Полная версия
Вавилонавтика. 2.0
Какие деликатные темы
с замужними женщинами)
С ней никогда не было так: писать человеку и днём, и ночью, и на рассвете, и весь белый день – и получать ответы. И каждый ответ был новым – неожиданным, удивительным, многословным, тёплым, часто смущённым, всегда интересным. Чересчур интересным, чтобы смочь перестать…
Его простые слова отзывались в ней глубже и глубже. В самом низу живота. «Откуда такая нежность? Почему я так чувствую это? – в сотый раз думала Яра, – Откуда, стоит ему появиться, начинается тахикардия и жар под левой лопаткой! А мы виделись только лишь раз, один чёртов раз. Как так возможно? В мои-то годы?».
Нат взвилась, стоило Яре написать ей об этом:
Это что ещё за хрень
такая, про годы?
Ещё скажи, надо похоронить себя
заживо в семейном склепе!
И ещё вырыть его своими руками,
а вход завалить валуном! Чтоб уж наверняка!
Сердце колотится, как у зайца, ты думаешь, это нормально?
Я, блин, замужняя женщина. У меня могли бы быть взрослые дети! Что за школьные страсти?
Ну а ты не знаешь!
что не прожито раньше,
приходится доживать потом.
Тебе что ли нужен ликбез
по чувствам???
Яра только прицокнула языком. На письме Нат частенько была ещё более резкой, чем в разговорах, но ведь внутри Яра была к себе ещё резче… Иной раз у неё было ощущение, что она держит кляп во рту своего внутреннего критика руками. И стоит лишь чуток ослабить хватку, она услышит о себе столько разного и неприятного, что всё рассыплется в прах!
Я понимаю природу сильных женщин)
не было рядом тех, кому можно довериться
Даже если и было, это очень глубокие привычки, поколениями въедались они
Удобно, когда кто-то другой
берёт на себя ответственность.
Ничего не делать – не ошибаетесь)
Потому-то ей так и хотелось оказаться рядом с кем-то, с кем можно расслабиться полностью! Довериться. Не думать обо всём том, что может пойти не так. Именно это ощущение – чистой тёплой упругой силы – она чувствовала от него. И это было так непривычно. И так бесконечно приятно…
А ещё ей очень хотелось проверить: получится им встретиться в Вавилоне ещё разок, не сговариваясь? Найти друг друга, среди миров в мерцании светил…
115. Как целый дракон
Передо мной кружится жребий мой
И выпадает новой стороной —
Кто я, где я и кем мне быть с тобой?
О, я узнаю́ это место… Наш школьный класс информатики! Боже! Сколько же лет я в нём не была? Двадцать, тридцать… Вдоль стен стоят компьютеры, наши старенькие, можно сказать, допотопные, хотя в Вавилоне это звучит смешно. Был ли здесь свой потоп? Кто-то сдюжил его создать? А башню???
Я пока одна, но в класс уже забегают ребята, как всегда, смутно знакомые – Эльдар, Саша, Даур, даже Владик, наш вечный прогульщик…
Лара садится рядом, моя подруга любимая, всё, закрыла меня от людей, слава Богу, и даже не пристаёт ни с чем, какое счастье. Пока класс наполняется, я сижу и вспоминаю, как на этом самом месте я мечтала о путешествиях и вспоминала их. Почему? Мне ведь так нравится код, он хорошая метафора для всего на свете, команда, другая, третья, скобочки, ещё скобочки, всё так прямо, понятно, прекрасно…
И тут – голос. Из прекрасного далёка. Да ну ладно, не может быть. Поворачиваю голову – да, это он. Стоит в дверях, оглядывает класс. И сердце моё проваливается в пятки, оттуда взлетает в горло и бьёт там крыльями так сильно, что я закашливаюсь.
