Запах дождя

Лавров выбрал куда сесть не без умысла. За пять лет дружбы он усвоил, что Костя Лесовой не садится на «места с детьми» никогда и ни за что. Почему, Костя? Фрр, Дима! Потому что они для инвалидов. Но тут же нет ни одного инвалида, Костя! А если войдут? Ну войдут, так уступим. А почему это, Дим, я должен кому-то место уступать?

Ну и славно, подумал Лавров, глядя на улицу сквозь буквы, оставшиеся на окне. Вполне классически надпись пострадала от монеток школьников и прочих хулиганов и читалась, как

«…я – пассажир… ты – инвалид…»

За окном проплывали бесконечные серые дома – то маленькие пятиэтажки, то блочные кварталы. Казалось удивительным, что город ещё не кончился, что автобус снова и снова поворачивает и проезжает мимо пустой витрины с вывеской «Мясо» и картинкой коровьей морды, сляпанной из коричневых загогулин. Мимо бензоколонки, через короткий виадук – казалось бы, всё – но нет, снова кварталы домов.

Костя Лесовой величественно стоял у заднего окна и, кажется, размышлял, не выйти ли прямо здесь. С него ведь станется. Но у какого-то технического училища в автобус ввалилась толпа девиц и на свою беду обступила одинокого гения. Толпа была небольшая, всего три девушки, но они хохотали и ругались матом. Не со зла, а потому что выросли в районе, где так не ругаются, а разговаривают.

– Не слушай, Маюсимус, – посоветовал Лавров.

– Я, между прочим, в психушке работаю, – напомнила Майя Сорокина печальным голосом.

А вот у Кости Лесового этого преимущества не было. Он строго посмотрел на девиц один раз. Посмотрел другой. Девицы это заметили, и им явно польстило внимание. Ещё одну остановку они матерились уже нарочно, кокетливо подбирая выражения и поглядывая на смущённого, как им казалось, небритого интеллигента в кардигане. Еще остановка, и они вышли, без лишней необходимости протиснувшись между Лесовым и автобусным поручнем. Чтоб запомнил.

– Ну, сейчас ты услышишь, Маюсимус, – пообещал Дима, заметив, что бывший приятель идёт по салону большими шагами. Конечно. Девушки ушли, а поорать-то надо.

– Быдло щебечущее! – безжалостно сообщил Лесовой, плюхнувшись рядом с Лавровым и с вызовом покосившись на сокурсника. Курсе этак на третьем Димка, бывало, такими высказываниями возмущался, обзывался фашистом и возникала бодрая и содержательная приятельская дискуссия. Но шестикурсника Лаврова на этой кобыле уже не объедешь.

– Брюнеточке ты особенно понравился, – спокойно сообщил он. – Будь ты поумнее, Костя, вышел бы за девчонками и расширил круг романтических знакомств.

– Ф-р-романтических? В этой глухомани?

Костя с такой ненавистью указал на проплывающий за окном бетонный забор, как будто это была колония строгого режима, а сам он – отсидевшим десяток лет зеком.

– А у тебя теперь это от адреса зависит? «Двухкомнатная в центре, смежные не предлагать»?

Майя Сорокина почувствовала, что дружеская перепалка вот-вот перейдёт границы и постаралась интеллигентно вмешаться:

– Есть такой анекдот про глухомань…

Она рассказала анекдот и к финалу покраснела, хотя никаких плохих слов говорить не пришлось.

– Где ж ты такие анекдоты добываешь, Маюсимус? – с участливостью детского врача спросил Лавров.

– «Не скучай», – ответила Майя и, видимо, испугавшись, что её слова примут за указание к действию, поспешно пояснила: – Это газета такая.

Костю Лесового аж перекосило. Он полез рукой куда-то под застёгнутые на животе пуговицы, некоторое время рылся там, как будто доставал пачку банкнот из секретного, булавкой застёгнутого кармана. Но извлёк только мятую газету с отвратительным зелёным языком на заголовке.

