Цзи

«Если когда-нибудь в Чечню вернется нормальная жизнь, – мелькает в голове у Андрея, – это будет настоящее чудо…»

Под прикрытием деревьев Огневский занимает позицию для наведения. Не торопясь достает из рюкзака целеуказатель, проверяет, включает. Ложится на землю, пристраивая прибор на большой серый камень.

Еще в Москве, впервые увидев устройство, Мурзинов одобрительно покивал:

– Ладное изделие. Как ты его назвал?

– «Лорнет», товарищ майор.

– Звучит, – усмехнулся Мурзинов. – И все по нашей традиции. Чем разрушительнее оружие, тем безобиднее должно быть его имя.

Теперь Андрей лежит на холодной земле, смотрит в окуляр целеуказателя на домик Хази. Света немного, возле объекта лишь один еле живой фонарь. Но авианаводчику и не нужно рассматривать цель в деталях. У ракет «воздух-поверхность», которые прилетят по его указанию, радиус сплошного поражения – двадцать метров.

И опять почему-то Огневскому приходит в голову Толстой. Если тому ружья и пушки казались противоестественным ужасом, что бы он сказал о самонаводящихся ракетах, что ревя падают с неба и сносят целые дома…

Теперь остается ждать. Андрей знает, что еще один член отряда, Покровцев, уже тоже отделился от остальных. Он займет восточнее по склону позицию со снайперской винтовкой. А Мурзинов и Кистененко под его прикрытием подберутся к домику и проникнут внутрь.

– Запомни, генерал-майор, – говорил Мурзинов Огневскому перед операцией, (даже он подхватил проклятое прозвище!). – Твой «Лорнет» должен сработать только в двух случаях. Первый, если мы возьмем Хази, но тихо уйти с ним не сможем, если поднимут тревогу. Тогда делаешь так: южнее домика, за помойкой, у духов что-то вроде стоянки транспорта, джипы в основном, но есть даже БТР. Наводишь ракету туда, выйдет знатный трах-бабах. Насчет гражданских не переживай, их давно в селе не осталось, народ разбежался еще во время первой войны. Стояло брошенное, пока недавно боевики госпиталь не устроили. Шарахнешь по технике, отвлечешь их и дашь нам шанс убраться в лес. Надо очень постараться забрать Хази живым, устранять будем только в крайнем случае. Ну и второй вариант… – Майор неожиданно слегка улыбнулся, но совсем невесело. – Это если взять его не удастся. В этом случае ты и будешь «оружием последнего шанса». Тогда наводишь на дом или на любую точку, где будет Хази. Мы постараемся задержать его на одном месте, чтобы тебе хватило времени. Он не должен уйти живым, ни при каких условиях. Понял? Нет, точно понял? Даже если в зоне поражения буду я, – он почему-то проводит рукой по волосам, – все равно ракета должна прилететь. Это приказ, сержант, подтверди, что принял.

– Так точно, – ответил Огневский, хотя внутри его всего обдало холодом.

Андрей вернулся в хостел часам к десяти вечера и наткнулся в холле на оживленную многоязычную толпу. Точно, ведь новогодняя ночь!

– Эй, чувак! – обратился к нему по-английски какой-то веселый негр, уже серьезно поддатый. – Ты похож на того, кто ценит хорошие напитки. Скинемся на бутылку рома?

Андрея слегка покоробило – что, на алкаша стал похож? Но он уже приучился в своем путешествии доверяться прихотливой китайской судьбе. Да и чернокожий парень так искренне и весело улыбался, что язык не повернулся отказать.

Взяли полтора литра «Гавана Клуба», уселись за большой общий стол среди прочих гостей.

После первой оказалось, что новый приятель Огневского – настоящий кубинец. Выпили за Victoria Siempre, Че, Фиделя и Рауля. Парня звали Гидо, он познакомил Андрея со своей подружкой-китаянкой. Та была неразговорчива, но задорно выпивала, наравне с мужиками.

– Еще за этого надо… – объявил кубинец. – Ну как его… Был у вас лидер, лысый такой, смешной.

