Таинственный сад

Проспала Мэри долго. К тому времени, когда она проснулась, миссис Медлок купила на какой-то станции корзинку со снедью – цыпленком, холодной говядиной, хлебом с маслом и горячим чаем, – и они пообедали. Ливень, казалось, хлестал сильнее прежнего, и все люди на перронах были в мокрых блестящих дождевиках. Кондуктор зажег в вагоне фонари, а миссис Медлок после еды повеселела. Она съела львиную долю купленного и вскоре сама заснула, а Мэри сидела, глядя на нее и на ее съехавшую набок шляпку, пока тоже вновь не задремала, прикорнув в уголке, убаюканная шумом дождя и стуком колес. Когда она проснулась, уже стемнело. Поезд стоял на станции, и миссис Медлок теребила ее.

– