Мрак

Так они простояли целую минуту, затем он крепко сжал её руки – не больно, потому как она в неге начала водить щекой по его спине – ей явно нравились его действия. Ещё полминуты пронеслись, как пять, им хотелось стоять вот так ещё по дольше, но обстоятельства, дела, заботы и время ставили свои условия.

– Поверить не могу в то, что снова могу ощущать тебя, видеть, слышать твоё дыхание, чувствовать тебя всего. И я хочу к тебе приставать. Хочу, но цена таких моментов дороже. Вместо надоедливых приставаний, я, лучше, прижму тебя покрепче, вот так.

Он сквозь рубашку ощутил поцелуй в районе лопаток, а затем второй уже на шее. Она встала на носочки и высвободила свои руки. Он повернулся и наконец, их лица могли встретиться.

– На твоих устах, золотце, нисходит улыбка, а слова так и не сорвались, – проговорила, ласково она и погладила его по щеке. Он продолжал стоять, молча улыбаясь, обворожённый её естеством и той искренностью чувств. Она поняла, что надо было как-то высвободить его из её собственных же чар. – Ты что же, меня не слушаешь? Ну же поцелуй меня, чего стоишь, всё тебе подсказывай, – так же ласково бранила его Лиза, делая губки бантиком. Поцелуй длился долго. – Похоже, не надо тебе говорить о коротковременности встреч, – говорила она, слегка отстраняясь корпусом назад, держась за него и не убирая улыбки. – Ты как клещ вцепляешься.

– Даже двух дней хватило, чтобы соскучиться.

– А мне и остатка вечера и ночи, что бы проснуться с мыслями о тебе, увидеть сообщения с добрым утром и пожелания на день.

Он не верил своим ушам. О, эти истосковавшиеся души. Такие души испытывают райское блаженство, когда получают долю взаимной симпатии и проявления нежных чувств. Уже давно пропала надежда, что он кому то нужен.

– Пойдем, пройдёмся, а то мы всё сидим, да едим.

Она ответила кивком и сама взяла его за руку. Они ещё прошли с полуминуты, любуясь природой и наслаждаясь её дивной музыкой.

– Живописное место, не правда ли? Где ты его нашла?

– Это отличное место. Это единственное место, где я могу спокойно быть одна. Мне хотелось, чтобы именно ты скрасил это место своим присутствием, поэтому я пригласила тебя, я удивляюсь, что позволила себе прейти сюда с кем-то. Но, что самое удивительное, за короткий срок, ты стал не просто кем-то. Сегодня мне захотелось, что бы ты увидел красоту в том, в чём вижу её я. Я знала, что тебе понравиться, а иначе и быть не могло. Ты удивительный, в тебе ещё столько предстоит раскрыть.

– И всё же, как ты наткнулась на это место, помнишь ли ты первый день?

– Помню, – вмиг изменилась Лиза. Она вдруг погрустнела.

– Если ты не хочешь…

– Нет, хочу. Тебе хочу.

– Расскажи, мне это и вправду необходимо.

– Как, наверное, и мне, – и она поцеловала его в губы, после чего отстранённо обратила свой взор в пространство. Было заметно, что она перенеслась в то время. – В тот день мне было больно. В этом мире я одна, поскольку произошло расставание с человеком, кому я отдала всю себя. Мне было больно – невыносимо больно. Я плакала и довольно часто. Обстоятельства сложились так, что любовь пропала.

– А может, её не было вовсе?

– Не знаю, возможно, но тогда я поклялась найти настоящую искреннюю взаимную любовь и хоть я порой цинично смотрю на всё это, все, же вера есть. Я верю, что с тобой придёт блаженство, и мы разделим лучшие моменты.

– И будем создавать общую историю.

– Конечно. Боже, да! – она закатила глазки и хотела, было завопить от счастья, но вовремя сдержалась. – И вот в тот день я хотела убежать как можно дальше. Я шла, шла и шла не чувствуя боли в ногах. Мне было так тосклива, и боль была только в глубине души. Идя своей дорогой, вышла к месту, которое впитало все муки. Здесь я смогла ненадолго избавиться от боли. Здесь я приобрела покой и каждый раз, когда мне хочется настоящего, я прячусь под деревьями здесь в своих мыслях и с наслаждением погружаюсь в мысли и сюжеты авторов что писали до нас, что пишут сейчас. Беря в руки книгу, иногда я представляю, как читаю кому-то, а потом кто-то кто не имел определённого лица, читает мне.