– Не эта, часом? – спросил он.

– Амбивалентный рисуночек, – заметил Лавров. – «Трепач. Независимая газета для любителей информации. Номер девятнадцатый, октябрь». Это что за гадость такая?

– Это вот то, что они читают! – проскрежетал Лесовой и махнул рукой так целенаправленно, как будто давешние пэтэушницы до сих пор бегут за автобусом стаей голодных волчиц.

– С чего ты взял?

– Да что я, глухой, что ли? – взвился Костя Лесовой. – «Купончик», «у тебя есть купончик», «а я ещё надыбала купончиков»… Это для них как наркотик, понимаешь?

– Не улавливаю, – честно признался Лавров. – Что там такого страшного в этой газетёнке? Реклама борделей? «Майн кампф»?

Лесовой прикрыл глаза, как будто всю жизнь силится объяснить окружающим таблицу умножения, а те и цифры-то запомнить не в состоянии, и некоторое время сидел с этим хорошо знакомым Диме Лаврову выражением отчаяния на лице. Потом сказал тихо, но твёрдо:

– Я не злюсь, Дима. Мне их просто жаль. Это поколение на десять лет моложе нас. Им не вдолбили в голову того, что вдалбливали нам. Что человек должен уметь думать. У нас не было другого выхода, у них – есть. За них подумают другие. Те, кто покажут им рекламу по телеку, те, кто предлагают купить купончик, сигаретку с травкой, газетку с анекдотами. Их никто не заставляет. Но им так проще. Они скоро привыкнут этим питаться, как уже привыкли матом крыть и пиво хлестать. И вот тогда можно будет написать им в газетке что угодно, хоть путёвку в бордель, хоть повестку на фронт. И они купят газетку и спасибо скажут. И ни я, ни ты не сможем им тогда помочь! И никто не сможет…

– Эх молодёжь, молодёжь! – скрипучим стариковским голосом подвёл итог Лавров. – Короче, Маюсимус, не покупай эту газету, а то в публичный дом угодишь.

Майя Сорокина снова зарделась. А Костя Лесовой открыл наконец глаза и поглядел на однокурсников почти с азартом. Разгладил на колене измятый газетный лист.

– Ну хорошо! – предложил он спокойно и даже весело. – Вот ты, Дим, просто почитай. И ты, Майя, тоже.

На газетном листе в шесть колонок теснились набранные очень мелкими буквами прямоугольнички со словами. Некоторые обведены линией шариковой ручки.

А-501. СЛАВА, Славик, Славочка, Славулечка, Славский! Я всё там же. AЛЕHA

Д-389. ЛЮЮЮДИИ!! Найдитесь, кто поймёт моё безумие от Толкиена! Пишите все! И полурослики, и смертные, и даже гоблины! Нужен кому-то верный маг пятнадцати лет, который /точнее которая/ ненавидит подлость? Я могу! Рэндальь, она же ДИНА

Д-392. ТУДЫПС тап топ стоп, чего это я? Абзы, авзы, сорри, мужики, мысли не соберу после вчерашнего. Ну ёлы-палы, кыска, это моя миска! Ваш ДУДУС

К-511. ОТДАМ в хорошие руки молодую тёлку. Светленькая, кличут Машкой, молока много, телится регулярно. Звонить по ночам. КАПИТАН СНИКЕРС

Л-470. ПИПЛЫ! Кто выучит играть на губгармошке? ЛИЗЕРГИНКА

Л-475. СВЯТОЗАРФУ. Твои слова про женскую грудь в прошлом ТР навеяли только одну цитату: «Всё, что всплывает, – одинаковое». Прими и не серчай. ЛОРИТА ИЗ БЕРНГАРДОВКИ

М-523 СВЯТОЗАРФ, мой мужчина на газоны не гадит. Он только слюни по квартире развешивает. МЯУ.

