Взлёт и падение книга первая

– Не каркай! Ох, и рулить тут далеко. Второго родить можно.

С помощью машины сопровождения зарулили на стоянку. К самолёту катился трап, за ним скорая помощь и машина РП (руководитель полётов). Едва выключили двигатели, в кабину ворвалась проводница.

– Мальчики, у нас девочка!

– Ну вот, а ты боялась, дурочка! – многозначительно проговорил Пашка. – А это оказывается не больно. Что же нам молодой маме на память подарить? А, командир? – Он огляделся. – Одни кнопки, да рычаги. Хоть штурвал откручивай.

Из своей кабины полез Ипатьев, волоча за собой опостылевший штурманский портфель и корзины под помидоры.

– Вот из-за этого портфеля мне всегда штурманов жалко, – продолжал болтать Устюжанин. – У тебя, Саня, поэтому и руки такие длинные.

– Не длиннее твоего языка, – парировал штурман. – Чего расселся, дай пройти, приехали уже.

– Кстати в твоём портфеле не найдётся листочка хорошей бумаги?

– У меня всё найдётся. Зачем тебе?

– Давай, потом объясню. – И он пошёл открывать двери.

Вернувшись, вытащил ручку и на чистом листе написал:

Справка

Дана настоящая гражданке… в том, что она родила, а её дочь родилась … мая 198… года в 23 часа 20 минут на высоте 1200 метров в самолёте Ту-134А, выполняющего рейс по маршруту Бронск – Краснодар.

Командир корабля Г. В. Васин. Дальше шли фамилии всех членов экипажа и проводников.

– Люся, быстро узнай фамилию матери, – распорядился Пашка и пустил справку по кругу. – Ваши подписи, господа. Санька, печать!

Ипатьев извлёк из кармана металлическую печать, какой опечатывают портфель с картами и навигационными сборниками. Механик размазал по ней синюю пасту и приложил на подписи. Чётко отпечаталось; «Бронский объединённый авиаотряд …ого управления гражданской авиации».

– Ну, Павел, молоток! – похвалил Васин. – А теперь пойдём, поздравим молодую мать.

Довольный содеянным, Пашка прокомментировал:

– Без справки нельзя. Бюрократы свидетельство о рождении и то не дадут. Ведь она же ни в одном роддоме не рождалась. А с бумажкой сразу человеком будет.

– Поздравляю вас! – Васин подошёл к вымученно улыбающейся молодой женщине, около которой уже суетились врачи. К ней они пустили только командира. Он нагнулся, взял бледную руку женщины и поцеловал. – Будьте счастливы.

– Спасибо, – тихо произнесла она. – Вы уж извините…

– Ну, что вы! Вас кто-то встречает?

– Мама должна. Я к ней рожать летела, да вот…

– Не беспокойтесь, её найдут. – Васин повернулся к старшей проводнице.

– Я всё поняла, командир, – кивнула девушка. – Если она встречает – мы её найдём.

А Пашка напутствовал одну из женщин в белом халате, которая с недоумением смотрела на него, не понимая, что хочет от неё этот лётчик с какой-то никогда не виданной ей справкой.

– Справка вполне официальная, видите: подписи, печать. Так вы уж на основе этой напишите свою, роддомовскую. А эту оставьте на память нашей крестнице. Не каждый день в самолётах рождаются.

К самолёту сбежались кому нужно и не нужно, чтобы взглянуть на родившую в воздухе маму.

Их обслужили и заправили без проволочек и обратно они взлетели почти по расписанию, сократив стоянку. Прибывающие самолёты уходили на запасной, видимость была только для взлёта. Сам руководитель полетов проводил их на машине сопровождения до предварительного старта.

Видимость дали триста метров. Пока прогревали двигатели, Доронин всматривался в мутную пелену ночного тумана по курсу взлёта. В лучах рассеиваемого туманом света фар окружающее казалось каким-то фантастическим. В кабине темно и только приборы и табло излучают мягкий успокаивающий свет, как угли костра в чёрной ночи.

В таких предельных метеоусловиях он будет взлетать впервые, как и сегодня садился. Но волнения уже не было. Он был уверен, что сделает всё, как полагается, Конечно, на Ан-2 приходилось взлетать и в худших условиях, где-нибудь в полярной тьмутаракани. Но ведь это же совсем другой самолёт. На нём можно и при видимости 50 метров взлететь, если длина разбега у него около ста метров всего. Да и скорости там намного меньше.

