Холодная звезда Чолбон

Лидия Тарасова

Холодная звезда Чолбон

1

«Проглотить жабу» – Мира накинула капюшон поглубже, будто это превращало ее в невидимку, и зашла в школу. Обычно папа говорил: «Съесть лягушку», когда приходилось делать что-то до жути неприятное. Но школьный смотр талантов скорее тянул на мерзкую, бородавчатую жабу. Попробуй такую проглоти!

Под дверями актового зала уже паслась толпа девчонок: зеленые бомберы, пестрящие сердечками плакаты в поддержку самой популярной семиклассницы школы – Кристины Воронцовой и одна на всех ядовитая улыбка. Мира протиснулась сквозь презрительные взгляды в темный пустой зал. Можно подумать, она счастлива тут быть.

– О, человек-толстовка, и ты здесь?

Антипин Кир – идиот, и точка. Его только не хватало. Мира сглотнула. Жаба застревала в горле комком.

– Исполняешь номер “Поющая толстовка”? – Кир натянул футболку на голову и запрыгал, как обезьяна.

– Дебил, – прошипела Мира и, не оборачиваясь, направилась к сцене в поисках заведующей зоопарком – их классной.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе. Пусть случится пожар, наводнение, землетрясение… Да что угодно, лишь бы не участвовать в этом дурацком конкурсе. День обещал стать худшим в жизни. Конкурсы – это для выскочек или действительно одаренных ребят, к которым Мира не относится. Какой дурак её туда записал? А точно – она сама: когда классная поставила перед выбором между двойкой по литературе за четверть и участием где-то там когда-то там. «На родном языке поешь? Якутский, да?» – спросила классная, разглядывая внушительный ряд лебедей в журнале. Мира кивнула: да, якутский, да, пою. And here we are.

– Я буду болеть за тебя, Дурахова! – хохотал вслед придурок Кир, – Ду-ра-хова! Чем- пи-он!!

Пожар, наводнение, землетрясение – как мантра. Как заклинание.

Из-за шторы высунулась баклажановая голова.

– Турахова! Где ходишь? Все девочки уже переоделись! – Бронислава Павловна, или просто Броня, вопила, не жалея голосовых связок, пока Мира поднималась на сцену.

В маленькой, освещенной желтым светом ламп подсобке, служившей костюмерной, томились в ожидании начала участницы конкурса – ученицы шестых, седьмых, восьмых классов. Кто-то распевался, кто-то наносил грим, кто-то готовил инструменты. Воздух насквозь пропитался приторно-радостной смесью лака для волос и волнением.

– Съесть жабу, – напомнила себе Мира, доставая из пакетов вещи, которые приготовила мама. В одном лежало белое платье из ткани вроде замши, расшитое синим и голубым бисером, с длинными, отороченными пушистым мехом рукавами. Платье было узкое и короткое. Ужасно короткое! В другом пакете Мира обнаружила сапоги из того же материала, а в третьем… Что? Мира не поверила своим глазам. Рога? Серьезно? Мира мысленно обругала себя за то, что дома не удосужилась даже взглянуть на приготовленный для нее костюм. Игнорировать проблему была так себе идея. Но кто ж знал, что мама подложит ей такую свинью с рогами!

Мира шумно втянула ноздрями воздух. Они обсуждали белое платье! Другое белое платье! Которое мама обычно надевала летом на их якутский Новый год: такое длинное, до пят, широкое, как палатка, и без всяких висюлек.

– Это уже не жаба, а целый крокодил. Нильский аллигатор! И уж точно не стоит какой-то там оценки! – решила Мира, ища глазами пути отступления. И тут же скисла. Единственный выход заблокировала Броня: женщина грузная и бескомпромиссная. Живой отсюда не выбраться. Если Мире было семь, она бы разрыдалась.

– Турахова, ты еще не переоделась? Костюм дома оставила? – Броня подошла к Мире и бесцеремонно залезла в пакет.

