Запах дождя

– На консультацию к майору Сейфёдычу Лисицыну, – уточнил он и, услышав тяжёлую поступь за дверью, добавил в речь эстонского акцента: – А вот-т и о-он!

Дверь, украшенная прошлогодним календарём таможенной службы, грохнула с риском вышибить косяк. Комсорг Лисицын появился в ужасном настроении. Видеть его в другом настроении Денису пока что не доводилось. В руках легендарный начальник ЦБСОД волок два стула с пыльной бархатной обивкой, а плечи его форменного кителя казались припорошенными снегом. Майору тоже под пятьдесят. И это любой заметит сразу.

– Да? – рявкнул он вместо приветствия.

Бизнесмен Рахманов оторопел. Он всё-таки не ожидал, что легендарный сыщик в собственную приёмную вламывается как в воровскую малину. Денис попытался было что-то сказать, но, конечно, не успел. Молодой блондин заговорил первым, и поскольку он сидел, а остальные стояли, казалось, что он тут теперь главный, причём навсегда:

– Познакомьтесь. Это Сейфёдыч Лисицын, завотделом по маньякам. Это Теймур Ильхамович Рахманов. У него дочь пропала. Четырнадцати лет.

Лисицын посмотрел на гостей и поставил один стул на пол, с таким видом, будто собирался вторым кого-то ударить.

– Глебушка… Тебя прислал Эдвард… – сказал он низким, полным ярости голосом.

– Да, Сейфёдыч! – радостно отозвался обладатель противного имени, комкая в ладони целлофан с не менее противным шуршанием.

Бизнесмен Рахманов огляделся в некотором непонимании и подтвердил:

– Да, я клиент Эдуарда Сергеевича. Он сказал, что я должен обратиться к вам.

Майор шваркнул пыльный стул почти под ноги посетителю, на второй бухнулся сам.

– Ничего вы не должны! Сядьте! По розыску пропавших заявление подаётся в райотдел, где прописаны! Консультаций мы не даём. Не адвокатская контора!

Блондин Глебушка положил одну длинную ногу на другую, качнулся на своей картонной как бы табуретке и с преувеличенной скукой в голосе предложил:

– Вы ещё добавьте, Сейфёдыч, что «не раньше трёх дней безвестного отсутствия». Или «погуляет, сама домой вернётся…» Не тот, знаете, случай, когда девицы нет, потому что подвернулся небольшой секс…

Бизнесмена Рахманова от этой бестактности перекосило. Он задрал подбородок и подёргал узел галстука, словно собрался прямо здесь повеситься:

– Руфу встречает у школы Антон. Это мой водитель. Всегда, – глухо и отрывисто произнёс он, глядя куда-то под ноги раздражённому майору.

– Как имя вашей дочери?

– Руфина Рахманова. Я принёс фотографию.

– Фотографию не надо.

– Вы не понимаете…

– Всё я прекрасно понимаю!

Пелевин тихонько опустился обратно на подоконник. Теперь в комнате все сидели, кроме майора, так и державшегося за спинку второго стула. У Теймура Рахманова непроизвольно дёргалась кожа под глазом. Он молчал.

– С чего вы взяли, что дочь вашу должен искать наш отдел? Абсолютно не наша забота. И для вас гораздо лучше, что не наша!

– «Окраина», – невзначай обронил Глебушка, разглядывая ту часть потолка, где особенно много грязи и даже висит паутина, – серия «Окраина», Сейфёдыч. Сколько там уже эпизодов? Четыре? Пять?

У Дениса аж дыхание перехватило от этого названия.

В картонных коробках, на одной из которых сидит сейчас Глеб, уложены картонные папки с уголовными делами. Есть там и скоросшиватель с надписью «Окраина», а в нём фотографии четырёх или пяти женщин, убитых этой весной. Но кто мог сказать об этом бизнесмену Рахманову, развязному Глебушке или какому-то неведомому Эдварду?