Да, это он. Хоть и лет на двадцать моложе, чем в нашу первую встречу. И я одновременно узнаю его и вспоминаю. Так сами всплывают на языке слова песни, знакомой с детства, стих, заученный наизусть в первом классе: его глаза, улыбка, разворот плеч, манера стоять на земле так устойчиво, делая всё пространство вокруг – своим, – по привычке, просто на всякий случай…
Он проходит к учительскому столу, говорит: «Здравствуйте». Чуть заминается, будто хотел добавить «дети», но это было бы убийственно: ему всего лет на десять побольше, чем нам. Я смотрю на него с улыбкой и чувствую, как сердце бьётся внизу, в животе – раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять, тут охотник выбегает…
Он что-то говорит. И стоит, наверное, сделать усилие, вслушаться и разобрать слова, но я не хочу. Просто наслаждаюсь тем, как звучит его голос: тепло и заботливо. Наверно, он шутит, я слышу рядом смешки и тоже улыбаюсь, но слова – нет, слова не доходят до меня. Как удивительно. Никогда не испытывала ничего подобного. В школе такого и быть не могло – я же была отличницей! Всегда норовила отличиться получше, чтобы уж на «отлично»!
А сейчас отпустило. Могу просто сидеть и глупо улыбаться. Дурочка дурочкой. Какое же это, оказывается, удовольствие…
Лара толкает меня в бок, я смотрю на неё вопросительно, она шипит: «Представься». Я встаю, сердце опять трепыхается в горле, и отчаянно пытаюсь вспомнить, как же меня здесь зовут? Или как я скажу, так и будет?
– Котельникова Ярослава, – пробую наудачу, вдруг сработает. Грома смешков не слышно, он ведёт пальцем по журналу до середины списка, потом поднимает на меня глаза. Пронзительные и одновременно смеющиеся, как же так у него получается?
– А меня зовут Денис Алексеевич. Будем знакомы, Ярослава.
Я киваю:
– И мне приятно познакомиться с Вами, Денис Алексеевич.
Он поднимает брови. Не так обычно отвечают ученики.
А я сажусь и вновь улыбаюсь. Передо мной сейчас – не этот класс, а вереница лет, бусинки жизней, искорки наших с ним встреч и знакомств. Вот он целует мне руку. Вот неловко её пожимает. Вот я краду у него кошелёк на многолюдной площади: я тогда грязный бездомный мальчишка лет десяти, и он ловит меня и держит за запястье так крепко, смотрит на меня: выдох, два, три… Он знает, что может погубить меня одним криком: «Стража!». И я тоже это знаю прекрасно, потому просто смотрю на него. Во мне только страх, сердце колотится в горле.
Но потом накатывает и невольное восхищение – какой знатный сеньор! Какие сильные пальцы! Какое волевое лицо! Пронзительный взгляд серых глаз! Я невольно открываю рот в восхищении, и, потупившись, отдаю ему кошелек обратно. Тогда он улыбается одним уголком рта – и отпускает меня. А я скрываюсь в толпе, мигом, расталкивая ноги и попы, зная, что не забуду его. Навсегда останусь ему благодарен.
Но это всё не сейчас. Сейчас я выныриваю и понимаю, что снова сижу. Ларка тоже ответила, уши запомнили, что звучал её голос. Опять улыбаюсь, пусть это глупо, какая разница? Я красивая, когда улыбаюсь? А, Денис Алексеевич?
Зачем мы оказались здесь? За каким, сказала бы моя бабушка, лядом? У меня не было проблем с влюблённостью в учителей, я всегда влюблялась в них честно и открыто. Наш физик, ой-ой, я хочу повидаться с ним, можно? А больше и не в кого было влюбляться! Остальные…
– Ярослава, как Вы бы решали эту задачу? – меня вырывает из раздумий его голос. Я вздрагиваю, поднимаю глаза, он смотрит на меня снова весело и пронзительно. И как у него получается! И какую ещё, блин, задачу? Я как раз и решаю задачу, зачем мы здесь… Вы бы как её решали, Денис Алексеевич?
– Лара, какую задачу? – шепчу я ей.
– Которую он сейчас прочитал, – шипит мне Лара.
– Вы прослушали, я так и подумал, – прерывает он нас, – Выходите к доске, я дам прочитать условие. Здесь лучше думается о теме урока.
Улыбки уже меньше, а строгости больше. Залеталась я в облаках? Я выхожу, Лара меня пропускает. Остальные замирают, показательная порка отличницы (а здесь я тоже отличница?) всегда захватывающее событие. Он даёт мне условие. Я пробегаю его глазами. Вроде бы просто? Или где-то подвох, Денис Алексеевич? Просто хотите, чтобы я постояла тут, с Вами? Я постою, с удовольствием. Почувствую Ваше тепло. К тому же я обожаю мел и доски с зелёным стеклом, сколько лет я на них не писала…
Я читаю условие ещё раз, другой, вопросительно смотрю на него. Он показывает глазами на доску, уже более спокойно. Поворачивается к классу:
– Ребята, садитесь за компьютеры, а я пройду, посмотрю.
Вот так! А я, значит, стой у доски, чтобы все любовались. Ай-яй, Денис Алексеевич, за что же Вы так со мной? Или мы как раз для этого здесь? Дисциплина, это вот всё? Тренировка внимания? Смирение, дорогая, смирение…
Пока я думаю, мел порхает над доской. Мне понятно уже, какая схема решения, теперь только записать всю её красоту, скобки, скобки, переменная, скобки, скобки, переменная, ещё одна, сравнить их, первую записать в базу, сравнить первую и вторую, записать результат сравнения… К низу доски приходится мельчить, строки не влезают до конца, но всё-таки мне удаётся с грехом пополам втиснуть последний
Он стоит у задней стены класса и смотрит на меня. Всё так же крепко поставлены ноги, борцовская стойка, я узнаю её, и это ощущение: «никто не сдвинет меня с места, если я не сдвинусь сам». А если я разбегусь сейчас и прыгну Вам на шею, Денис Алексеевич, как это будет? Поколеблется Ваше олимпийское спокойствие? Как потеряют дар речи мои одноклассники… а может, среди них и нету живых людей, одни аватары Вавилона, и эта сцена – только для нас двоих?
В Вавилоне, и то – эта вечная оглядка на других людей! А как же они, бедняжки, будут потом с этим жить… Но как с этой оглядкой играть свой жребий максимально и до конца? Я не знаю. Каждый выбирает по себе.
Выход в окно чреват переломами ног. Или шеи. Но иногда те, кто вышел, могут взлететь. Только как бы заранее знать, чем дело кончится, чем сердце успокоится. К сердцу прижмёт или к чёрту пошлёт…
Я думаю всё это – и просто смотрю на него.
За окнами осень, желтеет листва карагачей, местами краснеют клёны и солнце трогает их осторожной, уже не такой жаркой лапкой… Небо синеет до дрожи, как смогли передать этот цвет? Мои одноклассники пыхтят над клавиатурами, кто-то смотрит на доску, а он – на меня. И я смотрю на него, и сердце колотится, только уже не в горле, а там, где оно должно быть – в грудной клетке. И ему хорошо.
Сердцу очень хорошо, что мы смотрим друг на друга вот так: через парты, ряды, поверх всех склонённых голов. Не прячемся друг от друга. Не делаем вид, что чужие. Меня охватывает очень странное чувство, но я знаю его, так бывало не раз и не два: приятие и притяжение к другому человеку, такое сильное, необоримое, как если бы нашлась забытая нога или рука! И как после этого вновь отпустить её вдаль?
Он смотрит на меня тоже и улыбается. Говорит:
– Вам нравится, как получилось?
Какой странный вопрос для учителя. Некоторые оборачиваются, посмотреть на него. Тоже смотрю с недоумением несколько мгновений, потом оглядываюсь на доску, с большим трудом собираюсь с мыслями. Сердце всё ещё бьётся так сильно.
И вдруг понимаю, что можно решить и ещё проще, в пять строк! Я стираю размашисто всё с доски и пишу, пишу быстро, легко, меня захватывает это ощущение открытия, озарения, вдохновения – оно такое приятное… Почти как влюблённость? А если ещё их смешать, да не взбалтывать…
Когда я оборачиваюсь, он идёт по классу ко мне, заглядывает в экраны, не глядит на меня. Я жду, предвкушаю. И тут звенит звонок. Он не дошёл до меня полтора метра. Поворачивается ко всем (и эта устойчивость позы, я вижу её, и чувствую снова так явно!) и говорит:
– Домашнее задание: придумать ещё один вариант решения, чем короче, тем лучше. Вариант с доски приниматься не будет.
Ловлю мимолётное разочарование, а где мой триумф? Ведь я придумала такое классное решение! Почему бы не сделать его эталонным? Для всех? Пусть копируют!
Он кивает первым выбегающим, потом говорит мне:
– Пожалуйста, останьтесь на пару минут.
Чёрт, я-то всё думала, что же ещё не так – мы на Вы! Так мало учителей бывают на Вы с учениками… но сейчас это так естественно. И так приятно. Как поцелуй руки при встрече. Как обняться после долгой разлуки. Боже, как мне его не хватало! Но нет, не об этом сейчас. Вот он, здесь. Наслаждаюсь, пока могу!
Я только чуть отошла от доски, чтобы ему было видно всё вместе, все строки. Жду с замиранием сердца, что он скажет. Похвалит? Поругает? К сердцу прижмёт? К чёрту пошлёт? Гадания по ромашке. И сердце замирало на нежных беззащитных лепестках. И невозможно было предсказать исход. Только верить. Как и сейчас.
Все выходят из класса. Он смотрит на доску, внимательно. Он в метре от меня. Я жду восторгов, очень жду. И тут он говорит:
– Вы можете придумать и другое решение.
– Но… – я аж теряю дар речи! Ведь это отличное решение! Лучшее!
– Подумайте, я уверен, Вы сможете, – он улыбается еле заметно, глазами.
Сначала разочарование – ведь это решение классное, я это знаю! Чувствую! А потом радость – я могу ещё лучше, и он признал это! Я умница! И я хочу, чтобы он признал это вслух! А лучше всего – при всём классе!
Но потом вдруг – спокойствие. Да, я придумала так. Решила задачку. И неважно, что скажет он, ведь его задача другая. Может, ему нужно меня приструнить, я ведь всегда была та ещё знайка. Зазнайка… А может быть, ему нужно, чтобы все дошли до ответа своим умом. И я не помогла ему, опередив всех своим буйным прорывом…
Ну и ладно, думаю я. Моя задача – это моя задача. Услышать себя и понять. Оформить прозрение в слова. А его задача – это его задача. И я не буду ему мешать.
«А что если я возьму его за руку?» – мелькает шкодная мысль. Или обниму его? И кто-то застукает нас! Всё, скандал, у нас в школе такого не было и близко! Как мне сказать ему всё, ничего не сказав, показать, что я чувствую – и сочувствую?
– Спасибо, Денис Александрович. Я подумаю. Очень надеюсь, что Вам понравится в нашей школе, – говорю я, отряхивая руки от мела.
