Родить Легко. Как рождаются счастливые люди

Знаю, что многим моя позиция кажется чересчур категоричной. Не раз спорила об этом с акушерками и докторами. И проверяла себя воображаемой ситуацией: если рожает моя дочь и роды не идут, что делать – капать окситоцин или уйти на кесарево?

Мой выбор – кесарево. Благо эта нехитрая медицинская манипуляция давным-давно отработана до мелочей, стала весьма оперативной (на практике – не более пяти минут с момента начала операции до извлечения ребёнка), в современном исполнении является относительно щадящей для здоровья, а в эстетическом плане почти незаметной. А уж если сравнивать «мягкое» кесарево с медикаментозными родами, то потенциальный вред первого и рядом не стоит с теми последствиями, которые могут наступить после искусственного окситоцина и прочих «прелестей» вторых.

На всякий случай ещё раз: речь идёт о «мягком» кесаревом. Не плановом, не экстренном, а «мягком». И даже такое кесарево, даже с учётом вышеописанного, ни в коем случае не должно стать произвольным выбором женщины, способной родить естественным образом.

Роды в натуральном исполнении – это здорово. Всех своих детей я родила в радости, любви и запредельном, выражаясь современным языком, кайфе от невероятного количества эндогенных наркотиков в виде гормонов счастья, которыми награждает нас природа в естественных родах. Этому же стараюсь научить других: рожать естественно и ничего не бояться.

А что это вообще такое – естественные роды?

Во-первых, следует чётко осознавать: происходящее за дверьми подавляющего большинства российских (и не только) роддомов родами в чистом виде не является. Чаще всего это химические и/или полостные вмешательства в организм беременной, имеющие целью отторжение/извлечение из матки более или менее сформированного и относительно физически (но и только!) готового к появлению на свет ребёнка.

Во-вторых, современные женщины рожать естественно в основном не хотят, а зачастую и не могут. Бесчувственно лежать на спине под ярким светом в окружении чужих людей в белых халатах, будучи при этом «хорошо рожающим зверем», невозможно!

А хорошо рожает именно та самая, настоящая, дикая самка, уснувшая в женщинах в условиях нынешнего социума. Моя главная задача – разбудить её в родах, чтобы они прошли легко и естественно.

За годы работы и более тысячи принятых родов я уловила два вида энергии, которые помогают легко рожать.

Первая – звериная. Когда в женщине сильно развито ощущение той самой самки. Она хорошо рожает, потому что в ней изначально присутствует подспудное, глубинное знание, как делать это правильно. Одной, даже если вокруг люди. Отключившись от социума, от реальности, полностью погрузившись в свой космос и никого туда не пуская. Слившись с природой, вернувшись к ней. Усыпив в себе Homo sapiens и воскресив сильного, свободного и легко рожающего зверя.

Вторая – духовная. Когда в женщине всё, казалось бы, выступает против естественных родов. Причин тому масса: развитый «мужской» ум, возраст, состояние здоровья и т. п. Но в ней есть внутренняя сила, способная вопреки всему сделать роды полностью гармоничными. Такая женщина настолько сильна духом, что может сознательным усилием перестать сопротивляться, отключить «мужскую» половину мозга. Заставить себя стать слабой, текучей, поддающейся лавине родового процесса (что, собственно, и является единственно правильным).

Но чаще всего женщины не чувствуют, как разбудить в себе звериную энергию, и не знают, как овладеть духовной.

И это два основных направления моего обучения.

Глава 9. СМЕРТЬ, СТИХИ О РОДИНЕ И ГИТИС

После смерти мамы у меня возникло чувство, что я теперь вообще никому не нужна. Но это состояние неожиданно сыграло положительную роль в моём поступлении в ГИТИС. Тем более что я туда и не собиралась…

Мама умерла в начале мая, в последний месяц последнего, десятого, класса. Потом – выпускные экзамены, которые я прожила как в тумане, тем не менее получив полагающуюся по результатам отличной учёбы медаль. Не помню, что там говорила и как написала сочинение (которое для идущих на медаль являлось весьма ответственным испытанием; проверяли всё до последней запятой).

Так что школу я закончила, и в столь же сомнамбулическом состоянии предстала перед профессором ГИТИСа. Встреча эта, в свою очередь, произошла весьма нетривиальным образом.

