Вавилонавтика. 2.0

Она залезла в поиск с этим вопросом, и на неё вывалилась прорва чатов и форумов, где люди ссорились, ругались, хвастались и плакались, обсуждая свои Вавилоны:

– Почему я всё время вижу одни и те же сцены, почему?

– Меня преследует бабка с косой… Я думал, там будут раздетые блондинки!

– Не могу выбраться из однушки в панельке! Кто-то сюда попадал? Где спрятан ключ? Всё перерыла… неужели придётся в окно?

– Попала в пруд с крокодилами, и меня съели там, и я не могу больше войти в игру, что за шуточки???

«Блин, люди, как всегда… вам подарили новый мир, а вы плачетесь, что не можете вылезти в нём из коробки? Куда сами же себя и заточили?» – думала она, уже сочувствуя автору игры всем сердцем. Она не раз сталкивалась с этим сама. Когда впервые клиент сказал ей: «Я не смог ничего представить, это же просто слова!» – она не нашлась что ответить. Её до сих пор поражало, насколько же все люди разные и как внезапно. И лишь малая часть из них способна обуться в калоши другого.

Темы на форуме были как на подбор: «Как выйти замуж в игре, а потом найти мужа в реальном мире» (Яра фыркнула), «Как загасить пожар без воды», «Откуда берутся новые жизни», «Самые странные локации», «Как объяснить родным, почему я столько времени провожу в игре»… О, вот похожее. «Почему дрифты такие яркие?» Она пробежалась по строкам. Сейчас ей хотелось заглянуть в чьё-нибудь хорошее понимание и отразиться в нём.

«Мы лишились возможности дышать одним воздухом с другими, – думала она, наискосок просматривая тему. – Лишились ещё до морбида. Раньше вся жизнь была на виду: праздники и роды, хоровод и баня, на миру и смерть красна… А теперь мы ютимся по бетонным кубикам, гуляем в основном по шопингам, а новостями обмениваемся в соцсетях! Под пристальным оком Большого Не-Брата! Раньше хоть на городских бульварах можно было посидеть бок о бок с незнакомцами, а теперь карантин отобрал у нас всё, кроме злобаного онлайна»…

Её зацепил ответ человека под ником Ёгарь, на вопрос, как игра выбирает сюжеты для дрифтов: «Страх – всегда энергия, ресурс. Вавилону не нужна скука! Ему нужны наши эмоции! Можно и страхи! Но при этом ему не надо пугать нас слишком сильно, чтобы мы не убежали прочь, поджав хвосты».

Она поставила лайк с аплодисментами и задумалась: «А чего больше всего боюсь я? Что для меня самое страшное? Если помнить, что это игра? Или чего хотелось мне, когда я туда входила?». Она вспомнила, как они с Нат обсуждали купель, и почувствовала холодок в основании черепа. Если они так легко прочли и показали ей так быстро мелькнувшие мысли… страшно подумать, что ещё возможно!!!

Она в задумчивости убрала очки глубоко в ящик своей прикроватной тумбочки. И поборола импульс перевести телефон в самолётный режим. И если даже у Вас нету паранойи, это не значит, что за Вами не следят. Но столкнуться лицом к лицу со своими фантазиями и желаниями, прихотливыми и случайными, прожить их во всей красе – этого ли она на самом деле хотела? Ответа она не знала…

105. Хватит нам веры взлететь?

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной.

Кто я? Где я? И что свершится мной?

Я стою на одной из башен замка. Передо мной крепостная стена, она доходит мне до пояса, и в ней толстенные камни, в метр толщиной. Передо мной море, пересечённое островом, – близ берега узкий пролив, а дальше бескрайняя гладь. Справа, за горы на побережье, только что село солнце. Остров уже потемнел, а вода ещё светлая – темнее там, где в ней отражается остров, и светлей – там, где небо. На серо-голубом холсте неба лучи солнца, закатившегося за горы, красят облака невероятными сияющими красками – розовой, рыжей, сиреневой, золотой…

Это Шибеник, хорватский город возрастом в тысячу двести лет, и его старая крепость. За моей спиной дорога спускается в город, красные крыши толпятся вокруг огромного собора. Мы были здесь лет тринадцать назад и я порой возвращаюсь сюда, когда нужно прийти в себя, напитаться силой и красотой.