Как-то весной работали они в приполярье. Возили на Ан-2 грузы для исследовательской экспедиции. Базировалась она у большого озера, на льду которого и организовали временный аэродром. Эдуард был тогда уже опытным вторым пилотом и готовился пересесть в кресло командира. А командиром самолёта был Иван Дягилев, ныне уже Иван Васильевич, командир Ту-134. Вот он-то и предложил как-то Эдуарду взлететь по приборам. Доронин сразу вспомнил своего первого командира Горюнова, любителя подобных экспромтов. Он потом перевёлся куда-то на Дальний Восток, но там за его чудачества его попросили с лётной работы. Похожая перспектива Эдуарда не устраивала, и он прямо заявил об этом Дягилеву. Но тот сумел его убедить.

А делали они так. Дягилев выруливал на полосу и устанавливал самолёт точно на взлётный курс по ГПК (гирополукомпас), который, как известно, реагирует на малейшие отклонения и не подвергается магнитным помехам от северных сияний. По нему и выдерживал направление на разбеге, поставив штурвал нейтрально. Скорость нарастала и самолёт, согласно закону аэродинамики, отрывался от земли сам. После отрыва он немного придерживал штурвал, чтобы машина не вышла на большие углы атаки, и они спокойно уходили вверх. Эдуард же, страхуя каждое движение командира, контролировал взлёт визуально, как и положено. Они взлетали так несколько раз, и ни разу Доронину вмешиваться не потребовалось. А вскоре подобная тренировка им пригодилась.

Они прилетели на этот аэродром и сели при нормальной погоде. Пока самолёт разгружали, их пригласили пообедать. Покушали, попили чаю, покурили, вышли на свет божий и… света божьего не увидели. Погода на севере изменчива, словно избалованная кокетка. Откуда-то со стороны океана натащило густой туман. Он мог рассеяться через час, мог стоять и неделю. Оборудования для длительной стоянки на ледовом аэродроме не было. Печек для подогрева двигателей – тоже. Возникла перспектива заторчать на этом аэродроме неопределённое время. Лётчики знают, что значит ждать лётной погоды по 5-6 дней. И Дягилев решился.

Запросили погоду на базе. Она была хорошей.

– А что туман возник, передашь через пол – часа после нашего взлёта, – напутствовал он радиста аэродрома.

Эдуард тогда признался себе, что он на такое бы не решился. В условиях сильного тумана и белой полярной мглы видимость не превышала полтора десятка метров.

– Конечно, какой-то риск был, – сказал после полёта Дягилев. – Но он основан на трезвом расчёте. Я был уверен, что взлечу, ведь уже не раз пробовали.

Из-за этого тумана тогда не летали в этот район четыре дня.

Как-то Эдуард, уже летая с Васиным, рассказал ему о том памятном взлёте.

– Дягилев, несомненно, классный лётчик, – выслушав, сказал Васин. – Для него особого риска, может, и не было. Тем более, если уже взлетал подобным образом. Да в нашем деле и нормальный полёт не без риска. Дело в другом. Иные люди не знают границы между обдуманным, здравым риском и необдуманной бесшабашностью. Напролом прут. Вот как твой Горюнов. Зачем ему нужно было под провода лезть? Себя показать? Дескать, чем мы хуже Чкалова? Но сейчас за чкаловщину в тюрьму сажают. Из-за них и говорят, что наставление по полётам кровью написано. Конечно, мало кто в эти слова высокий смысл вкладывает, но, согласись, что много происшествий происходит по недисциплинированности. Дурак, он и на самокате шею свернёт. А риск в вашем том взлёте был. Хотя бы потому, что такой взлёт не диктовался необходимостью и нужен был только вам. Вы не захотели ждать. А в авиации терпение, выдержка и умение ждать порой многого стоят.

– И сидели бы там четыре дня? – возразил Эдуард. – А потом ещё техническую бригаду пришлось бы туда везти с подогревателем.

– Таков наш удел. Конечно, на Ан-2 и вертолётах минимумы для взлёта и посадки неоправданно высоки. Два, три километра – это много. Да любой, далеко не лучший лётчик спокойно взлетит при тысяче метров. Ведь летают же при таком минимуме по санитарным заданиям. А вот грузы почему-то возить нельзя. Перестраховка всё это.

– Так ты считаешь, Герард Всеводолович, что нам не нужно тогда было взлетать?