Возвращаюсь на место, собираю тетрадку и ручку в мой любимый кожзамный рюкзак (сколько же лет прошло!). Он что-то пишет в журнал, отвечает:
– Я тоже надеюсь, – закрывает его и протягивает мне. Улыбается. А, я должна отнести его на следующий урок. И я беру журнал. И вдруг понимаю, насколько же мне всё равно, какую оценку поставил он мне, и поставил ли вовсе. Не в оценке дело. И не было никогда. Дело в том, чтобы решить свою собственную задачу. А ещё дело в нас. В том, как он смотрит на меня сейчас. И как мне становится невыносимо тепло…
Но я говорю «до свидания» и выхожу. И недосказанность повисает в воздухе. Среди, пусть и тёплых, но всё же несказанных слов. Я делаю машинально всего пару-тройку шагов, поднимаю глаза от своих ботинок – и вижу, что надвигается на меня. Наш карманный тиран и локальный деспот Женечка Пилипенко.
Как хорошо я помню эти золотистые кудряшки! И ярко-алые губы, которые с лёгкостью изрыгали такие ругательства, что у меня уши вяли. Чертёнок с ангельским лицом… Он ниже меня на две головы, но мастер ущипнуть до синяка, дёрнуть за прядь волос так, чтобы до слёз, или самое унизительное: просто замахнуться рукой на меня так лихо, чтоб я съёжилась в уголке и вжалась в стенку. Боюсь его, надо же, я его до сих пор боюсь!
Застываю на месте, держась за журнал и закусывая губу. В коридорчике никого нет – на удивление, здесь обычно толпа народу, тут же столовая! В огромные окна бьёт солнце. Это мой любимый уголок во всей школе, и тут – Пилипенко, и я опять прилипаю к стене.
И вдруг, по наитию отправляю неслышный зов через стену класса, отчаянную мольбу: «Пожалуйста, услышьте меня! Пожалуйста, мне очень нужна Ваша помощь!». А Женечка тем временем направляется прямо ко мне и уже поднимает руку, чтобы ударить или ущипнуть…
И тут, о чудо! За спиной открывается шире, потом закрывается дверь, поворачивается ключ. Пилипенко смотрит мне за спину, кривит губы, опускает руку, резко меняет траекторию. Обходит меня по кривой дуге, за толстой колонной.
Я оборачиваюсь и вижу, как Денис Алексеевич смотрит на меня непонимающе: с чего я до сих пор стою тут в коридоре, с журналом, прижавшись к стене? Оглядывается, видит Пилипенко в дверях столовой. Смотрит опять на меня, вопросительно, но и тепло. И я чувствую эту устойчивость. «Никто не сдвинет меня отсюда, если я сам не сойду. Никто не сделает плохого в моём присутствии. Никому, и особенно – Вам».
Такого не было со мной, мне кажется, никогда. Никто не защищал меня. Никто не обещал кого-нибудь из-за меня побить. И никакие хулиганы или клеветники не были достаточным поводом… Помню записку, которую получила классе в третьем – вокруг слов «Яра дура» было написано рукой другого мальчика «Я люблю тебя», но ведь «Яра дура» перечёркнуто не было, нет… Что уж говорить о Пилипенко? О Максе Онейченко? О бесконечной истории вытачивания острот на моём слишком вспыльчивом сердце?
Как будто я не заслужила защиты. «Ты сильная, ты справишься!» – я жила с этим заклинанием наперевес. И не чей-то чужой, а мой собственный меч всегда вылетал из ножен со свистом – раньше, чем кто-то другой сообразил бы, что здесь происходит. И я командовала: «Женщин, ослов и ученых на середину!» – и становилась оборонять их ряды…
А тут из ниоткуда – рыцарь. Защитник. Бережный и осторожный, но сильный, как целый дракон. Даже сильнее дракона. Без страха и упрёка. Без «жила-была девочка, сама виновата». Без вопросов. Без сомнений. Без отговорок. И я впервые в жизни чувствую себя достойной – такой защиты. Такой силы. Такой заботы. Такого тепла.