Незадолго до ухода мамы я участвовала в конкурсе стихов, эдаком школьно-областном междусобойчике под устрашающим, но вполне обыденным в период развитого социализма названием «Родина, Партия, Революция!». От каждой школы полагалось представить три чтеца.

От нашей оказалось только два, третьего не хватало – то ли заболел, то ли ещё что. И меня, как начитанную и активную ученицу, отловили в школьном коридоре, приперев к стенке: «Знаешь наизусть какое-нибудь революционное стихотворение? Времени учить и репетировать нет, нужно прямо сейчас!» – «Извините, – говорю, – на эту тему ничем не располагаю». – «А хоть что-нибудь знаешь, вообще любое?»

Я отлично знала пушкинскую «Осень»: длинное, хорошо всем знакомое «Унылая пора, очей очарованье…». Любила, чувствовала целиком, до буквы – потому что ну вот моё это, от и до.

Первые строки сего эпохального (по меньшей мере для меня) произведения звучат, как известно, следующим образом: «Октябрь уж наступил – уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей». Как только начала, мне сразу же заявили: «Ну вот, а говорила, не знаешь, – это же про месяц Великой Октябрьской социалистической революции! Всё, давай, дуй на конкурс».

И вот на конкурсе стихов «Родина, Партия, Революция!» читаю «Осень» Пушкина… Хотя, впрочем, чем не родина? Вполне! Прочла, ушла за кулисы (происходило всё в районном доме культуры одного подмосковного города). Через пару минут туда прибегает приглашённый в члены жюри мужчина с бородой, оказавшийся известным детским писателем. И начинает темпераментно восторгаться: «Да знаете, что вы талант? Понимаете, что вам нужно поступать в театральный? Вы совершенно уникальным, потрясающим образом читаете стихи!»

Безусловно, это было очень приятно – ничего такого я о себе тогда не думала (как, впрочем, и сейчас, но о моих актёрских способностях позже). А поступать в подобные заведения не предполагала тем более, потому что собиралась в мединститут. Но писатель настойчиво уверял меня, что это нужно сделать обязательно.

В итоге я вежливо его поблагодарила, не менее вежливо откланялась и уже на следующий день забыла, как о чём-то абсолютно несерьёзном: нужно заканчивать десятый класс. Потом слегла мама, стало уже ни до чего.

И вдруг меня вызывают к директору школы и говорят: «Инна, тебя ищет писатель из Москвы! Оставил свой номер, позвони ему в ближайшее время, он очень просит и ждёт». Для понимания: иных средств связи, кроме стационарных телефонов, тогда не существовало, и никаких, разумеется, интернетов – только бумажные справочники. А писатель разыскал телефон подмосковной школы (что, поверьте, было далеко не просто) и вычислил меня…

Позвонить куда-то тоже выглядело тем ещё мероприятием: требовалось идти на почту, в переговорный пункт (домашний телефон имелся не у всех даже в столице, не говоря о менее крупных населённых пунктах). Стоять в очереди, заказывать звонок, ждать вызова, разменивать деньги на пятнадцатикопеечные монеты и каждые то ли две, то ли три минуты скармливать очередную денежку ненасытному автомату, чтобы продолжить разговор.

В общем, пообщаться с кем-то посредством телефонной связи являлось самым настоящим приключением. Помнится, долго с досадой пыталась дозвониться и в итоге потратила на разговор с писателем вполне весомые по тем временам шестьдесят копеек – несколько пирожных или пара-тройка походов в кино.

Узнав, с кем говорит, писатель бурно обрадовался:

– Инна, слава богу! Как только вас ни искал, даже через областные горкомы справки наводил! Выступал тут на одной конференции деятелей искусств и рассказывал – как меня потрясло, что в обычном подмосковном городе отыскался такой бриллиант. И вами страшно заинтересовался один профессор из ГИТИСа. Вот его телефон, звоните!

Пришлось дозваниваться ещё и профессору. Получилось на удивление быстро – он велел приезжать тогда-то туда-то и не опаздывать.