Когда я смотрю вниз со стены, меня обдаёт холодком лёгкого страха: там стены этажей в пять высотой, а дальше покатый склон. Поэтому я для устойчивости сажусь на стену, свешиваю ноги вниз, упираюсь руками – камни нагреты солнцем, моей попе тепло и уютно. В одном из них, рядом с моей рукой, змеится трещина. Из неё торчат маленькие круглые листочки, неожиданно бордовые. Я смотрю на них, задумчиво глажу один из них большим пальцем. Лениво размышляю, что будет, если я соскользну с этой стены? Хватит мне веры взлететь? Или я сразу же разобьюсь?

За моим правым ухом раздаётся мягкий голос:

– Вы не боитесь сидеть здесь на самом краю и совсем одна?

Повернув голову, вижу мужчину, смутно знакомого. Правильные черты лица, густые брови, прямой нос. Пронзительный и при этом тёплый взгляд серых глаз. Меня охватывают удивление, страх, любопытство, волнение! Откуда он взялся? Здесь я всегда одна, если не привожу кого-то сама…

– Это моё любимое место, мне привычно бывать здесь одной, – отвечаю я очень мягко, чтобы это не звучало выпроваживанием.

– Позволите Вы мне побыть здесь с Вами? – так же мягко спрашивает он, и по мне вновь прокатывается волна, снизу вверх, на сей раз – неожиданно тёплая, словно до меня добрался прибой от моря внизу. А после неё – прохлада. Я киваю. Он садится рядом со мной – на край.

Теперь я смотрю на облака, касаясь взглядом его профиля – породистый нос, упорная линия челюсти. Говорят, мужчины не умеют смотреть краем глаза, поэтому им приходится разглядывать женщин в упор.

Но он не смотрит на меня, смотрит на город внизу. А я всё пытаюсь понять, чем же мне так знакомо его лицо? Может, так прозвучал через годы кто-то, кто был здесь со мной тогда? Но кто же, кто? Это неузнавание мучительно и приятно, как невозможность вспомнить слово, как незнакомый тонкий запах, изредка доносимый порывом ветра, как лёгкий зуд на кончиках пальцев…

– Кто Вы? – вырывается у меня само собой.

Он поворачивается, смотрит на меня, широко улыбается:

– Я рад, что Вы спросили. Любопытство такое милое женское качество…

Но ведь это не ответ, понимаю я, удивляясь, что ему удалось не ответить на самый прямой вопрос. И это в моём любимом месте силы! Значит, он маг. Что всё это, о матерь Божья, значит? Мне становится щёкотно под ложечкой.

– И всё-таки, кто Вы?

Он молча берёт мою кисть, поднимает её и целует – в запястье. Бережно кладёт обратно. И исчезает, словно его и не было. И снова по мне словно прокатывается морской прибой – тёплой волной, жаркой, потом прохладной. Это настолько приятно, что будоражит меня. «Кто бы он ни был, у меня будет время разобраться, а сейчас я хочу просто чувствовать», – думаю я, снова глядя на облака. Края их отполыхали золотым и алым, и теперь они просто лежат на небесном холсте, обозначая его глубину. Я улыбаюсь им. Очень нежно.

Пока ветра Вавилона взвихряются вкруг меня…

106. Там ничего не стояло!

После этого дрифта весь день на губах у Яры гуляла нежная улыбка. Там было так хорошо. Так потрясающе прекрасно. Ей так не хватало этого моря, этого неба, этого ветра. И загадочных незнакомцев ей не хватало тоже. Непредсказуемости. Игры. Удивления. Восхищения. Осторожного приближения.

«Другой – всегда целый мир, – думала она, – И как же давно я не проживала это так остро!». Словно решила про себя давным-давно, что уже не смогу чувствовать так же остро, как в юности! Мол, всё буйство уже позади, впереди только скучная жизнь… И была бесконечно удивлена – и рада, что ошибалась!

Прошло сколько-то дней, два или три – и они с Русом поругались. Из-за зарядки для телефона. Он не любил, когда она брала его зарядку, или вытаскивала её, или трогала, или перемещала, или что бы то ни было ещё с ней делала. Как будто это была его мошонка, или рабочий ноутбук, или ещё что-то жизненно необходимое!

А ей порой позарез нужна была зарядка, а за своей идти было далеко. Или неудобно. Или не хотелось. Или устройства разряжались на глазах. А он не помогал ей их заряжать! Вместо этого только бухтел:

– Почему моя зарядка снова вытащена?

– Скажи спасибо, что она хотя бы на месте. Знаешь ведь, что положительное подкрепление лучше отрицательного!