– Ленин, что ли? – не понял Андрей.

– За Ленина тоже, но потом. Другой, как его, Н-никита!

– Хрущёв? – поразился Огневский. – За него-то зачем?

За этого он, кажется, еще ни разу в жизни не поднимал.

– Да, да! – обрадовался Хоакин. – Khrushchev! Главный друг нашей Революции!

– Ну ладно, за Никиту! – впервые за долгое время рассмеялся Андрей.

Вокруг за столами гудел саньлитуньский «интернационал». Все знакомились, говорили кто откуда, Андрей особо не запоминал.

Где-то четверть составляли молодые китайцы, приехавшие в Пекин из провинций. Для них поселиться в хостеле с иностранцами и попрактиковать английский было, похоже, одним из столичных развлечений. Остальные были западные иностранцы разных мастей, они Огневского интересовали мало. Кто запомнился, так это пара южноазиатов, таец и два малайца. Почему-то запали в душу слова отца про далекий теплый Таиланд. Идея тропической Азии с пальмами, океаном и джунглями на склонах гор как-то исподволь поселилась в сердце – и, похоже, надолго.

Заболтавшись с тайцем, у которого смешной мяукающий акцент, Андрей не заметил, как Гидо с подругой куда-то удалились. Поделился с уроженцем Тайского королевства оставшейся третью рома, чувствуя, что сильно пьянеет. И что сознание почти не в силах удерживать последнее, самое тяжелое воспоминание.

…Огневский лежит в траве.

Очень хочется верить, что «последний шанс» не понадобится. Если все пойдет как надо, Андрей даже не заметит со своей точки, что происходит. По плану Мурзинов и Кистененко должны захватить Хази, тихо вывести его из села на север по руслу ручья и дальше уходить через лес. Как только они покинут Толстой-Чу, на нужной частоте Андрею придет на рацию четыре щелчка. Тогда он отправится к месту встречи, куда за группой должен прийти вертолет.

Самые лучшие операции – это те, что проходят «скучно» и незаметно.

Трава и серебристые листья пахнут невероятно свежо и сладко, почти невыносимо хорошо. Это обострились на время операции все чувства, так у Андрея всегда бывает. Мелькает мысль о том, что он никогда не сможет приехать отдыхать на юг, как все нормальные люди. Для него виды и запахи здешней природы всегда будут напоминать об одном…

Со стороны домика раздается злой, отчаянный вопль.

Веселье в хостеле набирало обороты, до полуночи оставалось полчаса. А в пьяном сознании Андрея реальность словно раздвоилась. Он одновременно жил и здесь, в пылу вечеринки, под смех, гомон, крикливую музыку, и там, в предрассветной темноте, на краю глухого горного села.

Он даже болтал с кем-то еще, в английском это называется small talk – бессмысленный доброжелательный треп. И параллельно смотрел в темноте на дом, в который отправились Мурзинов и Кистененко. Ждал развязки. Страшной развязки, покончившей с его жизнью.

Какая-то китаянка подсела к Огневскому очень близко, потом они танцевали подо что-то, но Андрей знал, что осталась всего пара минут. Извинился, сказал, что голова кружится, сел обратно за стол.

…В тишине ночных гор вопль изнутри дома оглушителен, как пушечный выстрел.

Тут же в селе начинается движение, слышен топот – на крик бегут люди. Ярко вспыхивает прожектор, освещая пыльный двор перед домом.

Все что-то кричат. Дверь дома распахивается, и голоса становятся веселее, доносится злорадный хохот.

Находясь на позиции, нельзя издавать ни звука. Поэтому Огневский лишь крепко стискивает зубы, а трехэтажная матерная тирада раздается внутри его головы.

Из распахнутой двери во двор вылетают два человеческих тела – одно крупное, второе худощавое. Мурзинов и Кистененко.

Стоящие окружают лежащих кольцом. Один дергается, хочет вырваться – Мурзинов, он крупнее. Второй человек лежит без движения, про него скоро забывают.

