Мрак

Через какой-то месяц, после их разговора на закрытом вечере, автору пьесы позвонили и назначили встречу с директором театра Графтом. Как выяснилось позже, Марк приличной встречи с Графтом смог заинтересовать, рассказав сюжет в своей манере, которая была харизматична, использовав свой авторитет и своё чутьё на успешность пьесы. Стоит отметить, что популярность многих песен была не только в продвижении, но и в смысле написанного, поэтому поэт, когда принимался писать, для кого-то, знал, всегда, что работа должна получиться грандиозной, способной зацепить своим смыслом широкую массу слушателей.

Образный Граф в жизни оказался, несмотря на свой преклонный возраст, живчиком, весельчаком и попросту добродушным человеком. Но в нём был стержень и он не позволял пользоваться своей добротой другим в корыстных и эгоистических целях. Тем самым он не давал добру стать слабой силой. В прочем об этом автор узнает позже, а пока он только в первый раз видит директора драматического театра в лице Графта Валерия Вениаминовича, равно как и в первый раз пребывает в уютном кабинете.

Автора завели на третий этаж здания, до этого проведя по всем коридорным лабиринтам театра. Дверь в кабинет была резной, а ручки были с верху и низу украшены золотыми цветками. Провожатый его оставил и автор, вздохнув, словно бы перед решающим моментом, постучавшись, открыл дверь и зашёл в кабинет. Его встретили добродушные маленькие глазки, которые комично смотрелись на широком круглом лице.

– Здравствуйте, я…

– Я знаю, кто вы. Мне много о вас рассказывали хвалебных од. Наслышан, что вы эрудированны, да и к тому же интеллигенты.

– Не знаю, на сколько, это может быть правдой.

– Могу с уверенностью сказать, что вы скромны, а это качества так не хватает людям вашего поколения. Простите я не сторонник деления общества на поколения и мне не свойственно принижать одних и возвышать других.

– Спорить не буду, достоинства и недостатки есть у каждого.

– Совершенно верно, старому поколению есть чему поучиться у более молодых, как и наоборот. Я могу это наблюдать за своими детьми и внуками.

Автор продолжал, застенчиво стоять у входа. И вот когда повисла пауза, он смог оторвать своё внимание от опрятного, уже полностью поседевшего пожилого человека, причёска которого была аккуратно подстрижена с боков, а верхушка зачесана на правый бок. Язык не поворачивался назвать этого человека старичком или пожилым, даже будучи продолжавшим, сидеть за массивным столом, от него била энергия. Положительная энергия исходила от глаз, голоса, мимики. Лицо было живое, однако тело было собранно и сосредоточено, что демонстрировала его сидячая поза, а именно: наклон туловища вперёд и руки, лежавшие на столе, пальцы которых были соединённые в замок. Он был в прошлом артист, это было видно, но было видно и то, что он занимал руководящую должность, а при руководящей должности необходимо было уметь держать себя. Взгляд, самого молодого человека в помещении, теперь блуждал по кабинету, он успел быстро рассмотреть многие детали интерьера. Писатель, он же автор натолкнулся на такую мысль, что если бы он, когда-либо бы работал в каком-нибудь министерстве, то сразу обустроил свой кабинет подобно этому. Единственное чего не хватало, так это дивана. Он уже успел определить, куда его можно было бы впихнуть – у белого, с резными рисунками на дверцах, шкафа. Вошедший перевёл взгляд на противоположную сторону от места расположения выдуманного дивана, то есть налево и посмотрел на дверь, ведущую на небольшой балкончик. Напротив зашедшего, в другом конце кабинета, продолжал сидеть добродушный Графт, позади которого было окно, завешанное прозрачными шторами. Из окна лился свет, делая голову хозяина кабинета более белее. Там открывался вид на небольшой парк. На серых с позолотой стенах висели произведения искусства. Секунды семь длилось молчание. Этого и хватило, что бы зашедший мог всё разглядеть и оценить, а сидящему спохватиться о своей бестактности и не делового отношения к зашедшему.

– Ой, Что же это я? Даже присесть не предложил, не говоря уже о мужском рукопожатии.

Зашедший подошёл, ближе к столу, который как уже описывалось выше, был массивен и матово-белого цвета. На столе лежало куча бумаг, стоял монитор, и лежала книга. Графт привстал и протянул свою большую руку автору. Теперь они поприветствовали друг друга крепким рукопожатием.

