Под белым муаром. Истории людей, ставших Римскими Папами

Во время мессы духовенство часто надевает богатые бархатные или парчовые ризы, на которые простому сельскому прихожанину не заработать никогда. Да, церковь богата. Вся суть в том, что будет делать священник, когда снимет с себя всё это великолепие. Закроется в залах палаццо или пойдет вместе с прихожанами ремонтировать стену в госпитале? В этом главный вопрос. Дон Джузеппе дал на него четкий и однозначный ответ.

Молодой деятельный пастырь вскоре привлек внимание церковного руководства. Последовало очередное назначение. На этот раз Мелькиоре Сарто предстояло трудиться канцлером епархии в Тревизо, а также ректором местной семинарии. Вспоминая завет родителей о необходимости учиться и свои долгие дороги до школы и обратно, Джузеппе, пользуясь полномочиями новой должности, всячески пытался добиться решения проблемы образования. В то время молодежь из незнатных семей довольно часто была лишена возможности какого-либо обучения, отчего многие ходили неграмотными всю свою жизнь. Дон Мелькиоре Сарто изо всех сил старался сделать так, чтобы каждый в его регионе мог получить образование, в том числе и религиозное. И это ему удалось. Конечно, школы смогли вместить не всех, да и не каждый был желающим.

Сейчас это кажется странным, но в те далекие годы выходцы из крестьянских семей, не знавшие никакой другой жизни и не видящие иного будущего, просто не понимали, зачем им нужно умение читать. Да им и читать-то было особо нечего. Их поприщем были виноградники, пастбища, а позднее заводы и мануфактуры. Тем не менее, уровень образования при поддержке Мелькиоре Сарто значительно увеличился. Любовь к детям и их воспитанию будущий понтифик сохранит даже тогда, когда займет трон святого Петра.

С самого юного возраста Джузеппе был проникнут твердым убеждением, что только католическая вера содержит в себе всю полноту истины. Уже в ранние годы он очень хорошо разбирался в теологии. В годы служения приходским священником дон Сарто проводил воскресные занятия, на которых учил людей катехизису – основам веры. Став ректором семинарии, он не ушел полностью в работу с документами, как это делали другие, но оставил за собой преподавание двух важнейших, на его взгляд, дисциплин – догматического и нравственного богословия. Обучая студентов, Джузеппе не терпел даже малейших компромиссов в вопросах чистоты веры и горячо спорил со всеми, кто их допускал.

Уже снискав славу активного и деятельного священнослужителя, дон Сарто стал главным претендентом на вакантную должность епископа Мантуи. Святой Престол утвердил кандидатуру, и Джузеппе принял сан епископа. На новом месте он будет трудиться, не изменяя себе. Годы пройдут в молитвах, совершениях богослужений и преподавании основ католической веры для всех желающих. Уже не ожидая каких-либо перемен в своей жизни и полагая, что в Мантуи он останется до конца дней, епископ с полной неожиданностью для себя узнает, что его святейшество папа желает даровать ему сан кардинала и назначить на одну из старейших и почетнейших кафедр Италии – в Венецию.

Такое назначение во многом уникально. Помимо сана кардинала епископ Джузеппе Сарто обретал и титул патриарха, который исторически носили лишь иерархи Иерусалима, Лиссабона и той самой маленькой Венеции. Так уж повелось.

В возрасте пятидесяти восьми лет скромный пастырь, никогда не ожидавший и не желавший карьерного роста, стал кардиналом-патриархом. Он, впрочем, никак не возгордился от столь высокого назначения, а продолжил действовать так, как привык. Кардинал молился, служил, учил. Он не влезал ни в какие политические дрязги. Напротив, всегда их избегал и аккуратно призывал к тому же свое духовенство. Десять лет Джузеппе Мелькиоре Сарто проведет на древней земле дожей среди каналов, гондол и старинных домов, медленно уходящих под воду, пока с ним не случится то, что периодически случается с кардиналами. В 1903 году патриарх Венеции войдет в Сикстинскую капеллу, а выйдет оттуда епископом вечного города.

Глава 13

Чернила и фантики

Стремительное развитие уровня образования, науки, прогресса, да и общественной мысли в целом постепенно налагало неизгладимый отпечаток на людей двадцатого века. Если средневековый крестьянин не задавал никаких вопросов и покорно преклонялся перед священным авторитетом церкви, казавшейся ему чем-то надмирным и великим, то люди индустриального общества уже не так охотно шли по этому пути.

Справедливости ради стоит заметить, что не двадцатый век стал катализатором тех изменений, которые стали проникать за церковную ограду. Впервые это произошло еще в том самом средневековье, когда немецкий монах Мартин Лютер с успехом произвел свою знаменитую реформацию. Уже тогда оказалось, что люди устали от той кондовой религиозности, которая налагает на верующих целый ряд требований и обязательств, но мало что дает им взамен. Удручала общество и та колоссальная разница которую церковь являла в проповедях и в быту. Это была церковь богатых и знатных, которая, тем не менее, много требовала от простых и бедных. Это была церковь с монополией на знание, которое она преподавала лишь в том виде, в каком считала это уместным и подходящим. Это была церковь доктрины, которая грозила адским огнем за любое инакомыслие. Совершенно неудивительно, что такое положение дел привело к столь массовой поддержке реформистских идей монаха-бунтаря.

А затем произойдет Великая французская революция, которая под маской социально-политических перемен будет иметь ярко выраженный антицерковный характер.

Эпоха просвещения также внесет свои неизгладимые штрихи в портрет общественного сознания. Декарт, Дидро, Вольтер. Все они пошатнут вековые устои церковного порядка и впервые поставят под сомнение ее авторитет и учение.

К началу двадцатого столетия растущее влияние гуманизма и материализма поставят под сомнение само понятие «вера». В итоге европейское общество, в течение многих веков бывшее образцом католической религиозности, стало раскалываться на две условные составляющие. Одну представляли те, кто считал прогресс необходимой частью перехода от нецивилизованного общества к цивилизации. Они говорили отнюдь не о техническом прогрессе. Речь шла об усилении всякого экспериментального знания. Существует только то, что можно доказать. Вот их лозунг. Вторая часть, напротив, пыталась защитить веру всеми возможными способами, даже порой сознательно уходя в закрытый и безальтернативный фундаментализм. Естественно, первые считали вторых дикарями, а те их – безбожниками.

На самом деле все не так однозначно. Да, эти две группы безусловно существовали. Они в какой-то мере существуют до сих пор. Однако, среди верующих, но симпатизирующих науке, находились те, кто пытался идти путем компромисса и примирить науку с религией, а духовный опыт – с психологией. Основные идеи, которые сторонники союза веры и знания пытались привнести в мир, заключались в необходимости признать и принять рациональное зерно в мире религии. Не все непогрешимо и божественно. Даже Библия. Даже догматы. Долю человеческого фактора отрицать глупо и бессмысленно. Давайте постараемся сделать так, чтобы научное знание не враждовало, но дружило с нашей верой.

Естественно, проповедники этой концепции очень скоро прозвище «модернисты», которое в церковной риторике носило исключительно негативную окраску. Сейчас, конечно, их модернизм может показаться нам, людям двадцать первого века, весьма умеренным, но тогда для церковного благочестия это было невообразимой революцией. Если человек выступает против доктрины веры, значит он богохульник. Предлагать подобные идеи и при этом считать себя верующим? Это что-то невероятное.

К тому моменту, когда разделение на консерваторов и модернистов в церкви оформилось достаточно явно, на престол взошел человек, который всю свою жизнь положил на защиту католической веры в самом традиционном ее понимании. К какому из противоборствующих лагерей можно отнести новоизбранного римского епископа?

С одной стороны, папа Пий Х разрешил католикам голосовать, что фактически означало признание легитимности итальянского королевства. С другой стороны, этот вопрос относился к категории политических. Модернизм же в его религиозном понимании понтифик воспринимал так, как, наверное, не воспринимал никто. Это слово его по-настоящему пугало. Папа считал церковное обновление и либерализацию самой страшной ересью из всех возможных.

Несмотря на это, свою собственную жизнь он мог сделать достаточно простой. Взойдя на престол, Пий Х принес с собой в Апостольский дворец все те простонародные привычки, которые были с ним всю жизнь. Папа Сарто писал самой обыкновенной перьевой ручкой, отчего постоянно ставил кляксы на самых важных церковных документах. Вздыхая и по-детски улыбаясь, понтифик без малейшего смущения вытирал ручку о манжеты своей белоснежной сутаны, а потом ходил так в присутствии куриальных сановников и посмеивался в кулак, когда от него смущенно отводили взгляд. В общении папа был весьма демократичен, что разительно отличало его от предшественников. Он самостоятельно, без церемониймейстера, приглашал гостей войти и любезно рассаживал их в кресла.

Заняв престол, Мелькиоре Сарто продолжил использовать старенькие потертые часы и простой латунный нательный крестик. Когда его спрашивали, почему он носит столь простые вещи, папа растерянно отвечал, что других он с собой не взял.

Всю свою жизнь понтифик очень любил детей и по старой привычке стремился преподавать им катехизис, собирая вокруг себя множество малышей. В одном кармане его сутаны всегда были конфеты, которыми он щедро угощал детишек, а в другом шуршали фантики.

Ирония заключается в том, что человек считавший себя хранителем церковного устроения, семимильными шагами шел в сторону либерализации и демократизации института папства. Представить подобное поведение у его предыдущих понтификов просто невозможно. То были величественные папы-государи, не говорившие с людьми и даже не обращавшие в их сторону своего гордого взгляда. Пий Х стал их полной противоположностью. Он был папой маленьких людей, папой крестьян и рабочих, папой грязных рукавов и конфеток в кармане. Он не отменил векового церковного церемониала. Как и все до него, Джузеппе Сарто восседал на троне, носил драгоценности и венчался тиарой, но он удивительным образом мог разграничивать свою человечность и свой сан. Это не умели делать его предшественники, не сумеют и некоторые преемники.

Не будем пока спешить с выводами. Личность человеческая многогранна. Папа Пий Х был безусловно добрым и искренним человеком. Но черты его характера менялись в тот момент, когда дело доходило до вопросов веры и церковного благочестия. Тут от былого свободного папы, улыбающегося детям и застенчиво смеющегося в кулак, не оставалось и следа.

Глава 14

Готовый ударить

Отношение Пия Х к тем, кого он считал модернистами, балансировало между страхом и ненавистью. Когда святого отца просили быть снисходительнее к инакомыслящим, он наливался краской и менялся в лице.

Эти люди хотят чтобы к ним относились с мылом и ласками? А вы сойдитесь с ними в поединке. Они начнут бить вас кулаками так, что вы и сами не будете уже считать и измерять удары, но будете бить настолько сильно, насколько сможете.

Этими фигурами речи папа демонстрировал личное отношение к модернистам и свои собственные о них представления. В его словах была и субъективная оценка, и описание плана действий. От чего-то понтифику казалось, что любой, с кем он будет несогласен, попытается задавить его своей ложной аргументацией, а защитнику веры придется лишь отбиваться. Сейчас такая позиция кажется уже несколько наивной. Многие идеи тогдашнего модернизма ныне вполне официально приняты церковью. Ведутся диалоги, организуются круглые столы, представители клира занимают место во многих научных и даже межрелигиозных конференциях. Но в то время, в самом начале двадцатого столетия, традиционалисты уходили в глухой и порой агрессивный фундаментализм. Что служило причиной такого поведения? Чувствовали ли они в глубине души шаткость своих позиций перед лицом развивающегося научного знания? А может быть, они просто боялись нового и не знали, как себя вести? Однозначного ответа мы, наверное, уже никогда не узнаем и дадим читателю самому сделать собственные выводы. Одно ясно точно, свое желание бить настолько, насколько хватит сил, не измеряя удары, Пий Х вполне реализовывал на практике.

1 сентября 1910 года на всех священнослужителей, а также профессоров и преподавателей философско-теологических факультетов, словно снег на голову, свалилось новое папское требование. С этого дня каждый из них, равно как и новые клирики, посвящаемые в сан, обязаны были приносить клятву верности католической традиции и отвергать всякого рода модернистские веяния. Введение подобной присяги вызвало волну недоумений среди даже вполне лояльного духовенства.

Текст был составлен весьма занятным образом. Первая его половина подтверждала основы христианского учения, с которыми каждый католик согласен до сих пор. Таковые положения являются именно предметом веры и не могут быть вписаны в какую-либо научную концепцию, точно также как и не могут быть ей вытеснены. Более того, тезис о том, что вера является не слепым чувством, но подлинным согласием разума с истинной, вообще мог порадовать любого модерниста, ратующего за научный подход в религиозных областях.

Вторая же половина текста фактически противоречила первой и побуждала присягающего отвергнуть идеи, будто религия может противоречить истории и науке, что христианин может вообще быть светским историком и что писание можно понимать в отрыве от традиции. Были и другие похожие положения.

Разумеется, люди, не желавшие спустить под откос свою карьеру, были вынуждены данную присягу давать. С течением времени, однако, возмущения поутихли, а многие стали относиться к этому шагу вполне формально, чем значительно облегчали себе жизнь и не портили настроение.

Клятва верности традиции была, впрочем, не единственным шагом папы-консерватора на пути борьбы с обновлениями в церкви. Решительно осуждая всякий релятивизм, Пий Х предпринял шаг, который станет самым спорным аспектом его папства. Главное средство войны с модернизмом понтифик видел во всеобщей консолидации католиков. Для достижения этой цели он всячески поощрял создание кружков и организаций, где верующие смогли бы проводить досуг, но делать это под строгим церковным контролем. Такая задумка не увенчалась успехом. Достаточно быстро обнаружилось, что верующие просто собираются вместе после воскресной мессы, поют песни, общаются и в целом настроены вполне дружелюбно. Никакой стяг никто поднимать не собирался и ни с кем воевать не планировал. Более того, малограмотные прихожане слабо понимали значение модернизма, если вообще были знакомы с таким явлением. Да и откуда им было про все это знать? Люди просто приходили в храмы, слушали проповедь священника, молились и расходились каждый по своим делам. У обычного жителя небольшого европейского города вполне хватало забот, чтобы не тратить свое время на какие-то сомнительные беседы по поводу того, отвечает ли история о всемирном потопе последним достижениям науки.