– Ого! – восхитилась классная, к ужасу, Миры извлекая на всеобщее обозрение рога. – Ты у нас кто? Царевна-олень?

Девчонки захихикали. Броня выстрелила в их сторону грозным взглядом, громко шикнула, разом погасив все смешки. Вернув Мире рога, она уперла руки в бока и выжидающе встала, будто чувствовала, что кто-то помышляет о малодушном побеге. Пожар, наводнение, землетрясение. Мира надела платье. Дурацкое короткое платье. Пожар, наводнение, землетрясение. Колготки и сапоги.

Тем временем Броня начала жеребьевку. Из кармана необъятных штанов достала стопку мятых бумажек и принялась раздавать их участницам.

– Девочки, подходим, берем по одному номерку. Воронцова, я сказала, по одному! – голосила на всю подсобку Броня. – Запомните, кто за кем выступает!

Подсобка забурлила обсуждениями, у кого какая очередь. Мире достался восьмой номер. Ну, отлично. Сразу после Крис.

Крис была той самой девчонкой, у которой всё всегда идеально: лицо, прическа, наряд, никаких прыщей и катышков на кофте. На конкурс Крис надела потрясающее черное платье с пышной юбкой и – зависть всех девчонок – лакированные туфельки на высоком каблуке. Ее волосы безупречными волнами струились по плечам, а на ресницах играла серебристая тушь. Оставалась надежда, что после Крис Миру не заметят. Отвлекутся на телефоны, выйдут из зала. Кому она нужна со своей якутской песней? Поющая толстовка.

Зал наполнялся предвкушающими шоу зрителями. На сцене заиграла громкая музыка, включился бьющий по глазам яркий свет. Сердце Миры подпрыгнуло. Кажется, до этого момента она недостаточно осознавала, какой кошмар ей предстоит пережить. Или не пережить.

– Колокольцева, идешь первая, – скомандовала Броня, – За ней Гагарина и дальше по очереди.

– Удачи, Колокольчик! – зашептали девчонки.

Маленькая, как первоклашка, с тонким птичьим голоском, Лена Колокольцева в розовой балетной пачке и пуантах уже стояла у выхода на сцену. Лена занималась балетом с трех лет, часто ездила на сборы, выступления и после отрабатывала пропуски участием во всех культурных мероприятиях Брониславы Павловны – их классной. Когда объявили её номер, Колокольчик легко выпорхнула на сцену, профессионально исполнила свою партию и вернулась как ни в чем не бывало.

Ноги у Миры обмякли, ладони взмокли. Ей бы хоть каплю Ленкиной лёгкости. В костюме она чувствовала себя еще ужасней. От капронок чесались ноги. Торбаса, вроде так их называла мама, были непривычно тонкими, словно босиком стоишь, чувствуя каждый бугорок на полу. А платье и вовсе хотелось одернуть, подтянуть вниз, прикрыть торчащие худые коленки. Волосы Мира кое-как заплела в две толстые, черные косы, перехватив резинкой с тем же синим бисером. С лицом дела обстояли хуже. Левый глаз, обрамленный белыми, словно заиндевевшими ресницами и такой же обесцвеченной бровью, выделялся уродской отметиной. Это появилось давно. Они еще в Якутске жили, до переезда в Москву. Мире было лет пять или около того, когда левая бровь и ресницы внезапно побелели. Мама придумала называть Миру Эльзой и даже купила костюм точь-в-точь как в мультике. Они играли в снежную магию, и Мира не чувствовала себя такой гадкой. Но это тогда. Со временем белизна проявлялась сильнее. Ее не брал ни карандаш, ни самая яркая краска для бровей. Дети в школе обращали внимание, незнакомцы тыкали пальцем. Мира, смотря на себя в зеркало, видела уже не Эльзу, а безобразную пегую корову и злилась. В узком коротком платье, без любимой толстовки с капюшоном, она чувствовала себя словно улитка без домика: страшной и голой.

Мира щелкнула селфи, отправила маме с красным от злости смайлом.

«У-у, чукучук1, ты ж моя барахсанушка2!» – в ответ мама разразилась розовым градом сердечек и поцелуев.

Конечно, это же не ей позориться перед всей школой. Мира возмущенно цокнула, кинула гифку с бьющимся об стену котом и повернулась к сцене. Девочка в малиновой кофте играла на электропианино музыку из «Гравити Фолз». До нее танцевали какие-то крашеные кейпоперши, отличница-везде-олимпиадница из шестого «А» слишком громко читала Ахматову, а низкорослая, коренастая самбистка показывала, как одним ударом вырубить парня. Очень даже полезный навык. Зал аплодировал, музыка гремела, коленки у Миры подкашивались.

Зазвучала знакомая мелодия. Крис с улыбкой поп-дивы под бурные аплодисменты зала вышла на сцену и запела.

– Хоть в чем-то не идеальная, – хмыкнула Мира, отметив про себя, что голос у Крис слабоват для этой песни, и осеклась. А сама-то лучше? Голос Мире достался от мамы: стройный, якутский, с переливами. Учитель пения начальной школы не раз говорила, что надо бы в хор или на вокал. Но маме всегда было некогда. И без того приходилось мотаться с работы домой, чтобы возить Миру в школу. В Москве не было ни бабушек, ни дедушек. Все остались в Якутске. А голосом ведь заниматься надо.

– Ты следующая, – одернула Миру Бронислава Павловна. – А корона где?

Цепким взглядом классная обвела костюмерную и проворно выудила спрятанные Мирой под скамейку оленьи рога.

Теперь Мира стояла перед сценой бледная и напуганная, зато с огромными белыми рогами на голове.

–А-п-л-о-д-и-и-и-и-с-м-е-н-т-ы Кристине Воронцовой! – провозгласил ведущий нараспев, – Следующая конкурсантка исполнит песню на родном якутском языке. Встречайте – Мира Турахова!

Бежать. На фиг четверку по литературе. На фиг всё! Мира развернулась и уперлась в крепкий, внушительный бюст Брони.

– С Богом! – шепнула классная и вытолкнула Миру, как парашютиста из самолета, на сцену.

Свет ослеплял. На ватных ногах Мира подошла к микрофону. Кровь застучала в ушах: «Тэн-дэн-дэн». «Пожар. Наводнение. Землетрясение.» – умоляла Мира неизвестно кого. Несколько секунд вступления песни длились бесконечно. «Тэн-дэн-дэн» – сердце неистово колотило в бубен. «Пожар. Наводнение. Землетрясение.» – эхом отзывалось в голове.

Мира закрыла глаза. Голос птицей вырвался из груди и полетел над залом. Звонкий и чистый. И вместе с ним взметнулась стайка незнакомых, звучащих, точно хор, глубоких, сильных голосов.

«Тэн-дэн-дэн» – бубен грохотал уже где-то над головой. «Пожар. Наводнение. Землетрясение», – невидимые голоса призывали огонь, воду и силу земли пробудиться.

Мира не видела зал. Она пела о зеленых, бескрайних полях далекой, но забытой родины. Там ярко светит солнце, и ветвистые оленьи рога цепляют голубой подол неба. Музыка давно смолкла, в зале наступила тишина. Только Мирин голос в сопровождении многоголосого а капелла звучал под глухие удары сердца колотушкой в туго натянутую кожу бубна.

Внезапно солнце померкло. Земля пошатнулась. Кто-то закричал.

«В здании пожар! Всем немедленно покинуть помещение!» – загудела сирена.

Актовый зал заполнил едкий дым. Пол снова зашатался, что-то с грохотом упало. Ноги ослабели. Сознание Миры застыло на краю, то возвращаясь туда, откуда доносились выкрики и топот спешащих со всех ног людей, то завороженно глядя в темную, оживающую бездну, будто не решаясь: сделать шаг вперед или бежать, не оглядываясь.