Пока она говорила эти слова, ей уже стало понятно, чем всё кончится. Обидно быть умным, знаешь всё наперёд.

– И ты опять сняла мой телефон с зарядки.

– Там ничего не стояло!

– Сначала ты говоришь «я её не вытаскивала», потом «там ничего не стояло»! Мне осточертела вся эта паршивая ложь!

Она хотела что-нибудь тоже крикнуть в ответ, но промолчала. Прикинула в уме десять ответных выпадов, и ни один не понравился ей. Тогда она просто молча ушла, прихватив ручку и блокноты.

И уже выйдя из комнаты, когда психическое поле перестало так давить на неё – вдруг ощутила в полной мере, и кожей, и умом, как же ей надоело угадывать! Как ей надоело подгонять себя под все свои и чужие ожидания, – подгонять каждый день, каждый час, даже не замечая! «А не заденет ли это его мужское эго, а правильно ли будет, если я скажу всё именно сейчас, или надо промолчать, не лезть к нему с разговорами и прояснениями, подождать более подходящего момента…» – всей этой вот «работой понимания» её мозг был загружен по самую маковку – каждый раз, когда рядом был кто-то близкий.

А сейчас рядом был только Рус. И хотя он был сущим ангелом, это бесило ещё больше. Даже придраться было не к чему. Разве что к этой треклятой зарядке!

Она много раз за эти десять лет спрашивала себя, почему остаётся с Русом: из любви или из-за денег, жилплощади, договорённостей? В какой момент её одолела мысль «всё это важнее, чем сумасшедшая любовь»? Обычно тут и появлялась Та Самая Сумасшедшая Любовь – проверить, что же окажется важней на самом деле!

И так тоже случалось за десять лет и не раз, и не два. И всякий раз она начинала стремглав перерывать весь сад своей души, чтоб выкорчевать сорняки, что источали этот сладостный дурман. В прополке влюблённостей она порядком поднаторела.

Но если бы Рус знал об этом садово-душевном дизайне – воспринял бы он эти жертвы? И кому это были жертвы: любви, отношениям, быту или её страхам потерять всё это? Она спрашивала себя снова и снова. Но боялась быть с собой честной.

107. Из невыносимой дали

Передо мной кружится жребий мой

И выпадает новой стороной.

Кто я? Где я? Что создаю собой?

Я девушка. Уже хорошо. На мне длинная белая рубашка, я босиком стою на огромном цветастом ковре, посередине огромной полутёмной комнаты. Справа от меня кровать с балдахином, резные столбики, занавеси чуть колышутся. Мне очень страшно, и я чего-то жду. Или кого-то. Хочется спрятаться, но нет уголка, где можно было бы спрятаться. Темно, свет только от свеч, что горят в больших подсвечниках у двери.

Мне так страшно, что я не хочу стоять лицом к двери, поэтому сажусь на ковёр к ней спиной и обхватываю себя за колени, прячу в них лицо. На мне белая рубашка, тонкая, красивая, полупрозрачная, на ней полосами нашиты изящные кружева. Ведь меня готовили к этому, думаю я, умывали, расчёсывали, переодевали. Будь что будет, шепчет мне тихий голос внутри. За моей спиной, скрипнув, приоткрывается дверь.

И закрывается. Не слышно шагов, но слышно моё дыхание. Шорох одежды. На спину, между лопатками, вдруг ложится ладонь, это обдаёт меня сперва холодом, потом теплом. Я вздрагиваю от неожиданности.

– Ты дрожишь, – говорит мне мягкий голос, он кажется таким знакомым, – не бойся меня. Я не причиню тебе вреда.

Мне приятно это слышать. И я хочу этому верить, хочу больше всего на свете.

– Тебе холодно. Позволь, я укрою тебя.

Не дожидаясь ответа, он встаёт, убирает ладонь. Мне становится так зябко, что я чуть было не говорю «не надо», но уже через вдох и выдох он сдёргивает с кровати одно из покрывал и укутывает меня им. Чтобы закутаться посильнее, я приподнимаю голову. Мои чёрные волосы быстро лохматятся, сейчас я, наверно, похожа на зверька, выглядывающего из норы.

А он присел на корточки передо мной и смотрит на меня с любопытством и ещё с каким-то непонятным выражением. Мне становится теплей от его взгляда. Лица я не могу толком разглядеть в полутьме, но глаза сверкают, отражая свет свечей. Я видела его раньше, совершенно точно! Но где?