С-496. ГОСПОДА. Жизнь наша как поезд и всё под уклон. Вот и лето прошло, словно и не бывало, и карнизы мокры, будто дождей не хватало. Искренне ваш СВЯТОЗАРФ

Т-422. ОЛЕГ. Ты гиббон! ТОВАРИЩИ НЕТОВАРИЩИ

Ф-289. РЕБЯТА, умоляю! Потеряла единственного друга возле Пр. Просвещения. Сеттер рыжий, уши лохматые. Зовут Чарльз. Он без меня не выживет, а я без него. Плиизе! ФИГА СЕБЕ

Личная жизнь ЩЕНОЧКА

Он сидел на краю кровати, уткнув острые локти в колени и стиснув ладонями нос, словно хотел вытянуть его подлиннее. Позвонки на тощей спине Наташка могла бы сейчас пересчитать. Щеночек переводил дыхание, как собака, сбежавшая из дома, носившаяся до одури по полям и наконец-то вывалившая язык и усевшаяся под забором.

– Спасибо, милая!

Наташка натянула простыню до самых глаз. В такие минуты её обычно обуревает скромность. Ногам стало прохладнее – простыня на кровати оказалась лежащей поперёк.

– У тебя красивые копыта, – сказал Щеночек. Наверное, считал это бог знает каким комплиментом, но голос, звучащий тускло и бесстрастно, Наташку в восторг не привёл.

– Копыта? Хвост и вымя?

Он обернулся через плечо и уставился в Наташкины глаза, хлопающие из-под надвинутой простыни. В щенячьем взгляде читалось огромное удивление, как будто женщина в кровати не выполняет каких-то важных обязательств, не шепчет нужных слов, не светится от счастья в полумраке спальни.

– У меня ноги, а не копыта, – сказала Наташка без особой строгости, но твёрдо.

Щеночек обвёл спальню взглядом. Собственно, это не спальня даже, а просто комната, где стоит двуспальная кровать. Вряд ли в приличной супружеской спальне должен стоять письменный стол и висеть на стене футбольные бутсы. Но подобранный во дворе парень безошибочно нащупал взглядом застеклённую фотографию, где Наташка в белом платье на высоких каблуках взмахнула руками, швыряя вверх нечто бесформенное. Фотография висела над столом, правее бутсов.

– Я знал девушку по прозвищу Бемби, – сказал Щеночек значительно и веско, как будто сообщал о том, что владеет замком, где живёт фамильное привидение.

– И что ты с ней сделал? – усмехнулась Наташка.

– Я её бросил.

– Интересно… Я почему-то думала, что она сбежала от тебя с торговцем недвижимостью.

Он резко поднялся с кровати и прошёл по комнате, прилипая пятками к паркету. Добрался до фотографии и постучал пальцем по стеклу.

– Это ты так замуж выходишь? Регистрация брака и кидание букета?

– Нет, – сказала Наташка и повернулась набок. Иногда получалось, иногда нет, но в этот раз удалось идеально: в два движения она скатилась с кровати, изящно обернувшись простынёй на манер Древней Греции. Это сразу придаёт уверенности в разговоре с мужчиной.

– Но это же букет?

– Это не регистрация. Это мы в церкви венчались, а потом гостей позвали. Раньше не до того было.

– А! – щенячья улыбка стала злорадной, как у пьяного подростка в подворотне. – Значит, Господь ваше семейное счастье благословил? Ты в бога веришь, что ли?

– А ты нет? – спросила Наташка, окинув выразительным взглядом. Он сразу понял намёк, поднял футболку, кинутую на пол возле кровати, принялся натягивать. Штаны и куртка, кое-как отмытые от масляной краски, обтекали в ванной, наполняя квартиру едким ароматом растворителя.

– В церковь я не хожу, – сказала она, – но ни во что не верить – это тоже как-то тупо. Чаю выпьешь?

Щеночек сглотнул. Видимо, в горле пересохло, а согласиться на угощение не позволяет гордость.

– С детства полюбились? Сразу поженились? С годами всё крепче? – вопросы он задавал всё с той же адской иронией несмышлёныша, потешающегося над взрослыми.

– Нет, не угадал, – снова усмехнулась Наташка.

– А кто он у тебя? – Щеночек снова побарабанил по фотографии, но уже настойчивее, как будто старался разбить стекло. – Брокер? Менеджер? Продюссор?

В последнем слове он безграмотно заменил «е» на «о», да ещё и «с» презрительно протянул.

– Вот он сейчас с работы приедет, – пообещала Наташка с лёгкой многообещающей улыбкой и прошла на кухню. – И ты сам у него спросишь.

– Значит, просто бандит? – крикнул Щеночек вслед, но она уже открыла кран, наполняя электрочайник. Настроение хорошее, игривое. Голова ясная. Ночной беспредел в танцевальном клубе забыт, как после крепкого сна.

– Если чай собираешься пить, джинсы не надевай. Табуретка лакированная, снова прилипнешь.

– Что же мне, в трусах тут ходить? – донеслось из ванной.

– А то я тебя в трусах не видела…

Вазочка с карамельками стояла на кухонном столе. Фантики со слониками. Наташка в детстве такие страшно любила и старается покупать, пока ещё продают. Хотя вкус уже не тот.

Щеночек вошёл в небольшую кухню угловато и примостился на табурет неловко. Надо ему либо совсем сбрить щетину, либо отрастить богемную бороду. Хотя мне-то что за забота? – подумала Наташка.

– Тебя что, четыре девчонки подряд бросили? Одна с брокером, другая с продюсером?

– Нет, – сказал он, с хрустом разгрызая карамельку. – Только одна.

– Их грызть не надо. Зубы сломаешь.

– Не сломаю, – отрубил он так мрачно, как будто только что лишился пары резцов, но стесняется в этом признаться. Наташка придвинула вторую табуретку и села так, чтобы своими коленями коснуться его коленей.

– Ты чего злой такой, Щеночек? Девчонок в этом мире на тебя хватит, ещё и останется. Ты красивый, ты ласковый. Душ только принимай почаще.

Щеночек не выглядел сейчас ни красивым, ни ласковым. Солнце било ему в глаза через кухонное окно, жарко и неприятно, время перевалило за полдень, и сентябрьское небо голубело в полную силу. По поводу душа он собирался ответить что-то сразу, но помолчал, а потом заговорил с обманчивым спокойствием в голосе, как какой-нибудь профессор, блин:

– Поведение женщины обусловлено биологически. Гормоны требуют родить ребёнка. Для этого нужно выбрать самца получше. Личностные качества тут не столь важны.

– Я не рожу от тебя ребёнка, – сказала Наташка, – успокойся ты, пожалуйста.

Щеночек задрал брови и взглянул на хозяйку квартиры как на исключительную дуру. Для небритого парня, сидящего без штанов на чужой кухне, он обладал неплохим самомнением.

– Деньги! Мышцы! Секс! – проговорил он веско, как будто заклинал древнее зло в языческом капище. – Бемби выскочила замуж за тихого зануду, ездящего на старом «Вольво», а ты за крутого бандюгу на японской тачке. Правда, руль у тачки справа, тоже чуть сэкономили. У каждой из вас своя цена, у тебя она просто выше. Но цену не сама женщина назначает.

– А кто назначает? Уж не ты ли? – поинтересовалась Наташка, ополаскивая кипятком заварочный чайник.

– Мужчина, по крайней мере, знает, что такое любовь!

Она рассмеялась так искренне, что, ставя чайник на стол, едва не уронила одеяние из простыни.

– Ты так решил, потому что я с тобой переспала, что ли?

Это его уже всерьёз зацепило:

– У тебя в спальне фотка на стенке! Год назад, или два года, ты пообещала любить своего менеджера до гроба! И что? И вот я тут сижу, на вашей семейной кухоньке! Значит, ты врёшь! И не ему врёшь, и не мне, а себе самой!