Лисицын зыркнул на Дениса. Ему тоже интересно, кто бы мог сказать. Вряд ли стажёр проболтался, пока майор ходил за стульями.

– Я обратился в консультативное агентство Эдуарда Сергеевича…

– У Эдварда нет агентства! Ни консультативного, ни детективного, никакого!

– Москва не сразу строилась, – негромко пропел Глебушка себе под нос. – Вот, позвольте похвастаться!

Жестом факира извлёк и небрежно кинул на стол картонный прямоугольник. Визитная карточка с серебряными буковками. Благородство-то какое!

Лисицын наконец-то уселся за стол. Ладонью смахнул карандашные очистки и, дальнозорко вытянув руку перед собой, прочёл напечатанное на визитке

КОНСУЛЬТАТИВНОЕ АГЕНТСТВО «Ватсон»

– Вашей дочери четырнадцать лет? Это рано!

– Рано для чего?

– Ваша дочь могла уехать одна на край города в автобусе или на электричке? Мог ей кто-то звонить и договариваться о встрече без вашего ведома? Объявления на столбах она клеила?

Вроде бы майор спрашивал грубо, даже хамил. А лицо бизнесмена Рахманова с каждым вопросом становилось спокойнее, таяла синева на скулах, из глаз уходил потаённый ужас. Денис в тысячный раз позавидовал опыту начальника. Сам он задавал бы вопросы мягко, участливо и, скорее всего через пару минут довёл бы безутешного отца до истерики.

– У вас пропала собака?

– Что? – удивился сбитый с толку Рахманов. – Нет у нас собаки. Руфа очень хотела завести, к Новому году почти решили. Но у меня аллергия…

Желтоватые тонкие губы майора впервые за сегодня раздвинулись в злорадной ухмылке.

– Передайте Эдварду, – с оттенком гадливости попросил Лисицын, старательно глядя мимо Глебушки, – что он плоховато информирован. Слыхал краем уха, что в городе убивают женщин. Может, и так. Но ваша дочь не взрослая женщина, а четырнадцатилетняя школьница.

– Руфа ушла с последнего урока. Она учится в гимназии на Ямской, понимаете? И никто не знает…

Лисицын только плечами пожал. Он-то знает, что школьницы иногда берут и неожиданно для всех уходят с уроков. Даже гимназистки.

– Антон, это шофёр мой, должен был отвезти её на занятия по испанскому…

Рахманов смолк окончательно. Лицо у него теперь было нормального цвета. В глазах светилась тревожная надежда.

– Дети растут, – сухо и скучно сказал Лисицын, – даже дети богатых людей. Иногда делают что-то, чего раньше не делали. Никому не сказав, уходят пить водку и играть в карты с незнакомыми. Пробуют наркотики и попадают в больницы. Вам обязательно надо искать дочку. Как только пройдёт три дня, подайте заявление в райотдел, не побрезгуйте. Но не к нам. И слава богу. Потому что когда к нам, это уже, скорее всего, поздно.

– Эдуард Сергеевич сказал…

– Уважаемый, идите и сделайте что вам велено! – Лисицын снова возвысил голос, и без того не тихий. – Не расходуйте время впустую! Ваша дочь, скорее всего, жива. Нужно найти её живую, и побыстрее. Не швыряйте деньги, как привыкли по любому поводу, не ходите в частные конторы и к гадалкам. Идите и ищите, как все нормальные люди дочерей ищут!

Бизнесмен Рахманов встал со стула. Он хотел, но не в состоянии был объяснить свою тревогу. Чтобы сделать это, пришлось бы снова стать инженером Рахмановым. Который ещё десять лет назад проклинал себя за то, что у четырехлетней дочки с красивым именем Руфина, вероятно, не будет ни красивой одежды, ни частной гимназии, ни поездок на лыжные курорты, ни даже игрушек порядочных. Руфа, дочь бизнесмена Рахманова, всё это имела в избытке. До позавчерашнего дня. Собаку вот только не завели. Аллергия.

