Жаркое лето девяносто третьего… Часть 1

– Слово пацана, – ответил я.

Смирный вытащил из Женькиного кармана открытую пачку сигарет со спичками и снова повернулся ко мне.

– А за пиздёж по морде бьём?

Я молча кивнул. Смирный ехидно усмехнулся, повернулся к Женьке и легонько ударил его по носу пачкой сигарет.

– Не рано курить начал?

– Нет.

– Вафлёр?

– Нет.

Смирный повернулся ко мне.

– А ты?

Я мотнул головой, что нет. Он достал из пачки сигарету, закурил и, усмехнувшись, повернулся к Женьке.

– Слышь, вафля, есть ещё сиги?

– Я не вафля, – пробубнил он.

– Хули ты быкуешь, защеканец?! Борзый, что ли?

Он всёк Женьке под левый глаз и тут же ударил его под дых, от чего он выронил ящик с инструментом и, прикрывая рукой левую щеку, загнулся от боли. Смирный толкнул Женьку ногой в плечо, и тот упал. Я стоял и смотрел, как Смирный избивает моего друга, и боялся вступиться. Я никогда не сталкивался с такой агрессией. Драться – дрались. Но чтобы так? Страх меня просто сковал.

– Откуда идёте? – спросил меня Седой.

– Гуляем.

– Чё ты мне пиздишь-то?! Инструмент выгуливаете, что ли? – озлобленно фыркнул он на меня.

Меня затрясло, и я замялся.

– Тётке одной забор поправляли, а потом в лес пошли.

– Шабашили, значит? А бабки где?! – завизжал Седой, брызгая слюной мне в лицо.

Он схватил меня за ворот рубахи так, что она затрещала по швам.

– Где бабки, сука? Или вы, блять, Тимуровцы?! – тряс меня он.

– Просто помогли. Попросила забор поправить, вот и помогли.

Седой зажал в руке свёрнутую денежную купюру и вместе с ней сунул руку в мой карман. Он вынул деньги и ткнул ими мне в лицо.

– Слышь, пиздобол? А это чё? – стиснув зубы, прошипел он.

– Это не моё.

Седой ударил меня по лицу, и я выронил из рук ящик. Инструмент вывалился и рассыпался по дороге. В отчаянии я замахнулся на Седого. Смирный с вертушки ударил меня пяткой в лицо. Яркая вспышка с острой пронзительной болью свалила меня с ног. Я упал, и меня начали избивать ногами. Меня пинали по всем частям тела. Я закрывался от ударов, пытаясь свернуться калачиком, пока они не прекратились. Я лежал, закрыв лицо ладонями, и смотрел сквозь пальцы на Женьку. Он лежал в стороне и тоже прикрывался руками. Седой пнул мой инструментальный ящик и бросил взгляд на Женьку.

– Гандоны, блядь! Денег у них нет, – выпалил Седой и начал со злостью пинать Женьку по его рукам, закрывающим лицо. – Ёбаный ушан! Сука!

Смирный подскочил к Седому и начал его оттаскивать.

– Да всё-всё, Ванька, хорош! Чё разошёлся-то? Погнали в магаз, – засмеялся он.

Седой указал ему на мою обувь и усмехнулся.

– Смори, чёткие колёса.

– Чё стоишь-то? Сдёргивай!

Он склонился и снял с меня новенькие кроссовки. Отморозки отошли к велосипедам, сели на них и уехали.

Мы приподнялись и проводили их взглядом.

– Уёбки, блин! – Вполголоса пробормотал Женька.

Я пропитал рукавом кровь из разбитой губы и повернулся к нему.

– Ну вот, а ты говоришь: «Девчонок позвать…» Нас с тобой отмудохают, а девчонок трахнут, и сделать ничего не сможем.

– Ну, так-то да… – ответил он. – Ты сам-то как?

Я сидел и растирал место удара под глазом.

– Да, нормально… кроссы жалко.

– Прости…

– За что? Ты-то тут причём?

