Иночим великанов

Вокруг всей этой широкой площади щербинками гнездились лазейки, и небольшие буколические лавки, допустимые королем, уходя по широким улицам, в дали прижитых у стен фасадов домов, по вымощенной дороге всей обступившей крепости. Ни грязи мелких поселков, ни широких ратуш в округе широко плаца, не допускалось, отчего все напоминало не мрачное обиталище узурпатора с не просыхающем от потчевания кровью эшафотом, или выведшего из ума седого маразматика, которых везде чувствует угрозу своему правлению, а вполне цивильный город, растянутый на многие сотни метров к жилым укрытым поселением за стеной. Правление Сибульта младшего, доставляла дискомфорт разве, что нелюдям, которые не допускались в столицу майзы после злосчастного покушения, и то этот эдикт не пересматривался лишь по острому настоянию Флагении, а не его собственной неприязни. Сам он остро недолюбливал только орков.

Но Зигав и Дориль упрямо пропуская все пробивающиеся сквозь мрачность красоты, плутали меж словно воронённых каменных стен простиравшегося по округе непреступного замка, с пристройками брезжащими флигелями лавок, и изголодавшейся до дождя черепицей свежее обработанных известкой намечающихся близь них домов, под призором редких с вышек стен дозорных. В такую погоду с рассвирепевшим ветром все постепенно скрывались в свои глубокие ниши или отбывали к отдаленным домам, не решаясь высунуть носа, убирая рассыпчатый товар, или тот, что не переносил влаги, отчего улица почти всецело принадлежала им. То, что нужно.

Вид Зигава и прежде до коликов нервировал лавочников, единодушно, как и ратников, которые звеня кольчугами, старались привлечь внимания иноземца своими язвительными подначками, исключительно сконцентрированным в русло его макияжа, или косы, но посол был непреклонен и кремне-стойкий ко всем осаждающим его улюлюканьям и зубоскальствам. Он шел осанисто и, постукивая по утопленной плитке своим безупречным жезлом, на редкость вызывающее задирал голову и нос, что к слову подбешивало и самого Дориля. Но тот минуя их променад все же зачал разговор, под тенью нависших тряпок, которые уже недоброжелательно развивались парусам подъятые недобрым дуновением освирепевшего ветра, захаживавшего с вытянутого крыла двора вблизи жилых построек.

– Я бы хотел прознать, как все прошло, и как мы поступим дальше? – он сказал это тихо, согбенно плетясь за его коренастой спиной и мятником косы, и от равнодушного безмолвия посла уже вознамерился повторить. Но ответил тот, только тогда, когда, скрывшись за трескучей ступицей воза, и под телесным воздействием Зигава они нырнули в небольшой лаз, клином меж углов стен и боковой лавкой, за которым обычно скрывались страстные любовники. Прижимая его к каменной кладке, вместе с ароматами чебреца, и поглядывая в серую расщелину, Зигав временно безмолвствовал, и будто ожидая тех, кто осторожно плелся, следом выслеживая их меж редких сермяг. И, не дождавшись, он распустил сильные пальцы в кольцах с ворота, до смерти перепуганного Дориля, которых все это время ожидал, что скрытый клинок, что был наперевес у него под черной мантией, покажет свое лезвие, вышедшее из его лихорадочно дрожавшей спины.

– Как звали опоздавшего князя? – все так же мелодично заломил Зигав, не отрывая своих подведенных глаз от проема меж стен, на плитку и пересечение кладки к открытой улице. Их скрытность напоминала собой жилку мяса, застрявшую в щербатых зубах.

– Это виконт Джоаль… Я проследил за ним, как ты и требовал, – жалобно и тихо ответил тот осунувшись, чья русая челка спала на болотистые глаза налипав к стучавших взмокшим жилами вискам, а выражение стало по-детски, угодливым, как при укоре родителя, что отвел нерадивого отпрыска в темный угол для наказания.

– И? – повернул он к нему свои завитые усы, и вытянутую бороду, покамест коса спала с правого плеча за спину. Они все ещё ютились в мрачной и промозглой алькове, чудом не промышляя невольным челобитьем.

– Он справились в кабинет короля, как мне передал лакей. А потом, по первой выдворялся король, а следом уж он. В руках у него имелся свиток, который он ревностно прятал за пазуху…

– Что было на свитке? – тут же требовательно настоял на ответе Зигав, у которого казалась, прорезался огонь в карих глазах, а синий тюрбан его покачнулся. Интонация журила не хуже раскаленного железа по незащищенной коже.