Мама лежала в больнице. Я, экипируясь на встречу с мэтром, с чувством прикосновения к недосягаемому воспользовалась её эксклюзивным гардеробом. Как сейчас помню свой нелепый наряд, казавшийся мне тогда верхом элегантной роскоши: чулки в крупную сетку, кроссовки, тёплая драповая юбка ниже колена и обильно расшитая люрексом кофта. Причём всё это на тощей семнадцатилетней девице далеко не демонического вида… И в таком вот сокрушительном образе – как сегодня принято говорить, лýке – поехала в Москву.

Думаю, рассказывать про конкурсы в кино- и театральные вузы особой надобности нет: и тогда и сейчас количество претендентов на место исчисляется сотнями страждущих попасть в мир искусства. Они готовы ради этого на всё, раз за разом подавая документы одновременно во МХАТ, ГИТИС, ВГИК, «Щуку», «Щепку» и годами штурмуя приёмные комиссии.

Подозреваю, что на фоне подобных «юношей бледных со взором горящим» я смотрелась откровенно вяло. Профессор, явно привыкший к несколько более активному поведению потенциальных абитуриентов, говорит:

– Что ж, читайте вашу программу.

(Нормальный, правильный, заинтересованный студент поступает в театральный с заранее сформированной и отрепетированной «на ура» программой: несколько стихотворений, отрывков прозы, басни, песни, танец, дабы убедить строгих экзаменаторов в своих разнообразных талантах.)

– У меня нет никакой программы.

Профессор несколько озадачился:

– Виноват, зачем же вы приехали?

– Да не знаю, писатель сказал, вот и приехала.

Заскучавший мэтр:

– Так, а что есть-то у вас вообще?

– Стихотворение Пушкина «Осень».

– Ладно, читайте.

Выслушал. После некоторой паузы:

– Я вас беру.

– Ладно, – говорю, – хорошо, – до конца не отдавая себе отчёт в том, что происходит.

Только потом я поняла, как, извините, рвут задницу поступающие в театральные институты… Дала профессору свой адрес, оставить в качестве контакта было больше нечего – частный дом в подмосковном городе, «на деревню дедушке»!

Через несколько дней после похорон мамы начинают приходить телеграммы. Бумажные, с ленточкой, на которой отпечатаны чёрные буквы без знаков препинания: в телеграммах, где каждое слово стоило несколько копеек, их для экономии не указывали. «Где вы», «Жду вас», «Держу для вас место», «Приезжайте». Мне тогда было вообще ни до чего, но я собралась с силами и позвонила – обещала же появиться. Профессор поинтересовался, когда я собираюсь приехать, и сообщил, что первые отборочные туры уже прошли, попадаю только на второй.

Еду в ГИТИС на второй тур. Там предстаю уже перед четырьмя профессорами. Из них больше всего запомнился престарелый дворянин Бенкендорф, прямой потомок того самого современника Пушкина, активно участвовавшего в судьбе поэта. Остальные – мастера курса, в том числе и мой профессор: сидят, смотрят на меня. Предлагают читать программу (записывая мой адрес, профессор велел обязательно её подготовить, но я ввиду происходивших печальных событий и малой, мягко говоря, степени заинтересованности в предмете снова упустила это из виду).

– У меня её нет.

– Как так, я же говорил подготовить!

– Как-то вот не вышло…

– Ну ладно, читайте «Осень»!

Читаю. Маститый квартет значительно кивает породистыми головами, увенчанными благородными сединами: «Да… Да! Вот это, конечно… Вы обратили внимание, коллеги? Ну право же!» И меня берут.

Дальше – конкурс, где снова читаю «Осень». Не готовлю никаких программ. Не проявляю никакой активности. Сижу, смотрю в одну точку между турами. Думаю о маме, находясь в состоянии полнейшей подавленности. Включаюсь только когда начинаю читать «Осень» – люблю её.

Прохожу все туры. Мои однокурсники долгое время оставались в убеждении, что я суперблатная, с сильно волосатой лапой: так спокойно вели себя только такие, точно знающие, что поступят вне зависимости ни от чего, в то время как остальные тряслись как осиновые листья и зачастую падали в обморок.

Так я поступила в ГИТИС.

Все вокруг говорили: «Ого! ГИТИС?! Круто! Ну ты даёшь!!!» А я не могла понять, в чём, собственно, заключается предмет восторгов. Я была как будто не здесь. Более того – никогда до этого не хотела стать артисткой. Поэтому возникло чувство, что меня будто бы сюда занесло, что судьба так вот хитро закрутила и закинула меня в неожиданное место. Словно так кому-то зачем-то нужно.