– Я бы не полетел, – ответил Васин. – В нашей работе даже минимальный риск должен быть сведён к нулю. Дождался бы видимости метров двести и спокойно взлетел. Без всякого риска. Вы тогда просто не захотели ждать.

– Двигатели прогреты, можно взлетать, – доложил Устюжанин.

– Экипаж, взлетаем! – Доронин вывел двигатели на взлётный режим и отпустил тормоза.

И сразу же отсчёт времени пошёл на секунды. В размытом туманом свете фар полоса казалась какой-то громадной лентой всё быстрее вращающегося транспортёра.

Завибрировала на стыках бетонки кабина. Полёт начался.

На эшелоне Ипатьев привычно взял управление на себя. Они шли параллельно линии терминала, которая отступала всё дальше на запад. На востоке небо было аспидно-чёрным. Там вступала в свои владения ночь. А на западе горизонт светился ещё красно-багряным светом, постепенно затухая и причудливо меняя тона и скоро, блеснув последним всполохом преломлённых в атмосфере лучей, исчез. После Камышина штурман подвернул самолет на северо-восток, и они стали уходить навстречу ночи. Полёт был спокоен. И только вспыхивающие проблесковые маяки излучали в мёртвое холодное пространство красный мерцающий свет, который оставлял на крыльях неземные фантастические блики.

В салонах проводники накормили людей и выключили большой свет, оставив дежурное освещение.

– На обратном пути никто не родит? – спросил Пашка проводницу Люсю, когда она принесла питание. Та осуждающе посмотрела на него и ничего не сказала.

Домой прибыли ранним утром. По прежнему шёл дождь с мокрым снегом, дул сырой западный ветер. За машиной сопровождения зарулили на стоянку, быстро провели разбор, который нужно наговаривать на магнитофон. Стандартные фразы, никому не нужные и ни к чему не обязывающие. Настоящий разбор бывает за бокалом пива, когда можно поговорить не спеша. А тут… какой к чёрту разбор в четыре утра!

Трап подошел сразу же. Покидали самолёт, как и положено, соблюдая никем не писаный порядок. Командир, за ним второй пилот, затем штурман. Это в аварийной обстановке командир уходит последним. Механик остался сдавать самолёт наземным службам. Автобус за пассажирами не подошёл (спят, гады!), и они цепочкой, поёживаясь от холода, потянулись к вокзалу.

В Краснодаре они всё-таки успели сбегать на рынок на привокзальной площади и купили всё, что им заказывали. Но в это время их никто не встречал, и все коробки ребята оставили в штурманской комнате. Утром разберутся сами, кому там и что.

– Ну что, братцы-кролики, наш резерв досрочно закончился. Можно и по домам, – сказал Васин. – Правда, автобусы ещё не ходят.

– А такси слабо нам? – спросил штурман. – Только Пашку подождём.

В машине, лязгая зубами от холода, механик спросил:

– График на завтра смотрели? Опять в ночь улетаем.

– Не на завтра, а уже на сегодня, – поправил Эдуард. – Вот приедем домой отоспимся – и снова сюда.

– Так я никогда не женюсь, – проворчал Устюжанин.

– Почему?

– А когда же даму сердца искать? Они днём работают, я – ночью.

– А-а, – зевнул Доронин, – ты ищи такую, которая по ночам работает.

Через полчаса они въехали в ещё спящий город. Первым вышел Доронин.

– До завтра, мужики, – прощаясь, хлопнул дверцей.

– Будь здоров! – ответил за всех Пашка.

Вторым вышел у своего подъезда Ипатьев и, задрав голову вверх, где на шестом этаже была его квартира, сказал:

– Прихожу – спят. Утром они уходят – я сплю. Вечером ухожу – они спать ложатся. Так и живём. Ну, пока!

– Не кашляй! – попрощался Устюжанин. – Деньги будут – звони.

Васин попросил остановиться метров за четыреста до дома.

– Не доехали ещё? – удивился Пашка.

– Прогуляюсь перед сном немного.

– Неужели бессонница, командир?

– Да нет, просто размяться перед сном нужно. Всю ночь ведь просидели.

– Тогда до завтра, спокойной ночи. Вернее, утра.

– Странный ваш командир, – сказал таксист, трогаясь с места. – Кто же в пять утра гуляет, да ещё в такую погоду.

– А-а, – зевнул Паша, – хороший у нас командир. – А вообще-то, друг, тормозни, я тоже пройдусь. Тут недалеко.

Он положил деньги на сиденье и, уже выйдя из машины, пояснил водителю:

– Людям иногда нужно одиночество, только не все об этом знают. – И захлопнул дверцу.

