Иночим великанов

– Согласно источникам, свидетельствующих о первых походах на запретные земли, был необходим перевалочный пункт для хранения припасов, и ночлега. Отчего и был выстроен ренкор, что находиться в пяти лигах от майзы, а путь к нему лежит, аккурат через небарус, и издревле у него было два обходных пути. По ошуюю разветвлённая дорога вела к дельте нагия, а напротив, по одесную в глубь чащобы, по тропе кметов к частоколу, что будет заметен издалека по пламени в столпе, который тушился, токмо ежали наступал враг.

Закончив декламацию, и поднимая умные глаза к своим спутникам, он словил заискрившиеся уважение, и слегка прорезавшиеся улыбки на лицах полных сожаления, о своей выпавшей участи.

– Может и не надобен нам никой провожатый, с таким добротным путеводителем? – отозвался Моз, своим звонким и казалось недавно, начавшим грубиться голосом, поверх тонких черт лица, сверкнув в вымученной ухмылке зелеными глазами.

– Он потребен для примерного описания. Тропы и маршруты, да фауна. А нам предстоит выкладывать окольный путь исходя из опыта, которого не знаю, как у вас, у меня, если честно и горсти нет.

Выслушав аргументы, и подхватив вещи, которые успели оказаться на дороге, вовремя самонапросившегося привала, в пору расчетов на распутье, вся ватага, заскрипев железом опять продолжала путь. Ближе за полдень спустя четыре лиге с редкими стоянками с обрамляющими стенами сбившихся вековых деревьев и искусавших их у подлесков и кюветов осатаневшей мошкары, да звонких трелей птиц, вдоволь напоившись выступающим соком деревьев и иными звонкими руладами, они, форсируя по тропинки скученную дубраву все же настигли обзором того самого привечающего столпа. В котором и правда маячила крохотная чадящая лампадка, чей курившийся огонек метался от ветра, но стоически и жестоковыйно не гас.

Высокий зубастый частокол в тесном сожительстве с кое-где ещё желтолистой дубравой подпирали сторожевые башни, стоявшие между сводом врат, которые были радушно раззявлены, но по движению пальца, острые сплетенные балки обрушались бы в долы в земле, и проход без увесистого челобитного тарана был бы закрыт. Но не только огонек подмигнул им, в знак внимания. Зоркие лучники в вытянутых шлемах, издалека заметили группу, и развеяли какие-то шумные оклики. И все они размеренно шли по протоптанной столетием дороге в окружении все того же непроглядного леса, и боковых насаждений через западающие кюветы, когда мимо них звякая чем попала, громогласно промчалась телега что давеча отголосками звучала из-за спины ещё издали, как пить дать груженная до верха поклажей и звенящим товаром. Кучер с огнем в вытаращенных глазах, нещадно стегал свою вороную клячонку, а на оседланном им же ветру его седые распущенные пряди поднимались словно парус, а сидевшая примкнувшая к краю повозки русоголовая девушка с запавшей шеей не внушала признаков жизни. Но лучники даже глазом не повели в сторону безумца в голубоватой камизе ополоумевшего чудодея, взбившего столп пылевой завесы, оставляя за собой непроглядные завесы. Их взоры приковали зелено-коттовые ратники, и по виду богатый граф. Зыкнув со стены вниз, дозорные велели оповестить местную власть о расфуфыренном госте с личной охраной. Мальчишка в изношенной целом семействе рубахе с прорехами и на три размера больше чем следовало, рачительно ринулся по хлюпающей непрогретой от близлежащей сени деревьев грязи в сторону главной ратуши, не раз упав по осклизлом пути измазав колени в рыхлой хляби, но доложив депешу в срок.

Однако ж сама гурьба, пересекающая границу врат, самолично не получила и отклика со стены. Пересекая внешний фасад высоких стен частокола, чьи бревна, уходили глубоко в землю, они ждали немногого, особенно Калиб и, двоя других солдат, но впечатления Джоаля было максимально удручающим.