Он прекрасно понял всё сказанное. Всё верно. Его дочь не могла уехать куда-то на автобусе или пойти гулять по пустырю. Его дочь не имеет подозрительных знакомств. Её возит на машине морской пехотинец в отставке.

Но какое это всё имеет значение, если Руфа пропала?

– Я напишу заявление в райотдел. Спасибо вам, Алексей Фёдорович, – сказал Рахманов и безропотно вышел.

Глебушка лениво поднялся следом, тоже пошел к двери, у порога остановился.

– Сейфёдыч, – попросил он через плечо и негромко, – вы всё же зарегистрируйте обращение Тимура Ильхамовича, по делу «Окраина». Это вам от Эдварда просто дружеский совет. Гимназия у девочки находится рядом с платформой Ямская. Станция рядом, и электрички в обе стороны ходят. Если память мне не врёт.

И, прежде чем Лисицын набрал воздуху, чтобы послать его подальше вместе со всеми советами, частный сыщик вышел. Подмигнув на прощание Пелевину.

Глава 2

ПРОПАЛА СОБАКА

Майя Сорокина хоть и росла в семье доцента, а потом и декана, не считала себя неженкой. И в институт все шесть лет каталась на общественном транспорте, а не на папином «Москвиче», от поездок «на картошку» и ночных дежурств не отлынивала. Но всё же разница есть. Квартира у доцента Сорокина находится на проспекте Энгельса, в тихом интеллигентном районе, где в советское время селились врачи, профессора и артисты симфонических оркестров. Там рядом была станция метро «Графская», там ездили вместительные «Икарусы», похожие на нарядные жёлтенькие аккордеоны.

Да, там тоже случалось попадать в автобусную толчею. Но ещё никогда в жизни Майя не чувствовала себя такой сплющенной, как сейчас, уезжая куда-то на окраину, где возле Андриановской церкви должен найтись приют «Каштанка».

На каждой новой остановке водитель обнаруживал, что не может открыть ту или иную дверь, и начинал хрипло проклинать пассажиров по трансляции. Его никто не слушал, да и не слышал, поскольку раз за разом в хвосте салона разгорался скандал, сопровождаемый воплями: «Рюкзак! Рюкзак!».

Кто-то там упорно не хотел снимать со спины рюкзак и задевал им по лицу всё новых попутчиков. И этот кто-то не был Костей Лесовым. Потому что когда Димка Лавров вежливо, но твёрдо сказал:

– Нет, Маюша, Костик с нами ехать не сможет, он рюкзак на занятиях оставил, – казалось бы, любому ясно, что это означает «Спасибо, Костя, но не надо нам сегодня помогать». А Костя лишь презрительно повёл глазами поверх плебеев на остановке и промолвил:

– Ну уж раз я с вами в эту толчею полезу, рюкзак пусть там, в больнице, полежит. Не сделается ничего моему рюкзаку.

А кто его звал лезть в толчею? А никто не звал, он сам так решил.

Словно бы почуяв, что Майя на него смотрит, Костя оглянулся и скорчил гримасу. То ли улыбнулся, то ли испытал очередной приступ мизантропии. Место в автобусе он успел захватить козырное – стоял у окна. Прижатый к стеклу и не обременённый ручной кладью Костик мог предаваться высокомерному безделью. Покуда остальные пассажиры обрабатывали друг друга локтями, отдавливали Майе обе ноги, проклиная погоду, правительство и Вселенную, студент Лесовой, изогнувшись, чтобы запотелое окошко стало прямо перед глазами, что-то выводил там пальцем. Так дети малые радуются инею на стекле и спешат оттиснуть в нём оттаявший отпечаток ладошки.

Вот резко изогнутая линия. Похоже, это морда животного, судя по глазам с ресницами и ушам размером с половину морды. Меж ушей Костя старательно вывел две ветвистые палочки – рога оленя. И вот тут Майе стало как-то не по себе.