– Где-то читал, что нам так не хватает романов с хорошим концом. Все стали плакать и плакать, страдать и грустить от романов, в которых плачется сам автор.

– Это было у Леви.

– Возможно.

– Это точно, – в знак уверения своих познаний для убедительности она применила осязательный контакт, положив руку на его живот. – Ну и твои книги не богаты на счастливые концы.

– Ты читала? – поразившись, воскликнул писатель.

– Ну конечно, – уверительно сказала она.

– А какую из? Надеюсь не первую, не вторую.

– Что? Почему? – укоризненно, но с нежной улыбкой проговорила Лиза.

– Так какую?

– Пусть это останется в тайне. Она интересна, местами было смешно, но конец, как не люблю трагические концы, когда вот так и в жёсткой форме надомной издевается автор, конец заставил рыдать.

Автор, молча, выслушал критику. Внимательно посмотрел на Лизу. Они зашагали прогулочным шагом в обнимку вдоль лесопарка. По левую сторону от них пролегал ручей. Над ними пролетали и щебетали птицы, а на короткий момент вышло из-за туч солнце. В один момент они перевели дружно голову на журчащий ручей. Это была небольшая речушка. Ручей мог наблюдать прекрасную пару так друг друга дополнявшую. Она была ниже и поэтому, ему было удобно наблюдать. Лиза отчего-то улыбнулась. Скорее всего, это был признак того, что ей хорошо рядом с ним, а по факту на ум ей пришло изречение: "Любить это не значит смотреть друг на друга, любить значит вместе смотреть в одно направление". Затем, переведя голову в сторону своего спутника, уткнулась лицом в него. Жадно впитала его запах. Он же тем временем погладил щекой её макушку и длительно прильнул губами к волосам. От неё шёл дивный аромат персика и каких-то благовоний.

Так они прошли ещё минуты две в молчании. Их окружала красота природы – оазиса среди сухих, пустых, холодных коробок. Шли и наслаждались звуками настоящего – музыкой природы. Шелест листвы, пение птиц, журчание воды, дыхание любимых, далёкие возгласы детей, всё это создавало естественную какофонию всего естества.

Он посмотрел на неё сверху в низ, посмотрел на остренький носик, на пухленькие губы, на щёчку украшенную румянцем. Она по-прежнему улыбалась. Редким явлением была её улыбка, разве что на сцене или на фотографиях в социальных сетях. И всё это было наиграно, сквозь боли лишений, боли страданий, улыбка была её гримом, маской и слепком, другой её жизни. Для неё это было работой, для него же это добровольная мера. Сейчас же он был благодарен, за искренность чувств, за светлость стремлений тянуться к нему.

Неким чувством она поняла, что он обращён к ней, его внимание согревало её израненное сердце. И даже не закрывая глаз, она слегка приподняла голову. Он поцеловал её. Она с импульсивностью, страстью, стоя на носочках в белых босоножках покрыла его лицо поцелуями.

С ним рядом порою было легко, но возникавшие вопросы срабатывали как ушат воды на маленький костёр. Всё резко могло перемениться, но взгляд нежных глаз мужчины заставлял её успокаиваться. Да, приходилось скрываться, от внимательных глаз, потому что иногда они делались необъяснимыми для неё. А сейчас она скромно, не привычно для неё, заглянула ему прямо в глаза. Они были теми, каких она толи боялась, толи стеснялась, ясно было одно, под напором его чарующих глаз она забывалась, задаваясь кучей вопросов, которые в мешанине своей не давали ей чёткого понимания. Вся, залившись краской, она стукнулась лбом о его руку.

– Как долго это продолжалось? Не смотри так на меня.

– Продолжалось что? – отчеканил он и выделил последнее слово.

– Ну, твои похождения на её «территорию».

– А, – смутился он, однако понял, что она имеет в виду. – Ты про первую любовь…

– Да, – молниеносно ответила она, не дав продолжения ему.

Он с хитрецой в глазах взглянул на неё. Она, снова не выдержав его глаз, спряталась лицом в его рубашку.

– Любовь? Почему же мы редко говорим про неё? От чего же в нас присутствует страх или опасение?

– Коли страх наш взаимен, давай поиграем в игру, – медленно отпрянув головой, сказала она.

– Звучит так, будто ты взяла фамилию Крамер. Признаться честно, начинаю побаиваться тебя.