Видя скудные домишки с соломенными крышами, да малокровных простоволосых девиц в рваных затрапезных сарафанах, он почувствовал ломящие чувство в груди. Его вид был на редкость вызывающим относительно сермяжных горожан, и теперь он начинал понимать искрившую неприязнь фермера к его фронтовой фигуре. Так же он, близоруко держа голову поднято, нежданно сойдя с тверди, вступил в склизкую чавкающую хлябь, отчего его знаковые дегтярные сапоги, растеряли, свою навязну, и на раз обзавелась серыми кляксами чамура. Остальные, включая Гайта не чувствовали дискомфорта, и даже не заметили, как их сир шатко увязает, свыкаясь с нависшей мыслью, что миновать данную оказию квелого грунта, в пределах границ поселения обнесённым кольями, до поры не удастся. Вокруг грудились множественные разношерстые строение: лавки; жилые склоченные из бревен и редкого камня дома; застревающие в гуще телеги; одинокая покрытая косой, стяжавшей желтые листья крышей конюшня; и даже небольшая не загребающая воздух лопастями мельница – хлев – под черепичным навесом с ерзающим жерновом, да мелким наделом, к коей вместе с котухом примыкала харчевня. Ратуша ближе к середине околотка, к которой и прилегал огонь выросшего почитай шпиля, нежданно гранитного столпа, совершенно не вызвала симпатии, не смотря на в разы приятнее относительно остальных домишек – бревенчатую пропитанную дёгтем обшивку фасада. Так же у здания были крупные окна, в которых зиял свет, несмотря на ещё весьма светлый полдень, не беря в расчёт близящиеся серые тучи, омрачавшие день в ненастный саван.

Вновь форсируя, но уже стопорящую хлябь, радушно устланную по улицам, меж прибитых к стенам бревенчатых домов и иных лачуг кметов, из которых сыпалась ругань, то мусор, они решились следовать плану. Под этими стенами, должно было быть место с большим скоплением людей, и не тех, кто носил обноски, а странников, бравых воинах… или хотя бы следопытов.

Под очередной крышей из соломы, послышалась желчная ругань, и из прорубленного окна вылетела чугунная сковородка. Она весомо воткнулась в глотавшую всякое грязь, прямиком пред Джоалем, и, утирая капельку отлетевшую к его опрятному носу, тот обескураженно лишь повел опасливым взгляд по траектории полета, надеясь избежать рецидивов обстрела. Но да него дошли лишь последние слова, от распаленной басовитой женщины, и тихое блеяние поруганного мужчины.

Огибая место рьяной склоки, они скрылись за тенью высокого бревенчатого дома, со стоком прямиком в хлябь, из которого выходило нечто похожее на воду из болот с листьями, но судя по пряному запаху листьев с пихтой, из трубы сверху, это была заурядная парная. Из полуоткрытых запотевших окон то и дело были слышны воодушевленные возгласы с хлестом вымоченных листьев и размокших прутьев, а вырывающиеся клубы пара были напоены мятой. Одни из трех створок дома с запотевшими окнами как раз будто по зову странников распахнулись, и из них высунулась голая по пояс румяная дева, что со свисающими облепленными листьями грудями, и намоченными светлыми волосами, кокетливо призывав их присоединиться, улыбками и мановениями игривых пальцев. Моз и Коуб, ответно свистнули ей, Гайт стесненно качнул головой, Калиб и вовсе не подметил её, а Джоаль, не желал отвлекаться. Отвлекаться надолго…

Они, отпираясь от приятных запахов, топтали затхлое месиво под собой, возмогшая и пробираясь к широкому каменному зданию вблизи скошенной мельницы, совмещающей с собой скудный хлев. Строение было двухэтажным, и из небольших окон, не было слышно отталкивающего гула перебранок или непотребных им драк. Это до поры внушало спокойствие. Крыша так, как и у бани имела багровую покатую черепицу, хоть и перекосившуюся, и годами не реставрируемую, облупившуюся с краев. С забитых листьями и грязью желобов то и дело занималась капель безвыходно застопорившейся воды, которая все не желала вытекать полностью, но и оставаться в доле корыта, аналогично неприкаянно не спешила. Чуть выше притворенной двери высилась кованая бирка в форме лепестка, раскачивающаяся на забредающем ветру – Квелый лист. Стены слегка треснули, и спасительная замазка известки, то и дело бросалась в глаза. Бревенчатый второй этаж, тоже не отдавал уверенностью, но все же был пригож, относительно низины. Но стоило им подобраться, как дверь, как волшебству отворилась, выпуская светлый зазор. Джоаль хотел было порадоваться остаткам магии, среди земли, оставленной ведьмами и магами, но тут же обозначалась истинна перла.