Про то, что Костя Лесовой влюблён в девушку не из их института, что та носит прозвище Бемби за лопоухость, которую умело прячет под модными причёсками, знали немногие. Дима Лавров человек порядочный и тайны друзей если и выдаёт, то другим, ещё более близким друзьям. На пятом курсе Лавров подружился с дочкой декана, но не требовал за это ни снисходительности на экзаменах, ни тёплого места на кафедре.

– Ты за меня, Маюсимус, не волнуйся. Я на судебку пойду, меня там и так все знают. За Костика вот тревожно. Знаешь Костика Лесового из моей группы?

– Он такой… диковатый? А что с ним не так?

– Он умный, – это прозвучало мрачно, как сообщение, что приятель тяжело болен астмой, – и не диковатый он, а влюблённый. Безнадёжно влюбленный в одного оленя, Маюсимус.

Майя полюбила Димку Лаврова за множество милых черт. За то, что тревожится за друзей куда больше, чем за себя. За прозвище Маюсимус, возвышающее девчоночье имя Майя почти до воинского звания с привкусом благородной латыни. За абсурдные, но с подтекстом, стишки:

– Сердце у него разбитоНе рогами, но копытом.

Весной Майя убедилась, что Димка нисколько не преувеличивает. В тот день они решили съездить на залив, погулять по пустому пляжу, пока народу мало, а красоты уже много и комары не проснулись. Гуляли допоздна, любовались бледно-жёлтым закатом. И уже возвращаясь, на безлюдной станции увидели знакомую фигуру. Костя Лесовой сидел, свесив длинные ноги в кедах с края платформы, словно старался дотянуться до самых рельсов или терпеливо ждал, что вот подъедет поезд и отрежет эти надоевшие конечности к чертям собачьим. На голову умного студента был натянут капюшон брезентовой куртки, туристы такие именуют «штормовками». Холодно, наверное, так сидеть, подумала Майя, желая доброго вечера, а Лавров тактично заметил:

– Электричка идёт.

Лесовой тупо глянул на горизонт, где на желтоватом майском небе постепенно разгоралась звезда с морды приближающегося локомотива, опёрся ладонями и одним прыжком поднялся на ноги, возвысившись сразу над обоими сокурсниками.

– Она замуж вышла! – сказал он с горькой усмешкой, словно нетрезвый дирижёр воздел перед собой обе руки и стиснул левой пятернёй безымянный палец на правой. – Колечко, Дим! Колечко на пальце, золотое! Я сам видел! Это нокаут, Дим! Это нокаут!

Да так и ушёл по перрону в белую ночь, запихав ладони в брезентовые карманы. Очень эффектно, очень трагично, но, видимо, учитывая, что до города пойдет ещё одна электричка.

– Бемби замуж вышла? – уточнила очевидное Майя.

– Похоже, – сказал Лавров, – у этой оленихи дача где-то здесь, на взморье. Съездил парень в гости.

Майя, конечно, огорчилась и в начале сентября поинтересовалась настроением Костика. Но Димка вдруг резко перестал рассказывать о причудах приятеля. Отвечал туманно:

– Костику теперь не до ерунды, он работу себе наконец-то нашёл, гардероб меняет.

Звучало это недобро, чего-то Димка явно не договаривал. Но встречая Костю на лекциях, Майя и правда стала замечать в нём признаки цивилизации. Нет, студент Лесовой, разумеется, не постригся и не снял с глаз тёмные очки, но вместо кед шлёпал по больничным лестницам кожаными сандалиями, а брезентовую штормовку сменил на кожаную куртку – правда, из секонд-хэнда. Майя надеялась на лучшее. Люди взрослеют и умнеют – если так и дальше пойдёт, он ещё нас с Димкой к себе на свадьбу пригласит. Я обязательно постараюсь поймать букет, обещала себе романтичная Майя. А этой ушастой Бемби так и надо, если она верными поклонниками швыряется.

И вот наступил октябрь. И на безобидный Майин вопрос – а что у Лесового за работа такая? – Димка Лавров ответил уже без улыбки, сухо и безжалостно:

– Работа? Что ещё за работа? Этот романтик поинтереснее дело нашёл. Спит с замужней женщиной и берёт за это деньги… Поганое хобби, на мой взгляд. Подлое.