Под торжествующие вопли из двери выходит высокий плечистый человек, наголо бритый. Он единственный не смеется, держится спокойно и холодно. Следом появляется еще один – темноволосый, низкий, узкоплечий.

Здоровый – видимо, телохранитель. А второй – сам аль-Хази. Вот ты какой, «Штирлиц джихада».

Тут же слева, из-за края оврага, доносится автоматная очередь, потом еще. Покровцев… Его позицию раскрыли.

Мельком Андрей гадает – долго ли ему самому осталось? Бегло оглядывается, прислушивается, но обостренный слух не ловит в роще ни малейшего шороха. Да и не до заботы о собственной шкуре теперь. Первый шок прошел, и Андрей уже знает, что нужно делать.

Операция провалена – почти. Может, недооценили охрану села, слишком хорошо хитроумный Хази подготовился к неожиданностям. Как там говорил майор, «бесовское чутье»… А может, он что-то знал, значит, где-то в цепочке посвященных в операцию случилось предательство. Гадать смысла нет, теперь это неважно.

Важно, что остается тот самый, пресловутый «последний шанс».

Андрей снова прижимает лицо к окуляру целеуказателя. Наводит перекрестье прицела на крышу дома. Хази о чем-то громко говорит и тычет пальцем в Мурзинова.

Огневский выдыхает и плавно нажимает кнопку на правой стороне прибора.

В углу обзора вспыхивает желтый квадратик. Это означает, что радиосигнал устройства принят на ближайшем посту, оттуда по цепочке передан за сто сорок километров к северу, в Моздок, на военный аэродром. Пилот, ждавший в кабине Су-24, начинает взлет.

Андрей смотрит в другой угол обзора, где пошел отсчет, – 330 секунд, 329… Штурмовику нужно пять с половиной минут, чтобы примчаться сюда. Теперь главное – не отрывать перекрестье до конца отсчета и надеяться, что проклятый иорданец не уйдет далеко от домика.

Как только самолет окажется над селом, он считает рассеянное излучение – лазерный луч «Лорнета», отраженный от помятой крыши. Выпустит ракету, которая автоматически наведется туда же. Не останется ни дома, ни Хази, ни боевиков вокруг него, ни Мурзинова, ни покойного уже Кистененко. Даже останков толком не будет.

Толстому такое не привиделось бы и в страшном сне…

Не сдвигая перекрестье, Андрей смотрит на Мурзинова, того держат двое здоровяков в камуфляже.

«Простите, товарищ майор, – беззвучно обращается он к командиру. – И будьте вы прокляты за свой приказ, с которым мне теперь жить».

Секунды еле ползут. Внутри дома какое-то движение, с улицы подходят еще несколько человек.

«Не торопитесь…» – мысленно просит их Огневский.

220, 219…

Несколько человек поднимают Мурзинова. С возгласами, в которых мешаются чеченский язык и русский мат, тащат куда-то в сторону, за край обзора. А скоро и вся толпа уже не видна с позиции Огневского. Хази идет последним.

Яростно выругавшись про себя, Андрей отрывается от окуляра. Что теперь делать? Устройство предусматривает сигнал «отбой» для самолета, но тогда ракетный удар не состоится, уже без каких-либо шансов.

Андрей в растерянности смотрит вниз на опустевший двор. А потом, в очередной раз выругавшись про себя, поднимается.

«Ты прекрасно знаешь, что нужно теперь делать, – говорит он себе. – Просто тебе это очень не нравится…»

Быстрый взгляд в окуляр – 196 секунд.

Должно хватить, село-то крохотное. Андрей вспоминает план местности: майора потащили в ту сторону, где вроде бы небольшая площадь.

Спуститься, увидеть, куда Хази утащил Мурзинова, и успеть навести туда прежде, чем прибудет самолет. Конечно, это огромный риск – чем ближе к селу, тем больше шанс быть схваченным. Но деваться уже давно некуда.

