ты его возишь с собой?

Тут же нашёлся шутник.

– Да это его же стажёр.

От дружного хохота заколыхалась пальма, стоящая в углу комнаты.

– Сволочь какая-то перед вылетом подсунула, – пробормотал Ерофеев. – Убью!

– У тебя случайно в портфеле мыши не завелись?

– Ого, это серьёзно. Мыши могут погрызть наши секретные карты. Как потом отчитываться?

Лётчикам только дай повод для зубоскальства. Минут пять в штурманской стоял хохот. А что касалось карт, то они действительно считались секретными. Не все, только пятикилометровки. Выпуска конца сороковых годов.

Выслушав с десяток острот и пожеланий, Ерофеев сгрёб кота с колен и попытался снова засунуть в портфель, но Федьке тёмная конура надоела, и обратно лезть он не желал, царапался и извивался, словно уж.

– Ладно, придётся тебя на руках тащить до самолёта.

– Зачэм на руках? Ашейник делать нада.

Снова содрогнулась пальма в углу. Все представили, как мужчина в форме ведёт по перрону на ошейнике кота. Ерофеев бы до Бронска не долетел, а вот сочинскую психушку посетил бы обязательно.

Схватил одной рукой портфель, а другой, подхватив кота, он под общий хохот покинул помещение.

Нет, что ни говорили бы, но закон подлости всё-таки есть. Если бы не было – не встретил бы штурман по пути к самолёту инспектора, как не встречал он его, прилетая сюда раз двести за последний год. Инспектор остановил Ерофеева у самого трапа, представился и поинтересовался, зачем он тащит в самолет животное. Штурман знал, что на допуск в самолет животных нужна справка ветеринара. Вот её-то сейчас страж авиационных порядков и потребует. А где её взять? Ведь не расскажешь ему, что Федька прилетел сюда зайцем. Бог весть, что подумает инспектор, помимо кота и ещё какие-нибудь нарушения найдет. Ерофеев представил, как будут склонять его на всех разборах и оперативках, и его осенило.

– Понимаете, товарищ инспектор, этот кот не простой. Он – циркач. Работает в цирке, то есть выступает. Вы не думайте, он не бродячий. Он учёный. Вот просили в Бронск передать в цирк.

– Учёный кот! – поразился инспектор. – Я думал, что они только в сказках бывают.

– Он не в том смысле, что учёный, – замямлил Ерофеев, – а в том…

– Да я понимаю, – перебил его инспектор. – А что он делать умеет?

– Не знаю, не сказали.

– Кис-кис-кис, – позвал инспектор Федю, – покажи, что ты делать умеешь?

В ответ Федька презрительно посмотрел на инспектора и отвернулся.

– Так вы мне разрешите идти, а то неудобно с котом-то.

– Конечно, идите, – улыбнулся инспектор. – Смотрите, довезите циркача без происшествий. Кис-кис-кис! – снова поманил он Федю.

Обратный полёт Федя проспал на чехле в переднем багажнике. Как член экипажа был накормлен проводниками курицей. В Бронске, едва подогнали трап, Федька, узнав знакомые места, задрав хвост, рванул в сторону штурманской комнаты.

Слухи про кота-путешественника разошлись по всему аэропорту, и не один месяц при упоминании Ерофеева восклицали:

– А, это тот самый, который кота в Сочи возил!

А Федька следующей весной, когда распустилась сирень, вышел на улицу и назад не вернулся.

В гостинице было очень холодно, так как отопление отключили, посчитав, что уже настала весна. Весна действительно наступила рано, но потом природа спохватилась и двинула на регион несколько циклонов подряд, сделав из погоды весенней осеннюю. Да и номер им достался с видом на лётное поле, откуда с оглушительным рёвом каждые пять минут взлетали самолёты. Попробуй тут засни.

Васин все же пытался заставить себя заснуть, но сегодня годами выработанная привычка почему-то отказала. «Старею, – подумал он. – Вот и первые признаки бессонницы».

Статистика утверждает, что средний возраст лётчика – 49 лет. Если этому верить, то он уже и жить-то не должен. Каждый год ему всё труднее проходить врачебную комиссию на допуск к полетам. А она с каждым годом всё изощрённее. Вот и велосипед придумали, как космонавтам. Облепят твою грудь и спину датчиками – и круги педали. Крутить-то не трудно, но вот что выдадут там эти датчики? Не одного уже списали из-за этого. Но много ли знают эти врачи с их приборами? Не раз бывало, проходит человек без особых проблем все их инстанции, дают ему допуск к полетам, а через неделю его увозят в реанимацию.