– Дурак! – засмеялась она, мелодичным смехом и шлёпнула его ладонью по руке. После чего внимательно посмотрела на то место, куда был совершён шлепок и нежно начала поглаживать кончиками пальцев, вызвав у спутника мурашки. Все её действия изменили ход обыденности вещей. У него изменился не только ритм дыхания, но и глубина. На его губах застыло слово "спасибо", которое невозможно было услышать. – Давай ругаться! Пойми меня правильно. Ах-ха-ха-ха-ха. Ну не смотри так, ха-ха-ха. Поспорим! Так идеально продолжаться долго не может. Требую спора!

Он ещё не видел её такой озорной. Для многих холодная льдина – для него оазисный остров. Она – то смеялась, то под взглядом любимого в смущении отпускала свои светло карие глаза. Ему хотелось целовать её в этот момент, опять же приходилось держаться и подавлять проявления возвышенных чувств. Многие и в правду бы удивились, завидев их вместе, многие бы протёрли бы глаза дивясь тому, как строгость во взглядах обоих сменяется нежностью и лаской – проявлением любви, которой они за прошедшие года ещё не успели раздать. И в этом их схожесть. Поэтому ночью закрывая глаза, мечтала о многом, мечтала о длинных и долгих ночных разговорах и думала, что так пришло долгожданное счастье.

Объяснял же он образ, в котором она живёт как настоящий писатель. Холод находиться не в ней, она точно не льдина. В какой-то момент что-то её запорошило, пришли холода и ветра, и слегка потрепав, остров, что когда-то сиял и являлся удивительным цветущим садом, сделало белоснежным, прохладным с наружи и таким отстранённым. Остров по-прежнему в недрах своих мог обогреть, но только того кто в этом нуждался и был точно достоин. Остров ни в чём не виноват в том, что его окружает и что порою выбрасывает на его берег волны олицетворявшие время. Быть может, как в Одиссее остров приметил пират и, закопав в нём сокровище, уплыл в туманную даль. Остров же ждёт своего часа, чтобы кладом делиться. И очень не хочет фантазер, чтобы на острове оставляли следы пираты или корсары. Пусть лучше найдёт своё сокровище тот, кто действительно этого опять же достоин. Страшно ему представлять себя жертвой стихии, да и являться таковым бы не хотел. Его корабль плывший годами разбился о скалы-преграды, корабль пошёл ко дну, капитана же выкинуло в море, и он был предоставлен волнам. Обстоятельства его чуть не погубили, однако повезло же ему оказаться на острове полного тепла, красоты и цветения. Скорее всего его появление растопило весь снег, и заставило цвести как когда-то давно. Злой солёный дождь, что лил после снежной стихии, обмыл спрятанный клад. Остров, словно бы специально обнажил свои тайны, он жаждал отдать – поделиться с несчастным. Всё же несчастный, как будто не жаждал клада, он просто хотел жить и радоваться тому, что нашёл себе дом. Пугали те мысли, что царапали мозг и кололи израненное сердце. Мысли преобразовались в вопросы, в вопросах таилась истинная мысль: Почему же нельзя иметь золото и дом? Что будет, если золото исчезнет (его украдут или смоет стихия). Стоит ли жить в лоне Его? Не правильнее ли будет оставить остров, чтобы жить, творить и совершенствовать мир, который остаётся далеко в моменте, когда человек прибывает в райской лагуне. А может же быть так, что остров прогонит его вместе с сокровищем и ему заново придётся искать себе дом, быть может, тогда он вернётся обратно откуда пришёл и изменит всё то, что его заставляло скитаться по миру.

– Вот странные же вы стоики! Нет чтобы поцеловать и поддаться своим чувствам. Вы так и будете держаться за разум, который приведёт в пучину несчастий. Подавляя свои чувства – ты накапливаешь энергию, которая выродиться во взрыв. Bigboom!

– Так, – резко остановился стоик и остановил заодно Лизу. – Видимо вами, плохо изучен Сенека. Может вы забыли, о сей факте, что образ его предстаёт нам в виде двуликого Януса, не зря же учёные делились на два лагеря. Первые считали его, чуть ли не святым, идейным вдохновителем Христианства. Вторые же считали его лицемером. А это значит, что Сенека придумал свод правил, которыми он пренебрегал. И он, цветочек мой, легко поддавался…

Писатель склонился над актрисой и со страстью поцеловал.

– Про Януса позже подробно! – воскликнула она ему в губы и заглянув прямо в глаза.

Поцелуи продолжились. Теперь это было нельзя останавливать.