Но с началом учёбы я быстро втянулась. Учиться, конечно, было исключительно интересно. Причём основной предмет – само актёрское мастерство – привлекал менее всего. Я сразу ощутила, что мне не хочется выходить на сцену и говорить чужие тексты, что мне неприятно кого-то изображать.

Кайф и радость приносило гуманитарное образование: литература (русская и зарубежная), история, история театра, философия, всё это преподавалось на высочайшем уровне. Танцы народов мира, классический танец, фехтование, сценическое движение, сценическая речь, работа с текстами – всё очень нравилось и увлекало. Учить и читать стихи – интересно, работать с текстом – интересно, понимать законы восприятия – интересно. А вот выходить на сцену и играть роли – нет… Ух как нет!

Про себя я ныла, скрипела и буквально нутром чуяла, что всё моё естество этому противится. Никак не могла понять: ну для чего человеку, у которого есть свой собственный мир, примерять на себя чей-то чужой? Как говорят актёры, «проживаю несколько жизней». А я не могла в это въехать – как обмануть свой мозг и заставить себя чувствовать что-то чужое, при этом проживая свою жизнь!

И отчётливо ощущая, что она явно интереснее чьих-то чужих.

Глава 10. ПРОВОДНИК

– Мы отправимся в потрясающее путешествие!

Такого с тобой ещё никогда не случалось. Это станет уникальным переходом из одной точки, из одной сферы жизни в другую.

Тебя ждёт множество удивительных открытий!

Да, путешествие может оказаться напряжённым.

Да, в какой-то момент оно может потребовать всех твоих сил, всех ресурсов.

Мы будем проходить через места, о существовании которых ты никогда не догадаешься, пока не увидишь и не почувствуешь их.

Это узнавание нового мира, проживание ощущений, от которых иногда будет захватывать дух и, как на американских горках, мелькать мысль: «Зачем же я решилась на этот экстрим?»

Ничего похожего в своей жизни ты до сих пор не знала. Все сравнения приблизительны, описания – бессмысленны. Но образы, которые я использую, помогут тебе настроиться и подготовиться к этому пути.

– Он совсем непредсказуем?

– Нет, многие повороты и ситуации известны, они периодически повторяются.

И, чтобы ты не боялась, я чётко проинструктирую: что мы будем делать. Как идти, где отдыхать, сколько может занять тот или иной этап, на какие кочки наступать в болоте, как сохранить спокойствие, где плыть по волнам – бездействовать и ни в коем случае не брыкаться. Иначе лишь истратишь силы, которые понадобятся на другом этапе.

Попадутся и места, где нужно будет полностью затихнуть и только слушать музыку внутри. А она, поверь, такая, которую ты никогда и нигде не услышишь, кроме как в нашем путешествии.

Скорее всего, ты проживёшь и момент отчаяния. Когда покажется, что ты всё делаешь плохо, не так – как недоучившая урок школьница…

В этот момент я буду рядом. И поддержу тебя. Потому что точно знаю: это не конец твоих сил. Это время нового вдоха, обнуления и обретения второго дыхания!

Несмотря ни на что, знай и помни – наше путешествие совсем не опасно. Бывают гораздо более экстремальные занятия, например, прыжки с парашютом или восхождение на Эверест…

В любом путешествии мы ищем новые места и новые впечатления, уходим от монотонности обычной жизни и полной грудью вдыхаем свежий воздух необычных ощущений.

Ведь ради них всё и затевается, не так ли?

Комфорт, в обыденном понимании этого слова, во внимание не принимается. Увлечённый человек меняет его на впечатления, отказываясь от спокойного сна в тёплой постели в пользу самого ценного в жизни – сильнейших эмоций, моря адреналина и осознания: я смог это сделать!

А наше путешествие будет даже проще.

И примерный маршрут известен, и можно заранее подготовиться, и обрести ключи к трудным местам. В течение всего пути тебя станут поддерживать опытные люди – проводники и сталкеры.

А когда мы с тобой пройдём через всё, случится встреча – главная в твоей жизни.

Хочешь прожить это увлекательное, захватывающее, чудесное приключение?