Таксист молча пожал плечами – ненормальные – и дал газ. Через несколько мгновений огни автомобиля стали расплывчатыми, на прощание мигнули Пашке стоп-сигналами и исчезли за углом.

             –

ГЛАВА 3 КОМАНДИР

Небо, мы много лет твои рядовые солдаты,

Но кончается срок и дни службы тебе сочтены.

Ребята, ребята, мы молоды были когда-то,

Оттого и не знали, что времени нету вины.

Командир эскадрильи самолётов Ан-2 Нурислам Хамзиевич Бек слыл грозным и жёстким начальником, хотя таковым казался только на первый взгляд. На самом деле это был удивительно душевный человек, интеллектуал и умница. Дело своё Бек знал досконально. Летать он начал ещё в конце пятидесятых годов в военной авиации, когда многих его сегодняшних подчинённых и в проекте не было. Неизвестно, как сложилась бы его судьба в военной авиации, но в начале шестидесятых годов приснопамятный Никита Сергеевич Хрущов развил колоссальную битву за мир во всём мире и потому провёл сокращение армии. После этого Бек оказался в гражданской авиации, как и большинство его коллег.

Уже третий час командир сутулился за своим рабочим столом, разбирая скопившиеся за месяц своего отсутствия бумаги, и мысленно проклинал их создателей. Только вчера он прилетел со сборов в УТО (учебно-тренировочный отряд), который находился в другом городе при штабе территориального управления. Там он пребывал на так называемых курсах повышения квалификации. За тридцать три года пребывания в авиации, Бек так изучил её структуру, порядки и лично свои профессиональные обязанности, что никакие курсы повышения ему, конечно, не были нужны. Абсолютно ничего нового он там не получил, если не считать, что убил месяц времени. Хотя, нет. Он не знал, как юмористы расшифровывали УТО. А расшифровывалось оно с подачи остряков так: устал, товарищ -отдохни. Но ещё больше его удивила обратная расшифровка: отдохнул – теперь уё…й. Что он и сделал после месяца «отдыха», едва получил свидетельство об окончании курсов.

Месяц был выброшен козе под хвост. Ах, время! После пятидесяти оно начинает лететь, словно реактивный истребитель с попутным ветром. Ему этого времени всегда не хватало. Будучи с юности приучен к дисциплине и верный «Уставу о дисциплине работников ГА», полностью скопированного с устава армейского, он старался выполнять все указания, директивы и инструкции, сыплющиеся нескончаемым потоком из министерства самой крупной и бестолковой авиакомпании мира, из управления, а, порой, и от командира ОАО и командира их летного отряда.

Все бумаги шли с резолюцией изучить, или срочно изучить с лётным составом под роспись до такого-то числа. А как изучить до 01. 05. если сегодня уже 05.05. и документ пришёл только вчера? А у него люди в командировках, в отпуске, в том же УТО. А как быть с теми, кто ежедневно летает? Вот и поворачивайся, командир. Как? Да как хочешь! Никому до этого нет дела. Хоть по ночам изучай.

Командир эскадрильи в авиации – это основная тягловая сила отрасли, основной исполнитель. Он же выполняет и роль буфера между высшим, привыкшим только спрашивать, командным составом и рядовыми лётчиками. Угодить нужно и тем, и этим. Удивительно, но Беку это удавалось. Правда, никто не знал, сколько это стоило ему нервов.

Ни один чиновник от авиации не задавался мыслью, можно ли не формально изучить всю эту лавину документов, не останавливая производственного процесса – полётов. Никого это не интересовало. Хотя некоторые командиры подсчитали: на изучение такой лавины бумаг не хватит рабочего дня лётчиков. Как быть? Снять их с полётов для изучения? Но кем заменить? Ведь все полёты по расписанию, их не отменишь. Ждать ежемесячного разбора полётов, когда собираются все свободные от полётов лётчики? Но тогда выйдут сроки, ведь изучить требуется «срочно до…». Да и приходит за месяц иногда до сотни всяких бумажек. И идут они все под эгидой святости для лётчика – безопасности полётов.

А комиссии по проверке исполнения этих бумаг стали практически почти ежемесячными. И горе командиру, у которого в журнале изучения эта комиссия не найдёт росписи какого-то лётчика.