– Я видел, как он тебе бабки подсунул и даже не попытался впрячься.

– Ха! Ну впрягся бы… И чё? Ещё бы больше огрёб, – усмехнулся я.

Женька посмотрел в сторону уехавших отморозков.

– Надо им отомстить… – пробормотал он.

– Отомстить… – снова усмехнулся я и возмущённо добавил. – Чё ты им щас-то не отомстил?

– Давай их в крысу отхерачим? Возьмём дубины и отпиздим их.

Он предложил избить отморозков втихушку, так чтобы никто об этом не узнал.

– Знаешь, чё потом будет?

– А чё бояться-то? Никто же не узнает.

А если они потом нас вылавливать начнут? Нам потом вообще житья не будет.

Мы раскидали инструменты по ящикам, и пошли в сторону дома. Домой я шёл в одних носках.

– Пидоры! – Пробурчал Женька, снова повернувшись в сторону Лесхоза.

Он повернулся ко мне и легонько толкнул меня в плечо.

– Ну, чë думаешь?

– Да посмотрим, блин. Не знаю я!

– Ну, давай подождём, когда они снова нас запинают как фуфайку?

Мы пришли во двор нашего дома и остановились у подъезда.

– Ну, чё? Пока? – Протянул я Женьке руку.

– Я щас к дядь Вове поднимусь, попробую с ним на завтра договориться.

– Да блин, надо оно? Может, нахер этот полигон?

Он недовольно покривил лицом и пожал мне руку.

– Не хочешь, не ходи. Один значит пойду. Всё, давай, – рассерженно произнёс Женька и зашёл в подъезд.

Я зашёл следом.

Когда я пришёл домой, в квартире было темно. Я включил в прихожей свет и с грохотом бросил инструментальный ящик на пол. Дома никого не было. Я снял с себя грязные носки и прошёл в ванную комнату. Там я разделся полностью и осматривал в зеркало свои ссадины с кровоподтёками. Когда я умывался над ванной, то видел, как грязная и кровавая вода растекалась по её дну. Умывшись, я прошёл на кухню и в поисках еды начал шарить по шкафам старенького кухонного гарнитура, ругая себя вполголоса: «Посмотрим. На что посмотрим-то?! Тоже, блин. Надо было схватить молоток, да отмахаться от них…» Я взглянул на кухонный стол, и увидел на нём записку: «Мы с папой на даче, еда в холодильнике, голодом не гуляй, ешь!!! Мама».

– Сраная дача!

Я вышел из кухни и остановился в прихожей напротив зеркала. Я стоял с грозным видом и разглядывал себя.

– Да, борзый! – выпалил я отражению. – Чё на?! Хер тебе, а не бабки!

Я сделал несколько махов кулаками в сторону зеркала, будто дрался сам с собой.

– На, сука! На! На! – приговаривал я.

Отвернувшись от зеркала, я достал из шкафа старые кроссовки и, кинув их к входной двери, ушёл в свою комнату.

Я лежал на кровати и смотрел, уставившись в одну точку на стене. Было слышно, как соседский парень за стеной играл на гитаре и пел песню Егора Летова «Моя оборона». Из моих глаз текли слёзы. Они текли не из-за того, что мне было больно. Вернее, из-за боли, но не физической, а душевной. Мне было обидно, что я не смог постоять за себя. Я сам не знал, чего боялся: быть избитым ещё сильнее или вообще быть убитым. И ведь даже если бы вернуть всё назад, то я не знал, как бы я поступил снова. Скорее, я повёл бы себя в точности также. От этого мне становилось ещё обиднее и страшнее. Я дотянулся до выключателя и погасил в комнате свет.

– Пидоры, бля, – пробормотал я и, отвернувшись к стенке, закрыл глаза.

Наутро меня разбудил настойчивый стук в дверь. Я поднялся с кровати и поплёлся открывать её. Всё моё тело ныло. «Кого там ещё?» – По дороге кряхтел я. Я подошёл к входной двери и посмотрел в дверной глазок, но я ничего не увидел, так как с той стороны его кто-то заткнул пальцем.

