Холодная звезда Чолбон

– Тебе пять лет было, – Мама замолчала, будто раздумывая рассказывать ли дальше. Она разгладила вышивку рукой и продолжила, – Бабушка тогда отказалась ехать и нас всё отговаривала. Я давно в Вилюйск хотела съездить. А надо было бабку послушаться.

– Почему?

Мама зажмурилась. Иголка уколола палец. Красным бисером на коже выступила кровь.

– Мам, что случилось в Вилюйске? – Мира повторила вопрос.

Но раковина уже захлопнулась. Мама вздохнула, завязала нитку в узелок, свернула вышивку. – Поздно уже, спать пора.

– Мам, ну расскажи!

– Да, нечего рассказывать. Ложись, тебе доктор спать велел побольше.

Мама ушла в спальню, забрав с собой свет. Мира включила фонарик на телефоне и развернула вышивку. Две изящные птицы замерли в танце. У одной было черное оперение на крыльях, а другая полностью белоснежная.

Мира легла в кровать. Вышитые птицы так и стояли перед глазами, увлекая в полный тревоги сон.

Похожая на коршуна тёмная туча проглотила небо. Внезапно налетел холодный, хлесткий ветер, разметал по двору заготовленное на зиму сено. Взбудораженные собаки протяжно завыли. Буря взялась ниоткуда.

Из балагана вышел сухонький старичок и подняв помутневшие глаза к небу, сощурился. Раскаты грома с диким хохотом громили землю. Словно желая показать свою силу, ветер резко схватил с петель калитку и швырнул ее под ноги старику.

– Кёр бу1, Кёр бу! Какая наглость! – Старик погрозил туче кулаком, поднял калитку и прислонил ее к забору палисадника, – Уй, девка адьарайская2! Пропадешь в своей злобе!

Небо загремело ещё яростнее, словно кто-то неистово бил тяжелой колотушкой в кожаный бубен. Ветер закружился по земле, поднимал пыль и мелкие камни в воздух, сплетаясь в черный, тугой как девичья коса вихрь. На улице потемнело, казалось, весь свет в мире погас. Воздух заполнился невыносимо тлетворным запахом паленой шерсти.

Вихрь ходил кругами по двору, ломал всё на своем пути. И лишь какая-то неведомая сила не подпускала его к балагану3.

Старик, которому на вид было лет сто, стоял неподвижно. Только полинявшая рубаха надувалась пузырем как парусина.

– Духи выбирают кому дар шаманский достанется. – Старик говорил тихо, но слова его разносились по всему двору. – Если кто сам себя шаманом назовет, у духов клянчить начнет, проклятье получит, вместо дара.

Старик сплюнул.

– Остановись, тебе говорю, себе худо причинишь!

В ответ буря взревела по-волчьи: громко, отчаянно, призывая одноногую смерть из ледяной долины в помощники. Вихрь взметнулся и начал расти. В миг стал выше столетней лиственницы и обрёл очертания черного великана с кулаками наковальнями, ногами-бочками. Вихрь-великан прыгнул, и земля дрогнула.

Старик закрыл глаза, будто не замечая нависшей смерти. И что-то беззвучно шептал. Только тонкие губы, прятавшиеся под густой поседевшей бородой, быстро шевелились. Черный-великан замахнулся, готовясь прихлопнуть старика как муху одним ударом. Всю злобную силу вложив в один погибельный рывок, бросился вперед как бешенный пёс.

– Киэр бар4! – рявкнул старик. Голос его сталью разрезал воздух. Вихрь с размаху, налетевший на невидимую скалу, отскочил и рассыпался. Буря завизжала от боли. Но ветра, перестав подчиняться, в испуге разлетались в стороны.

Руки старика задрожали, ноги подкосились, тело обмякнув, повалилось на траву. Луч солнца, точно огненный батас5 озарил небосвод. Буря, подхватив свои юбки, гремя ругательствами, убиралась прочь.

– Кырыыстаах6 удаган7, проклятье на весь род накликавшая, – послышался слабый, прерывистый шепот старика, – Когда копье белого света пронзит сердце твоего потомка, лишь тогда наступит освобождение роду вашему проклятому.

Глаза старика обратились к небу, дорожка из солнечных лучей спустилась на землю. И могучий орёл, сорвавшись с крыши балагана, взмыл вверх.

1. Кёр бу (пер. с якутского)– Погляди-ка! Смотри-ка!

2. Адьарай – устаревшее название абаасы – демоны нижнего мира.

3. Балаган – традиционноное зимне-летнее жилье якутов

4. Киэр бар (пер. с якутского) – Убирайся прочь.

5. Батас -старинное холодное оружие в виде большого ножа, насаженного на длинную рукоятку

6. Кырыыстах (пер.с якутского) – проклятый

7. Удаганка – шаманка.

5

Неделю Мира провела не снимая пижамы. «Ничего не было», – твердила она, заправляя торчащие в разные стороны тревожные мысли под ободок напускного спокойствия.

Свидетелей своего позора, оленьи рога и костюм, она похоронила под джинсовой горой в чёрной дыре гардероба. Вот бы и назойливые воспоминания о провальном выступлении на конкурсе потерялись там как какая-нибудь пара носков.

Соблюдая главное правило, не открывать школьный чат и представлять себя на каникулах, Мира забивала себе голову всякой ерундой: сериалами, играми до звездочек перед глазами в телефон и иногда, так уж и быть, снисходила до домашки… «Ничего не было» – мантра номер один.

Всё испортил участковый педиатр. Корявым почерком нацарапал в справке «здорова» и радостно отправил с понедельника в школу. «Вот подстава», – Мира рассчитывала отсидеться на больничном подольше. Пока всё не уляжется. Прикидываться валенком проще из дома. А в школе… Вряд ли ей так просто всё забудут. Дурацкий олений костюм… И как во время выступления пол заходил ходуном. А Мира, самым идиотским образом, грохнулась в обморок прямо на сцене. Статус первой чудилы школы, считай, обеспечен.

Показательный приступ головной боли помог заполучить дополнительные три дня. Три вшивых дня. Когда требовался минимум месяц, чтоб из коллективной памяти класса ее позор вытеснило чем-то другим. Надеяться, что в ближайшее время кто-то так же облажается, крайне глупо.

В идеале, конечно, слечь по серьезному. С температурой, затяжным кашлем и двухнедельным курсом антибиотиков. Мира даже согласна была загреметь в больницу и терпеть болезненные уколы дважды в день, лишь бы не в школу. Но природа наградила ее пуленепробиваемым иммунитетом. И если кому-то достаточно стакана ледяного сока для полноценной ангины, то у Миры такой номер не пройдет.

Перебирая все известные болезни и способы их «заработать», Мира вспомнила, как однажды в парке папу укусила оса. Лицо раздулось за секунды шариком и под пугающий вой сирен его увезли в неотложку. Выглядело впечатляюще. А папа еще две недели потом пил лекарства и не ходил на работу… А что? Отек Квинке – вполне рабочий вариант откосить от школы. Осталось только придумать, на что заменить осу. Мира пробежалась глазами по комнате, сходила на кухню, заглянула в холодильник. Ничего такого, чем можно было наесться до отека Квинке не обнаружилось. К сожалению. Хотя, вроде по телеку говорили, что пыль тоже мощный аллерген. Если повезет, то и астматический приступ хватить может – а это гарантированный месяц больничного.

Мира воодушевилась. Миссия, однако, осложнялась тем, что мама с недавних пор стала ярой фанаткой уборки и соответственно убежденной пыле-ненавистницей. Она где-то вычитала, что раствором соды с морской солью можно смыть негативную энергетику, повинную в ссорах и других семейных неурядицах. И теперь постоянно что-то чистила, терла, мыла. А по выходным вообще пускалась во все тяжкие: с зубной щеткой драила батареи или взобравшись на стремянку «генералила» до блеска потолки. М-да, каждый сходит с ума по-своему. Единственным местом куда мама по какой-то необъяснимой причине не заглядывала – была кладовка. А может как раз там и скрывался источник проблем, которые с завидной регулярностью лихорадили их семью, не смотря на все мамины сода-солевые старания? Во всяком случае пыль там точно была.

Ключ отыскался сразу. Будто чья-то невидимая рука вытащила нужную связку из ключницы и услужливо протянула Мире: “Открой меня”. Замок послушно поддался, дверь скрипнула и отворилась. Внутри было тесно. У стены стоял стеллаж, сверху донизу набитый забытыми, давно ненужными вещами. Мира окинула взглядом кладовку, стащила с полки первую попавшуюся коробку и принялась изучать содержимое. Ничего интересного – старые книги, конспекты и прочие пылесборники. Поморщилась, как от зубной боли, заметив мешок с пассивно-агрессивно выглядывающими ветвистыми рогами. И вдохнула поглубже: приступ аллергии сам себя не вызовет. Кстати, если с аллергией не выгорит, можно попытать удачи с зубами.

Рядом с рогами в толстой черной папке Мира увидела свои детские рисунки. Маленькой она обожала лошадей и разрисовывала ими всё вокруг. «Джесегей» – всплыло в голове непонятное слово. Мира аж поперхнулась и закашлялась. Может приступ аллергии начинается? Но, кашель быстро сошел на нет, а возникающие сами по себе якутские слова уже начинали порядком напрягать. Мира не говорила по-якутски. Ни слова не понимала.

«Наверное, когда-то от мамы услышала», – такое объяснение показалось логичным. Окей. Надо будет потом спросить, что значит это «Джесегей». А сейчас найти бы что-то очень старое, где пыль еще с прошлых времен затаилась. На верхней полке хранились вещи из бабушкиной квартиры – пойдет. Мира принесла табуретку и из самого дальнего угла извлекла потертый, дырявый пакет с фотоальбомами.

«Пять лет» прочитала она на обороте фото, где сидела счастливая девочка с пухлыми щечками, аккуратно заплетенными косичками, озорные черные глаза сияли, а брови и ресницы были как у всех нормальных людей одинакового цвета. Мира отложила карточку. Вот же была она когда-то как все! А теперь? Не зря ее в школе барсучихой прозвали. На уроке по «Окружайке» картинки показывали, Антипин тогда заржал, что барсучиха на Миру похожа – такая же черно-белая морда. Так и приклеилось. Страшно подумать, какое еще прозвище после «потрясающего» в прямом смысле выступления ей дадут.

В другом альбоме хранились открытки с изображением Якутска и куча пожелтевших монохромных фото, с которых сквозь тонкие ниточки глаз смотрели незнакомые люди. Мира пролистала фотографии и собиралась уже убрать их обратно, как вдруг из одного альбома выпал мятый, запечатанный почтовый конверт. Немного поколебавшись, Мира осторожно оторвала бумажный край. Сложенный пополам, ветхий листок бумаги лег ей на ладонь.

На листочке – карандашный набросок. Дыхание на мгновение сперло. Воздух внезапно стал слишком тяжелым, чтобы сделать вдох… Исполинская лиственница возвышается над бревенчатым трапециевидной формы домом, крыша которого как париком поросла травой. Рядом с домом старик. Лицо его покрыто густой рябью морщин, глубоко засевших на лбу и вокруг глаз. Тонкие губы прячутся под лихо закрученными кверху усами, переходящими в узкую редкую бороденку. Волосы непослушным ежиком топорщатся в стороны. И цепкий взгляд внимательных глаз изучает Миру. Словно не она смотрела на рисунок, а карандашный портрет пристально ее разглядывал. Тот самый старик и тот самый дом, что она видела этой ночью во сне. «Дед Митрий, 1903 год», – подписал кто-то красивым ровным почерком.

– Мит-тэ-рэй, – шепотом произнесла Мира. Старик кивнул.

Что? От неожиданности руки выронили листок. В кладовке горела всего одна лампочка, тусклый свет едва пробивался сквозь царивший там полумрак.

– Показалось. – успокоила себя Мира.

«В который раз,» – пронеслось в голове.

Мира подняла рисунок. Старик неподвижно сидел на скамейке возле дома. Светлая рубаха, темные штаны, заправлены в высокие сапоги. Солнце мягко припекает затылок. Горький вкус полыни во рту. И кузнечики стрекочут так громко, что голова начинает кружится.

Воздух дрожит: плотный, тягучий и мутный точно вода в аквариуме. Дед встаёт со скамейки и теплая, невесомая ладонь касается плеча Миры.

– Идем, – говорит он.

Ни страха, ни беспокойства, ни волнения. Только в ушах шумит, но это всё кузнечики. Вслед за дедом Мира идет по зеленой траве. Острые изумрудные травинки впиваются в голые ноги. Щекотно. Рядом гуляют лошади. Их большие, сильные тела мелко вздрагивают, отгоняя хвостом назойливых слепней. Трава в поле выше головы. Мире пять. Со всех сторон, куда ни глянь – небо.

– Хочешь погладить? – говорит дед, подводя Миру к снежно-белой кобылице.

Еще бы! Лошадь на ощупь гладкая, теплая, с запахом свежего летнего сена. Мира прижавшись щекой к мощной шее, обнимает лошадь руками. Грубый конский волос колет нос. И Мира чихает. Смех вместе с трепетным чувством счастья разливался теплом внутри.

А потом они идут по дороге: Мира, дед, лошади. Сверху искоса поглядывает на них, улыбаясь, покровитель лошадей, наделяющий людей, силой и талантом – бог Джесегей.

–Дальше – сама. – Миттэрэй останавливается.

Дорога огибает широкое поле и поднимается вверх, на сопке виднеется знакомая красная крыша родного дома. Мира кивает и бежит по пригорку вверх.

– Мимо старого балагана2 не ходи! – кидает вдогонку старик Миттэрэй и пропадает из виду.

В два счета Мира обгоняет соседский коровник и рыбкой ныряет под забор. Во дворе никого. Все давно уже в доме собрались за огромным резным столом на ужин. Румяные оладушки, воздушное облачко кёрчеха3 с голубичным вареньем и горячий, наваристый утиный суп. Живот просыпается и урчит.

Откуда ни возьмись под ногами оказывается булыжник. Подлая подножка валит Миру на землю. Колени обжигает огнем. На глазах выступают обидные слезы. Старый балаган глядит тревожно темными заколоченными окошками. “Беги!” – хор кузнечиков заводит яростный набат. На крыше что-то шевелится. Громадная тень, взметнувшись над мохнатой крышей, оборачивается чернющей вороной. И пикирует вниз.

– Мама! – вскрикивает Мира и наконец поднявшись, опрометью бросается к дому.

– Кёр! Кёр! – злобно вопит ворона. Тяжелые крылья хлопают над головой и железные когти успевают царапнуть нежную кожу через тонкий хлопок платья.

– Мама! – кричит Мира, задыхаясь от боли и ужаса, – Мама!

Ворона делает круг. Возвращается, обнажив когти-ножи. Угольки глаз полыхают неистовой ненавистью. Мира успевает прикрыться ладонью, когда стальной клюв камнем врезается в левую бровь. И мир исчезает.

Удаганка – шаманка

Балаган – старое якутское жилище трапециевидной формы

Кёрчех – национальное якутское лакомство, взбитые специальным образом сливки.

6

Перед глазами расплывалась комната, в ушах звенело Мира лежала на полу у себя дома. Вокруг были разбросаны листочки, изрисованные лошадьми. Как будто Мира рисовала их несколько часов подряд, а потом устала и заснула.

Дед. Лошади. Ворона. Мира коснулась пальцами левой брови: ей что, всё приснилось?

Она резко вскочила и подошла к зеркалу висевшему на двери. Лицо было бледным, слегка отекшим как после сна, но больше ничего необычного. Никаких царапин или других вороньих отметин, хотя бровь отчего-то саднила.

– Окей, гугл, как понять, что у меня галлюцинации? – Мира вернулась в комнату и взяла телефон со стола.

Поисковик услужливо выдал список ссылок, кликнув по первой попавшейся Мира прочла: «Галлюцинации – это когда человек видит то, чего нет на самом деле, часто появляются на фоне психического расстройства». Последние слова камнем упали и внутри Миры словно дыра образовалась, из которой уже тянуло холодом.

Она опустилась на пол и стала собирать рисунки: не хотелось, чтоб мама увидела это внезапное стадо лошадей. Если у Миры и помутился рассудок, то она попробует разобраться с этим пока сама. Может надо выспаться хорошо или меньше играть в телефон, не смотреть телевизор. «И тогда все пройдет» – уверяла себя Мира, а из дыры внутри холод растекался по спине, холодил шею и плечи. Мира поежилась.

На одном из рисунков она увидела маленькую девочку, напуганную рядом с темным пятном старого балагана. Левая бровь и ресницы у девочки были наполовину белые. Мира смотрела на рисунок, и картинка оживала в голове потерянными воспоминаниями: они с мамой поехали в Вилюйск. Там по всюду гуляли лошади и сердце Миры радостно билось при каждой встрече с ними. Мира помнит, как бегала босыми ногами по мягкой влажной траве и как мама весело смеялась, болтая с тетушками.

А потом, эта птица. Огромная и черная. Она свила гнездо на старом балагане. Мама предупреждала туда не ходить. Но Мире было любопытно. Балаган весь порос травой и издалека напоминал мохнатого крупного зверя, что прилег отдохнуть. Так хотелось его погладить.

Ворона напала внезапно. Она как будто только и ждала момента, когда Мира подойдет ближе. Глаза у нее были злобные и она всё время кричала «Кёр! Кёр! Кёр!».