– Печать сургуча с пометкой… скорее всего перстня, – насилу вжался в стылую стену Дориль, который, не переставая дрейфить от вербального гнета Мереза, робко наблюдая за его нависшей нетерпеливостью, шмыгая носом с горбинкой, сглатывая неустанно циркулирующую в пересылающем от мандража горле желчь.

– Чудно, – выдавил тот неожиданную лаконичную, озорную улыбку. – Значит он…

Он слегка отступил, от чего появился простор для стравленного дыхания вне его неотвязного духа, и какое никакое личное пространство, в сдавливающих клещами стенах, полутьмы выемки, с промозглым тылом и украдкой загуливающими к ним, беснующимися да пробирающими до костей ветрами. Загадка куда он спрятал жезл его не грела, но его точно расплавило на непродолжительное время.

– Что теперь? – все так же осторожно поинтересовался Дориль, судорожно убирая челку с глаз, боясь пропустить деталь на красноречивом бронзовокожим лике с ореолом пасмурного неба.

Зигав выждал паузу, не оборачиваюсь к нему, зорко наблюдая за всем тем же пресловутым входом в скрытый лаз, в проеме которого, на встречу ветру и сору, прошли пять звенящих латами, латников. Они их не заметили, так как Зигав задрал свой рукав, образовав им темную шторку, и они в момент стали тенью проема.

– Теперь необходимо убить его по пути, – совершенно спокойно заключил он, обернув к нему свои подведенные неразличимые в сени глаза, и померкшие в спустившейся темноте крупные серьги. Но уловимый чабрец.

– Пути?

– Завтра или в ближайшие дни, князь покинет замок, с донесением королю Куику. Его необходимо перехватить, убить, выдав это за промыслы эльфов, или орков.

– Почему? – истово недоумевал маркиз, знавший, о виконте, лишь понаслышке, за счет его родства и слухов. Хотя скорее его сжигала зависть за его баснословные любовные подвиги, отчего тот напускал вид профана.

– Оттого что, что твоя шлюховатая королева не выносит нелюдей, а нерадивый виконт её ненаглядный племянник. Убитый мечом орка, аль стрелой эльфа или того, кто выдаст себя за эльфа, послужит ладным катализатором гонений, на нелюдей и гражданским войнам по всем ближайшим землям.

– Но решение всегда принимает король! – пылко возразил Дориль теряющий контроль над эмоциями, кривя лицом и срываясь до сиплого тенора.

– А вот и нет, – твердо парировав, заявил Зигав, стрельнув глазами. – Я потолковал с Сибультом. Он и приказа без её совета не отдаст. Не знаю, что за сила кроиться под её юбкой, но вы бессильны пред сим могуществом, – подвел он, отчего младой маркиз залившись краской по круглым щекам, проглотив язык, признав его правоту замолк. Тут посол оказался меток, как заправский лучник.

Какое-то время они немотствовали, напаивая легкие хладом закутка, поборовшим пот чабрецом и теребившим их укрытия ветрогоном, затем небольшой, но весомый мешок монет как по волшебству, образовался в твердо схваченных руках Дориля. Тот непонятливо посмотрел на всученное подношение, затем на невозмутимое проявившиеся из-за спавшей завесы лицо, посла Муреза, источавшего нечто заставляющее неустанно колебаться, и забывать, кто ты есть.

– Что это? – задал тот глупый вопрос, пожеванными отрывками слов.

– Плата наемным убийцам, – сердито отчеканил посол. – И помни, понудить, заручиться обстоятельствами, преподнести сие, как душегубство нелюдями. Пусть не скупятся, на жестокость и осквернят тела как подобает. Это условие. Коли все пройдет удачно, минет ваш холодный сезон, и твоя шлюха королева будет твоей, как и сто отборнейших красавец этих земель, если ты величаешь их женщинами… – закончил тот, поморщив сглаженный нос.

Выявившийся на пасмурный свет молодой маркиз проглотил укор, и, сдержав злость в сжатых кулаках, покорно кивнул.

– Я отчаливаю сегодня же. Король получил от неё извет на меня, но наши верные эмиссары все же остаются. Ночью, они умрут от отравления. Все. А ты после удачного исполнения жди меня в порту, под вывеской – Хромой Силивер. Не подведи меня, и я сдержу все обеты. Засим все.