– Зачем мы здесь? – вырывается у меня.

Он качает головой, встаёт и начинает разжигать камин. Где мы? Это похоже на замок. Но вряд ли владелец замка стал бы сам разжигать камин?

– Кто ты? – опять пробую я.

– Разве это так важно? – я не вижу его лица, но слышу по голосу, что он улыбается, – Может, мы здесь случайно и больше не встретимся. Так ли важно тогда тратить время на выяснения, кто откуда пришёл и куда направляется?

В камине начинает разгораться огонь. Левая половина его лица всё лучше видна в свете пламени, и опять чувство узнавания терзает меня.

– Но если не выяснять это, о чём же тогда говорить? – разгорающееся тепло камина придаёт мне сил.

– О том, что сейчас. Что ты чувствуешь? Что ощущаешь?

– Страх и волнение, но уже куда меньше. Чувствую тепло. Хочу верить, что ты не причинишь мне вреда.

Он улыбается:

– А если поверишь, что не причиню, что тогда?

– Хочу дотронуться до тебя.

– Не слишком ли быстро? Ведь ты ничего обо мне не знаешь! – он подходит и садится на пол передо мной, так что мои колени оказываются между его колен.

Я высвобождаю руку из покрывала и легко, кончиками пальцев провожу по его щеке. Он ловит мою руку ладонями, целует пальцы один за другим – большой, указательный… Страх и жар поднимаются вместе, перевиваясь в животе, отзываясь в груди, бегут по плечам…

– Я бы хотела иногда, чтоб мы могли освободиться от всего. Но что тогда останется от нас?

Он не отвечает. Но неожиданно прихватывает губами кончик мизинца, потом захватывает чуть глубже, бережно кусает подушечку. Горячие блики начинают блуждать по моим предплечьям. Он смотрит на меня, отпускает мой палец, улыбается:

– Если б мужчины разговаривали с женщинами столько, сколько хотят женщины, мы бы давно вымерли как вид.

Мне всё трудней говорить, но я хочу попытаться ещё разок:

– А мне кажется, что мужчины, когда мешают женщинам говорить, крайне редко думают о выживании нас как вида…

Тут он переворачивает мою руку ладонью вверх и целует ладонь, а потом начинает вдумчиво щекотать её кончиком языка. Я поневоле замолкаю.

Через какую-то небольшую вечность, после того, как его язык побывал между всеми пальцами поочерёдно, а внизу живота у меня становится всё более томительно и сладостно, он поднимает голову от моей руки и говорит:

– Видишь ли, нам обычно думать вообще не приходится. За нас всё продумала природа. Это вам, бедным, приходится думать за нас всех…

Я понимаю, что я, чёрт побери, не хочу сейчас уже думать ни за кого. Мне становится жарче и жарче. От камина или от него. От них обоих.

Он смотрит на меня с лёгкой улыбкой, которая бесит меня и будоражит одновременно. Моя рука всё ещё в его руках, я неожиданно беру его руку своей и притягиваю к себе – и целую косточки его пальцев с внешней стороны, одну за одной, как обычно целуют женщинам. Красивые руки и длинные пальцы.

Он замирает, наблюдая за мной. Прислоняюсь к ладони лбом, как делают вассалы с сюзереном – и от неожиданности он вздыхает. Я замираю, пока в животе у меня то успокаивается, то нарастает прибой.

Наконец, он протягивает руку и бережно гладит меня по щеке, потом поднимает моё лицо за подбородок:

– Ты боишься меня?

«Конечно, я боюсь тебя, но ещё больше я тебя хочу», – хочется мне ответить, но что-то мешает мне, упругий комок в горле, через который трудно прорваться. Тогда я просто мягко качаю головой, ни да, ни нет, милый мой, догадайся сам.

Он придвигается ко мне ещё ближе, упирается лбом в мой лоб – и продолжает гладить меня кончиками пальцев – по лицу, по щекам, по шее. Я закрываю глаза. Он проводит большим пальцем – сначала одним, потом другим – по моим губам. Приоткрываю губы, чтобы выдохнуть – и тут он целует меня.

Губы тёплые и сухие, прихватывают мои губы очень осторожно, бережно – пока я сама не подаюсь им навстречу. Тогда уже его язык входит в меня как победитель, он словно пробует меня на вкус, а потом пьёт, большими жадными глотками. И мне хочется, чтобы это было именно так, до дна. И не только сверху, но и внизу.