Что было дальше, Мира помнила смутно. Кто-то выбежал, размахивая палкой и отчаянно ругаясь на птицу. Миру подхватили на руки. Причитая и охая, занесли в дом, и тогда кто-то наконец заметил, что бровь у Миры стала совсем белая.

– Она ее пометила.

– Кто? Ворона? – раздраженно спросила мама, прижимая к груди маленькую Миру.

Тетка в ответ отрицательно покачала головой.

Мира убрала рисунки в стол. Когда она расспрашивала маму как появились эти ужасные белые пятна на её лице, мама отвечала, что от испуга. И никогда не упоминала дурацкую птицу со старого балагана и тем более, что Миру кто-то таким образом зачем-то пометил. Мира злилась. Она взяла рисунок с балаганом и разорвала его в клочья. Легче не стало.

Через час вернулись родители.

– Голова не болит? – первым делом спросила мама.

– Нет, — Мира даже не взглянула.

—Чего злая такая?

– Ничего.

–Уроки сделала? – Мама смотрела на Миру пытаясь понять, что стряслось.

– Сейчас сделаю.

Если представить душу как комнату, то Мира закрыла ее на семь замков, а на окно повесила решетку.

– Завтра в школу. – сказала мама скорее растерянно, чем строго.

7

На следующий день Мира не стала притворяться больной. Она молча собрала рюкзак и вышла из дома в привычное время. На остановке, как всегда, стоял автобус, идущий до школы. Завидев его, Мира замедлила шаг, словно спешить ей было некуда. Она сделала большой крюк, огибая неглубокую лужу, затем шла как канатоходец по бордюру, а потом только по красным кирпичикам тротуара. Автобус нетерпеливо зашипел, плюнул недовольно газовым облачком и обиженно уехал.

Мира перешла дорогу и быстро, будто совершая что-то противозаконное, спустилась в подземку.

В метро утренний поток людей безразлично подхватил Миру и точно мелкую рыбешку вынес к ближайшей платформе. Как только двери подошедшего вагона открылись, толпа хлынула вперед, проталкивая впередистоящих глубже в тощее, обшарпанное нутро старого поезда. Поезд вздрогнул, взвыл как дикая собака и помчался в туннель.

Мира прислонилась к противоположной выходу двери вагона. В окошках мелькали проносящиеся мимо огоньки. Поезд завывал, мигал лампочками, делал остановки, шумно вдыхая и выдыхая людей на станциях. Мире подумала, что так могла бы кататься так целый день, по кругу. И никто и не заметит, что она не в школе.

По среди темного тоннеля вагон заскрежетал зубами и резко затормозил. Свет погас. Так иногда случается – Мира знала. Техническая остановка. Но почему-то ей вдруг нестерпимо захотелось выбраться, распороть кожаное брюхо вагона, разомкнуть плотно сомкнутые челюсти дверей, вынырнуть на свежий воздух, а не сидеть запертой в вагоне и ждать пока поезд не тронется вновь.

Вагон шумно вздохнул. Люди застыли в прежних позах: уткнувшись в телефон, прикрыв глаза или опершись на поручень. В тусклом свечении аварийного освещения шевелились только тени.

Грузная черная тень давила на плечи немолодой худенькой женщины в пушистой шапке с кошачьими ушками. Рядом со сгорбленной бабусей сидела такая же горбатая серая тень. А над спящим на руках матери малышом парила еле-заметная похожая на гусеничку полупрозрачная белая тень.

Мира зажмурилась. Это обман зрения. Игра света. Или еще какая-то другая ерунда, которую точно можно объяснить с точки зрения физики, если ее знать, конечно.

Сосчитала до десяти. Потом еще до двадцати пяти. Открыла глаза. Тени, не обращая внимания на Миру, прижимались к своим людям. У каждого человека была своя тень: черная, серая или белая.

Поезд охнул и впустил свет. Тени померкли, но никуда не делись. Вагон битком был набит людьми и их тенями.

Мира уставилась на свой рюкзак. Сосредоточенно разглядывая черно-белый смайлик на переднем кармане, она старалась не поднимать глаз на окружавшие ее тени. Черно-белый рюкзак и черно-белый смайлик как Мирино отражение в зеркале. Интересно, а ее тень тоже черно-белая?