Майя постаралась заглянуть в глаза Диме Лаврову, который прочно держался за автобусный поручень и не собирался объяснять, чего ради в эту нелепую поездку они тащат с собой бывшего друга с его поганым хобби. Заглянула и догадалась, что Димка тоже заметил уродливую оленью морду, которую друг-подлец нарисовал на затуманенном стекле и почти сразу стёр рукавом.

Где-то в хвосте автобуса слышался резкий голос. Нервная мать воспитывала ребёнка:

– Держись за меня! Держись, я тебе говорю! Не хочешь? Ну тогда падай! Падай! Падай!

Личная жизнь ПОДЛЕЦА

С каблуком правой туфли всё стало ясно, когда Наташка похромала через двор. Каждый шаг отдавался предательской пружинкой в коленке и стыдным холодком в животе. Страшно хочется побежать через детскую площадку к подъезду, но нельзя, потому что изящный каблучок совсем хрустнет, и тогда всё. Это будет падение.

Коленка саднит, джинсы на ней разодраны в хлам.

Вот же козёл, дебил, футболист! – надо бы прошипеть эти обидные слова сквозь стиснутые зубы, но Наташке, честно говоря, сейчас не до ругани. Сама же дура. Замужней женщине по многим причинам не следует жрать пиво в таком количестве, чтоб потом до дому было не дойти. Сейчас каблук подломится. Вот сейчас…

Наташка глубоко вздохнула и поскорее уселась на колесо, зарытое до половины в песок. Появилась такая мода – закапывать до половины старые автопокрышки на детских площадках и красить в радостные цвета. Эта вот голубая. Сейчас туфли эти сниму нахрен, если на меня не смотрит никто. Или нет. Песок будет щекотать ступни, а это невыносимо. Блин, зачем же я столько пива пила?

Сияло по-летнему солнечное сентябрьское утро. Малыши отведены в детский садик, школьники на уроках, детская площадка пуста. Район, что называется, спальный. Могут гулять бабушки с коляской, может алкаш прикорнуть на лавочке. Замужней женщине стесняться некого.

Но если уж утро началось со сломанного каблука, везения не жди.

Красноватый, с серыми проплешинами песок за Наташкиной спиной увесисто заскрипел под раздолбанными кедами. Это не малыш и не старушка, это какой-то мужик, или, что ничуть не лучше, – мальчишка-акселерат. Сразу не разобрать. Сам длинный, лохмы нечёсаные, а дрянная куртка из кожзама куплена, похоже, на барахолке. Ну иди ты, милый, иди мимо и подальше по своим делам!

Но как назло, этот хмырь дошагал до ближайшей дощатой скамеечки, тоже выкрашенной радостно, в цвет яичного желтка, и безбоязненно опустил худую задницу на это шаткое сооружение. В солнцезащитных очках отразилось сразу два солнца, повисших над двором. Потом лохматый парень лет двадцати очки с носа стянул и повертел головой – как будто одновременно решал, которую из квартир, спрятавшихся за окнами многоэтажек, обнести и как это вообще делается? Решить не смог и тогда с хрустом полез в боковой карман куртки. Достал серебристую упаковку с каким-то печеньем и принялся терзать.

Наташке захотелось заплакать, а лучше – завыть белугой. Двадцатилетний мальчишка наконец-то заметил, что на детской площадке находится не один, и улыбнулся эдакой свойской улыбкой. Вот же ж сволочь!

– Вафлю хочешь?

Наташка задрала брови. Из её немаленьких глаз глянули два отражения: взъерошенный, тощий, с длинной протянутой рукой. Упаковку он разорвал с третьей попытки. Жуёт с хрустом, вафельная крошка прилипла к щетине на подбородке и растрескавшимся губам. Щеночек. Иначе такого не назовёшь.