А, может, уже пора уходить? И так отдано небу нимало. Вон уже и колени в непогоду ноют, и под лопаткой что-то покалывает. Да и усталость стала ощущаться после полётов, особенно после ночных. И ушёл бы с лётной работы, но куда? Стрелком в охрану на старости лет? В ПДСП – приют для списанных пилотов? Но там давно нет мест, заняли те, кто ушёл раньше. Да и не представлял он себе другой работы. Как можно всю жизнь работать с восьми до шести вечера? Делать одно и то же. Он привык вставать в любое время суток и ехать на работу тогда, когда все возвращаются с работы. Или наоборот. И такой беспорядочный график ему нравился. Ну а про однообразие работы и говорить не стоит. Одинаковых полётов для лётчиков не бывает. Это только со стороны так кажется. Вот и выходит, что остаётся только летать до конца, пока врачи подлянку не подставят. А это у них легко делается.

На медицинской комиссии они спрашивают, какой общий налет, и по этому признаку косвенно судят о здоровье. Но причём тут налёт? Нужно бы спрашивать, сколько у него было задержек по вине наземных служб, сколько он ругался, просил а, порой, просто унижался, чтобы ускорить вылет. В Аэрофлоте временем лётчика никто не дорожит. Вот они где, нервы, а не в налёте часов. Ведь не зря же говорят, что работают они на земле, а в полёте отдыхают.

Он ещё раз попробовал заснуть, но тщетно. Не вставая с кровати, дотянулся до своего дипломата и достал маленький томик стихов Рюрика Ивнева.

Из под ног уплывает земля,

Это плохо и хорошо.

Это значит, что мысленно я

От неё далеко ушёл.

Это значит, что сердцу в груди

Стало тесно, как в тёмном углу.

Это значит, что всё впереди,

Но уже на другом берегу.

Прочитал эти строчки и задумался. Поэт написал их за два часа до смерти. Вот бы тоже так, до последнего дня, часа…

Но ведь поэту не надо проходить медицинскую комиссию, чтобы писать стихи. Да и лет было Ивневу, кажется, уже за семьдесят. А летчики столько не живут. Не доживают до возраста мудрости. Да и что это такое, мудрость и когда мы становимся мудрыми в этой жизни? Когда получаем паспорт? Или когда образуем семью? Взрослыми, может, и становимся, а вот мудрыми – вряд ли. Скорее всего, она приходит тогда, когда с беспощадной ясностью начинаешь осознавать, что годы-то не медленно идут, а летят, словно реактивный лайнер, что лучшие – они уже позади, а впереди видно уже начало конца. И что жизнь дана человеку, как праздник, но в ней почему-то всё только будни, будни…

А, может, мы просто не умеем видеть в буднях праздники?

Несмотря ни на что, жизнь Васина в авиации всегда была праздником. По крайней мере, всё, что касалось летания. Правда, праздничное настроение портили порядки на земле, особенно в последнее время. Разрослись бюрократизм, формализм, волокита. Постепенно на вершину лётной иерархии, где раньше были боевые опытные лётчики, не боявшиеся ответственности, взобрались люди иного склада. А непосредственно лётчик оказался в самом низу пирамиды, превратился в вечно недовольного и чего-то требующего. Взять грузовые рейсы. Если раньше командир самолета называл время вылета, то делалось всё, чтобы он так и взлетел. Сейчас же время вылета диктует попросту начальник грузового склада. Как загрузят – тогда и полетишь. А загрузить могут через час, а могут и через семь часов. И на всё находится объективная причина. То нет грузчиков, то сломалась машина, то водитель заболел.

Авторитет командира самолёта катастрофически падал. В налёте никто не был заинтересован, кроме лётчиков. Помогать им никто не желал, но уж если что-то случалось по их вине – спрашивали на всю катушку. Ибо они – крайние, им и только им лететь. Желающих спросить с каждым годом становилось всё больше.

Да, будни – это когда ты на земле. В небе всегда праздник. В небе ты, лётчик, хозяин ситуации, ты мчишься к цели и уже никто кроме тебя не волен изменить ход событий. Ты хозяин этого праздника и даришь его сидящим за твоей спиной людям. И даже тем, кто смотрит за белым росчерком твоего следа с земли. Вот она, высшая философия полёта!

Васин считал, что сделал в авиации не так уж мало. Почти 20 000 часов налета, больше сорока пилотов, которым он, инструктор, дал путёвку в небо. Они летают сейчас во многих городах. И в любой точке страны узнают его голос в эфире и здороваются, услышав, нарушая все каноны фразеологии радиообмена. И редкий диспетчер осмеливается сделать им замечание. Некоторые его воспитанники занимают ответственные руководящие должности. Но в авиации нет большей ответственности, чем ответственность пилота-инструктора.

Помнится, первый командир Васина Иван Семёнович Молодцов, ныне покойный, говорил, что лётчик тогда будет что-нибудь стоить, когда обучит хоть одного второго пилота и тем самым подготовит себе замену. Он всегда помнил эти слова, и когда ему предложили должность пилота-инструктора, не раздумывая, согласился.

Летать – это профессия, обучение летанию – это уже искусство и дано оно не каждому. Тут, как нигде, важен личный пример, важно умение быть тактичным и сдержанным. Не всем дано умение и терпение показать весь процесс полёта. Некоторые говорят, что легче его выполнить, чем объяснить. Но если летают ученики Васина безаварийно вот уже много лет, значит не зря он кушает свой не лёгкий хлеб. За это не дают наград. Да и вообще работа инструктора как бы в тени. Хотя для полётов это незаменимые люди. Уходя, они готовят замену, и тем продолжается дело лётное.

По разному сложились судьбы сверстников Васина. Одни погибли в катастрофах, другие в силу разных причин покинули авиацию. Третьи – их не много – стали большими начальниками. Они получали награды, звания заслуженных пилотов (а это и повышенные пенсии), шикарные квартиры и прочие блага, хотя налёт их был в два раза меньше, чем у Васина. Практически, они перестали быть лётчиками и садились в кабину от случая к случаю, как правило, в качестве проверяющих. Выпускать в воздух самостоятельно многих было просто небезопасно. А проверяющим – можно. Не мешай работать экипажу, и он всё сделает сам. Ну а уж замечания делай после полёта. На то ты и начальник.

Эти люди были организаторы производства. Ну что ж, и это бремя кому-то нужно нести. На земле стало много дел. Строились новые вокзалы, аэропорты, взлётные полосы, грузовые и пассажирские терминалы.

Но всё же нет-нет, да шевелилась в душе Васина какая-то ревность и обида. Как же так? Почему более важной заслугой летчика стало считаться строительство ангаров, взлётных полос, вокзалов и многого другого, чем оборудуются аэропорты? Васин считал, что звание заслуженного пилота нужно давать всем после 15 000 часов безаварийного налёта. Это было бы справедливо. Ведь почти у каждого лётчика Аэрофлота, проработавшего столько, сколько Васин, налёт был такой же, какой налётывает целый авиационный полк ВВС за… один год.

Он так глубоко задумался, что совсем перестал слышать рёв взлетающих самолётов и смех, доносившийся из смежной комнаты, где находился его экипаж. Ребята и не думали спать.

Он поднялся и вышел к веселящимся.

– О, командир проснулся! – воскликнул бортмеханик, давясь смехом.

– С вами поспишь. Над чем смеетесь?

– Вы не спали? А лицо у вас было книжечкой закрыто. Мы тут, как мышки, тихо сидели и если бы не Ипатьев…

– Чем же вас так рассмешил штурман?

– Сейчас и ты посмеёшься, командир. Саня, читай! Послушай, что пишут школьники в своих сочинениях. Вот. «Не успела доярка сойти со сцены, как на неё взобрался председатель».

– Куда он взобрался? – не понял Васин.

– Рассуждая логически – на доярку. И тут уместен вопрос не куда, а на кого? – хихикал Пашка.

– А не пора ли поужинать, весельчаки?

– Рассуждая логически – пора, – передразнил Устюжанина Эдуард.

Ипатьев заметил, что в столовой кормят отвратительно, особенно ночью.

– Как будто днём там лучше. Туда же ни Бобров не ходит, ни Агеев, ни Шилов. Партком и профсоюз – тоже. Для них в ресторане накрывают.

– Вот поэтому так и кормят. А мы сказать на разборах стесняемся.

– Эдик, не будь наивным. Ничего не изменится. Кстати, на разборах не раз об этом говорили. Система. Ты знаешь, что это такое? Кстати, когда-то Бобров там же обедал, и как кормили!

В летной столовой в этот час нет никого.

– Живые есть кто-нибудь? – прокричал Пашка.

Из недр кухни вышла неряшливо одетая женщина и недовольным взглядом осмотрела непрошенных гостей.

– Носит вас по ночам, – пробурчала она. – Чего хотите? Есть? Вовремя приходить надо! -громыхнула женщина кастрюлями.

– Вы, между прочим, круглосуточно работаете, – не выдержал Васин. «И этой мы мешаем работать, – подумал он. – Всем мешают лётчики. И никто не задумается, что не будь здесь нас – кому бы это всё было нужно: столовая, гостиница и прочее».

Слова штурмана насчет плохого питания полностью подтвердились. Быстро проглотив холодный и жёсткий, словно подошва, шницель и запив его, неопределённого цвета чаем, вышли на улицу. По прежнему моросил нудный дождь вперемешку со снегом. Вернулись в холодную гостиницу. На всех трёх каналах телевизора мелькал генеральный секретарь, которому из-за родимого пятна на голове дали кличку «Меченый». Он разглагольствовал о социализме с человеческим лицом. Интересно, а какое лицо у социализма было до него?

– Тьфу! – плюнул в сторону экрана Пашка. – Ох, и надоели! Чем больше болтают – тем хуже живём.

– Это ты на кого плюёшь, Павел Тимофеевич? На генерального секретаря? Человек о перестройке говорит. Слушать надо и запоминать.

– Ага, может ещё и конспектировать?

– Неплохая идея. Замполиту надо подсказать, – засмеялся Эдуард. – Ты скажи, Пашка, тебе по старому жить надоело?

– Мне хреново жить надоело, – огрызнулся Устюжанин.

– Так вот он как раз и хочет, чтобы тебе лучше жилось. А ты плюёшь на него.

– Он, может, и хочет, только я не уверен, что знает, как это сделать.

– Чего ж тут не знать? – сказал штурман. – Взять да отменить многочисленные «нельзя». Народ сам выплывет, только не мешай ему.

– Ай-ай-ай! Навигатор, твои слова отдают крамолой. Чему тебя в школе учили? Да если все «нельзя» отменить, что же тогда партия делать будет? Как руководить-то?

В гостинице стало ещё холоднее. Ветер свободно проникал через рассохшиеся рамы и раскачивал мерзко-зелёного цвета шторы. Здание было построено в начале шестидесятых годов, и с того времени никто не протыкал и не проклеивал рассохшиеся щели.

– Вот Горбачёв о перестройке распинается, – сказал Устюжанин, снимая плащ. – Для этого что ли, – кивнул на окна, – перестройка нужна? Не легче ли спросить с директора гостиницы? Или он ждёт, когда ему летчиков по наряду на хозработы дадут для проклейки окон?

– Не я Бобров, – поёжился Доронин, – уж спросил бы с директора гостиницы.

– Ты на втором этаже в комнатах для избранных был когда-нибудь? – спросил его Васин.

– Шутник, ты, командир! Кто ж меня туда пустит?

– Так вот, там всё иначе. Хорошая мебель, телефон, телевизор и прочие гостиничные блага. И шторы там красивые, и в окна не дует.

– Там же люди живут, а мы… лётчики, – сравнил Ипатьев.

– Всё правильно. Девиз социализма какой? – улыбнулся Пашка. – Не знаете? А девиз таков: «Всем не хватит». Поэтому всё у нас в стране в дефиците. Вот на каждом разборе говорим: холодно в гостинице. Начальство реагирует: примем меры. И так из года в год реагирует. Нет, не перестройка нужна этой стране, а хороший кнут кое-кому.

– Да! – вздохнул штурман, – на капиталистов киваем, вот он где рай земной. Так они на этот рай и вкалывают.

– А мы что же, не вкалываем? – возразил Доронин. – Летом практически без выходных работаем.