– Знаете, что? Вы… – начал писатель, когда всё же настала минута отдышки.

– Эпикуреец, – шёпотом подсказала Лиза, смотря на него с улыбкой и влагою счастья в глазах.

– Знаю, – наклонившись в ответ, прошептал Стоик и, чмокнув в носик эпикурейца, торжественно продолжил. – Вы эпикурейцы размякли и мозгом и телом. Идеи ваши легко извратить!

– Как громко звучат слова лицемера!

– Для нас счастье в движении, счастье – это путь, а для вас счастье – лежать на печи.

– А для вас счастье – отказ, а для нас – принятие.

– Отказ, – подтвердил. – Но отказ не от радости.

– Что же любовь тогда для вас, несчастье? Мы же считаем её даром природы, она в нас с самого рождения. И что же теперь, нам не принимать её и считать её как вы лишней и ненужной? Счастье ваше в том, что бы отказаться от любви и радоваться боли?

До этого момента они парировали с улыбкой на лице. Сейчас же стоик внимательно бегал глазами по красивому лицу продолжавшего улыбаться Эпикурейца. У второго улыбка медленно стала спадать. Стоик взял эпикурейца за плечи и слегка улыбнулся.

– В этом есть большое противоречие. Давай присядем.

– Только так, что бы я могла тебя видеть.

Они присели на ближайшие ступеньки. Широкие ступеньки вели на пригорок, откуда открывался красивый вид. Но вид красивый для нас, а для них уже перед глазами. Он взял её руки и начал любоваться красотой её лица. Её это умилило, а вся ситуация и романтическое наваждение заставило трепетать её женское нутро. У неё бегали мурашки, а у него же шёл не спеша холодок по спине, от которого его слегка потряхивало. Лиза ловила каждое его слово, с блаженством смотря на открывающиеся губы, на подбородок, глаза и брови по которым хотелось провести пальчиком.

– Любовь считается слабостью, – начал стоик. – Любовь для счастья не нужна. Однако, стоики видели силу в добродетели, а в добродетели присутствует такая черта как любовь к миру, людям. Доказательство противоречивости? Счастье – есть наслаждение полнотой жизни, а несчастье – сознательный отказ от радости. Счастье – двойственно, и человек должен осознать это. Счастье – есть единение целостности. А что не единение по Фромму как объединение двух целостностей в одно.

– Но Фромм жил две тысячи лет после и в двадцатом веке.

– А мы живём в двадцать первом. Счастье двойственно, если продолжить мысль, то получим, что любовь – это тоже двойственное чувство. Почему же счастье заключено в любви? Кто-то скажет, что счастье в деньгах, в доме, в общем материальном достатке. И всё же богатство – не благо, если бы оно было таковым, то оно бы делало нас лучше и хорошее. Любовь делает нас лучше. Любовь та подлинная и настоящая. Из всех стоиков мне больше симпатичен Сенека, а он говорил, что счастье – это жизнь сообразная своей природе.

– Наталкиваю себя на мысль, о, мой милый стоик, что понимаем мы одинаково любовь, но говорим о ней по-разному. Не думала я, что мы придём к своей природе. Вот только хоть Эпикур и говорил о гедонизме, всё же предупреждал, что бы мы были умеренны в любви. А умеренность приходит с разумом. И мы полны противоречий, подобно вашим учителям. Хоть вы и опираетесь на мозг, а мы на сердце, всё же мы с тобой, мой друг, способны всё это объединить.

Прикосновений стало больше и теперь не только руки соприкоснулись, но и губы, носы, затем и лбы. Прикосновение лбами – это ли не попытка соединить два ума в горячем поцелуе выдающихся мозгов.

В споре рождается истина. Однако спор был наигран, поэтому истина парила вокруг влюблённых, пока они парировали в споре. После дебатов, он убедился в блистательности её ума, а её эрудиция давала ему понять, что она его идентичность. Вместе с ней он был бы лучше, покуда был бы он заполнен и увеличен до высот, к которым он так стремился когда-то давно.

– Мы продолжаем говорить метафорами, загадки сами себе задавая. Ну вот опять. Какая же я…

– Перестань, бельчонок.

– Не знаю, как и говорить, зайчонок.

– Говори как есть.

– Легко сказать, но теперь тебя я понимаю. Понимаю, что хотел сказать в первые наши встречи. С любым другим бы заговорить про Это не составило ни какого труда, но с тобой всё по-другому.

– Как и с тобой.