Андрей пробирается вниз через лес. Останавливается у самого края деревьев – сладкого запаха уже нет, сильно почему-то воняет соляркой и бензином.

Село стоит темное и пустое, шумно только в районе площади. Андрей проходит метров сорок под сенью деревьев, пока не находит более-менее подходящее место, с прямой линией обзора.

Посреди площади торчит несколько бетонных столбов, видимо, остались от какого-то разрушенного строения. К одному из них под общий гогот привязывают Мурзинова.

Мелкий и большой – так про себя Андрей стал называть Хази и его телохранителя – стоят рядом, мелкий что-то насмешливо говорит.

«Все не зря», – уверяет себя Огневский, направив перекрестье на площадь. На таймере отсчета 108 секунд. Лишь бы Хази теперь оставался на месте, дальше бегать за ним вряд ли получится. Судя по тому, что происходит на площади, он никуда и не собирается – «веселье» для него только началось.

И хуже всего то, что нельзя оторвать глаз, нужно держать наводку.

Сначала телохранитель и еще несколько человек, стоящих рядом, громко насмехаются над Мурзиновым, бьют его по лицу. Хази стоит в паре шагов от столба, сложив руки на груди, наблюдает за происходящим. Потом что-то говорит телохранителю, тот уходит.

Быстро, едва ли не бегом, возвращается, передает Хази какой-то предмет. Иорданец подходит к привязанному майору и делает что-то, отчего даже Мурзинов, прошедший огонь и воду, кричит в голос.

Сжавшись от гнева и отвращения, Андрей может лишь благодарить темноту и расстояние – не видно, что именно происходит. Отсчет, отсчет… 64 секунды.

«Еще немного, – говорит про себя Огневский Мурзинову, – скоро ваша охота увенчается успехом. А дальше только вечное огненное солнце».

И тут рядом с Андреем раздаются шаги, позади и слева.

Огневский бросается в сторону, за секунду до того, как землю прошивают пули. Прячется за какую-то низкую будку, слыша возгласы на чеченском.

Все. Лазерное наведение теперь не состоится.

Первое чувство, что испытывает Андрей, не страх и даже не жалость к майору, который теперь «огненного солнца» не дождется. Злая досада оттого, что Хази таки уйдет несмотря на весь труд и жертвы.

– Ну нет… – говорит Огневский уже вслух, таиться все равно поздно.

У «Лорнета» есть секрет. На самый распоследний из шансов.

Палец нащупывает на нижней стороне устройства маленький, очень тугой рычажок, тянет до упора. От корпуса отделяется черная коробка размером чуть меньше кирпича – радиомодуль.

Это самая свежая, еще толком не испытанная функция. При отделении модуля на самолет уходит сигнал об отмене лазерного наведения. Теперь, прибыв на место, пилот выпустит ракету другого типа, способную наводиться на радиомаяк, расположенный в этой черной коробке. Нужно лишь забросить ее поближе к цели.

Вот только остается совсем мало времени, сколько? Забыл проверить перед снятием радиомодуля – сейчас, может быть, секунд двадцать…

Андрей выскакивает из-за будки и на пределе скорости несется к площади. Сзади стрекочут выстрелы, приходится пригнуться и менять траекторию. Но фонарей в этой части села совсем мало, пули даже не ложатся особо близко.

Вот Огневский метрах в двадцати от площади, на ней заметили стрельбу, но еще толком не поняли, что происходит. Потом начинают соображать, показывают на Андрея пальцами.

Огневский орет что-то нечленораздельное и кидает маяк прямо к столбу на площади. Бросок выходит удачный, чего там, метание по множеству раз отрабатывали еще в училище. Маяк описывает в воздухе дугу, не долетев до ног Хази метров пять, со стуком падает на асфальт.

Вооруженные бородачи прыгают в стороны и залегают – наивные, думают, граната. Не, ребятки, от такого вас прыжок не спасет… взрыв ракеты – это смертельный удар на двадцать метров вокруг, не считая осколков. Залегать тоже толку нет – асфальт под вами частью расплавится, а остальное разлетится по окрестностям.