Из просвета прохода надменно выкинули человека. Он, расплескав в стороны брызги, упал лицом в хлябь, и не спешил подниматься из пут мягко постланного покрывала улиц. Его вялые движение вкупе веявшего от него перегара, вызвали у всех единодушный призыв омерзения к заправскому пьянице. Этот доходяга, был весь в черном облачении, а на ногах были вязнувшие в вялых потугах к движению, каучуковые сапоги, отдающие бурым оттенком. Кисти в перчатках с рваными раструбами без пальцев скребли по холодной грязи, хлюпая редкими пузырьками воздуха, а его длинноватые волосы привиделись черными, но это лишь от долгого отсутствия мытья, что машинально темнило их до мелассы. Он все не как не мог подняться, и, безвольно ворочаясь по скользкой грязи, вызвал отчетливое желание покинуть эту жалкую панораму падения человеческой чести – Как вдруг! Из все того же развернувшегося проема минуя рослую удаляющуюся долговязую фигуру выскользнула с оставленной в нутре помещения воркотней, небольшая фигура, и Джоаль с группой не обознался – У неё была зеленая кожа.

В небольших сапожках, казалось на дитя, и драпированных бурых ворсистых льняных штанах, в белой кружевной в районе малых плеч рубахе, стягиваемой кожаной жилеткой схваченный перекрестным шнурком, подчеркивая знатно налитых бюст, на свету показалась самка гоблинов. У неё были темно-червлёные волосы, развивающие как шапка, а длинные и тонкие у концов уши, держали их в узде от спадания на широкие глаза. А в правом ухе на середке болталось две окисленные с редким блеском серьги.

Они ошеломлённые новоиспеченным курьезом ждали от неё все чего угодно, кроме её отчетливых на слово выкриков и дальнейших действий.

– Хозяин! Подымайтесь, ну, опять обуют же! – она в своей хрипловатой манере, действительно обращалась напрямую к телу, увязшему грязи, которое уже бросило все старание всплыть из трясинной субстанции.

На её крепких плечах кряду была нанизана темная увесистая котомка со стягивающим шнурком у ворота, явно не по росту, которая при беге била ей по пятой выпяченной точке, а она каблуками сапог, по её дну, отчего раздавались позвякивания, схороненного в ней железа и стекла. А в коротких по их габаритам руках у неё обитал полуторный меч, почти с её аршин с небольшим стати, с расписным под вязь эфесом на длинной ручке, высвечивающейся из портупеи ножен на колышущейся перевязи. Хлюпающим галопом добравшись до человека, она, воткнув меч в слякоть, зачала силиться поднять его за опавшие плечи своими короткими, но тем не менее знавшими труд руками, на которых было всего четыре пальца с каждой из кряжистых дланей. Зеленая кожа, от её тщетных усилий становилась бутылочно-матовой, а меч предательски пал плашмя в объятья хлеставшей брызгами слякоти. При этом она зычно выругалась, как ни Джоаль, ни даже Калиб себе не позволяли, и их уши ушли в трубочки, а лице сконфуженно скривились. Так же с её приходом в свежем воздухе отчего-то проклюнулся четкий привкус пряного бадьяна.

Но она в своих бесплодных потугах поднять человека, наконец заметила пятерку неустанных наблюдателей. И им предстали её сапфировые глаза без белков, поверх бордовых бровей, что, сощурившись до черной точки зрачка, едко сосредоточились на Джоале, а округлое лицо с пышными матово-синими щеками стало кривиться в набежавших морщинах гримасы, со лба, доходя до курносого вздорного носа, и до тонкого рта из которого торчало два едва приметных в виду хмурости белых клыка с нижней челюсти, на угловатом зеленом подбородке.

– Чего зенки развесил, дылда гофрированная?! – прыснула она, пока на её малые плечи ложился человек, который сыскав силы, постепенно поднимался к ним спиной.

Калиб хотел было вмешаться и в воспитательном стиле ткнуть её секирой, но обескураженно укоренный Джоаль, нашелся раньше и остановил его.

– Брось. Не стоит. Она просто зла, – вразумляющее сказал он ему, как наставнику, или давнему другу, отчего гнев Калиба растаял, и смяв уста, он решил покладисто отступить. Гоблинша, больше на них внимания не разбазаривала, и с участием, отволакивала своего падшего “хозяина”, через шаг успевала желчно бранить все вокруг, но про них она забыла. Вздорная личность, уже оставила неизгладимое впечатление.

И глянувши на не затворенный проем ещё раз, на наличие вылетающих посетителей, подобравшийся Джоаль отважился зайти. Он, не до конца войдя в своё положения, обыденно попросил Моза и Коуба покараулить снаружи. Зато Гайта и Калиба поманил проследовать за ним для моральной поддержки. Разумеется, ратник отдал секиру своим более молодым братьям по оружию, избегая неверного авторитета в глазах почтенной публике. Время драк и разборок ещё не престало. До поры.

Полумрачный в бурых тонах салон был тих, может и благодаря тому, что был почитай безлюден. Кроме, непосредственно корчмаря, за стойкой, и сидевшей за ней же долговязой белокурой эльфийки в кожаной зеленоватой робе в черную полоску, на все двенадцать столов, было занято только два. В воздухе весел затхлый привкус прогорклости, а общее освещение было приглушено, и разбитые покрытые чадом лампады, по балкам посередь порожнего зала, поддерживающим второй этаж разбитыми по середку столбами, было единственным светом. Круглые столы были выпачканы липкими лужами, как и половицы затертого пятками сапог пола, но это уже не казалось чем-то не закономерным. У основной стойки было порядка восьми трехпалых бревенчатых стульев, не включая боковых, за которым по правую руку корчмаря и сидела томная восково-бледная эльфийка, со спадающими на острые скулы светлыми волосами по очиненный подбородок (она скрывала вострые уши, но кончики все же высовывались, выявляя телесный оттенок в золотистой ржи). Корчмарь был кряжистым, но все же малость грузноватым мужчиной, по виду похожему на тучного дворфа, если бы того сложить втрое, и как следует надуть. Широкая бронзовая борода, ложась лопатой, упиралась в волосатые сложенные на вислой груди руки, в которых мерещилось, мог на раз треснуть череп недоброжелателя. На нем свисало тесное одеяние сносной власяницы, с раскрытым воротом, и подогнутыми рукавами, высвечивающее его коренастые локти. Но румяное округлое лицо с двумя утопленными точками блестевших от свечей синеватых и в тени глаз, как нестранно при такой слаженности было располагающим. Он дежурил, смотря на вход, точно будто рассчитывая на возвращения “не галантно выпровоженного постояльца”. Но приметя группу гостей, он лучезарно просиял, размежевав бороду, надеясь на солидный заработок, учитывая внешний облик Джоаля, от которого за версту звенело, что он из знатных господ, с солидным мешком злата за душой. Пробираясь вперед по клейкому полу, все менее чувствующий отраду этого прибежища скорби, сам виконт почувствовал подсаливающую крошку опилок или пыли, что посыпалась ему за шею, со второго этажа, по которому барабанили сверху чьи-то ноги. Корчмарь при виде муторно вычищающего ворот господина повинно почесал свою плешь продолговатой головы, а боковые коротко остриженные волосы, покрылись небольшой влажной испаренной навернувшейся вины.

– Приветствую тебя, высоко почтенный муж. Мы проредили долгий путь от самой столицы, на отыскание верного и надежного следопыта. Который я надеюсь иметься в окрестностях доблестного града? – зачал тот красноречивое воззвание. Напрасно.

Выслушав его короткую тираду поставленным голосом, озадаченный корчмарь тучно почесал массивную бороду.

– Хой князь. Но у нас тут так речи, не… – он, потупив глаза, запнулся своим скрипучим голосом, и сидевшая неподалёку скрытная эльфийка, с тонкими чертами лица и впалыми щеками и казалось оранжевым переливающемся сердоликом в глазницах, подхватив лаконично закончила за него в нос.

– Слагают…

– Верно, – согласился тот, кивнув скорее себе. – Вы бы сударь, по делу бы, а то, одно слово туда, – он указал в одно оттопыренное ухо, – а другое оттуда, – на этот раз он показал ближе к пояснице, в вотчину мягких тканей крестца.

– Как изволите, – пожал кружевными плечами отгоняющий от себя велеречивость виконт, и опять вызвал он на его лице недопонимание. – Мне потребен проводник, до лирры, и понадёжнее. Примитивно и без словоблудий и околичностей.

Корчмарь, опять сделался тучным, закатив синие глаза, и выпятил губу поверх клумбы бороды. Но не от понимания, а скорее мысленно перебирая разных персон, на эту роль.

– Увы. Единственный, кто гож вам, пред вашим заходом, был отправлен пнем под жопу, на выход, – он один жестом подбородка указал в сторону притворенной двери.