Не дожидаясь ответа, синий кафтан Зигава растворился на посеревшей улице, и вскоре по пологому скату улицы застучал тот самый пропавший из виду жезл. А Дориль вытирая лившийся, как форменная капель пот, набежавший от опавшего на плечи осознания, в какую историческую ветвь он вплелся, с дрожью трепета в подломившихся поджилках отправился выискивать исполнителя воли Зигава, все повторяя себе под нос, – Все ради неё…

Началась пронзающая сгустившее в себе полчища туч небо ослепляющая розга гроза с последующим громогласным громом, и холодные капли дождя груздями сыпались на забитую мыслями открытую голову Дориля. Но он, стремительно мокнув, в окружении паникующих у стен торговцев и лавочников, казалось, вовсе не чувствовал вымокающего ворота рубашки и манжетов дублета, с мокнувшем с левого плеча плащом. И под тенью возвышающего черно-вороного нависающего над миром замка с его множественными башнями накрытых конусной черепицей кирпичных крыш и глазок алых витражей, он удалился к себе, готовясь совершить государственную измену, ради власти над королевой, и сотню несчастных, коим не повезло быть изувеченными природной красотой.

      6.

Джоаль, не смотря на сгустившиеся невзгоды и неминуемые сложности вследствие грядущего похода, не спешил отправиться прильнуть к взбитой “младой” служанкой подушке и подоткнутого одеяла на свежем взбитом сене в тюфяке. Он, напротив, возжелал подготовиться, отчего и вздумал наведаться к своему номинальному оруженосцу.

Гайт сын Райта, никогда не сетовал на свою жизнь. Его в малые лета продали в оруженосцы королевской свиты, и ему несказанно улыбнулась фортуна угодить непосредственно к рано осиротевшему виконту Джоалю. И суть удачи зиждилась в том, что виконт не как не мог освоить умения мечника, отчего чурался турниров или дуэлей за не поделённых фатами дам. Оттого бедный бедами оруженосец и жил в свое удовольствие, и не жаловал корить злую судьбу, покуда его задарма содержат, кормят, обряжают, и нечего не взыскивают взамен. От самого виконта он получил говорящую кличку “Тощий” естественно, за его рост и квелое телосложения, и дело не в том, что тот недоедал. Нет. Природа одарила его странным даром удачно усваивать еду, и не толстеть, не нарастить массу он не мог, но был очень вынослив, и часто ел скорее по привычки, а нежели от острой нужды. Но пристала пора сворачивать его идеальный мирок.

Когда в его скромную каморку заворотил “Сир Джоаль”, как тот называл его на людях, он ожидал, что тот принес ему кусочек со стола, к которому его в жизни бы не кликнули. Или хотя бы на ночь его ожидала новая байка, про разбитое сердце возрастной графине или молодой маркизы высшего слоя, которая слишком переоценила его посуленные небылицы, и теперь ручьем слез орошала подушку. Он ошибся во всех доводах.

У Сира не было не снеди, не гуляющей довольной собой усмешки победителя. Он был сумрачен и держал потяжелевшую невзгодами непокрытую голову понуро. Было засверкавший в полутьме улыбкой и двойственным блеском в зеницах Гайт сразу напрягся и сдавил покрывала простыни пальцами, закусывая губу.

Он жил в небольшой почитай мансарде, которая предназначалась для прислуги. Одно окно, алькова для сна в стене, небольшой кованый рундук с тремя парами одежд, из которых он носил от силы две, так как одеяние для турниров была не к чему. Так же у него хранились доспехи сира и именитый меч, принадлежавших ещё отцу Джоаля, которым Тощий управлялся лучше, чем следовало бы человеку с его весом. И на много гоже, чем полагалось слуге аристократа.

Он как раз праздно возлежал с превшей лучинкой, облачённый в свободную камизу, в вырубленной нише бурча под нос песенку, под одинокую лучину. Когда зашел усталый виконт, тот опамятовавшись, спрыгнув из альковов, и тут же поставил ему свой единственный трехпалый табурет, и ждал стоя в нарочитом благоговении, вытянувшись в струнку. Джоаль томно осмотрел блеклые стены в побелке, успевшие стать песочными из-за выцветания от лучей, что казались, не служили для прилива эмоций, но вместо этого, он ощутил, что даже такие цвета бренного сомона, будут вызывать в нем прилив тоски и ностальгии.

Новоиспеченный сановник валко плетясь, чуть не обрушившись уселся и, невзирая на приосанившегося оруженосца, с тяжестью в голосе спросил напрямик.

– Припоминаешь, как мы хотели оказаться за стенами и повидать мир?

– Нет… – с растерянностью, но молниеносно отмочил тот, бледнее на осунувшемся и без того не знавшем полноты щуплом лике с множественными оспинами.

– Я вот тоже. Но тем и печальнее признавать, что сие неизбежно…

Он, подняв омраченные голубые зеницы, оглядел своего слугу. Тот всегда был небрежно одет, субтильно тонок, а на голове у него был неизменный рыжий сальный еж, который дыбом торчал в разные стороны, покуда щеки были испещрены рябой коркой рытвин вместе с крапинками веснушек, а тонкий нос аналогично облепил себя точечными следами конопаток. Голубые, широкие глаза, не выдавали полноты переполнившего каждую клеточку страха, не смотря на заявленную перспективу, и Джоаль нехотя продолжил подпиливать его спокойствие.

– Все довольно прозаично. Король отдал мне наказ доставить благовестие в лирру. И я исхожу завтра с первыми лучами. При мне в довесок эскорта неопытности, будут три солдата, и соответственно ты – мой верный оруженосец.

После саркастично вызволенных из гортани сих слов, на вытянутом лице вечно лелеявшего своего хозяина Гайта появилась непреодолимая жажда ухватить того за горло и придушить. Но он быстро подавил этот бесконтрольный позыв, вспоминая кем, обычно являются оруженосцы, и как их используют по назначению истинные рыцари и графы.

– Но отчего вы? – единственное, что проронил Тощий, смотря на своего сокрушенно поникшего сира. Тот лишь поднял аналогично голубоватые глаза с темноватыми бровями на томно осевшем лике с следами тени от свечи, и, скривив усы, безотрадно отозвался.

– Ну, однажды сие должно было приключиться…

Так и испытавшей по себе неприятный озноб Гайт всецело постиг, что со спокойной жизнью пора кончать, и сбывая негу вливаться в реальный мир, и в свои отрубившие девятнадцать, он все же был вынужден вернуться к своему основному ремеслу, оставив в грезах, мечты увести под венец одну из служанок, и в будущем стать полноценном пажам виконта. Не авантажно, но ему бы со сторицей хватило.

– Ваш меч, у меня Сир, как и моя жизнь, – с внезапным приливом долга ремесла отозвался он, а за сиротливым окном как раз блеснула очередная ломанная молния, и залепетавший дождь, что застыл на время, продолжил свой натиск наступающей бури.

– Знать бы ещё, в чьи руки попадет моя… – заключил виконт, покачав бурой шевелюрой покосив острые скулы на крючья, державшие именитый меч в портупеи ножен, и тягостно покинул светлого лишь от свечи оруженосца, предварительно хлопнув его по вновь опавшему от заразной печали плечу.

Очень долго неусыпно пролежал Джоаль на накрахмаленной мягкой пелене, не смыкая отрицающих сон век, под аккомпанемент зазывающего стылого ветра и подпевающего ему в несвязный гам стучавшего в окно ливня. Его широкая кровать истощала от одиночества, так как обычно с ним, на ночь оставалась хотя бы одна из милых неюных дам, которые либо хотели прикоснуться к чарам этого смазливого лица, либо, многократно коря себя вновь вернуться к ним.

Как не было ему горше в горле и на душе, он, лежа в ночной свободной рубахе, с белыми ажурными кружевами, тот открыл самый свекольный том, который ему дал Дивелз. И, убрав приставуче спадающую челку с глаз, запалив вначале превшую лучину, прибившись к упирающейся в изголовья напичканную под завязку перьями подушку, и принялся жадно вчитываться, под отсвет во всю вошедшего на пост шандала. Ему наугад попалась глава про Анерелу владычицу запретных земель….

Точно её возраст определить невесть ни одному ныне живущему. Единственный неоспоримый факт – она ровесница Некроманта. Судя по тому, что по ветхим манускриптам, его создания часто приписывают непосредственно ей, как одной из последних ныне живущих высших эльфов, которые помнят эпоху Тайнов, кои давно скрылись в толщах почвы, в беспробудный сон или сгибли под гнетом пламени драконов. Все сведенья о ней могут быть изведаны токмо из многовековых обшарпанных, дважды переписанных книг эльфов, так как не один живой человек не сможет устоять перед её чарами, и скорее станет её воле лишенным рабом, чем успеет убежать или скрыться с её влияния, поведав о ней хоть мимолетное слово. Не типично долговязая, и чрезмерно красивая эльфийка, контролирует каждый пустяк в своей необъятной вотчине запретных земель.

Ей безропотно служат Члены черного ордена, чьи нравы известны всем, кто помнит второе столкновение. Закалённые в боях, и облепленные черными доспехами с белыми росчерками рун, эльфы обожествляют свою королеву, и служат ей верой и правдой до последнего вздоха. Её слово для них непреложный закон, и они сами поразят себя, если подведут доверие владычицы твердыне Эмтионом посреди пропасти бездонного каньона. Что говорить о людях, что под чарами и зельями колдуньи становиться подобием мутантов троллей, и теряют навыки речи. Сколько бы перебежчиков не бежало в те земли, то мгновенно растворились в её владениях, а тех, коих замечали после на границах, походили на бледнокожих, полностью лишившихся волосяного покрова одичалых зверей, что только косноязычно мычат, до полной утраты навыков коммуникации. Для неё все люди ровны, в её неутешном призрении. Бродят вести, как она использует молодых девушек, порождая с их помощью себе видоизменных рабов, которые более совершены, относительно доноров для спаривания. В минувшие годы, в попытках избежать правосудья за дезертирство во время стычки с Некромантом, многие ратники, окольными путями бежали в запретные земли, и если не были съедены шанерами или иными созданиями за границей, то, несомненно, стали её паствой. Несмотря на то, что Анерела названа в честь звезды, что дарит нам тепло, но единственное тепло, что может дать она, это её перламутровая улыбка перед тем, как она поработит ваш разум, обратив вас своим до смерти верным слугой…

Джоаль поморщив губы в узелок мешка, прикрыл книгу, и нахмурив тесные брови, исподлобья бросить взор на автора поверх корки толстой обложки – Лавелз Путешественник.

– Ох, Дивелз, знаю, я теперь, кто тебе по ночам в грезах приходит, – фыркнул, он скриви лицо в гримасу морщин, отложил высокопарный томик на лакированный комод. Его сон может и не был долгим, но лучше было зачать мелочь, приобвыкая к тому, что скоро тот будет вынужден ночевать на прогалинах, дубея от холода, и продиравшего до костей ветра, в окружения неладного мира. Мира за непреступной стеной…

            7.

Как токмо извелась затемно расстилающаяся по равнине мгла, а желтый диск, пробил себе пленку мрака к потягивающемуся алеющему зареву, и только лишь ласкающая холодные стены, во всю мочь забрезжила благосклонная к краскам анемания занимающаяся на всходе к своему законному поприщу зенита, слабо подкрепившись завтраком из питы и джема принесенным служанкой, который и куском не лез в рот, Джоаль нехотя стал собирать вещи. В его покоях, нависший иной портрет лупоглазого эльфа короля словно следил за ним янтарными зеницами сердоликов, пока он несносно носился из угла в иную сторону, ища себе места, растягивая неизбежный момент. Из всего своего ломящегося гардероба, он решил надеть, в чем и был завсегда. Его бордовое одеяние неизбывного кафтана в желтую отороченную полоску, плюс мешковатый куаф с подогнутым краем в тон наряду, было надето на законные места, и слегка высовывающийся бурый локон щекотал ему левую скулу. Он был готов. Единственное попутное средство, что он замел с собой после длительных метаний в думах, была книга Дивелза, изданная, как и повелось под чужим именем.

Выходя на нейдущих ногах, с иголкой сна в глазу из проема его покоев, он встретил у порога своего подобравшегося оруженосца. Тот будто не почивал вовсе, простояв истуканом под дверью всю ночь, отчего вид у него при всей слаженности был разбитый. На деле это было не так, и его щербатые щеки в крапинах, были такими минорными, от овладевшего осознания конца праздной жизни. В левой руке он как за жизнь державшись держал ножны, с торчавшим расписным эфесом дома Джоаля. По правую же он хранил небольшую походный ранец, в который был обязан свалить яству, и прочие необходимые вещи, что будет нести на своем горбу.