– Ты тут сидишь, – пояснила Наташка, с удовольствием прихлёбывая горячий чай, – потому что мне во дворе утром очень захотелось. Это не значит, что я Андрея не хочу. Или что Андрей меня не хочет и не любит. Это не так просто, Щеночек. Вот женишься – начнёшь разбираться.

– Я не женюсь.

– Все так говорят.

– Я не женюсь, – повторил он и в наглых глазах его загорелось сверхчеловеческое презрение к Наташке лично и ко всей Вселенной в придачу, – слишком уж хорошо я вас понимаю. Я слишком хорошо знаю, что вы сделаете в следующий момент…

Наташка протянула руку и выплеснула ему на голые колени полчашки горячего чая. Щеночек взвыл и вскочил как ошпаренный – что, собственно, и было правдой. Обеими ладонями он держался за ноги и смотрел на Наташку с неподдельным ужасом.

– Ну, – весело уточнила Наташка, – что я сейчас с тобой сделаю? В хлам!

И, стиснув левый кулачок, прицельно врезала ему по кончику носа. Это неопасно, но очень больно.

– Ой! – протяжно закричал Щеночек с огромным огорчением в голосе и схватился за нос.

С минуту постоял, беззвучно всхлипывая. Потом молча вышел с кухни в прихожую. Не отнимая ладони от лица, стал возиться, надевая джинсы и обувь, роняя из карманов куртки на пол и снова запихивая обратно какие-то ненужные предметы. Наташка допила чай, съела ещё одну карамельку и вышла провожать гостя, только когда услышала щелчок открывшегося дверного замка.

Он стоял на пороге и смотрел влажными глазами. Куртку не надел, тащил за шиворот, как браконьер, пойманный с поличным и волокущий по земле свидетельство собственного позора. Наташка целовать его не стала, но не отказала себе в удовольствии улыбнуться на прощание:

– Мне всё очень понравилось, – сказала она и захлопнула за ним дверь своей квартиры.

Газета «ТРЕПАЧ», №6, март 1996 года

К середине июня над городом повисла невыносимая душная жара, и Эдуард Сергеевич сменил чёрное пальто на чёрный же старомодный плащ из шуршащей материи, достаточно нелепый вкупе с сандалиями на ногах. Стремительно шагая впереди по железнодорожным шпалам, он казался тем самым чёрным человечком, каких обычно рисуют на плакатах «Не бегите по путям перед электричкой». С трудом поспевающий за ним Глеб был в белой сорочке, голубом с металлическим отливом галстуке и с папкой для бумаг под мышкой. Со стороны он казался агентом-риелтором, силящимся выгодно продать клиенту железнодорожный тупик.

Но не так-то это просто…

– Кха! Женщина шла от станции по путям. По краю насыпи ещё лежал глубокий снег.

– Глубокий снег в конце марта? – недоверчиво уточнил Глебушка.

– В середине, кха! Не поленись, открой газету!

Владелец и учредитель консультативного агентства «Ватсон» прыгал по шпалам шустро, как воробышек, и оборачивался на с трудом ковыляющего Глебушку с недовольным видом.

– Газету печатают дважды в месяц, объявление было в пятом номере. И это не ты меня, это я тебя должен спрашивать, лежал ли в то время тут снег? А ты должен это уже знать, подняв данные…

– И ещё о погоде, – унылым радиоголосом откликнулся Глеб, – уровень снега в канавах вдоль железнодорожных путей в Петербурге неуклонно снижается…

Эдуард Сергеевич сунул руки поглубже в карманы плаща и высокомерно нахохлился.

– Глебушка! – сказал он мягким голосом, каким обычно объясняют в сотый раз. – Мне не нужна справка с печатью. Только твоё компетентное мнение. Ты должен знать, лежал ли в канаве снег. Как ты это узнал – прочтя газету, посмотрев кинохронику или увидев во сне, – мне не важно. Я не об этом должен сейчас думать!