– Та пьянь? – в изумлении буркнув отозвался Калиб, стоявший под плечом Джоаля.

– Та самая, – поддержала его выпавшее из уст недоумение пылким словом эльфийка, что снова следом томно приложилась к керамической плошке, подернув тонкую шею.

– Нешто нет недурнее? – скривил лицо Джоаль, представляя, с какими воплями, тот будет просыпаться от сухости во рту, посреди непролазного леса.

– Право, самый годящийся, – непроницаемо к сомнениям заверил кряжистый мужчина с некой теплившейся на лице уверенностью. – Его репутация на поверку, уходит далеко за эти земли, и нет такого корчмаря, который бы не знал Клайда Безродного, – его усы после этих слов заблестели и разверзлись в лучезарной улыбке посреди угнетающей полутени, выпуская, словно из-за штор, редкие зубы в непроизвольно сорвавшейся ухмылке.

– Отчего же он тогда такой “заправский”, распластался ликом в грязи? – нежданно встрял, резонно проронивший мысль писклявый Гайт.

Хозяин внезапно насупился, точно куснув себя за щеку.

– Одно дело прослыть славой. Другое, удержаться от пропитья всех непотребных денег в барах, или с полуэльфийками в борделях. Человек то он дельный бьюсь об заклад, вот только пороки высоки, и одолевает, под сей раз, как завижу его без путного дела.

– Пойдемте сир. Быть статься, сыщется в этом городе, тот, кто не обведет нас вокруг пальца, забрав деньги, пропустив все на ветер, – махнул на все рукой незавершившийся вкрадчивыми обетами и увещеваниями Калиб. Как внезапно, на него грозно посмотрела остролицая девушка эльф, за завесой белобрысой челки, касающейся тонкого носа в мелких царапинах, сверкнув на него сердоликами, выделив сведенные скулы и уста.

– Думай, о чем лопочешь ратник. Можешь осуждать его пороки, но не оговаривай честное имя.

После этих колючих на слух слов, она веско положила сверкающий кинжал с гравюрой лиан на доле на стойку, чем собрала очко в его пользу. Эльфы, ни в жизнь не заладили бы, защищать обыденную пьянь. Да ещё и человека.

– Я протираю штаны здесь, живехонькой только оттого, что он вывел меня из вамира, да позже ухищрениями провел меня из кумбаза, меж неладных стен майзы, где напомню вам королева с тяготившем климаксом, не выносит нелюдей… – обрывисто вспылив, вновь оскалила она белоснежные острые зубы, опаляющие смотрев на них, своим янтарными лупоглазыми очами. Чистокровная эльфийка, ко всему прочему, начала обдавать их своим природным мускусом, что не скрыли тесно облепившие одежды. Любисток так и лип к ноздрям поруганных людей.

– Тише, Сайма, – молитвенно попросил её хозяин харчевни, стуча редкими зубами сложив брови домиком, – не нужно. Они что зрят, о том и говорят.

– Сколько? – скроив тонкие черты, сердито спросила она хозяина, не переставая буравить взглядом свиту виконта, оранжевыми пылающими глазами, дергая желваками.

– Ты пропустила два, по цене трех крон. Так что, подавай шесть, – быстро подсчитал он, одеревеневший не вяжущим языком.

– Держи холуй. И за него тоже, – она скопом положила дополнительных пятнадцать. – А вы! – указала она на Джоаля с Калибом тонким пальцем, опять презренно воззрившись на их стушеванные позы. – Лучше берете его, чем всяк шарлатанов, и пройдох. Клайд за работой бесподобен, а без… сами лицезрели.

Сайма, нервозно забрав кинжал, и больше не выпустив не слова, вытянувшись в жердь, колченого переступая на левую ногу, вышла прочь из-за стойки, едва не задевая макушкой лампады. Её зеленные зоны приталенной куртки, поверх черных элементов уплотнённо облегающей кожи наряда на подобия робы, доходившие языками фалд до бедер, обрамленных по бокам тесьмой, с длинными остроносыми сапогами по тонкие колени, хромающее скрылись за дверью, когда оцепеневшей Джоаль отошел от её слов.

– Благодарю за наводку, – специально с утрировал Джоаль, а тот лишь улыбнулся.

– Всегда рад, – и на его затертой временем столешнице появилось десять монет в знак доброй воли виконта.