Оглушительный удар пришелся промеж лопаток. Мира почувствовала, как падает. Ее будто выбросило из привычного мира. Из тела. Прежние звуки и очертания исчезли. Остались только голоса, вырастающие в высокие черные тени.

– Пожар! – ликовал невидимый маленький мальчик.

– Наводнение! – хохотала древняя старуха.

– Землетрясение! – тихо шептал старик.

– Удаhан кэллэ3! – завывали они втроем.

1 Учукучук – якутский возглас обозначающий умиление.

2. Барахсан – частица модальная, выражает любовь, ласку, уважение иногда с оттенком жалости

3. Удаhан кэллэ – удаганка (шаманка) пришла

2

Темнота кружилась, голоса шептали, выкрикивали, причитали. Невыносимая боль клевала виски. Мира открыла глаза и сразу зажмурилась от приступа дурноты.

– Ой, очнулась, очнулась! – Бронислава Павловна положила горячую руку Мире на лоб. – Водички хочешь?

Мира слабо мотнула головой. Алая вспышка боли тут же вонзилась в затылок.

– Потерпи, деточка, сейчас скорая приедет. – Бронислава Павловна сидела рядом, вцепившись в тонкое запястье Миры. Пахло мокрым асфальтом и прелой листвой, спину обдавало идущим от земли холодком – значит, они на улице, скорее всего, во дворе школы.

Мира сделала еще одно усилие открыть глаза: земля качнулась, закрутилась, как карусель, пятнами поплыла перед глазами. Миру затошнило и вырвало.

– Давай, давай, – приговаривала классная, помогая Мире лечь обратно. Она обтерла ей лицо и снова спросила: – Легчает?

Мира утвердительно промычала. Боль чуть-чуть уменьшилась, и земля наконец перестала вращаться.

– Сюда! Сюда! – Завопила Бронислава Павловна, резко подскочив. – Доктор идёт. Слава тебе Господи!

Мира попыталась сесть, но тело не слушалось. Руки и ноги весили целую тонну. Ну хоть голова не кружится.

– Лежи! – приказала Броня, изо всех сил махая врачам скорой.

Парень в синей спецовке, с оранжевым чемоданчиком быстро шагал в их сторону. Молодой, улыбчивый, с длинным кудрявым хвостом и будто светится весь. Точно за спиной у него гирлянда новогодняя горит. Мира моргнула, и сияние исчезло.

Присев рядом на корточки, доктор взял Миру за руку и нащупал пульс.

– Долго пробыла без сознания?

– Минут пять или десять. Школу тряхануло, свет выключился, а потом дым повалил. Мы давай быстро учеников эвакуировать, – сбивчиво пересказывала Бронислава Павловна, – Все выбежали уже, а я смотрю – кто-то лежит. Видно, упала и головой стукнулась. Подхватили с мальчишками её и на воздух. Вот только в себя пришла.

Доктор измерил давление, покачал головой.

– Голова не кружится?

– Вырвало ее только что, – поспешила сообщить Броня.

– Со мной всё в порядке. – с нажимом на “в порядке” сказала Мира и опираясь на еще слабые руки кое-как села, прислонившись к дереву. На ней было всё то же белое короткое платье, только кто-то снял с нее сапоги. Рогов, слава оладушкам, тоже не оказалось. Боль разливалась горячей лавой по затылку, но уже становилась скорее ноющей, чем режущей.

Доктор внимательно осмотрел Миру и принялся что-то строчить на бумажке.

– Родителей вызвали?

– Я здесь! – раздался за спиной мамин взволнованный, запыхавшийся голос, и тонкие ледяные пальцы коснулись плеча.

– Я здесь, доча, – повторила мама, с тревогой глядя на Миру.

– Сотрясение есть, но ничего критичного. – успокоил доктор, протягивая маме листочек. – Постельный режим на пару дней и проконсультируйтесь у невролога.