– Кто? – громко спросил я.

– Ты там живой? – раздался приглушённый голос Женьки.

Я открыл дверь. За ней стоял Женька с синяком под глазом и радостно улыбался. На его плече висел старенький армейский вещмешок.

– Я уже минут десять стучу. Ты чё не открываешь-то? – возмущённо спросил Женька.

Он удивлённо посмотрел на моё лицо и рассмеялся.

– Кто тебя так?

– Да вот, брился, порезался, – усмехнулся я.

Женька заржал ещё громче. А я с улыбкой смотрел на него и думал: «Хорошо, что у меня есть такой друг, с ним точно не соскучишься».

– А у тебя-то чё под глазом? – спросил я его.

– Да вот, хотели под жопу пнуть, а я увернулся и морду подставил.

Я отошёл от двери к большому зеркалу в прихожей и начал рассматривать своё лицо в его отражении.

– Заходи. Чё встал-то?

Он зашёл и протянул мне руку.

– Здорова, корова?

– Привет от быка, – пожал я её, не отрываясь от зеркала.

– Ну и рожа у тебя, Шарапов!

– Капец, всё болит. Как будто танк по мне проехал, – скулил я.

– Кого ты там разглядываешь? Одевайся, давай. Щас дядь Вова уже приедет.

Я пошёл в ванную, чтобы умыться, а Женька быстро разулся и прошмыгнул на кухню.

– Чё, добазарился?

– Ага… На литре сошлись.

Я остановился около дверей в ванную и быстрым шагом вернулся к Женьке.

– Нихерасе! Он чё, туда троллейбусы пустить хочет?!

– Да нормально! Чё ты? Он и ящик сделает, и автоматы поставит, – успокаивал меня он, шаря по шкафчикам кухонного гарнитура в поисках еды.

Я ушёл в ванную. Пока я умывался, Женька «играл в саранчу». Всё, что находил из еды, он скидывал себе в рот и запивал молоком из стеклянной бутылки. «Есть чë пожрать?» – услышал я из ванной Женькин голос со стороны кухни, пока чистил зубы. Я ничего не ответил, лишь только усмехнулся и продолжил умываться.

После завтрака мы уже собрались выходить, как Женька, повесив вещмешок себе на плечо, внезапно остановил меня у выхода из квартиры.

– А чё, мы с собой ничего не возьмём, что ли?

– А чё нужно взять? – переспросил я.

– Ну, пожрать…

Я засмеялся.

«Не оставлять же его голодом», – подумал я, и взял с собой банку консервов.

Мы стояли у подъезда, когда во двор заехал УАЗ – буханка. Он подъехал к нам и остановился. За рулём сидел дядя Вова – пропитый мужичок в выцветшей тельняшке и с двухнедельной щетиной на лице. В салоне УАЗа валялись жестяные банки из-под пива.

Мы слышали, как дядя Вова о чём-то спорил с диспетчером по рации, отпрашиваясь на обед. После чего он бросил рацию на панель приборов, закурил и кивнул нам, чтобы мы залезали.

Женька открыл пассажирскую дверь и запрыгнул в салон.

– Здорова, дядь Вов! – звонко выкрикнул он.

– Здорова, парни. Принесли?

Я залез следом за Женькой.

– Здрасьте…

– УАЗ покрасьте! Вы чё, подрались, что ли? – подкалывал нас дядя Вова.

– Ага, пусть не лезут, – усмехнулся Женька.

– Принесли, спрашиваю, нет?!

Он скинул вещмешок с плеча и сунул руку внутрь.

– Да принесли, принесли…

Женька вытащил литровую бутылку с самогоном и протянул её дяде Вове. Тот жадно отобрал пузырь и немного потряс, раскрутив в нём воронку.

– Отцовский! – с восторгом прорычал он, визуально оценив качество алкоголя, и убрав бутылку под сиденье, повернулся к нам с добродушной улыбкой. – Ну, чё, поехали?