– Нет. Я боюсь. Лишите меня чувств и ощущений. Давайте сразу встречу. Просто переместите меня из точки А в точку В.

Сделайте мне эпидуральную анестезию…

Глава 11. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ И ТЕАТРАЛЬНЫЕ АБОРТЫ

Уже через месяц после поступления в ГИТИС у меня случилась любовь. Спустя три дня после нашей встречи стало понятно – мы больше не сможем оторваться друг от друга. Не расставались круглые сутки.

Его день рождения приходился на день рождения моей мамы. И ещё мне казалось, что он каким-то образом на неё похож. Мастью, что ли? Брюнет… И накрыло ощущение, что вместо мамы – взамен, на её роль и позицию, чтобы я не осталась совсем одна, – в мою жизнь пришёл он. Как будто, забрав маму, для сохранения равновесия и справедливости мироустройства мне почти сразу выдали его.

И я свалила на него все роли, должности, обязанности, которые для нормального, не такого одинокого и брошенного, как я, человека обычно выполняет множество близких людей вокруг… Он стал мне и другом, и братом, и любовником, и отцом, и матерью (при шестилетней разнице в возрасте) – вернее, мне хотелось, чтобы он стал ими всеми.

Он начал меня учить, образовывать, давать правильные книги, показывать нужные фильмы. И, будучи человеком глубоким и талантливым, серьёзно повлиял на моё развитие. За что навсегда останусь ему невероятно благодарна. Не случись в моей жизни его – с его интеллектуальным багажом, талантом, образованностью – я, скорее всего, застряла бы на гораздо более примитивном уровне.

Это был Андрей Звягинцев.

Мы начали жить вместе – такую нашу юную, студенческую жизнь: сначала у меня в Подмосковье, потом работали дворниками (которым полагалась жилплощадь в районе выполнения служебных обязанностей). Точнее, он устроился дворником, которого поселили в «дворницкую», а я мыла полы в соседних учреждениях.

Наша первая квартира представляла собой жуткое зрелище. Огромное заброшенное помещение – страшно грязное, жутко захламлённое невыразимо благоухающими предметами и прочими с трудом идентифицируемыми артефактами. Прекрасное место для бомжей и прочих деклассированных элементов.

И мы эту огромную квартиру – со всем её хламом, пылью, старьём – разбирали, чистили, отмывали, приводили в порядок. Помню изнурительные часы, дни и недели, проведённые в попытках хоть как-то благоустроить это жильё. Но зато оно находилось прямо рядом с ГИТИСом, в том же переулке. Самый-самый центр Москвы, старинный дом постройки середины девятнадцатого века.

И к нам, разумеется, постоянно приходили, а то и оставались пожить юные и никому ещё не известные актёры, многие из которых впоследствии стали знаменитыми. Благо пространство позволяло, а личные границы в молодости, тем более с учётом тогдашних реалий, были весьма условными.

Вокруг Андрея образовалась интеллектуальная кучка, кружок молодых высоколобых дарований. Мне тогда казалось, что я нахожусь в буквальном смысле среди лучших людей в мире. Что я попала в компанию, замечательнее которой найти просто невозможно. Что людей умнее, талантливее, образованнее, интеллигентнее попросту не существует на белом свете. Что я очутилась в самом хорошем, правильном месте.

Мы жили актёрской жизнью: обсуждали, спорили, репетировали, читали, зубрили, танцевали. И конечно, вся эта творческая среда была насквозь пропитана определённой спецификой.

Студенты все как один страстно мечтали стать известными, знаменитыми – прославиться. Постоянно, как в любых творческих кругах, обсуждались темы «кто талант, кто не талант»: кто как сыграл, прочёл, выступил, где засветился. Так что, помимо высоких идей и стремления донести до людей свет высокого искусства, было и простое земное – пристальное наблюдение за чужими успехами и обычная человеческая зависть.

А вот к беременности и детям будущие актрисы относились как к полнейшей катастрофе. Если ты забеременела, учась в театральном институте, – всё, на тебе как на артистке можно смело ставить крест. И для этого имелись все основания.