– Вижу, ты блажен, как и я? – саркастично отметил Джоаль, толком не разминая уст.

Гайт был облечен в теплую льняную рубаху под стать котте бурого цвета поверх туники, на которой в песочных тонах маячил герб дома Флагении в виде, дозорной башни, в которой по преданию и был порожден первый из рода Лармонтов, пока вокруг бушевала битва и осада невольно родильного дома. На ногах у него засели поножи, кожаного типа. А предплечья и кисти у него сдавливали утянутые и очевидно по незнанию натасканные краги, так же аналогично из кожи. Очевидно, какому-то лучнику невпопад выдадут наручи.

– Я готов Сир, – вместо привычного ответа, сделал поклон учтивый Гайт, ударив об друг дружку пятками боттов сбыв его истертые сапоги, что однажды радушно отдал ему, его сир. Джоаль слабо просиял от его выправки.

– Ладно. Идем Тощий, нас ждет целый мир.

Они без особого вовлечения, спускались через сложенную из камня аркадную арку их покоев по мрачной кишке полумрачного туннеля, покато скатной изваянной лестнице в не менее радостный и промозглый вестибюль. Из разбитых по углам окон сливаясь с общей палитрой стекла брезжил ласковый погоже алый рассвет, разгоняющий остатки набежавшей за ночь мглы, и выпаривающий небольшую росу и влагу ночного ливня. Отпускающие на весу тени, лампады ещё не обновили от отслуживших свой дозор огарков, отчего на ступенях можно было задеть мысками налипшие капли отвердевшего воска. Хлад непрогретого замка ощущался на закорках и осевших лицевых мускулах, а его гробовую тишину отлучали лишь суетливые слуги, готовившиеся к новому дню, выполняющие рутину, точно разглаживая мышцы огромного заспавшегося зверя.

А перед освещенным как прорубь брезжащим алым вливающимся златом, заблаговременно отворенным исходом из замка, меж величественными колонами с изразцами у подола, уходящими в свод остова костяных нервюр, и червлёными в хомут подобранными гардинами нависших на разбитых окнах, метущих атласно-зеленоватый пол из мрамора и более грубых плит с боков, его уже поджидали. Освещенная на прострел захаживающего света троица собранных солдат, и неизвестная женщина, вся с ног до головы облачённая в черное платье под саван, скрывающая свое лицо за фатой. Чуть выше одной из четырех стен на развилки огромного строения, без крупицы места, обвешанной мечами погибших в битве при Антуре воинов включая секиру его отца, а на одном из двух близнецов балконом свыше воровато и отчуждённо стоял Дивелз. Он будто не решался двинуться, без приказания или сигнала, так как, опустевши взгляд в пол, пуская каскадом свои прямые пряди, так и застыл тенью, даже не приближаясь к молочной балюстраде, не посмотрел на шершавые отголоски эха поступи, двух участников похода, постепенно спускающихся с величественной лестницы в озаренное в зев врат фойе. Вид у него был прибитый. Да и весь широкий зал, был затемнен, и выделял лишь клочки, на которые пал прорубивший себе дорогу, изрезавшими полузашторенные окна и мелкие пробелы в кладке набиравшие силу косые лучи, вкупе необъятной прорвы зарева света из отворенного горнила врат, где взвесью витали мириады нагнанных с неуловимый от всеобъемлющей белизны улицы пылинок.

Гулко опустившись вниз к придавленной сени фойе, Джоаль сразу поприветствовал разновозрастных скрытых брезжащем светом на лица солдат в зеленых коттах, на что те лишь в полу сгибе вымученно откланялись. Но все подлинное внимание он уделил скрытной женщине, так усердно таившее свое лицо, и тело в приталенной ткани наряда. Он только собирался к ней обратиться, когда та, застучав туфлями подступила и фривольно взяла его под руку, и настойчиво повела в сторону слабо подсвеченной галереи анфилад, унося за собой черную кайму трена.

– Ты можешь отречься от возложенного бремени. Это моя вина, – истово шептала она наперекор стуку туфель, отчего её вуаль капельку развивалась в месте расположения рта.

– Тетя? – в той же манере шепота, проронил он, склоняя голову щурив глаза, стараясь заприметить лицо, через затемненную ажурную ткань. Но в глубине замка слабо подернутого лишь полосами света было излишне сумрачно, дабы приметить хоть черту.