Дядя Вова несколько раз качнул педалью газа, после чего вдавил её в пол и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель завёлся с пол-оборота, и из магнитолы в салоне зазвучала музыка. Мы доехали до нашего лагеря за несколько минут.

Дядя Вова выгрузил сумку с инструментом из багажного отсека, а мы с Женькой достали самодельный электрический ящик. Посмотрев по сторонам, дядя Вова указал на берёзу около шалаша:

– Вот сюда его и прихерачим. Вы вообще уверены, что тут безопасно?

– А чё? – поинтересовался я.

– Болванка с полигона прилетит, узнаешь тогда, чё.

Поставив сумку на землю, он достал пачку «Беломора» и закурил.

Мы с Женькой сидели на скамейках, курили дядь Вовины папиросы и смотрели, как он на опоре цеплял провода к ЛЭПу.

– Обрати внимание, как он на Никулина похож, – усмехнулся Женька.

– Ага, есть чё-то… – ответил я, смеясь. – Особенно, когда бухой.

– Не-е… Когда бухой, он на какашку похож, – заржал он.

Я заржал вместе с ним.

– Парни! Женька! – кричал дядя Вова со столба.

– Чë-о? – отозвался Женька.

– Тут упало. Подайте.

– Блин, точно балбес! Уронил чё-то, – засмеялся я.

– Щас подам… – крикнул Женька и пошёл быстрым шагом в сторону моста.

Он сменил быстрый шаг на лёгкий бег, а через минуту уже вернулся. Мы снова сидели на скамейке, курили папиросы, сплетничали, обсуждали, кто с кем спал и не спал, пошло шутили и смеялись. Я смахнул пепел с папиросы, и уголёк выпал в кострище.

– Покурил, блин… – буркнул я.

Я подкуривал окурок, а Женька смотрел в сторону моста.

– Тихо! Машет чё-то.

Я обернулся и увидел на мосту дядю Вову.

– Врубай! – заголосил он.

Женька подбежал к электрическому ящику и включил автоматы. В шалаше загорелась лампочка. Я соскочил со скамейки и начал махать дяде Вове.

– Горит, работает! – радовался я, как будто мы нашли нефть.

– Зашибись! – крикнул дядя Вова в ответ, показав большой палец вверх.

Я сел обратно на скамейку. Женька подошёл и сел рядом со мной. Я протянул ему пятерню, и он её радостно отбил.

Так образовался наш лагерь – наш маленький кусочек рая.

Всё идёт не по плану

Шторы на окне в комнате Наташки с Танькой были плотно задёрнуты, создавая в ней полумрак. Дрожа и задыхаясь от перевозбуждения, полуобнажённая пара лежала под одеялом и страстно целовалась. Дело двигалось к близости, дальше оттягивать было некуда. Всё вокруг к этому располагало: тихая музыка, отсутствие посторонних в квартире, чистая постель и интимная обстановка. Женькина неуверенная попытка снять с Наташки нижнее бельё увенчалась провалом. Она, легонько оттолкнув его, нежным шёпотом протянула:

– Подожди…

– Чего? – глотая воздух, шепнул Женька дрожащим голосом.

– Я так не могу…

Он скрылся под одеялом с головой: «Может, это сработает?» Покрывая страстными поцелуями разгорячённое трепещущее девичье тело, Женька спускался всё ниже. Наташка застонала, выгнула спину и закатила глаза. Но как только он поддел пальцами круженую резинку, у Натальи сработала защитная реакция: «Стой!» – Она снова прервала его. – «Я боюсь». Наташка прикрыла рукой грудь и отбросила с Женьки одеяло. Из-под одеяла показалась его взъерошенная голова. Он поднял на неё возмущённый взгляд, обтёр себе ладонью рот, и вытер её об пододеяльник.

– Что не так-то?

– Не знаю. Танька говорит, что в первый раз очень больно.

– Так я потихонечку.

– Я, наверное, ещё не готова.

– А когда ты будешь готова?