– Сюда, да, можно сесть?

– Конечно-конечно. Присаживайтесь. Чувствуйте себя как дома.

Писатель сел нога на ногу. Ещё раз обвел помещение взглядом и с учтивостью посмотрел на директора театра.

– У вас здесь как в музее, в хорошем смысле. Столько произведений искусств.

– О, да. Я путешествовал много и из каждой страны привозил частичку культуры. Посмотрите внимательнее и вы заметите, что все экспонаты на полках и на шкафу связаны с театральным искусством. Все художественные сюжеты картин завязаны на театре.

– Я нахожу в этой картине, что весит возле шкафа Нерона. А вон на той картине изображен китайский театр, но написана работа в стиле классиков. Очень интересно, это на заказ?

– Да, вы угадали. Привезли прямиком из Франции, это подарок одного именитого художника, который около пяти лет прожил в Китае. Там он и нарисовал данную работу. А лет пять назад, мы ездили с труппой в Париж. Мы зацепили и потрясли душу художника и после выступления, когда положено дарить цветы, он привёз из мастерской свою работу. Повезло же и нам и ему, что его мастерская располагалась недалеко от театра, в котором мы выступали. Не хочу думать, что было бы если он, тогда бы нас не застал в гримёрке. Сказать откровенно это моя любимая картина, поэтому она и весит в моём втором доме. Про Нерона, вы действительно правы. Да, тяжёлый был человек. Столько бед натворить и ради чего ради любви к искусству?

– Его пример нам показывает, к чему приводит фанатизм, и любовь не к людям, а к предметам или абстрактным понятиям. Театр и вправду для вас как дом родной?

– Да-да, – задумчиво произнёс Графт. – Но все, же прежде чем говорить немного о личном, по Английской традиции необходимо выпить чаю.

– Ловлю на слове.

– Отлично вот это хороший настрой.

Графт готовил сам. Пока он готовил, они успели поговорить про последние новости и обсудить общих знакомых. Обсуждалась не желтуха новостей, не чёрные моменты, а творческие деяния. Вскоре чай был готов и разлит по чашечкам, исписанными розовыми цветочками.

– Готов заметить, что вы любите цветы. Они вас повсюду окружают. На дверных ручках, на чашечках, на масках древнего народа.

– Вы наблюдательный молодой человек. Вот только вывод сделан не верный. Ручки были до меня, маски были сделаны задолго до нашей цивилизации, в одном из полинезийских племён. Просто мне любят дарить цветы, это можно сказать оценка за мой труд. Что, когда я выступал на сцене, мне преподносил зритель свой букет, что сейчас может тот или иной спонсор, коллега подарить чайный сервиз с изображением цветов. Получать цветы мне нравиться, но это не любовь, с самого детства я испытывал влюблённость к театру, а уже в подростковые годы это преобразилось в любовь.

– Как и в любви между двумя людьми существует, страсть, плотские наслаждения – есть награда нам за взаимную любовь. А любовь же нам предстаёт немного шире.

– Сразу видно видного мыслителя! – воскликнул Графт и, допив чаю, слегка наклонился к мыслителю. – Признаюсь, я читал ваше произведение.

– Какое? – насторожился писатель.

– Когда я дочитал до последней точки, мне хотелось плакать. Вы умеете прокопать путь в самые потаённые уголки души и вытащить наружу, множество приятных и позабытых воспоминаний, – продолжал Графт, не обращая на вопрос ни малейшего внимания. – Хоть ваши и произведения полны грусти, всё же люди могут находить в них ту долю счастья, что так необходима сегодня. Вы умеючи играете на ностальгии. И как вам удаётся, это другой вопрос. Как вам удаётся понимать разные поколения от младших до великих, при том, что вы не жили в те года, когда мы любили и переживали, когда веселились и грустили. Это действительно талант.

– Не знаю ответов на ваши вопросы, но могу предположить, подчеркнуть и выделить “любовь”. Она и есть связующее звено между поколениями. Она не измена никогда. И хоть если мы и разучились любить, это не значит, что любовь не восстанет…

– Из пепла, словно птица феникс, – продолжил Графт. – Читал, это написали вы. Я тогда хотел обнять автора и расцеловать, недаром же вы вернули людям веру, что любовь возможна. И в вашей новой пьесе будет та любовь?

– В пьесе будет много психологизма, я хотел продемонстрировать зрителям то, как люди стали путать страсть и вожделение с понятием любви.

– А сюжет построен на трагедии в семье?

– Совершенно верно.

– Одна маленькая семья, и столько переживаний знакомых нам всем.

– На этом держатся все мылодраммы. И всё же у меня не было желания показывать это в таком жанре. Я считаю, что настоящую драму, извините, испохабили клиповыми сериалами, которые крутят изо дня в день для домохозяек.

– Принимаю вашу точку зрения, – немного с грустью в голосе сказал Графт. – И всё же нам артистам надо где-то заработать.

– Понимаю, не только вам, а всему творческому цеху. Мы заговорили о грустном. Давайте вернёмся к постановке.

– Да-да-да-да, – как автомат проговорил директор. – Как вы могли уже понять, идея произведения, опять же рассказанная со слов нашего общего друга Марка, мне, как говориться модно у молодёжи, зашла. Но! Сценария я всё же в руки не получил, доверяй-доверяй, но проверяй. Так же я о вас узнал, до нашей встречи, что вы довольно нелюдимый человек и на контакт выходите редко, только тогда, когда сочтёте нужным. Я рад, что оказался вам нужным, – он отодвинул чашку в сторону, демонстрируя серьёзность разговора, ничего не должно было отвлекать собеседников от разговора. – И вы мне нужны. Довольно давно, у нас не было достойной пьесы, одна комедия и только, а у вас и драматизм и слёзы, да и к тому же поднимаются проблемы на злобу дня. Очень, очень интересно будет прочитать. Хорошо, что я узнал вас немножко, и понял, что многие слухи беспочвенны, а многие надуманы, во многом убедился, а во многом теперь имею свою точку зрения.

– Ха-ха, спасибо, – рассмеявшись, поблагодарил автор пьесы. – Мне кажется, мы можем быть друг другу полезны, это может послужить хорошим началом партнёрства.

– Грубые у вас слова, у молодёжи. Хорошим началом товарищества! Предлагаю вам ещё раз как-нибудь зайти, скажем, ровно через неделю. Думаю, я найду время прочитать пьесу.

– Хорошо.

– Она у вас с собой?

– Да.

– В печатном виде?

– Да, – автор протянул директору достланную из портфеля кипу сценария. Когда же Графт взял в руки, автор не спешил выпускать её из рук. Их глаза встретились. – Я доверяю вам, как и вы, мне, надеюсь, наша работа принесёт определённые плоды.

– Аналогично.

После они пожали друг другу руки и расстались ровно на неделю. Графт прочитать не успел, но, то, что успел, они разобрали за чашечкой чая. Автор показался директору приятным человеком, с которым можно было пообщаться на разные темы. К концу же недели, сценарий был осилен и Графт уведомил о том, что незамедлительно будет приступать к подготовке. Уже через неделю с небольшим должна была состояться первая репетиция. Главного сценариста же пригласили на третью репетицию.

И вот пришёл на репетицию. Почти все актёры собрались. Все да не все, не было действующей актрисы.

Стояла тишина, среди которой были слышны перешептывания. Сцена была освещена и вся труппа находилась на сцене. Благодаря освещению можно было наблюдать, как взгляды актёров скачут то со сценариста, то на режиссера. Режиссером был Калинин Павел Альбертович, поставивший десятка два спектакля для театра. Мужчина лет сорока, с зачёсанной назад шевелюрой, и с благородной проседью. Лицо вытянутое было не бритым и обросшее щетиной. Ярко голубые глаза смотрели на человека немного с надменностью.

– Мы кого-то ждём-с? – осведомился Сценарист.

– Ждём и не дождёмся.

– Актрису, играющую сестру жены?

– Именно. Елизавета, кто-нибудь в курсе, где она?

– Извините, слегка задержалась.

Сценарист и режиссер, стоявшие к ней спиной, резко обернулись как при испуге. Оба посмотрели на неё через плечё.

– Что уж вы Лизушка заставили нас ждать? Ну да ладно не будем терять драгоценнейшее время, – он хлопнул в ладоши и актеры, стоявшие на сцене, оживились.

А пока Лиза поднималась по ступенькам на сцену, взгляд актрисы встретился с взглядом автора пьесы. Молодой человек успел сделать выводы об опоздавшей. Да, она была прекрасна и чиста, ощущалась творческая энергия, в принципе, как и у всех творческих людей связанных с искусством, но и ощущалась нечто другое, то от чего он невольно перевёл взгляд на остальную труппу. Она умела держать себя и не падать лицом в грязь, даже там, где она не права, он почувствовал это с первых минут её появления. Расправленные плечи, взгляд, говоривший о независимости, плавные не резкие движения её тела. Некая строгость, которая заключена в женскую силу, которая дала ему жёсткую пощёчину за наглость задержаться на её светло карих глазах. Наигранная же это строгость или же она следует за ней с самого детства, сказать он не мог, поскольку времени было мало для чётких выводов, да и к тому же ещё не произошло контакта.

Актёры были все в сборе, и теперь можно было начинать. Все по команде режиссера забегали и начали располагаться по местам. Кто ушёл за кулисы, ждать своей очереди, кто принёс стулья и табуреты. Один высокий красавец брюнет притащил на сцену два стула. Один был отдан режиссеру, а второй забрал себе.

Причастность к событию воодушевило автора, который по прежнему стоял возле, уже сидящего режиссера.

– Вы можете остаться, принести себе табурет или присесть в зрительный зал и пронаблюдать как зритель, вставляя свои замечания как сценарист, – сказал режиссер сценаристу с низу вверх. – Мы с вами вроде бы всё касательно сценария обсудили.

– Я лучше из зала, так интереснее, – сказал с улыбкой автор пьесы.

И он удалился со сцены в зал. Репетиция началась. Ему это было крайне интересно, и он просидел с полу улыбкой до конца репетиции.

Актёры отыгрывали свои роли хорошо. Его радовало, то, что им удалось понять суть персонажей и их взаимоотношения. Высокий уровень профессионализма актёров выражался в том, что «зритель» поверил, а режиссер давал редкие замечания. Было видно, что не зря проводили до этого долгие репетиции. Всё хорошо, но надо было показать себя в день премьеры.

Репетиция вскоре окончилась. Замечаний не выявлено. Все поспешили удалиться. Автор пьесы, со всеми попрощавшись за руку и благодарностями, поспешил к кулисам. Там был выход, который вёл в коридор, через который можно было добраться до входа для работников. В кулисах он случайно наткнулся на Елизавету. Она внимательно на него смотрела, не выражая никаких эмоций.

– Ой, извините, – улыбнулся он ей и сделал шаг, в сторону уступая ей путь.

– За что вы извиняетесь? – оценивающе посмотрела она на него, когда сделав два шага вперёд и оказавшись за его спиной. Он развернулся, снова взглянул в её глаза.

– Ну, это… – растерялся вначале писатель, но тут, же взяв себя в руки, спокойно поклонился и протянул руку. Не зная, что ответить на данный вопрос, он ни нашел, ни чего лучше как поблагодарить актрису за старания на сцене. Хороший выход из сложившейся ситуации. – Спасибо за чудное представление. Вы попали в суть персонажа и сумели его раскрыть. Складывалось впечатление, что я прописал персонажа именно под вас. Отличная-отличная работа. Я очень боялся, что не поймут психологию персонажа.

– Ой, это вам спасибо, – холодно, но с кроткой сдержанной улыбкой поблагодарила в ответ актриса. – У нас мало схожести с персонажем, однако она есть. Я внимательно прочитала сценарий и сразу же поняла персонажа, это наша работа надевать маску и наряд другого человека. Знаете, пока это только репетиция, одна из многих. Премьера ещё впереди.

– Тогда увидимся на премьере.

– Вы больше не будете на репетиции? – спросила она совершенно спокойно, наклонив слегка голову в бок. Глаза слегка изменились, но этого не заметил писатель.

– Нет-нет. К сожалению. Дела творческих планов, – улыбнулся ещё ярче писатель, по-прежнему держа протянутую руку. Но как бы, ни глупо это выглядело со стороны, он и она не обращали на это никакого внимания. Он, наконец, увидел её улыбку, пусть кроткую, зато прекрасную, скромную и таинственную для него. Что она означала? Что хотела сказать? Загадка, которую ему ещё предстояло разгадать. Вблизи он мог внимательнее и подробнее рассмотреть молодое личико. У неё был заострённый носик, с ним она напоминала белочку, светло карие глаза в темноте сделались темнее, в них не сложно было утонуть. Во время диалога, он глазами обвёл изящные линии бровей, по щеке спустился к полноватым губам, которые что-то ему говорили. Белоснежные ровные зубы сияли в те моменты, когда девушка могла невольно улыбнуться. Она была ниже, и ей приходилось заглядывать ему в глаза снизу вверх. Обтягивающая водолазка с высоким воротом, заправленная в светлые штаны, подчёркивала осиную талию не высокой девушки.

Контакт случился. Он ощутил нежные тёплые руки, которые окутали его протянутую руку. Она поклонилась ему ели заметно, закрыв глаза, и медленно расцепилась из рукопожатия.

Они разошлись по своим делам. Так и состоялось их знакомство. Первая встреча из череды последующих встреч. На сцене он её не выделял среди остальных актёров. Она была только актрисой, среди сотни таких же актрис. Её сестру играла вообще женщина с обложки известного журнала для мужчин, если, конечно, считать идеалом красоты всех тех, кого туда помещают. Как и любой писатель, он видел в каждом человеке красоту, конкретно ему нравилась природная естественная красота, которой обладала Елизавета. Не зная, ничего друг про друга, они растворились в своих делах, заботах до назначенного дня премьеры.

Весь тот день, когда должна была начаться премьера, автор пьесы был взволнован, а именно, он опасался мнения зрителя. По правде говоря, волнение возникло за два дня до дня премьеры. Благо пришёл друг и за кружечкой кофе тот смог успокоить горе-творца. Эффект был временный и потому уже в дни премьеры волна нетерпения, раздумий, мелких переживаний обрушилась на него.

В тот день он оделся прилично, что не часто ему удавалось. Чёрные брюки, туфли, рубашка, вот только пиджак был светлый и на локте потёртый. Быстро причесавшись и зафиксировав причёску лаком, он отправился в театр. Что он делал весь день, как добрался ему, помнилось с трудом. Хорошо вырисовывался в воспоминания большое здание с колоннами, которое было подсвечено в вечерней темноте. Оно выделялось среди высоких современных зданий, что как столбы забора огораживали красоту прошлых веков. Небесной красоты статуи на крыши, словно бы зазывали прохожих в стены, где происходили свои драмы, комедии и трагедии. Во время спектакля мысли тоже, где-то витали, он смотрел не представление, а следил за зрителем. Понять можно, для него это был первый опыт, а оценка других всегда интригующая и волнительная. Волнение усилилось до критической точки, когда стали прибывать власть имущие. Перед ними он трепетал, да и по долгу службы ему часто приходилось с ними контактировать. Даже критики его не столько волновали как большие львы и львицы, что приходили не только насладиться спектаклем, но и обговорить кое какие свои предложения, вопросы, проблемы с партнёрами и коллегами. Кое-кто сам подходил к нему поздороваться за руку, кто-то воздерживался кивком, а некоторые критики подходили с благодарностями за творчество – за другие произведения.

И вот все собрались в зале – вся городская и приезжая знать. Место было у него удачное, видно было сцену и должно было быть слышно актёров. Слева от него села семья магнатов, а справа от него молодой человек с коротко стриженой причёской. Он сидел в профиль, тупо уставившись в сцену, карие глаза выдавали его отрешённость. Писатель разглядел его рябые щёки, обвёл взглядом его профиль до подбородка, а затем снова уставился на его рябь. Тот краем глаза заметил бестактность соседа и посмотрел прямо в глаза. Писатель оценил его мужественность и красоту, хоть и с недостатками, лица. Глаза были глубоки и тяжелы, читалась в них трагедия. Они внимательно смотрели друг на друга, не продолжительно секунд пять, но писатель успел заметить, что сидящий рядом молодой человек проявляет к нему интерес, всё говорили опять, же его глаза, которые на миг изменили вид отрешенности на вид заинтересованности.

– Ах, это вы. По вашему сценарию? – спросил молодой человек, узнавший в своём соседе писателя.

– Здравствуйте, по-моему, – робко ответил писатель.

– Слышал, вы не всегда скромны, в особенности, когда осуждают ваше мнение, однако так говорят. Про моего близкого человека тоже было много слухов, – говорил молодой человек, и не быстро и не медленно, учтиво и снисходительно. – Надо отдать вам должное, что вы сделали неоценимый вклад не только в русскую культуру, но и в мировую. За это спасибо, ну да ладно, слышите, зазвучал третий звонок.