– Вкалываем. Вся страна вкалывает, да толку мало. А всё потому, что на оборонку вкалывает, на войну.

– Война ещё в сорок пятом закончилась. От кого же обороняться?

– Тёмный ты человек, Доронин, – подражая замполиту Агееву, сказал Устюжанин. – Сразу видно, что сбегаешь с политзанятий. Как тебя стажёром утвердили? И как, скажи, Саня, – повернулся к Ипатьеву, – мы будем летать с таким командиром? От мировой буржуазии мы обороняемся, вот от кого. Иначе – проглотят. Вон только Афган шестой год на нас прёт.

– И что мы там потеряли, в этих диких краях? – пожал плечами Эдуард. – Командир, ты не знаешь?

– Геополитические интересы. Знаете, что это? Это когда у народа там нет абсолютно никаких интересов, а у зажравшихся политиков, потерявших чувство реальности – есть. Делят мир на зоны влияния. Ну а страдает от этого, как всегда, народ.

В дверь постучала дежурная по этажу.

– Васин здесь? Экипаж на вылет вызывают.

– Вот так, сладко поели, красиво поговорили, – недовольно произнёс Ипатьев, уже приготовивший кровать для сна. – Куда полетим-то?

– Ну что же, по коням! – встал Васин. – Лучше провести ночь в тёплой кабине, чем в холодной гостинице.

Через две минуты собрались. От дежурной командир позвонил диспетчеру.

– Летим в Краснодар, – объявил он, положив трубку. – В основном экипаже механик не явился на вылет. Ты, Павел, сразу на самолёт. Уточни заправку и номер борта.

– Понял, – деловито кивнул Устюжанин.

– Услышав, что они полетят на «юга», дежурная по этажу вытащила из-под стола дежурную корзину и заканючила:

– Ребята, привезите помидоров. Мне немного, килограмм десять.

Предполётная подготовка много времени не заняла, так как в Краснодаре бывали не один раз, и всё там было знакомо. Дежурный штурман Ерофеев, задав пару контрольных вопросов (всё пишется на магнитофон), подписал штурманский бортовой журнал. Эта бумажная процедура была данью традиции, придуманной чиновниками на заре авиации. При современной технике, когда даже дыхание лётчиков записывается в «чёрные» (на самом деле – ярко-оранжевые) ящики и современных системах навигации, это только нервировало людей. Но штурманы самолётов на земле и в полёте по прежнему занимались никому не нужной писаниной, которая только отвлекала от дела.

У диспетчера АДП подписали полётное задание, и пошли на самолёт. Около него, приплясывая от промозглой погоды, стоял Пашка. Как положено, доложил, что самолёт заправлен, исправен и к полёту готов. В салонах уже хлопотали проводницы.

– Герард Всеволодович, – пожаловалась старшая – первый номер – до вылета двадцать минут, а не питания, ни багажа ещё нет.

– Не переживай, – успокоил её Васин. – Разве это первый раз? Перекинувшись парой шуток с проводниками, прошли в кабину. Ипатьев, согнувшись вдвое, кряхтя, полез в свою отдельную тесную конуру, неуклюже волоча за собой громоздкий портфель с документами и корзинами. Их ему вручили прямо у самолёта. Всем хотелось свежих помидоров. Доронин устроился в левом командирском кресле, Васин – в правом, инструкторском.

– Я всё у себя включил, лётчики, – доложил из своей «конуры» штурман, имея в виду регистрирующую аппаратуру. – Можете проводить проверку.

С этой минуты все движения органами управления записывались в «чёрный» ящик.

Предполётную проверку провели за пять минут. Все остальные проверки будут проводиться после запуска двигателей.

Подошла машина с бортовым питанием, но у неё не работал подъемник. Водитель несколько раз включал его, но чудо техники только ревело на весь перрон, выбрасывая из выхлопной трубы чёрные сгустки дыма, и сотрясалось всем корпусом.

– Ничто не ново под луной, – прокомментировал Пашка – Сейчас она уедет.

Машина уехала, увозя продукты. Напоследок водитель проорал, что в гидравлической системе подъёмника нет жидкости. Доронин включил радиостанцию и настроил на частоту ПДСП. Связавшись с диспетчером, напомнил, что до вылета осталось десять минут.