– Давай школу закончим?

– Так тут осталось-то? Меньше двух месяцев. Что изменится?

– Ну, это тебе. Я-то в одиннадцатый пойду.

– В смысле? Ещё два года?! У меня уже скоро можно будет на ладошках косички заплетать.

Наташка приподнялась, села на кровать и навалилась на её спинку.

– Ну, пожалуйста, – упрашивала она его, делая невинный взгляд.

– Чё, пожалуйста-то?! – возмутился Женька и, сев на кровать, спустил ноги на пол. – Ты мне уже больше года мозги трахаешь!

Женька даже ругаться-то не умел, поэтому, когда он пытался выразить недовольство или гнев, это выглядело скорее забавно, чем обидно. Когда он выходил из себя, его эмоции обычно превращались во что-то смешное, а не в повод ответить ему тем же.

Наташка подползла к Женьке и с игривой улыбкой потянулась к нему.

– Ну, хочешь, я тебе рукой сделаю? – Протяжно простонала она, пытаясь снова завести его.

– Ртом, – буркнул Женька себе под нос.

Он покосился на Наташку, и она, насупившись, вернулась в прежнее положение.

– Да пошёл ты… дурак!

Женька соскочил с кровати и начал быстро одеваться.

– Рукой я и без тебя справлюсь… – ворчал он.

– Ртом себе сделай!

– Ну и пошла ты!

Женька оделся и вышел в прихожую. Наташка соскочила с кровати, быстро накинула на себя халатик и выбежала из комнаты вслед за ним. Согнувшись, Женька обувался в прихожей, а она стояла напротив и, подпирая стену, смотрела на него.

– Подождёшь? Я с тобой.

Женька быстро обулся и, нервно открыв замок, вышел на площадку.

– Дура блядь! – крикнул он и ушёл, со всей силы хлопнув дверью.

Наташка стояла с печальным взглядом и рассматривала рисунок древесной структуры дверного полотна. На её глаза навернулись слёзы.

– Сам ты блядь, – прошептала она и ушла к себе в комнату.

Женька уже подходил к дому, когда ему повстречались Смирный с Седым. Они шли ему навстречу с ехидными улыбками и явно что-то замышляли. Седой сходу решил спровоцировать Женьку.

– Здорова, Ушан! Ты куда это?..

Женька молча попытался обойти его, но тут же вмешался Смирный.

– Ты чё, чёрт? Ты оглох или охуел? – с издёвкой произнёс он.

Женька ускорил шаг, стараясь избежать конфликта. У него и так настроение было ни к чёрту, а тут ещё эти двое.

Седой рванул за Женькой и попытался его ударить. Женька увернулся и сделал ему подсечку. Он упал и покатился по траве. Тогда к Женьке подскочил Смирный, он со всей силы ударил его в область глаза и рассёк бровь. Женька упал. Смирный начал избивать его ногами по лицу. Седой поднялся и присоединился к своему корешу. Эти гады знали, куда бить, стараясь причинить как можно больше боли, но не нанести смертельных травм.

Отморозки поднимали Женьку, били, он падал, они снова его поднимали, наносили удары, пока его лицо не превратилось в кровавое месиво. Женька не выдержал и непроизвольно захныкал.

– Слышь, ушастый? – произнёс Смирный напоследок, склонившись над ним. – Теперь ты каждый раз будешь огребать. Понял?!

Женька кивнул и плюнул кровью ему на кроссовку.

– Ну, Сука, вешайся!

Смирный размахнулся и ударил Женьку со всей силы, что тот потерял сознание.

Я в этот момент находился дома один и хозяйничал. С важным видом я ходил по квартире с сигаретой и отцовской пепельницей в виде хрустальной короны. Я курил и аристократично стряхивал в неё пепел. Внезапно над входной дверью зазвенел звонок. Я рванул к туалету, смыл окурок в унитаз и как ошпаренный начал бегать по квартире, размахивая полотенцем, стараясь выгнать дым. Родители тогда ещё не знали, что я начал курить, так как я это тщательно скрывал.