Юный ловелас смотрелся убого. Легче Наташке не стало, но как-то веселее.

– Вафельку? Ты так с девушками знакомишься, что ли?

Названный Щеночком дёрнул плечами, набил рот и, продолжая жевать, невнятно заявил:

– Какая ж ты девушка? Ты дама замужняя, солидная. На крутой тачке приехала.

Ой, блин, снова подумала Наташка. Он ещё и как я приехала видел. День моего позора.

– А что, на машинах только жён возят? – пришлось рассмеяться, чтобы сразу не сгореть со стыда. – А может, я дочка богатого папы? Может, любовница?

– Не, ты не любовница, – безжалостно продолжал Щеночек, не забывая работать челюстями. – Так только на мужей орут, как ты на своего орала. А он тебя за это на тротуар выпихнул. Но ему можно, он же у тебя крутой, и тачка у него крутая, японская.

В голосе этого щетинистого юнца прозвенела такая искренняя злоба, как будто Наташка как минимум не дождалась его, беднягу, из армии. Для этого, правда, бедолаге пришлось бы родиться лет на восемь пораньше.

– Коленка не болит?

– У меня много чего болит, – призналась Наташка, вдохнув поглубже, чтобы говорить как можно спокойнее. – Из «Тойоты» меня никто не выпихивал, я сама упала, потому что пьяная, пива слишком много пила, дура. А почему он при этом трезвый и где я, дура, напилась, это ты вряд ли уразумеешь, Щеночек. Ты там и не бывал никогда.

Если он и правда психопат, подумала Наташка, он меня постарается ударить. И ладно, лишь бы не ногой в живот. А уж там разберёмся, с ответом я не постесняюсь.

Но Щеночек драться не стал. Лишь враждебно осклабился:

– Ах, даже «Тойота»! А он у тебя кто? Брокер? Риелтер? Ты же не назовёшь себя женой «нового русского», это же из анекдотов, это же перед подружками неловко. Значит риелтер, я угадал?

Торговцев недвижимостью юноша обзывал неграмотно и с такой искренней ненавистью во второй букве «е», что Наташка снова засмеялась, на сей раз искренне и очень обидно:

– У тебя что, риелтор девчонку увёл? Чего, угадала?

Он поперхнулся недостаточно прожёванными вафлями. Наташка, собрав все душевные силы, встала на ноги и расправила плечи. Юнец, как и полагается юнцам, вообще перестал жевать и уставился снизу вверх на Наташкину блузку. Стандартно.

– Ты, наверное, решил, что крутой? Что предложишь девушке вафельку, она и покраснеет? Когда я в магазине работала, у нас продавец овощей был, так он всем бананы свои совал. «Девушка, хотите банан? Он у меня вкусный…»

Щеночек опустил взгляд. Но поскольку он так и сидел, развалясь на блестящей жёлтой скамейке, Наташка не поняла: это он потупился или уставился на что-нибудь вроде каблука её правой туфли. Стоять, расправив плечи, ей становилось всё труднее, а повернуться и гордо уйти не получалось.

– Продавцы бананов… Риелтеры… Брокеры… – лохматый юноша покачал головой так скорбно, как будто мнил себя священником, который исповедует беспутную грешницу. – Вафель вы в рот не берёте… потому что «брать в рот» – это же непристойный подтекст… Матом кроете друг друга, а вафлю девушке предложить – это же не комильфо… А уж сказать, что «небо голубое», – Щеночек для понятности махнул рукой на ту самую автопокрышку, и у Наташки снова ёкнуло в животе, – это же вы хохотать до утра будете. «Голубое» – это же совсем похабщина. А по-моему, оно всё-таки голубое… Цвет такой. Ладно, иди домой. Привет мужу, когда вернётся.