– Господи боже, последний раз землетрясение в Москве десять лет назад было! И то слабее! – Бронислава Павловна схватилась за сердце, – Ой и мне давление смерьте, пожалуйста, доктор, голову аж повело.

Броня захватила внимание молодого доктора. А Миру снова бросило в жар.

– Землетрясение? А папа где?

– Машину паркует, – сказала мама, кивнув в сторону стоянки, – Дома люстра ходуном ходила. Жутко, конечно. Но сейчас уже всё успокоилось.

Мама взяла Миру за руку.

– Ты как?

– Нормально, только затылок болит, – ответила Мира, возвращаясь к своим мыслям: землетрясение, пожар… – А наводнения не было?

– Этого еще не хватало! – охнула Бронислава Павловна, рассасывая валидол, который дал ей доктор, – Трубу в туалете разве что прорвало. Проклятье какое-то.

Проклятье… Миру снова замутило. Она глубоко вдохнула холодный воздух и прикрыла глаза.

– Мам, поехали уже домой.

3

Нести себя, как ребенка, на руках Мира не позволила. Опираясь на маму, кое-как доковыляла до машины. Папа завел мотор и тронувшись с места, немного наигранно улыбнулся, типа подумаешь ерунда-то какая. Ну, в обморок упала. Посреди выступления. У всех на глазах. А потом лежала как дохлая кошка под деревом. С кем не бывает?

Ни с кем. Только с законченными идиотками. И типичный папин супер-оптимизм никак не спасал от надвигающегося чувства позора. До столкновения: три-два-один. Мира отвернулась к окну.

Москва напоминала банку с муравьями, которую только что хорошенько потрясли. На Вернадского набилась километровая пробка. Люди суетились, сигналили, спешили. Радио сообщило, что землетрясение магнитудой шесть баллов в Москве стало отголосками подземных колебаний в море Лаптевых. Пострадавших и раненых нет.

– Шесть баллов, – повторил папа и присвистнул.

В голове заметались сомнения, собирая в кучу страх, тревогу и осколки вины. Разве можно вызвать землетрясение по желанию? Одной мыслью? Нет. Так не бывает. Это просто совпадение.

– А море Лаптевых – это где-то рядом с Якутией? – Мира надеялась, что вот сейчас папа начнет смеяться над ее познаниями в географии. И ни Якутия, ни она сама не имеют никакого отношения к этому землетрясению.

– Ага, в Заполярье, – папа не засмеялся. Кивнул на маму серьезно и спросил, – У тебя ж там родня?

– Да, усть-янские по отцу,

– А по матери? – названия Мире ни о чем не говорили, но что-то внутри кольнуло – спроси.

– Из Вилюйска. – коротко ответила мама и как-то слишком резко дернула “собачку”, закрыв на молнию разинутый черный рот своей сумки.

– Там же знаменитая удаганка жила?

Внутри у Миры от папиного вопроса похолодело. Словно её голой выставили на якутский мороз. Зимой там минус пятьдесят и ниже. Мира не помнит, но мама рассказывала, что это жесть как холодно.

– Удаганка? – переспросила она, вдруг послышалось.

– Так женщин-шаманок называют. Якутские удаганки одни из сильнейших были. В старину, говорят, людей лечили, могли вызвать дождь, засуху, ураган, – папа любил всякие истории, особенно связанные с мистикой и загадками, – Вроде и сейчас люди с даром рождаются. Ань, твоя же тетка рассказывала про какого-то шамана в вашем роду?

Мама нахмурилась.

– Не забивай ребенку голову. Мало ли кто и что болтает.

Маленькая морщинка, похожая на птичку села ей на лоб. Мира знала, что птичка-морщинка – это знак, что дальше разговаривать с мамой бесполезно.

– Интересно просто, это же как-то наследуется, – папа птичку-морщинку похоже не заметил.

Мира ловила каждое слово. А мама хранила молчание.

– У нас вот точно ничего подобного в роду не было, – продолжал папа. Он умел вести разговор в одиночку, – А то сейчас бы как вдарил в бубен, чтоб эта пробка проклятая быстрее рассосалась.

Папа засмеялся. Он родился в Заречье. А его мать из Ростовской области приехала по распределению в Якутск, там и встретила деда. Смешанная кровь: и русский – не русский, и якут – не якут.

– Ну и Слава Богу, – мрачно отозвалась мама и вдруг сердито добавила, – Быть шаманом – это не дар, а ноша, нести которую приходится в одиночестве. Никому такого не пожелаешь. Так что не надо выдумывать и желать того, о чем ничего не знаешь.

Папа наконец увидел птичку-морщинку на мамином лице и, озабоченно крякнув, переключился на дорогу.

В машине стало тихо. Даже радио заглохло. Помехи, наверное. Где-то вдалеке позвякивали колокольчики: «Тень-Дзень, Тень-Дзень». Настойчиво, с каждым разом всё громче и ближе. Мира обернулась на звук, между машин прямо по дороге шла пожилая женщина в длинном якутском платье словно только что со старинной фотографии. В седых заплетенных в длинную косу волосах звенели бубенцы. «Тень-Дзень», – пропели звонко. Женщина вцепилась в Миру взглядом мутных, белесых как у вареной рыбы глаз. Скрюченная точно птичья лапка ладонь обшаривала воздух.

В ужасе Мира отпрянула от окна. Руки дрожали, будто костлявые пальцы могли до нее дотянуться.

– Ты чего дергаешься?

– Да там женщина какая-то странная, – быстро проговорила Мира показывая на ряд машин, где только что её видела.

Папа вытянул шею и прищурился. На обочине и правда была женщина: в грязной футболке, рваных штанах, с короткими всклокоченными волосами. Она громко хохотала и показывала водителям средний палец.

– Сумасшедшая какая-то, – папа пожал плечами, – Тут таких полно.

Мира вжалась в кресло, откуда-то издалека еще доносился перезвон. Вроде же не так сильно головой ударилась. Или она тоже сумасшедшая? Дрожь внутри продолжала раскачиваться точно маятник.

– Тьфу ты, черт!

Папа выругался. Большая черная тень прыгнула на капот машины.

– Совсем эти вороны ошалели!

4

Когда добрались домой, уже стемнело. Аппетита не было. Голова болела, от запахов мутило. Отказавшись от ужина, Мира закрыла шторы и легла. Мысли тут же ворвались толпой и закружились вокруг дурацкого конкурса. В телефоне тоже не было спасения. В чате класса миллион сообщений про пожар, землетрясение, фотки и видео с конкурса. К счастью, Миру никто не успел заснять.

«Удаhан кэллэ», – жуткие слова вынырнули из общего потока тревожных мыслей. Что это вообще означает?

– Алиса, как переводится Удаhан кэллэ? – спросила Мира, особо не надеясь на внятный ответ. Вряд ли Алиса знает якутский.

– Удаганка пришла, – бодро отозвалась Алиса.

Мира хмыкнула. Ого, до чего прогресс дошел. Окей, какая удаганка? Куда пришла? Зачем пришла? Этого Алиса точно не знает. В памяти возникли тени, привидевшиеся перед тем, как Мира грохнулась в обморок. По спине пробежал колючий холодок. Сердце забилось быстрее. Мира сделала глубокий вдох и медленно, как советовали психологи в интернете, выдохнула.

– Хотугу дойдуттан. Из северной страны, – прохрипела Алиса низким старушечьим голосом, – Холорук кыыл буолан. Свирепыми вихрями став. Ытыллан кэлбит хотун! Кружась сюда, прибывшие мои госпожи! Тогус муостаах оттон дэлбэ дунгурбун! Имеющие девять рогов и громадный бубен свой!

– Алиса, выключи! – заорала Мира, наконец выйдя из охватившего ее оцепенения. Вскочила с кровати и со всей силы стукнула пластмассовую головешку голосового помощника, – Выключи! Выключи! Выключи!

Алиса замолкла. Мира слышала только свое дыхание. Шумное и частое. Это еще что за фигня?

– Удаганка пришла, – как ни в чем не бывало сообщила Алиса своим обычным голосом.

Ноги вросли в пол. Мира прижалась к тумбочке, не в силах пошевелиться. Под кроватью. Под столом. За тумбочкой. Везде монстры. Или как их там папа называл? Абаасы?

– Удаганка пришла, – повторила Алиса.

Мира покосилась на дверь, сквозь тонкую щелку лился свет. Отклеившись от тумбочки, она, не раздумывая выбежала из своей комнаты.

Словно островок безопасности, маленькую кухню озарял теплый свет настольной лампы А за пределами пол – это лава, кишащая монстрами. Как божок этого островка, за столом сидела мама. На натянутом в пяльцах полотне она вышивала двух белых танцующих птиц. Стежки ложились ровно и аккуратно. Вдох – иголка вверх, выдох – прокалывает плотную ткань и исчезает. Исчезают монстры. Исчезает колотивший еще минуту назад страх. Всего-то Алису заглючило. Искусственный интеллект, что с нее взять.

– Красиво, – сказала Мира, прислушиваясь к разливающемуся по телу спокойствию.

– Стерхи. Говорят, увидеть танец стерхов – к счастью.

– Кыталык. – слово само сорвалось с губ Миры. Будто это не она, а кто-то за нее произнес.

– Что? – Мама подняла растерянный взгляд, – А, да, Кыталык – стерхи по-якутски.

Мира судорожно отхлебнула воды, с каких пор она говорит по-якутски? И вдруг неожиданно для себя спросила:

– Мам, а это правда, что в твоем роду шаманы были?

Иголка в маминых руках замерла, а затем сделала три быстрых стежка. И у танцующей птицы на крыльях стало появляться черное оперение.

– Я не знаю, бабушка не любила рассказывать о своих родственниках. Её маленькой на воспитание в другую семью отдали.

– Зачем?

– Да кто же знает. Семья у них была не бедная, может от болезни прятали или еще почему. Потом, конечно, забрали, когда ей уже четырнадцать было. А она школу как закончила, замуж вышла и уехала в другое село. С семьей общалась мало. И меня однажды сильно отругала, когда я фотографию прадеда взяла.

Мама говорила, не отвлекаясь от рукоделия. Она вышивала гладью, словно рисовала кисточкой масляными красками по холсту. И при этом светилась, совсем как тот доктор сегодня. И почему Мира раньше этого не замечала?

–Я маленькая была, помню, спала и вдруг проснулась резко, словно окликнул кто-то. Я давай маму, бабушку звать, а в доме никого. Дом старый, половицы скрипят, будто ходит кто и вздыхает тяжело. Мне страшно стало. Смотрю, на комоде фотография стоит: сухонький старичок, седой весь, а глаза добрые. Я фотографию схватила и разговаривать с ней начала, как будто не одна я в доме, а с дедом. И что интересно, он мне отвечал. Приснилось, наверное. Бабушка меня спящую с этой фотографией нашла. Ругала потом сильно.

– А деда как звали? Что он тебе говорил?

– Миттэрэй деда звали – Дмитрий по-русски. Что говорил – не помню. Только потом, когда уже в университете училась, к бабушке приехала в старый дом и там мне дед приснился. Во сне сказал, скоро дочка у меня родится и мир принесет. Мне так слово «мир» запомнилось, так тебя и назвали. На твое рождение действительно все родственники собрались, бабушка даже сестер позвала, а потом мы к ним в Вилюйск ездили. Помнишь?

– Нет, когда это было? – Мира нахмурилась. Она правда мало что помнила про Якутск, а про эту поездку вообще впервые слышала.