– Знаю. В тебе я ощущаю холод, холод из-за того что ты не можешь выпустить то, что у тебя закрыто за семью замками. Это то, что ты так бережно хранишь. Нет, пойми меня правильно, может я и говорю несуразицу, то это потому что у меня к тебе чувства и я хочу… хочу… в общем я вижу твои старания, вижу твои чувства, но они не раскрыты, как и мои к тебе. Хотя как мне кажется, а, эх… не важно.

– Лизонька, зачем об этом говорить, если мы и так всё про Это знаем. Давай как-нибудь соберёмся, где будем только ты и я.

– Мы просмотрим кучу фильмов и будем целоваться, а заодно я буду постоянно к тебе преставать.

– Обсудим всё и решим, как будет дальше.

С этими словами они находились в объятиях и наслаждались обществом друг друга. Но хорошее длиться не вечно и потому пришёл час расставания. Расставались они на неопределённый срок, но всё же каждый надеялся на скоротечность времени. Дела-дела, ох если бы всем давалось больше времени. Лиза не раз сетовала ему на нехватку времени, но сегодня она дала понять, что время на себя и на него найдёт.

Глава 5

Последний разговор с Лизой растопил ему сердце, но вместе с этим привнёс долю волнения.

– Что же это такое? – спрашивал он себя, стоя в полумраке кухоньки. – Давно такого не было. Хочется кричать, вопить от счастья и в нетерпении прыгать как заведённый заяц или как игрушка, коей раньше в детстве приходилось мне играть. Хм, помню, как брал я ключ, вставлял с боку той лягушки, проворачивал три раза и после мог наблюдать, как долго прыгала она вперёд по коридору. О времена, о нравы, как мало мне, ребёнку, для счастья мало надо. А сейчас? Телефона мало! Приставки мало! Дети всё успешнее стали вырёвливать то, что им надо. Ну, вот опять стал душным и токсичным. Не знаю даже о родительстве, берусь и осуждаю. Быть может сам избаловал бы дiтечко своё

На плите варилось кофе. Где-то слышен шум соседей. За окном неслышно ничего. Кофейный аромат дурманил мечтателя, который от удовольствия закрыл глаза. Он давно не пил кофе, уже ему и не припомнить с каких времён, наверное до Лизы, а может как раз после того как начались их встречи. Послышалось шипенье, это кофе говорило что готово. Пару капель, выскочив из турки, начали бурлить от жара и растворяться на раскалённой плите. Налив в чашку кофе он присел на одинокий табурет. Табурет служил как местом отдыха во время готовки, так и столом, поскольку кухонного стола у него не имелось. Писателю достаточно было журнального столика, стоявшего возле кресла, на нём он и кушал и работал, но кушал все, же на нём редко, ему было удобно и на полу. Когда же приходилось совершать трапезу, он всё с него убирал, дабы не запачкать ценности свои – книги и записные книжки. После всё тщательно начисто вытирал. Со стулом он проводил всё, то же самое, только ничего с него не надо было убирать.

Достав из кармана шорт телефон, он обратился к воспоминания минувших дней. Просмотрел все немногочисленные совместные фотографии с Лизой, прослушал её аудиосообщения, и прочитал нежности, которыми они обменивались друг с другом. Рассматривая фотографии, он весь засеял. В такие минуты пребывания с самим собой, люди преображаются, раскрывая, обнажая свою душу, они словно оголённые провода, в которых протекает жизнь, и эта жизнь может пройти через тех, кто их коснётся.

Попивая кофе, он вспоминал их первый поцелуй. Вспомнил, как кружил её в танце и то, как она полностью ему доверяла в тот миг. Даже сидя в полной тишине, он как будто слышал латиноамериканские ритмы самбы и ту песню, что играла, словно только для них. Он ужаснулся от того, что совсем забыл про песню, которая играла в тот момент, когда прижавшись, друг к другу произошёл их первый интимный контакт. Для него это было необычно, он привык, что от него требовали страсть, проявление порочности и силы, а в тот момент он ощутил ту нежность, которую видел в фильмах и читал в книгах.

А пока вспоминал лирическую песню, он услышал звук фортепиано. Раздалась ели слышная нота, звуку которой он не поверил, затем последовала трель щипающих сердце звуков. Он предположил, что это разминка. После же непродолжительной тишины зазвучала плавная связная конструированная мелодия. Ах. И что же в этот раз играла его Анюшка! Он думал о чудесном совпадении. Анна как будто знала, что играть. В кухню пробрались ноты Бетховена «К Элизе». Луч солнца проник в квартиру, создавая впечатление того что в этот миг пришло божественное внимание. И он мог поверить в бога, но до сих пор ему не верилось в своё счастье.