– Ты должен думать только о женщине, шедшей тут в марте по шпалам, – Глеб склонил голову с покорным официантским видом, – о женщине с потерянной собакой…

– Кха!

С высоты железнодорожной насыпи летний город выглядел жарким и пустым. С голых кирпичных стен запылёнными стёклами тускло глядели на пути окна третьих этажей. Вроде и близко до горячего потрескавшегося асфальта между домами. А как туда выйти между заборов и гаражей?

– Там под фонарём тропинка есть, – сказал Глеб, сверяясь с протоколом в папке, – судя по словам свидетельницы, подозреваемый пришёл оттуда.

– Она доехала сюда на электричке, – подытожил Эдуард Сергеевич голосом мыслителя, а может, и прорицателя, – а убийца уже ждал её здесь.

– Она доехала сюда на метро, – уточнил Глебушка. – Рядом с платформой Графская есть станция метро «Графская». И мы не знаем, убийца или нет. В тот раз он никого не убил.

Метров через тридцать ржавые рельсы кончились, упёршись в бревно, выкрашенное белыми и чёрными полосками. Вполне удобное, чтобы на него присесть.

– Воздержусь, – хмыкнул Глебушка, – у меня штаны белые.

Эдуард Сергеевич, он же Эдвард, забрался на полосатый насест без кряхтения и лишних движений, сохраняя во взгляде серьёзность. Сандалиями он едва доставал до щедро насыпанного гравия. Под сандалии руководитель агентства «Ватсон» привык надевать чёрные носки, и с этим ничего уже не поделать.

– Фотографий никаких нет, разумеется?

– Было б здорово, кабы тут в марте гулял по снегу бродячий фотограф, – согласился Глебушка, – но увы, Эдвард. Поскольку тут никого не убили, сюда даже не ездили эксперты и кинолог с собакой. Дама написала заявление в райотдел…

– А много позже Лёша Лисицын отыскал и включил заявление дамы в дело «Окраина» как эпизод. Комсорг зря ничего не делает.

Глебушка выволок из брючного кармана упаковку чипсов и принялся шумно жевать их. Весь его вид говорил о равнодушии к талантам Комсорга. Эдуард Сергеевич строго склонил голову набок:

– Сколько лет даме?

– Тридцать шесть.

– Это много.

– Да не так уж это много, – пожал плечами Глеб. – Помню, был у меня небольшой секс…

– Кха! Для тебя немного, а для нападавшего может оказаться много. Она блондинка?

Глеб вытер пальцы о штаны, открыл папку и сощурился, пытаясь рассмотреть малюсенькую, дважды отксерокопированную фотографию.

– Не сказал бы.

Эдуард повелительно похлопал по полосатому бревну рядом с собой. Как добрый монарх, предлагающий без церемоний присесть на собственный трон.

– Если я тут сяду, – сухо заметил Глеб, – мы с тобой станем похожи на двух уединившихся голубых.

– И кто это увидит? – невозмутимо осведомился Эдуард Сергеевич, кивнув на кирпичные дома.

– В том-то и ужас, что никто. Чипсы будешь?

– Кха!

Коммерческий директор набил рот, открыл папку и прочитал нарочито невнятно:

– «Высокий, без головного убора. Светлые, зачёсанные назад волосы, в очках». Если твоего Комсорга не подвело оперативное чутьё, если в марте у железнодорожной станции Графская на женщину пытался напасть серийный убийца, значит, мы имеем его описание. И у Лисицына оно есть. Одного только я не пойму: какие следы ты тут ищешь на прошлогоднем снегу.

– Здесь он не стал её убивать, – сказал Эдуард Сергеевич, сложив губы в задумчивый бантик.

Глебушка тяжело вздохнул:

– Ты хочешь вычислить тайные мотивы злодея? Почему он назначает встречи у платформ электричек, но именно в этом железнодорожном тупике у него пропало желание?

– Может, она ударила его коленом в пах?