Подгоняя меня, снова прозвенел звонок. «Ну, всё… – подумал я, – надо идти сдаваться, щас батя всю душу из меня вытрясет». Я подошёл к двери и, открыв её, увидел Женьку. Я ужаснулся, с трудом его узнав. Всё лицо у него было залито кровью, а одежда в грязи.

– Охренеть! Заходи. Кто тебя так?

Женька перешагнул порог и навалился на стену. Я закрыл дверь.

– Да, блядь… Эти членососы с Лесхоза, – неразборчиво бубнил он.

Его губы были разбиты и сильно распухли. Я кивнул ему в сторону ванной комнаты:

– Иди, умойся. За что они тебя?

Женька снял обувь и прошёл в ванную.

– Да хер знает. За домом доебались чё-то.

Пока он умывался, я суетился на кухне и готовился оказать ему первую медицинскую помощь. Я достал коробку с лекарствами и вывалил из неё все бинты с антисептиками на стол. По центру кухни я поставил табурет и включил свет.

– Хорош плескаться. Иди сюда, – важничал я, возомнив себя хирургом с тридцатилетним стажем.

Женька зашёл на кухню и присел на табурет. Кровь из его брови не останавливалась и тонким ручейком стекала по щеке. Я отрезал лоскут бинта и смочил его перекисью водорода.

– Глаза закрой! – скомандовал я. – Щас щипать будет.

– Потерплю.

Я приложил бинт с перекисью к Женькиной ране. Он зажмурился, зашипел, после чего схватил меня за руку.

– Всё, убирай нахер, – простонал он.

Я взял второй лоскут бинта и начал протирать Женькину скулу. Рваная бровь раскрывалась и издавала хлюпающие звуки.

– У тебя там дыра, – с ужасом произнёс я. – Я мозги видел.

Женька поднялся с табурета и вышел в прихожую к зеркалу.

– Есть пластырь? Надо заклеить, чтоб мозги не выпали, – усмехнулся он.

Я достал из коробки пластырь и протянул ему. Моё лицо тут же онемело, в глазах потемнело, и я повалился на табурет, держась за край стола. Женька заклеил пластырем рану на брови и вернулся на кухню.

– Ты чё? – тревожно произнёс он, увидев моё состояние.

Табурет подо мной подкосился и, уронив его, я соскользнул на пол.

– Да, чё-то… – вялым голосом ответил я.

Меня мутило и штормило. Всё происходящее вокруг было как во сне. Я не соображал, что происходило. Женькино лицо расплывалось. И снова эти покалывания по всему телу. «Нихера ты позеленел! Ты это… голову вниз наклони…» – услышал я отдалённый голос Женьки. – «Ты охренел? Вообще-то, я тут больной! Моя очередь притворяться». Я склонил голову к коленям. Женька начал рыться в коробке и нашёл ампулу с нашатырём. Он быстро обернул её бинтом и разбил столовой ложкой. Я очнулся от резкого и колкого запаха аммиака и снова увидел побитое Женькино лицо. Он стоял надо мной и ухмылялся.

– Хреновый из тебя доктор.

– Какой уж есть, – ответил я. – Чё делать-то будем?

– С чем?

– С членососами твоими.

– Чё-чё? Гасить их надо! А то, они нас зачмырят.

– Там батя забыл черенки на дачу унести. Надо будет морды чем-нибудь прикрыть, – предложил я.

– Нафига?

– А чтобы не узнали. Меньше знают, крепче спят.

Мы вышли на балкон, и нашли те самые черенки для лопат забытые моим отцом. Отпилив от них небольшую часть, мы укоротили длину, а рукояти обмотали синей изолентой. В верхней части черенков мы насверлили отверстий, вставили в них болты и затянули гайками. У нас получилось две дубинки с удобными рукоятками и металлическими шипами на концах.