Ведь ты не просто поступала: тебя лично брал к себе определённый мастер на свой персональный курс. И если ты с него выпадала – далеко не факт, что по возвращении тебя восстановит (то есть возьмёт на свой курс, так как изначальный по понятным причинам уже недоступен) другой педагог, потому что конкретно ему ты можешь элементарно не показаться талантливой и достойной этого. Вернее, восстановить-то по закону обязаны, но на ближайшем экзамене могли объявить профнепригодной…

Актёрство и обучение непростому актёрскому ремеслу – вещи более чем специфические. Практически всё в них основано на личном, не поддающемся фиксации, без каких-либо точных, твёрдых и понятных всем критериев и оценок. Что такое талант? Для одного ты и вправду гений, а другому – бездарь.

Родить считалось бедой. Слово «залетела» произносилось с ужасом, беременеть почти никто не хотел и не думал. И поэтому все девушки повально делали аборты – чего особо не скрывали и не стеснялись. Студентка в ответ на вопрос, почему она пропустила занятие, могла гордо заявить: «Я делала аборт». Причём звучало примерно так: «И даже не вздумайте что-либо в связи с этим предъявить. Как же мне можно беременеть? Я не для того в ГИТИС поступала!»

Не могу сказать, что я прямо страшно боялась беременности, но всё связанное с детьми казалось настолько далёким от меня… Женщина с животом воспринималась как человек, с которым случилось несчастье. У неё испортилась фигура, она выпадает из нормальной жизни, она вынуждена заниматься не собой, а ребёнком. Всё это представлялось мне крайне несимпатичным.

Тем, чего не хотелось никак.

Глава 12. ПРО ТРЁХ СОПЕРНИКОВ И ПОЛЁТЫ В ИНЫЕ МИРЫ

Приходит на приём высокая, внушительная дама. Из тех, что коня на скаку и прочее.

Длинные светлые кудрявые волосы, забранные в пышный хвост, большие глаза – таких называют сочными. Крупные черты лица, увесистые формы, в общем, эффектная, заметная. Подобный тип акушерки квалифицируют в качестве «рожального»: разумеется, такой женщине легче родить ребёнка за счёт широкого таза.

Садится на диванчик и начинает рассказывать о себе:

– Поймите, я – человек ищущий, очень глубокий, погружённый в практики познания себя…

Из этих, выходит, из осознанных. Я, правда, до сих пор не очень понимаю, что это значит. Некая смесь эзотерики, хиромантии, астрологии, существования с точки зрения всяких разных тонких энергий с аурами, чакрами и прочими йони, связи с космосом, слияния с природой и других мудрёных вещей. Такого, знаете, возвышенного буддистски-индуистского толка.

Первую половину беременности женщина, с её слов, прожила в Индии.

– Ситуация с предстоящими родами сложная. У меня есть муж, но беременна я не от него.

Навостряю уши.

– Именно так. Мы с ним большие друзья, духовно глубоко сплетённые люди. В поисках смыслов вместе летаем в иные миры. Но получилось так, что у него по жизни очень непростая психофизика, он не может быть ни с одной женщиной, кроме меня. А близкие отношения имеет с мужчинами.

Да, думаю, крутой замес.

– Есть мужчина, с которым у нас очень хороший секс. Он тоже мой большой друг и родной человек.

Угу, вот и объяснение.

– Но беременна я ещё от одного мужчины, созданного, чтобы в этом мире рождались дети. Он женат, ему около шестидесяти, но он настолько харизматичен и привлекателен! Его миссия здесь – рожать детей, которые у него получаются замечательно. Вышло так, что между нами что-то возникло, и он оказался отцом моего ребёнка.

Вот те раз! Я, будучи недавно разведённой, затихла, чуть подавленная обрисованной щедрыми мазками картиной личной жизни внушительной прелестницы, которая в позе нога на ногу изящно покачивала туфелькой сорок второго или сорок третьего размера.

В ту пору я грустила, что ввиду возраста и наличия четырёх детей мне, скорее всего, суждено навсегда остаться одинокой, и потому начала взирать на большую яркую женщину с наивными завистью и восторгом.

Немного переведя дух, поинтересовалась – кто же, собственно, из её многочисленных мужчин будет присутствовать на родах.

– Даже не представляю, кого лучше взять, потому что все хотят! Все рвутся, все желают мне помочь – и отец ребёнка, и любовник, и муж. А я не знаю, кого выбрать.