Мира проехала так несколько остановок. Яркий солнечный свет ворвался в вагон и металлический женский голос объявил: «станция Воробьевы горы». Мира встрепенулась и быстро пошла к выходу. Желание кататься кругами в метро отпало окончательно.

С набережной Воробьевых гор дул холодный ветер. Людей было мало. Только редкие бегуны, да курьеры проносились по усыпанной желтыми листьями дорожке.

Отойдя подальше от метро, Мира нашла идеальное место для прогульщиков – скрытую от ветра и чужих глаз скамейку под раскидистым дубом.

Делать было нечего. В телефоне зависнуть нельзя – мама поймет, что Мира не на уроке. Блокнот для скетчей остался дома. Мира подняла с земли желто-зеленый дубовый лист. Лето отчаянно сопротивлялось, не уступая без боя ни миллиметра осени. А осень как бы между прочим срывала пожелтевшие листья с деревьев и страницы календаря, спокойно ожидая своего часа.

– Можно сопротивляться сколько угодно, но против природы не попрешь, да? – звонкий голосок раздался прямо над ухом у Миры.

На скамейку бесцеремонно плюхнулась незнакомая девчонка с ярко рыжими крашенными волосами, в зеленой парке и невообразимых вырви-глаз салатовых колготках. На руках она держала рыжую белку с ошейником.

Мира посмотрела девчонку недоуменно, она бы никогда вот так не подсела к незнакомцу. И тем более не стала бы завязывать разговор.

– Осень опаздывает, – продолжала девчонка, – Середина сентября уже, а лето никак уходить не хочет. Прячется на сопках. Солнце не отпускает. Но куда оно денется, да?

Мира пожала плечами, не найдя, что ответить. Сентябрь и правда выдался необычно теплым. Но причем тут лето? Девчонка говорила так, будто это два человека поспорили, а не времена года подвластные законам природы.

Тем временем белка, спрыгнув с колен хозяйки, принялась обнюхивать Мирин рюкзак. Добравшись до переднего кармана, она пискнула и заскребла лапками по ткани.

– У тебя там еда что ли? – Девчонка сгребла в охапку белку, но та, возмущенно вереща, рвалась к рюкзаку, – Эрэки-Джерэки, как некультурно!

– Эрэки-Джерэки?

Мира расстегнула молнию, из рюкзака показалось большое красное яблоко, которое мама положила утром на перекус. При виде яблока Эрэки-Джерэки извернувшись, выскользнул из рук девчонки и прыгнул в рюкзак.

Мира засмеялась. Это было забавно.

–Дурачок такой, – Девчонка развела руками в стороны, будто это не её белка только что стащила чужое яблоко, – Природа. Любят они сладкое.

– Белки?

– Эрэки-Джерэки.

Девчонка таинственно подмигнула зеленым под стать колготкам глазом. На вид ей можно было дать столько же лет сколько Мире. Но вот взгляде было что-то странное, совершенно не детское

– Школу прогуливаешь? – она кивнула на рюкзак.

– Ну, да. – Мира потупила взгляд. Хотя что ей мнение какой-то девчонки, сама то тоже не на уроках, – А ты?

– Я в школу не хожу, – бросила небрежно девчонка, вытягивая длинные худые ноги вперед. Луч солнца пробрался через плотные ветки деревьев и она, закрыв глаза, подставила ему щедро усыпанное веснушками лицо.

– На домашнем обучении что ли?

– Типа того.

Мира украдкой разглядывала соседку по скамейке. Она не была красивой, но что-то особенное в ней определенно было. Чего стоили одни веснушки. Мира, будь у нее такие, выводила бы и замазывала их всеми подручными средствами, а она вон – на солнце выставляет.

– Зря, – Девчонка посмотрела на Миру так, будто она ей в матери годится.

– Что зря? – переспросила Мира, она думала о веснушках, своих белых бровях и прочих проблемных внешних несовершенствах.

– Сбегаешь зря.

Мира аж поперхнулась. Будет ей еще указывать какая-то непонятная девчонка в зеленых колготках.

– Я не сбегаю!

– Ага, а тут тогда чего делаешь?

– Не твоё дело!

– Не моё, – согласилась девчонка, не сводя глаз с Миры, – Только это не поможет. От ЭТОГО не убежишь.

Слово «Этого» она сказала отчетливо громко и Мире стало не по себе. Но кто она вообще такая, чтоб умничать! Мира разозлилась.

– От чего?

Девчонка вытащила из рюкзака белку, всё ещё возившуюся с яблоком и прижала к груди.