Видимо, психованный Щеночек хотел с этими словами встать и красиво уйти навстречу солнечному дню, но у него это совершенно не получилось. Сначала он упёрся ладонями в колени джинсов, приобретённых, очевидно, в том же секонд-хенде, что и крутейшая куртка. Упёрся неожиданно тяжело, как пятидесятилетний складской сторож, страдающий ревматизмом. Выражение скорбного осуждения на его лице сменилось удивлением, к которому крутейшие очки совершенно не шли. С усилием и скрипом, напоминающим, как рвётся полиэтиленовая плёнка, он всё-таки поднялся со скамейки, точнее сказать, отлип. Тревожно оглянулся через плечо, силясь рассмотреть то, что уже прекрасно видела Наташка, – спина и всё, что ниже, у него теперь в горизонтальных празднично-жёлтых полосах.

– Окрашено, – только и смогла выговорить Наташка. Главное не смеяться. Противопоказано ей сейчас это. Но не рассмеяться было практически невозможно, потому что Щеночек завертелся, как будто старался поймать несуществующий хвост, и жалобно бормоча:

– Блин, точно окрашено… Новые купил, позавчера… Масляная, да?

И стал поспешно стаскивать куртку. Молния не расстёгивается у него.

– Всё равно же штаны тут не снимешь, – мстительно усмехнулась Наташка.

– И чем её теперь? Краску эту?

Наташка крепко взяла его за локоть и потянула к подъезду. Парень выглядел хотя и неказистым, но всё-таки одновременным решением проблемы с каблуком, подъездом и выпитым алкоголем, от которого она уже чувствовала себя вполне протрезвевшей.

– Пока краска свежая – ацетоном. У нас есть. Пойдём, отмоешься. Дома у меня никого.

– В квартиру, что ли? – спросил Щеночек испуганно и поглядел на дом, как будто сразу прикидывая, с какого этажа придётся падать, когда визит закончится возвращением законного мужа.

– Нет, блин, в кровать! – почти взвыла Наташка. – Ты идёшь или нет? Мне домой бы побыстрее, а? У меня каблук сломался, и я пиво всю ночь пила. Очень надо побыстрее домой! Дошло до тебя или нет, умник?

– Дошло, – пробормотал Щеночек глухо и, наверное, покраснел там под своей щетиной. Наташке было уже всё пофиг, и она, опираясь на его руку, побежала к подъезду быстрыми, но маленькими шагами, шепча на ходу.

– Ключи в сумочке, достань пожалуйста… Не этот, это от квартиры… Сумку подержи пока… Лифт вызови… Не прислоняйся, ты липкий… Ключи не прячь, чтоб не искать… Третий этаж… И помолчи пока, помолчи… Потом всё спросишь… Дружок…

Газета «ТРЕПАЧ», №10, май 1996 года

Двадцать шестого мая Денис Пелевин сидел на нагретой солнцем парте. И думал о том, что сегодня собирался впервые в жизни участвовать в поисках места преступления. А вместо этого пошёл в школу вместе с лейтенантом Владом Стукаловым. Точнее сказать – в гимназию.

Лейтенант Стукалов поплатился за то, что Сейфёдорыч заподозрил его в предательстве. Позавчера он минут сорок орал на лейтенанта, закрыв дверь и думая, что скандала никто не слышит. Он хотел знать, откуда Эдвард знает про папку с надписью «Окраина»? Ответов Влада слышно не было – вероятно он просто пожимал плечами под пиджаком апельсинового цвета и смотрел пустым взглядом.

Лейтенант Стукалов всегда молча пожимает плечами и всегда носит пиджаки ярких сутенёрских расцветок. Лисицын позвал его к себе в ЦБСОД из полиции нравов, где, как говорят, процветает коррупция. Зачем позвал, на что надеялся – непонятно.

Дениса Пелевина Влад Стукалов невзлюбил с первых же дней работы, когда по приказу майора они целыми днями в одном кабинете читали городские криминальные сводки. Списки происшествий за день, за неделю, за месяц приходили по факсу и печатались на рулонах тонкой голубоватой бумаги с круглыми дырочками по краям. Чтение оказалось не для стыдливых – майора Лисицына интересовали неустановленные серии преступлений на сексуальной почве.