Водворившись к уже густо серому небу, занесенному тучами, и огибая корчму, они шли по горячим продавленным коленями явственными следам по грязи, как не странно – следопыта. Обогнув основное двухэтажное здание прибившиеся к старшей сестре мельнице, они звенящей сворой подступили к захудалой пристройке навеса хлева, который скрывал за серыми изгнившими досками похрюкивающий аккомпанемент работы жерновов, а на фасад с низкорослым формальным забором из плетни выпячивал небольшое пастбище. Их наводка оказалась верной.

Из водоскопа поверх корыта, наполненного водой для скота, торчала шея упавшего на колени горе-героя, а голова его ушла в толщи холодной воды. Неподалеку под тем же навесом котуха с запавшими на бок подремывающими в осаждающих мухах хавроньями, на толстом бочонке, свесив ноги, восседала памятная эскападой зеленакожая особа, и скучающе барабанила пятками по его ободу. Она все так же держала на спине тяжелую для неё котомку, а меж ног упарившись лезвием ножен в грязь, обхватила осемью пальцами в своих широких ладошках на коротких руках, длинную рукоять с эфесом на конце. И заметя подкрадывающуюся группу, она сквозь редкие, похрюкивания сновавших недалеко свиней, ощетинившись хмуростью, принялась украдкой взывать к человеку, который казалось, уже положительно для своей горе жизни, наконец утопился.

И он, точно уловив модуляции вибрации от хрипучей спутницы, вынырнул, гейзером выпустив над собой брызги капель, как только все уже собирались его спасать. Его волосы истощали и словно водорослями покрыли его голову и скуластое бледно-заветренное, скуластое лицо, со спадающим прямым, но малость припухши с конца носом. С недельной темной мокрой щетины аналогично часто накрапывала, неистощимая капель. Он, полусидя, не отпуская из обхвата корыто, взыскательно посмотрел на свою спутницу, и та, спрыгнув в навоз, перемешанный с грязью, валко из-за веса мешка встала на мыски шепнула ему, что-то на ухо, получив в придачу несколько холодных капель себе, на курносый нос. Уловивший новость человек, скосившись изучающие обмерив прямым взглядом, вдоволь осмотрел их, затем её, а когда вернулся к ожидающим, не совсем осознанный видом остекленелых мутных глаз, то остановился на самым почтенным, с кого и спросил, не спеша выказывать почтения, или хотя бы поднявшись из грязи.

– Чего потребно? – он был крайне недоволен, и все ещё неизбывно пьян, но не моргал застланным истончавшими от воды волосами зоркими глазами, и уперто не отводил взора, и, не взирая, на то, что держался исключительно за счет скопа воды, пропитал их чувством осторожности к своей неясной персоне. Молва о нем все же малость подкупили группу, не направляя упрека к его нынешнему моральному падению.

– Мы сударь здесь за тем, дабы предложить вам работу, – не совсем уверенно, (не способный до конца выкинуть нынешний образ из головы) держа осанку объяснялся нашедшийся Джоаль.

Гоблинша, опять шепнула ему на ухо, очередную напраслину, относительно своих доводов о людях, стоявших перед ним. Он что-то нечленораздельно пробурчал ей в ответ.

– Подробности, – это был не вопрос, он просо хотел уточнить, и, залезая рукой в стылую воду, плеснув ею себе в глаза, которые всецело пребывали за завесой мокрой челки.

– Нам нужно в лирру. И путь требует скрытности. Все скрытые тропы, и окольные лазы, всем, чем владеет истинный следопыт. Если вы, несомненно, таким являетесь…

Гоблинша опять потянулась к нему, но он упер в её плечо пальцы, попридержав рвение. Она скривила круглое лицо, но скаля клыки, промолчала, и повернула обратно не без труда взобравшись на бочку. Человек на ватных ногах встал во весь рост, и, не смотря на въевшуюся грязь на заскорузлой куртке и запятнанных льняных штанах, был вполне внушителен. Не коренаст, но весьма широкоплеч. Особенно приметны пристали серые словно ртуть блеснувшие на косом свету глаза.

– Цена? – опять совершенно спокойно, и бесстрастно отозвался он баритоном, преодолевая невнятную речь похмелья, ища опору своей неустойчивости.

– Я склонен предоставить вам полторы тысячи монет, за туда и обратно. Хотя доподлинно, не знаю, какие у вас расценки…

– Две тысячи, – тут же наперекор его речи, отчеканив, более твердо огласил он. – И все траты, на снедь, веревку, и пледы для ночлега на вас.