Мне не хватает дыхания, потому что в груди разгорается целый пожар. Сердце горит. Горит, не сгорая, горит, отзываясь в спине, отдавая в руки, касаясь всполохами горла. Я не знаю, что делать, поэтому просто стою, прижимая к себе журнал, и жду, пока это пройдёт. Надеясь только, что не загорится одежда. И журнал. Иначе как я явлюсь на урок французского? Вся в копоти, pardonnez-moi, я тут немного зажглась? Все будут ржать. И опять же – кто защитит меня? Некому защитить…
И от этой мысли мои ноги подкашиваются. Я сползаю по стеночке там, где стою, прямо на пол, съёживаюсь, и начинаю всхлипывать. Тихо, без слёз. Перемена уже закончилась, последние бегущие из столовой до своих классов смотрят на меня с изумлением, но мне уже всё равно. Мне очень больно. И плохо. Только я почуяла эту защиту, впервые в жизни! И не могу взять её с собой дальше… Снова придётся идти в этот противный холодный мир – совсем одной…
Но он вдруг делает немыслимое. Он садится рядом со мной на пол и обнимает меня. И мы уже будто не в коридоре школы, а где-то на лавочке в парке, погожий осенний день, вокруг никого, жёлтые и оранжевые листья неспешно кружатся в воздухе – спокойно и нежно. Мне всё ещё больно в груди – но и невероятно тепло. Закрываю глаза, утыкаюсь в его плечо, мои щёки мокры от слёз. Только бы это не прекращалось, пожалуйста. Мне так это нужно. Так нужно…
И когда водопад проливается из меня, я не понимаю, откуда вдруг столько воды? Как если бы я сдерживала её все десять школьных лет, с самого первого класса! Там мне затянули бантики и сказали «терпи» – все эти издёвки, придирки, укусы, то ядовитые, то комариные. А теперь мне незачем больше терпеть, у меня есть силы себя защитить. Если я буду чувствовать, что он со мной. За моим правым плечом…
Но у меня нет сил сейчас поднять на него глаза и выдержать его взгляд. Поэтому я неловко отстраняюсь от него, а он помогает мне подняться. Выдыхаю «спасибо» и убегаю прочь. Иначе мне придётся его поцеловать – моего прекрасного рыцаря, который только что спас меня от всех моих страшных драконов, и внешних, и внутренних. Поцеловать без оглядки на прошлое и настоящее, даже на суп и компот.
Как, впрочем, бывало всегда.
Пока ветра Вавилона взвихряются вокруг нас…
116. Получила я то, что хотела?
Как неожиданно волшебно было встретить его там, и именно его – вместо всех скучных информатиков! Яра ходила по квартире с блаженной улыбкой. Школа. Осень. Красивые яркие краски. Как дивно было разделить с ним не звёздные миры, а кусочек осенней школы. Кусочек прошлого, а значит – её самой. Так важно и так волшебно. И волшебней всего было чувствовать – эту защиту. Опору. Заботу. Тепло. Боже мой!
Но через пару часов к ней на мягких лапках вернулись сомнения. «А что если это был не Дем, а кто-то другой? Просто игра придала ему этот облик? – глодала она себя вместо мороженого на десерт, – Что если я не смогу отличить его от других? И понасоздаю себе таких иллюзий о нём, из которых потом не выберусь. Это будет ужасно! Я не хочу пропасть в туманах Вавилона! И точно не хочу пропасть одна…»
Она катал эти мысли час за часом – и не могла найти ответа. Дем ничего про это не говорил. Спросить его – и, если что, отшутиться? Но если даже это был кто-то другой – хотела бы она об этом знать?
Форумы Вавилона были полны вопросов на самые разные темы, но ответов на них было гораздо меньше, чем хотелось бы:
«Как они могут знать о местах, где был только я?»
«Может, игра активирует воспоминание и дополняет его персонажами?»
«Это всё слишком ярко и реально, вживую так не было!»
«А если я вижу своё воспоминание о конкретном месте, то что при этом видит другой вавилонянин? Моё же воспоминание? Или он вавилобот?»