– Знаем, ждите, – раздражённо ответил оператор. – Сейчас всё будет.

– У меня складывается впечатление, что всем мы мешаем работать, – сказал Паша. – Куда не прилети – одно и то же.

– У тебя оно только складывается, а у меня давно сложилось, – откликнулся из своей кабины штурман.

Станцию оставили включённой. Они слышали, как из соседнего самолёта, подрулившего минут десять назад, настойчиво просили подогнать трап, кто-то умолял утащить от самолёта заглохший маслозаправщик, так как он мешает выруливать, кто-то просил буксир, кто-то уборщиц.

– Всё, как всегда, – прислушиваясь к переговорам, произнёс Васин. – Неужели нельзя навести порядок в этом деле?

– Это же мелочи, командир. К этому мы давно привыкли. Да и порядок никто не спешит наводить. А потом тут же половина персонала работает с окрестных деревень. Они привыкли всё, как в колхозе делать. Чего с них спросишь? У них один ответ – не успеваем.

– Это только с нас умеют требовать, – подал голос снизу штурман. – Случись по вине пилота задержка, какой шум поднимется! А мы, между прочим, уже на исполнительном старте должны стоять.

Снова подошла машина с питанием, но уже другая. Продукты быстро перекочевали в кухню самолёта. Проводницы включили кипятильники, нагревая воду для предстоящего полёта. Привезли, наконец, и багаж. Грузчики, как попало, швыряли в открытый люк грузового отсека сумки, чемоданы и баулы.

– Да осторожней вы, – просила проводница, – это же не мешки с соломой.

На неё не обращали внимания. Подошёл автобус с пассажирами. Изрядно промёрзшие в холодном и мрачном, словно вытрезвитель, накопителе, они дружно рванули на трап, быстрее в тёплое чрево самолёта. Но были остановлены грозным окриком дежурной по посадке.

– Куда? – рявкнула она. – Всем предъявить билеты и посадочные талоны.

– Сколько же можно их проверять? – возмутился один из пассажиров.

– Сколько надо! – отрезала церберша в форме Аэрофлота.

Суетливо и бестолково началась посадка, сопровождаемая окриками дежурной.

– Проходите скорей! Чего топчетесь, как баран? Следующий. Не задерживайтесь. Женщина, вы там к трапу примёрзли? А вы вот с ребёнком, возьмите его на руки. До утра будете по трапу тащиться.

Проводники бегали по салону, пересчитывая пассажиров. Почему-то оказались места двойники. Таких пассажиров было двое. И Васин разрешил им остаться на откидных сиденьях. Но как их проводят на регистрации? Загадка. Впрочем, какая загадка. Если сейчас этих пассажиров снимать с рейса – они откажутся выходить из самолёта. Не раз так было. И задержка продлится ещё на час.

Наконец всех рассадили. Устюжанин закрыл двери и доложил, что всё к полёту готово.

– Ещё бы трап отогнал кто-нибудь, – всматриваясь через боковую форточку, сказал Доронин.

После напоминания по радио прибежал водитель трапа. Началась работа.

– Экипаж, доложить готовность к полёту!

Быстро и чётко прошли сотни раз отрепетированные доклады.

– Бронск-руление, я шесть пять сто семнадцать, разрешите буксировку?

– Сто семнадцать, буксировку разрешаю. Курс взлёта 141, запуск по готовности, – отозвался диспетчер.

Буксир плавно выкатил самолёт на место запуска. Как заправский пономарь Ипатьев начал читать молитву – карту контрольных проверок. Ему отвечали: включено, установлено, проверено, согласовано, совмещено…

– Левому – запуск!

– Давление растёт, температура газов растёт, ВНА (входной направляющий аппарат) минус десять, – теперь забубнил механик, контролируя запуск. – Левый запущен.

– Правому – запуск!

Пашка, цепким взглядом осматривая поочерёдно приборы, отбубнил всё положенное и по правому двигателю.

– Двигатели запущены, параметры в норме.

– Выруливаем. Проверяем работу тормозов. Справа! Слева!

Читатель! Не буду утомлять тебя подробностями работы экипажа на рулении. Это нудно. Но это нужно. Та же молитва – контрольная карта по этапам. Тут у каждого много обязанностей и… болтовни. Всё записывается. И так тоже нужно.