Возможно, он чувствует это желание. Потому что отрывается от моих губ, и я открываю глаза. Он смотрит на меня и победно, и нежно. Стремительно поднимается с пола, на меня веет прохладой там, где только что был жар. Покрывало постепенно сползало с моих плеч, он снимает его окончательно и расстилает позади меня. От движения ткани по коже меня накрывает волна мурашек, я сама себе поражаюсь – откуда такая чувствительность?

Потому что могу. С ним я могу быть любой.

– Ложись, – говорит он так, что ослушаться невозможно, даже если бы мне захотелось. Ложусь на спину, чувствуя себя беззащитной и совсем раздетой, глядя на него снизу вверх. Но при этом он будто гладит меня сверху вниз своим взглядом, очень бережно. Потом ложится рядом, и я чувствую от его тела тепло, которое и успокаивает меня, и будоражит. От соприкосновения с его огнём – и непривычно, и сладостно, и мучительно – я тоже начинаю тлеть. И хочу ещё ближе к нему, где ещё больше огня! Если от меня останутся одни лишь только угли – не всё ли равно сейчас?

– Поцелуй меня, – прошу я. Или только думаю, что хочу попросить.

Он улыбается лукаво, наклоняет голову и вместо поцелуя в губы целует мою грудь, прямо через рубашку. И его рот, сначала бережный и нежный, становится всё более требовательным. Он берёт сначала одну мою грудь, потом другую, но первую не оставляет, нежно, но неуклонно терзая её пальцами через влажную ткань… На меня накатывают такие мурашки, словно это крупные пузырьки: так в затёкшую ногу снова возвращается кровь – и это остро, почти болезненно, но и так будоражаще хорошо…

Вдох за вдохом внутри меня то, что было сладким и томительным приливом нежности, превращается в лесной пожар. По моей груди пробегают маленькие языки пламени, потом они становятся больше, и больше, и больше… Я чувствую это так явственно, что открываю глаза – вдруг я горю и воочию? Но нет, его тёмным волосам пока ничто не угрожает. С трудом могу поднять руку, настолько этот огонь расплавил меня и лишил сил, но всё же поднимаю и зарываюсь пальцами в его волосы, о чудо! – они мягкие и прохладные по сравнению с моей рукой…

А его рука гладит мне живот, бёдра, сначала через рубашку, потом ныряет и под подол. И когда он самыми кончиками пальцев пробегает по моим нижним губам, у меня вырывается вдох предвкушения, переходящий в тихий стон. Я хочу верить, он услышит: «О Боже, да, пожалуйста, я уже вся горю!». И его пальцы начинают танцевать между моих ног так же отважно, как языки огня танцуют по моей груди. Это так остро, что почти невыносимо, но я не в силах ни ускорить его, не замедлить, и не хочу этого…

Всполохи огня по-прежнему опаляют мою грудь, и они потихоньку воспламеняют и всё то, что ниже, заходят уже в самый низ живота. Его пальцы ласкают меня то внутри, то снаружи, и почему там становится всё больше влаги, если вокруг и внутри один только огонь? Это похоже на короткое замыкание: там, где скапливается чуть больше тока, там пробегает разряд. Посыплются ли искры с твоих пальцев, если ты уберёшь их с меня? Нет, не убирай, прошу тебя, не сейчас… Но я не могу говорить, могу только заканчиваться и вновь продолжаться каждое новое мгновение.

И вот настаёт тот самый невыносимый момент, когда эти всполохи и разряды соединяются и становятся настолько сладостными, что я не могу дольше удерживать их в себе. Они рвутся наружу – через стопы, через копчик, через грудь, стонами через горло – и вырываются, замыкаясь где-то в затылке и на его пальцах, и где-то ещё глубоко-глубоко внутри…

Я выгибаюсь вдоль этой дуги так сильно, что он подхватывает меня рукой под спину и держит, держит, держит, Боже, как же крепко он держит меня, пока другая его рука ловит во мне остатки этого биения, моего изначального ритма… ритма, с которым рождается новый мир…

Когда пульс хоть немножечко затихает, ко мне возвращаются силы, чтоб хотя бы открыть глаза, – словно я возвращаюсь из невыносимой дали, из начала времён, выныриваю из самого первого океана. В его глазах – сполохи огня и смотрит он так, словно именно у меня мог бы получить ответ на все вопросы о жизни, о смерти, о чём угодно остальном. Но не будет задавать их сейчас.

На короткий миг он накрывает меня ладонью там, внизу. И это как благодарность, как защита. И – как прощание. Я поднимаю руку, чтобы хотя бы погладить его по щеке.

Но волны Вавилона уже взвихряются вокруг нас…

108. Кого и чего я боюсь?

Яра стащила с себя очки и воззрилась своё отражение в зеркале шкафа так яростно, будто впервые увидела. «Боже! Что за… как они это делают??? Это ведь не порнография, это намного круче! А чувствительность? Как они этого добиваются? Да если все будут знать, что такое возможно, игра по швам треснет от желающих такое испытать! Или это только мне так повезло… Но я такого не заказывала! Хотя… А что я заказывала? И хотела бы я это всё отменить? Или хотела бы встретить его ещё раз?».

Продышавшись, она пошла в ванную, чтобы умыться и хоть немного прийти в себя. И застыла, глядя в зеркало. Глаза зазеленели как трава, в них вернулся блеск, казалось бы, давно забытый. Волосы словно закурчавились. Она смотрела на себя и только могла, что качать головой.

«Кто бы мог подумать, что в начале двадцать первого века волшебная мазь Маргариты будет выглядеть вот так? Михаил Афанасьевич, как Вы там? Смотрите из своего посмертия и ухмыляетесь?» – встав под душ, Яра поразилась, насколько бурно тело реагирует на все переживания, пусть и в воображаемом мире… Хотя что там воображаемом – оргазм-то был более чем реальным, как это бывает во сне…

«Может, они используют механику сна? Но каким образом? Воздействуют на мозг какими-то импульсами? Но как можно сделать так, чтобы мы с кем-то вместе видели один и тот же сон?» – размышляла она, не спеша вытираясь и внезапно задумалась, а вот что ей одеться? Такой белой сорочки у неё не было! Да и хотела бы она ходить в такой по дому? Смогла бы она вот так – с мужем? Ведь это – дом… А тут такие энергии, волны и токи, что могут вообще разнести весь дом по брёвнышку…

Сексуальность – слишком мощная энергия, чтоб эволюция могла разбрасываться ею просто так, направо и налево. У неё свой интерес: скрестить именно тех, кто сильнее всего различается, значит, оставит самое сильное потомство, подготовленное ко всему! Говорят дотошные учёные, женщины чувствуют симпатию к мужчине, чей иммунитет максимально отличается. Ну и как тогда умудриться захотеть вот так – мужа, с которым трёшься попами в одной квартире каждый божий день и болеешь одними и теми же морбидами?

Яре вдруг захотелось обсудить это с Нат. Как ни крути, у той опыт был больше.

– Что за ограничивающие убеждения, дорогая! Немедленно выбрасывай всю эту херь из головы! Потенциал сексуальный ничем не ограничен!

– У тебя, может, и не ограничен, – не удержалась, съязвила Яра, намекая на её бурную молодость.

– Ах ты, святоша мерзкая! – Нат в выражениях не стеснялась, за это тоже Яра её любила, хотя иногда это было болезненно, – Да как ты смеешь меня попрекать!

– Я не попрекаю! Просто хочу показать, что мы все разные! И у нас с Русом, знаешь ли, половая конституция не такая, чтобы утром, в обед и вечером…

– Да ты тоже, прямо скажем, не в монастыре провела свои годы до замужества!

– *лядь… – Яра не нашлась, что сказать. Если б Милиция нравов всерьёз принялась за дело, у Яры уж тоже нашлось бы, кого скрывать…

– От *ляди слышу! – Нат тоже всё ещё кипела.

Но посмотрев друг на друга с полминуты, молча и пыхтя, они наконец-таки расхохотались. Переведя дух, Нат спросила:

– Ну Бог с ним, кто прошлое помянет! Расскажи лучше, что там у тебя было-то?!

Яра сначала задумалась. Потом медленно начала:

– В Вавилоне… такого секса у меня не было никогда, Натах… Это какая-то новая технология, и я не могу понять, что это, блин, такое…

– В жопу технологии, просто скажи, хорошо было или нет? – Нат было не сбить.

– Да мать… не просто хорошо… Это было… Я слов не могу подобрать! Я не знала до сих пор, что могу такое чувствовать! Только и думала, выдержу ли вообще?

– Может, тебе до сих пор не попадался человек, который сумел бы тебя воспламенить? – Нат смотрела на неё и с радостью, и с сочувствием.