Андрей и сам особо не надеется уйти живым, но все же не грех попробовать. Сразу после броска он разворачивается и со всех ног бежит в сторону леса. Над головой уже новый звук, от которого ноги сами бешено молотят по земле, – свистящий, воющий, так рвет атмосферу цилиндрическое тело ракеты.

От этого воя все внутри заполняет горячий бешеный ужас. И тело само, не спрашивая рассудок, делает какой-то невероятно длинный, звериный прыжок вперед, к деревьям.

Саму ракету Андрей так и не успевает увидеть. Уже после воспаленное воображение дорисует ее в воспоминаниях – длинную, серую, с огненным хвостом…

Рев поглощает все звуки, по ушам больно бьет взрывная волна, они перестают работать. Огневского, едва приземлившегося после прыжка, снова отрывает от земли, куда-то швыряет. Вокруг весь воздух заполнен свистящими, пылающими осколками, потом все тонет в белой волне какого-то света.

Следом мгновение боли – очень краткое, но абсолютно уничтожающее. А дальше – ничего.

Андрей осушил последний стакан рома. Встал из-за стола, не обращая внимания на удивленные возгласы соседей. Вышел из хостела наружу, на холодный воздух, пошел, сам не зная куда.

Саньлитунь почти пуст, все празднуют по домам и по заведениям. Огневский не чувствовал холода, хотя был в одной футболке. Что-то захлопало, он вздрогнул, не сразу понял, что это фейерверки, откуда-то издалека, может быть, с центральной площади Тяньаньмынь. Наверно, пробило двенадцать. Цветные сполохи с неба отражались в замерзших лужах и темных витринах закрывшихся магазинов.

Хотелось заорать что-нибудь, но не нашел слов, сжал зубы и несвязно что-то прорычал в сверкающее петардами небо.

Снова пошел куда-то.

…Забытье после взрыва длится долго. Сначала оно абсолютно черно, потом переходит в подобие тяжелого, больного сна, который все не кончается. Наконец Огневский начинает снова воспринимать реальность и узнает, что он в Моздоке, в госпитале.

Тело слушается плохо, но руки нащупывают вокруг головы груду бинтов.

Пробует расспрашивать усталую толстую медсестру о том, что случилось после взрыва. Она только удивленно поднимает черные брови:

– Я-то откуда знаю?

Но скоро появляется какой-то капитан медицинской службы, а с ним – Покровцев, живой и здоровый, даже без видимых ранений, только очень осунувшийся. Капитан начинает расспрашивать Андрея о самочувствии, но тот неуставно перебивает старшего по званию:

– Кто еще выжил, кроме нас? – говорит он Покровцеву. – Кто меня оттуда вытащил?

– Я и вытащил, – угрюмо отвечает тот.

Его глаза все в красных жилках, а лицо – совсем худое, с впалыми щеками, как череп.

– А выжил… – продолжает Покровцев. – Да никто больше. Ни Мурзинов, ни Серёга, ни Хази.

Неохотно рассказывает остальное. Его позицию обнаружили спустя пару минут после того, как раздался вопль изнутри дома.

– Двое подошли, с разных сторон. До последнего старались не шуметь. Но мне-то терять уже нечего, одного почти впритык из ПП прошил, второй залег, а я – деру. Снайперку пришлось бросить, конечно, с одним ПП остался. Ну и что было делать?

Капитан медслужбы не вмешивается в разговор, терпеливо ждет окончания рассказа.

– Я под шумок от второго оторвался, – продолжает Покровцев, – в овраге к востоку залег, вроде помойки там у них, вонь страшная. Укрытие хорошее, хрен отыщешь, да только не видно ничего, что в поселке творится. Но крики слышу, хохот. Все, думаю, хана. Потом еще пальба со стороны твоей точки, ну, думаю, и Андрюха готов уже. И что дальше? Кидаться с одним ПП на всех, надеясь хоть раз в Хази попасть?.. Стал осторожно к селу возвращаться, посмотрю, что да как, а дальше видно будет… И вдруг опять пальба. Высунулся из кустов, а там ты бежишь, один на всех. Огневский, значит, решился, на что у меня кишка тонка оказалась. Ну а дальше ракета… Такого я еще не видал, – Покровцев качает головой, – всех порвало и пораскидало как бумажных кукол. Успел только увидеть, как тебя отшвырнуло в сторону, в лесок. Тогда и понял, что еще пригожусь. Тихонько до того места добрался, стал тебя искать. Кругом ор стоит, все носятся в панике, пожар еще от взрыва начался, потом даже лес загорелся. Нашел тебя – голова вся красная, осколком наверно полоснуло. Кое-как под весь кипиш уволок тебя, духам не до нас уже было. По сухому ручью к месту встречи выполз. Ну и там, как условлено было, вертолеты за нами пришли.

– Хази точно готов? – спрашивает Андрей.

– Точно. В паре метров от него ракета легла. И от майора нашего. Такой шар огня был…

Огневский медленно кивает. Голова и шея слушаются, а вот руки и особенно ноги – не очень. Полного паралича нет, пошевелиться получается, но только очень медленно. В голове периодически распускается алый цветок боли, но медсестра регулярно делает уколы, после них отпускает.

Следующую неделю Андрей в основном спит. Иногда, в короткие отрезки пробуждения, в мутном свете больничных ламп появляется толстая сестра, медицинский капитан или Покровцев. На них Огневский особо не реагирует.

Но вот телесные силы начинают медленно возвращаться. Все-таки организм крепкий, тренированный, да к тому же совсем еще молодой. Но с волей к жизни, не менее важной для выздоровления, сложнее. Осознание, что ты отправил на тот свет своего командира, периодически накатывает и не дает дышать.

Нет, Огневский знает, что поступил правильно, что исполнил приказ и выполнил боевую задачу. Аль-Хази, один из опаснейших террористов мира и злейших врагов России, мертв.

Но от этого почему-то не легче. Моральная правота не отменяет шока, ужаса от содеянного. Самое страшное воспоминание об операции – это не свистевшие вокруг пули, даже не момент взрыва. А то, как Андрей бросает черную коробку радиомаяка под ноги Мурзинову, обрекая того на сожжение.

А еще Огневского тяготит неясность – что с ним самим, с головой, которая вся забинтована и часто страшно болит.

– Товарищ капитан, я служить смогу? – спрашивает он того самого офицера медслужбы, оказавшегося его лечащим врачом.

– Сложно сказать… – угрюмо отвечает капитан, его фамилия Харитонов. – Обнадеживать не стану, у тебя там все серьезно. Сделаем что сможем.

А потом является Трояков. Медик оставляет их одних, полковник стоит у кровати Андрея и молча, без выражения смотрит на Огневского сверху вниз.

– Здравия жела… – по привычке начинает Андрей.

– Я тебе пожелаю! – ядовито шипит Трояк. – Ты что там за геноцид учинил, мерзавец?!

– То есть?.. – только и может выговорить Огневский.

– Я тебе дам «то есть»! Ты там такой пожар устроил, на полсела, а потом еще и лес загорелся… Нам за это правозащитники и пресса устроили кузькину мать! Уничтожил, можно сказать, поселение. А еще своего сослуживца Кистененко, а еще… – Трояк давится собственной яростью. – Ильдарыч! Ты командира своего убил, такого человека! Ты одного искусственного волоса с его головы не стоишь, гаденыш!

– Я выполнял приказ, – говорит Андрей, ошарашенный таким нападением. – Приказ самого майора Мурзинова…

– Какой приказ?! О самоубийстве?! – полковник срывается на крик.

– Согласно Уставу Вооруженных Сил Российской Федерации, – сквозь зубы начинает Андрей, – который распространяется и на войска ФСБ, военнослужащий обязан выполнить приказ вышестоящего вне зависимости от того, считает он этот приказ правомерным или нет. Военнослужащий может обжаловать приказ в установленном порядке, после его выполнения…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.