Мы стояли на балконе и курили, облокотившись на перила. Дубинки лежали на полу и ждали своего часа. Не знаю, от чего точно, но меня потряхивало, то ли от страха, то ли от волнения. Солнце скрывалось за медицинским центром.

– У меня маски от отца остались, – вполголоса протянул Женька, пуская сигаретный дым по ветру.

Мы докурили и пошли к нему домой.

Женька стоял на старенькой деревянной стремянке под потолком и рылся в антресоли. Он вытащил оттуда две сварочные балаклавы, для работы на улице в зимний период и протянул одну мне. Я натянул её на голову, прикрыв лицо, оставив только глаза, и повернулся к зеркалу.

– Ниндзя! – засмеялся Женька.

Я взял дубинку и встал в боевую стойку. «Ху-а!» – протяжно провизжал я, как Брюс Ли. Женька тоже натянул балаклаву себе на голову, и мы с ним начали смеяться друг над другом.

– В главных ролях Арнольд Шварценеггер! – гнусаво произнёс он. – В дааалёкой, далёкой галактике…

Внезапно он прервал смех, и я заметил сомнение в его глазах. Женька какое-то время молчал, потупив взор, после чего поднял на меня уверенный взгляд.

– Ну, чё, погнали?

– Погнали, – неуверенно ответил я и тяжело вздохнул.

Я понимал, что если мы туда пойдём, то придётся биться до последнего. Мне было страшно, но я не хотел, чтобы в следующий раз избили меня. «Так что, надо идти», – мысленно убеждал я себя.

На улице уже стемнело, когда мы с Женькой, вооружившись дубинками и спрятав лица под балаклавами, вышли из дома. Пройдя освещённый участок дороги через кусты на территории школы – интерната, мы вышли к заброшенной стройке, и продолжили путь вдоль её ограждения.

Фонари на этом участке не горели, только свет из окон медицинских учреждений на противоположной стороне дороги освещал нам путь. Я шёл и рассуждал вслух:

– Надо будет сразу по ногам бить.

– Почему по ногам? – С насмешкой спросил Женька.

– Если я тебе щас по колену всеку, ты далеко убежишь?

Он засмеялся.

– Ну да. Так нас хотя бы не догонят.

– Как думаешь, они не поймут, что это мы?

– Чё, очко играет? – подколол меня он и посмотрел мне в глаза.

Я не думал, что он мог заметить мой испуганный взгляд, и начал нервно хихикать:

– Нет, конечно! Порвём их, как Тузик грелку!

– Да и хорошо, если поймут. Мы им щас здоровье поправим, больше к нам не сунутся.

Нам навстречу выехал автомобиль и ослепил дальним светом фар. Мы прищурились и, прикрыв глаза руками, остановились.

– Чё за козёл? Как специально слепит, – пробурчал Женька.

На автомобиле включились мигалки, и он с воем сирены устремился в нашу сторону.

– Блин. Мусора… – вполголоса произнёс я.

Милицейский Уазик жёлтого цвета выехал на встречную полосу, подъехал к обочине с нашей стороны и, поравнявшись с нами, остановился. Сирена замолкла. Стекло водительской двери опустилось, и мы с Женькой увидели нашего участкового, а на соседнем сиденье рядом с ним сидел Смирный. «Вот нифига себе!» – с удивлением подумал я.

Старший лейтенант милиции Николай Семёнович Дрын, наш участковый с сомнительным прошлым. Усатый мужчина, больше похожий на казака, чем на милиционера. Его особая примета – отсутствие верхней части правого уха. То, что он является отчимом Смирному, мы тогда ещё не знали и были шокированы, увидев их вместе в Уазике.

Участковый высунул голову в окно.

– Эй, шаолини, куда путь держите? – язвил он. – Монастырь в другой стороне! Подбросить?

Я резко перекинул дубинку через забор заброшенной стройки, избавляясь от своего оружия. Женька тоже попытался избавиться от дубинки. Он кинул её, но она, отскочив от забора, прилетела участковому в лицо и упала рядом с колесом Уаза.

– Блядь! – схватился за глаз участковый.