Нурислам Хамзиевич знал все росписи пилотов своей эскадрильи. Листая журнал, видел: второй пилот расписался за весь экипаж, а вот здесь один командир самолёта расписался за своего друга. Он пытался пресекать это, но скоро понял: невозможно. Пытался бегать на стоянки самолётов и заставлял изучать документы и расписываться перед вылетом. Иногда сам информировал и расшифровывал, о чём гласит та или иная бумаженция. Он ловил своих лётчиков в АДП, в штурманской комнате, в медпункте, где проходят предполетный контроль, даже в автобусе по пути на работу. Но когда человек настроен на полёт, он плохо воспринимает что-то другое. Мысли его уже там, в кабине, в небе. Поэтому в одно ухо влетало, а в другое – тут же и вылетало. Да и Беку в свои более чем полсотни лет надоело быть мальчиком на побегушках. И он махнул на всё рукой, смирившись с положением дел. В конце концов, никто из членов комиссии никогда не спрашивал, чьи росписи стоят в журнале изучений приказов. Да хоть грузчиков – лишь бы были росписи.

В других эскадрильях было то же самое. В отчаянии Бек иногда собирал командиров звеньев и устраивал им разнос, хотя в душе понимал, что и они не в состоянии довести до своих подчинённых требования бумаг в указанные сроки. А их, этих бумаг, в иной день приходило сразу несколько.

– И так уже летаем в перерывах между изучениями да различного рода занятиями, – сказал как-то один из командиров звеньев. – Летом, хоть и работы много, но зато от бумаг отдыхаем: все бумажные делопуты и бюрократы в отпусках. И как видите, безопасность полётов от этого не страдает, а даже выигрывает. Ведь любая лавинная информация только нервирует.

– Ну, ты уж совсем непочтительно относишься к документам, – ворчал Бек, привыкший к дисциплине. Он помнил ещё сталинские времена, когда за подобные речи можно было лишиться не только работы. Такие речи он называл одним ёмким словом: крамола.

– А как же ещё к ним относиться? Заклевали, запугали, затюркали нас эти бумаги! Мы скоро не людьми – роботами станем, мыслить и решения принимать отвыкнем самостоятельно. На все случаи в нашей профессии уже трижды бумаги и инструкции написали. А параграфы-то эти в инструкциях, ох, как от жизни далеки! Остаётся одно: или работать, их нарушая, или не работать, их выполняя. А я всё же пилот первого класса, я самостоятельности хочу, творчества в полётах, наконец. Сейчас же я в писаря превратился. Вот бумаг и журналов полный стол. Это ли не формализм? Мне на базе с людьми работать некогда. Только и успеваю спрашивать: этот приказ изучил, это указание знаешь, эту директиву читал, за эту информацию расписался? А спросить, как и где ты живёшь, лётчик, что тебя волнует, какие отношения в семье, выслушать его, понять – это мне некогда.

– Для душещипательных бесед замполиты есть, – неуверенно возразил Бек.

– Замполиты? Да, есть. Но почему-то лётчики со своими проблемами к нам идут, а не к замполитам. Они тоже в бумагах погрязли и давно про живое дело забыли. Вот перестройка в стране идёт, шума много, а пользы пока никакой.

– К сожалению, ты прав, – вздохнул Бек, но в нём тут же сработала многолетняя привычка к дисциплине, и он внушительно заметил: – Я не советую тебе такие речи среди молодёжи говорить. Это крамола.

– Ах, Нурислам Хамзиевич! Какая это крамола? Просто мы отрываемся от жизни, дальше бумажного горизонта видеть перестали. Вы думаете, что этого молодёжь не замечает? Послушали бы вы, что они говорят о нашем начальстве и наших порядках.

– Ты на кого намекаешь? – почернел Бек. – На меня? Я ведь тоже начальство. И всё тоже вижу. Но вот могу ли я что изменить? Я, как и все, рамками устава скован. И никто нас не поддержит ни командование, ни партком, если мы попытаемся другим курсом идти. А что будет с нами – знаешь? У меня пенсия есть – уйду. А ты? Куда пойдёшь? Молчишь! – скрипуче рассмеялся Бек. – Вот тебе и перестройка с гласностью. Ха-ха-ха!

Они тогда крепко повздорили. Не стоило бы молодому командиру звена с ним спорить. Ведь людей старой закваски не изменить.