«Если можно считывать воспоминания из моей головы, значит, можно и разделить их с другими людьми? Я был бы не прочь!»
«А вы спрашивали тех, с кем встречаетесь там, что они видят вокруг?»
«Нет, почему-то и в голову не приходило…» – пронеслось у Яры.
«Продвинутая технология мало чем отличима от магии», – писал всё тот же Ёгарь. С этим Яра не стала бы спорить. Она умела многое рисовать словами и знала, что одни и те же слова вызывают у двух людей совершенно разные картинки. Если сказать «представьте лесную опушку», каждый увидит опушку, которую знал когда-то. Или какую хочет увидеть сейчас. А если «старый замок на закате»?
Но как тогда соединить в игре тысячи и миллионы людей? Как зашить каждому это послание сразу на входе? Есть, например, технология внушений, когда их записывают словами ниже порога слышимости, которые не разобрать за музыкой… А может, это как-то транслируется через прямо сразу же в мозг! Ну, или просто всем показывают одно и то же, но никто не сознаётся! Людям же всегда хочется считать себя уникальными и ни на кого не похожими…
Но Яре не хотелось в это верить. Она попросила у Нат: «Дарлинг, пожалуйста, не в службу, а в дружбу, зарегистрируйся в Вавилонавтике, расскажи мне потом, что тебе покажут?». Нат сначала отнекивалась, говорила «некогда», потом «негде», наконец ответила недовольно: «Зашла я в твой Вавилон, меня отправили в лес, потом в горы, в Карелию занесло, побродила там… Ты чего узнать-то хотела?». Яра поблагодарила её от души и выдохнула с облегчением. По крайней мере, они видели не одно и то же!
Но куда они попадали и почему? Она опять полезла на форумы.
Между страданиями и стенаниями ей опять попалось сообщение Ёгаря: «Отнеситесь к дрифту как к задачке. Не «почему о Боже за что», а «Зачем я здесь? Для чего? Что главное мне важно сделать?». Так будет интереснее всего…». Кто-то жаловался следом: «А что делать, если я всё ещё ничего не понимаю?». Ёгарь с терпеливо отвечал: «Слушайте голос Вавилона в знаках и у себя внутри!».
«Ого, у Вавилона есть голос! – подумала Яра, – Это интересно! Нужно будет прислушаться». Но ей всё ещё было страшно. Страшно услышать правду. Страшно, что всё зашло слишком далеко. Что она уже никогда не узнает, с кем была. А самое страшное, что терзало её снова и снова: что это и с самого начала невозможно было узнать наверняка – только надеяться и верить. Что он – тот самый мужчина. А она – та самая Яра, а не какая-то другая Мэри-Энн, слепок с других женщин и их жизней! Почему мы с таким упорством рассказываем себе о себе одну и ту же историю…
От изжаленности этими мыслями Яра решила записывать аудио-сообщения в телефон. «Подкасты из моей головы», называла она это, иногда отправляя их Нат, в зависимости от содержания и пропорции матерных слов.
Она садилась в дальнем углу за шкафом и размышляла вслух о том, что так долго её терзало: «Что если это был не он, а только слепок с моих мыслей? Но что если и я слепок? Каждый из нас лишь слепок со своих предков! А на этот слепок наложено и положение планет, и структура мира, и вибрации планеты Земля… Может, Земля отращивает нас как нейроны для себя самой, чтобы мы мыслили для неё и передавали друг другу свои состояния – тогда о какой незаменимости вести речь?
Ну а он? Кто он на самом деле? Разве у меня есть шанс узнать это? Что сближает больше всего? Прожить вместе жизнь и родить от него ребёнка, а лучше – и не одного… Тогда через клетки детей в моём кровотоке мы станем единым целым. Муж и жена – одна Сатана. Но есть ли другие способы стать одним целым? Отрастить себе тульпу в форме него? Обучить нашим чатам нейронку? Написать о нём книгу?