Глебушка снова вздохнул. Видимо, вопрос задавался не впервые и не всегда кстати.

– Об этом не сказано, – тактично ответил он, с трудом разбирая строки, напечатанные под копирку, а потом прошедшие через ксерокс. – «Обхватил за плечи, пытаясь повалить на снег. Мне удалось вырваться, и я побежала обратно к станции. Он не последовал за… не преследовал… за мной».

– Тут лежал снег! Надо читать протоколы, там всё есть! – торжествующе заметил Эдуард Сергеевич. – «Удалось вырваться». Она что, учительница литературы?

– Кассирша.

– Плохой протокол.

– Не спорю.

– Может, это хабалка, которая покрыла его матом, отчего пропало всякое желание душить её на этих рельсах. Может, накрашенная фифа, которую тронь за плечо – она уже решит, что насилуют. Из текста не следует.

Глеб вздохнул ещё тяжелее. И безрадостно покивал головой:

– Надобно найти потерпевшую, посмотреть, толстая она или худая, блондинка или нет. Надобно эту бабу обаять, а потом компетентно тебе доложить, можно ли верить её описанию. Не проблема, сделаю. Ради этого мы сюда тащились по жаре?

– Вообще, Глебушка, не ты это должен делать. И не я. Кха!

Эдуард Сергеевич спрыгнул с насеста и ещё раз обошёл железнодорожный тупик, поминутно рискуя зацепиться сандалиями за что-нибудь и скатиться в гущу чертополоха. Брезгливо, как дохлую гадюку, пошевелил ногой вросший в землю обломок обгорелой доски. Глеб всё это время энергично жевал, перечитывая протокол и вполуха слушая бормотание:

– Здесь лежал снег. Здесь тропинка, мимо гаражей. Тут светил фонарь. Станция там.

– «Когда утром того же дня звонил мне по телефону, сказал сойти с платформы и пройти дальше по путям до тупика. Так гораздо ближе».

– Тут она подошла к нему с собачьим поводком в руках. Спросила, где же собака. Собака заперта дома, сказал он. Женщина посмотрела на дом, на который указал напавший… Он обхватил… Она побежала.

– «Примерно через пятьдесят метров оглянулась, подбирая упавший зонт. Нападавший так и стоял под фонарём, смотрел вслед».

– Поводок не нашли?

– Нет. Пропал.

Эдуард Сергеевич проницательным взглядом окинул насыпь, как будто желая найти пролежавшую здесь всю весну пропажу и закрыть таким образом дело о похищении собачьего поводка.

– Зонт, – сказал он с ударением, – ещё лежал снег, но она уже таскала с собой зонт. Значит, на улице уже шёл дождь.

– Ну теперь-то всё стало ясно! – сказал Глебушка и высыпал на ладонь, а потом и в рот последние крошки из пакета. – Ты хочешь угадать погоду, когда убийца выходит на охотничью тропу. Первые убийства, согласно сводкам, случились в начале весны. Зимой дождь не идёт.

Глебушка вяло поаплодировал, шурша пустым пакетом. Эдуард Сергеевич сурово откашлялся. Он не разделял энтузиазма.

– Кха… В прошлом году тоже шёл дождь, тоже терялись собаки. Но, если верить Лёшиным сотрудникам, убийства начались в этом году. Кто там занимался сводками? Твой Владислав лично?

– Влад со стажёром смотрели.

– Стажёр – это тот парень, который догадался про газету?

– Ну да. Денисом его зовут.

– Комсорг Лисицын умеет подбирать сотрудников.

– Звучит самокритично, – отметил Глебушка, беззаботно теребя свой лазурный галстук, – и вместе с тем звучит оскорбительно.

Эдуард Сергеевич по-вороньи покосился на сотрудника и спросил:

– Куда ты, собственно, так вырядился?

Глеб взглянул на часы и кинул смятый пакет на рельсы:

– Намечался небольшой секс. А я вот тут по рельсам гуляю. Не твоя проблема, верно, Эдвард?