Бек приехал домой сердитый и хмурый, ужинать отказался, сидел в кресле перед телевизором, но не смотрел его, а всё о чём-то думал. Пришёл из института младший сын, и он по какому-то пустяку накричал на него. А ночью впервые проснулся от боли в груди. Без труда определил: сердце. Лежал на спине, слушал тягуче-ноющую боль, боясь пошевелиться, и надеялся: сейчас пройдет. Не проходило. Стало отдавать в плечо и локоть. Тогда он растолкал жену. Она включила свет, увидела бледное лицо мужа и засуетилась. Хватала телефон, пытаясь звонить в скорую помощь, но тут же бросала трубку, понимая: если мужа увезут в больницу – ему больше не летать. Потом перетряхивала домашнюю аптечку и не находила там ничего сердечного.

Проснулся старший сын, спустился этажом ниже, где жил инвалид сердечник, и принёс валидол и нитроглицерин. Бек с хрустом разгрыз сразу две таблетки, запил их холодным чаем. Полегчало. А в ушах всё звучали слова командира звена:

– Вот и идите на пенсию, раз она у вас есть. Со стариками перестраиваться бесполезно. Слишком вы консервативны. Закостенели, мхом старого поросли, не отодрать.

Наглец! Мальчишка! Толковые командиры ему нужны. Перестройка ему нужна. А всю нашу жизнь теперь что же, козе под хвост? Душой Бек понимал, что парень-то в чём-то прав. И поэтому ему симпатичен. Да и летает хорошо. А может это и будет новое поколение лётчиков, которым годами не надо вдалбливать, что такое дисциплина? И, которым можно доверять, как самому себе.

Конечно, будь его воля, он что-то изменил бы. Он знал способности своих лётчиков так же, как знал все их подписи. Есть у него в эскадрилье свои Мазуруки, Чкаловы, Водопьяновы. Им всё можно доверить, дать больше самостоятельности, не мешай этому идиотские документы, стригущие всех под одну гребёнку. Взять те же минимумы полётов. Повысили с двух километров до трёх по видимости, а у кого есть предельный минимум – так с ним почему-то можно стало только тренировочные полёты выполнять. Нонсенс! А ведь личный минимум погоды – это гарантия успешного завершения полёта. На то он и даётся. И вот сидят в хорошую погоду его Водопьяновы и Мазуруки на земле, чешут в хвост и в гриву начальство и порядки в этой системе. Уж он-то, командир, знает, как, кого и в каких условиях можно выпустить в полёт. Но в министерстве и управлении вероятно виднее.

Есть у него и Чкаловы. Под мостами, правда, не летают. Самолёты стали большие, а мосты – те же. Но на бесшабашный риск могут пойти. В грозу залезть или в обледенение. Но от этого никто не застрахован, всякое может случиться. Были у него и ухари, которые на АХР под высоковольтными проводами летали. Асы, чёрт их возьми. Но, слава богу, перевелись. Кого выгнали, кто сам ушёл. От таких асов старались избавиться, посылая их на переучивание на большую технику. На той под проводами не полетишь.

Да, много чего ему мальчишка наговорил. Ему, пилоту первого класса, воспитавшему не одно поколение лётчиков. Хотя мальчишка-то больше десяти лет в авиации, это уже что-то значит. И… прав ведь. Не нужны в авиации надсмотрщики, нужны толковые учителя. А с этим дефицит. Не хотят грамотные и толковые идти на командные должности, не престижные они. И с каждым годом престиж падает. А, те немногие, способные грамотно руководить, что согласились на это, убедившись в тщетности своих начинаний, уходят. Когда же это началось?

Бек всегда заступался за своих лётчиков. Он бросался за них в бой горячо и… с чувством обречённости. Ибо понимал: противоборства с системой ему не выдержать. Она и не таких людей давила. А ещё эта привычка подчиняться уставу, в котором сказано, что приказ начальника – закон для подчинённого. И неважно, что начальник не всегда прав, а порой и глуп. А иногда, случалось, и заступаться-то не надо было, человек виноват. В итоге Бек сдавался. Но в душе ещё долго переживал, по его выражению, ляпсус своих подчинённых, бросивших тень на эскадрилью. Тем не менее, среди лётного состава он слыл поборником справедливости, каковым в душе и был. В среде же высшего начальства прослыл неудобным и неуживчивым командиром, от которого не прочь бы и избавиться, но особо не за что. Да и где взять такого же опытного? Он был исполнителен и прекрасно передавал свой богатый опыт подчинённым. К тому же был и хорошим психологом. Но самое главное – в его подразделении не происходило никаких крупных ЧП, каковыми славились вертолетные подразделения. Или его лётчики умели лучше и грамотнее скрывать эти ЧП.