Раздался третий звонок. Слова соседа успокоили автора пьесы и тот, в блаженной улыбке расслабился в мягком бархатном кресле. Однако как упоминалось выше, он вертел головой во все стороны, следя за реакцией зрителей. Часть постановки, он запомнил, а часть вылетела из головы. Понравились ему одобрительные смешки и кивания, головой, что было оценкой в правдоподобности жизненности произведения.

И вот настал конец. Артисты поклонились зрителю, на сцену вышел режиссер. Овации продолжались до тех пор, пока в руки режиссера не попал микрофон. Он сказал трогательную речь, о ходе работы, благодарственные слова зрителю, театру, оркестру, дирижёру, звуковикам и, конечно же, Автору пьесы. Зал ликовал, зал разрывался от свиста, крика и аплодисментов. На сцену стали приносить цветы, а актёры и актрисы взамен одаривали обворожительными улыбками. Когда же занавес закрылся, и все стали расходиться Автор быстрее помчался в закулисья. Актёры уже ушли в гримёрки, слышны были их удаляющиеся радостные возгласы.

Когда же он пришёл в гримёрки, то уже слышались выстрелы шампанского. В воздухе запахло сладостным виноградом, запах которого постепенно соединялся в палитру из запахов пудры, лака, отпаренных костюмов, париков, кофе, чая и других. Автор прихватил с собой пару коробок конфет для всей труппы. Все ликовали, смеялись, обнимались и целовались.

– Это успех! – воскликнул автор пьесы.

– Ещё какой, вы заставили прослезиться, – сказал режиссер, подошедший к автору. Одной рукой он обнял писателя за плечё, а другой вытирал находившие слёзы.

– Вы смогли оживить моих детей – героев произведения.

– И не только их. Сюжет воплотить в жизнь!

– Шекспировская трагедия! – кто-то воскликнул из актёров.

– Нет, я, правда, благодарен, за то, что вы сделали, – тоже прослезился автор.

– Без вас бы не смогли, – послышалось из одной гримёрки.

– Зря вы не вышли с нами на сцену, – сказала одна из актрис.

– Вы очень скромны, – подхватила вторая.

– И застенчивы, ну же не краснейте, – сказала третья красавица.

В коридоре появился Валерий Вениаминович. Он шёл широкими шагами с другого конца коридора. Повеселевший, пёр как танк, а работники и костюмеры уступали ему дорогу, заражаясь его энергией.

– Дайте, я пожму вам всем руки! – Кричал он, взмахивая кулаки в воздух и тряся руками. Одет он был солидно в тёмно синей пиджак, такого же цвета брюки, тёмные туфли и светлую рубашку, под воротник которой был повязан галстук с косыми линиями. По всей видимости, после спектакля он успел сходить в свой кабинет и достать из шкафа бутылочку крепкого. Вот только в руках он её не нёс, а несла его жена, которая несла бутылку коньяка двумя руками, быстро перебирая ножками на каблуках. Женщина была его золотого возраста, коротко подстриженная, на лице ещё было видно, насколько её лицо было прекрасным давно, во времена молодости. Она была стройна, поскольку с таким живчиком как её муж, по-другому нельзя. – Девчата, а ну обниматься. Людмила, закрой глаза.

Все смеялись, а Графт обнимал и целовал всех подряд в щёки, не обделил и режиссера с автором.

– Скажу честно, телефон разрывается. Пришлось отключить на вечер. Все звонят или присылают СМС-ки с благодарностями.

– Чувствую, что мы утёрли нос, даже этим ханжам Смирнову, Зинкину, Требушеву и Хамисовой, – сказал серьёзно режиссёр.

– Думаю, уже сейчас строчат хвалебные отзывы, – вторил автор.

– Да-да-да-да, – как автомат зарядил Валерий Вениаминович. – Ну а видели ли вы лица, тех чиновников, что порой переглядывались с женами, когда речь заходила про измены. Ха-ха-ха-ха.

И снова все хохотали. Работники принесли бокалы, рюмки. Досталось всем, все испили одурманивающих напитков, кроме автора, он обошелся газировкой. Это подметили некоторые актёры, но из-за тактичности придавать огласке не стали. Писатель по достоинству оценил это и пообещал себе, что в следующих произведениях напишет про великодушие актёров и отдаст дань уважению за их интеллигентность.