С музыкой и солнечным лучом пришло вдруг озарение. В жилах заиграла кровь и полный решимости, он пригласил её к себе.

Ответа так и не последовало, поскольку Лиза была не в сети, да и к тому же в это время шла во всю репетиция. Он мог ей писать сколько угодно, всё равно она могла ответить только в обеденный перерыв. А писать хотел он много, писать хотелось и о чувствах и о личных переживаниях, однако он понимал, что стоит обождать.

– Опять всё нараспашку! – послышался из комнаты знакомый голос. – А запах то, какой, даже не подумал вторую чашечку налить.

Действительно, в руке была только одна чашечка кофе, а на столе, что был частью кухонной стенки, стояло три пустых чашки, рядом с которыми стояла турка, из которой до сих пор шёл пар. Романтик, который замечтался, не сразу сообразил, что надо пригласить, из вежливости, гостя. Вместо этого он заторможено посмотрел на утварь и подметил правильность замечания. Опять же он его сегодня не ждал. А почему за собой опять забыл закрыть, понятия не имел. Задумчивость его затянулась и он, как будто выйдя из оцепенения, поспешил пригласить друга.

– Заходи, ко мне, располагайся. Я тебе сейчас налью.

– Нет, – протянул из соседней комнаты гость. – Я уже так удобно расположился.

Допив своё кофе, писатель достал из кухонного шкафчика красивую, отличавшуюся от других расцветкой чашечку с блюдцем. Чашечка была чёрная снаружи и белоснежная внутри. Блюдце же было снизу чёрным, а сверху белым. Писатель быстренько наполнил свою чашку и особенную чашку гостя. Он что-то напевал себе под нос, делая все приготовления. Взяв оба блюдца, направился в комнату к гостю. Шёл не спеша, дабы ненароком не разлить. Друг занял своё обыденное место.

– Ах, засранец. Сахар не предложил, – проворчал на себя хозяин.

– Обойдусь. Ты знал, что сахар считается лёгким наркотиком, вызывающий привыкание.

– Ага, он легко способен поднять дофамин, а ещё он содержится во фруктах. Называется такой – естественный или природный. Коли мы заговорили об исследованиях английских учёных, так слушай: Есть предположение…

– Гипотеза, – нетактично поправил хозяина гость.

– Гипотеза. Гипотеза о том, что все животные кушающие фрукты находятся под постоянным алкогольным опьянением. Внутри них происходит брожение, что и заставляет их порой вести себя агрессивно.

– Чашечку не подашь?

– Ах, да, прошу прощения. Держи. Ещё одно умозаключение приведу: отказ от сахара гарантировано снижает вес и убирает жир с боков, – он тронул себя за бок. – Как видишь я немного схуднул.

– Ага, молодец, – буркнул гость, отхлебнув немного кофе.

Стоит заметить, что действительно отказ от сахара на неделю пошёл ему на пользу. С боков ушёл жир и живот поуменьшился. До этого его нельзя было назвать толстым, как и нельзя было назвать худым. Теперь-то его явно можно было назвать постройневшим. Сейчас он стоял перед зеркалом и перед другом с оголённым торсом и любовался собой. Его нисколько не смущало небольшое брюшко, поскольку на нём проглядывался пресс.

– Посмотри, тестостерон явно вырос. Ежедневные отжимания и приседания явно идут на пользу.

Покрасовавшись перед зеркалом, он поставил блюдце с чашкой кофе на пол, посмотрел на фигуру сидящего и сам сел, напротив на пол по-турецки.

Друг отпил немного крепко сваренного кофе и поставил чашечку с блюдцем на журнальный столик. После того как сложил ногу на ногу, он указал пальцем на чашечку кофе.

– Удивительная игра цветов. Белый цвет заключён в черный цвет, это отражено как в чашке, так и в блюдце. Можно провести аналогию с душою человека. В каждом мрачном человеке заключена светлая душа, но порой она может быть заполнена тьмой, то есть кофе. А если мы посмотрим на блюдце сверху вниз под прямым углом, то заметим только белоснежную поверхность, за которой скрывается одна, лишь тьма, – сказав это, он сложил руки в замок. – Поэтому это моя любимая чашечка, ты как помнишь, что именно в неё стоит наливать мне кофе.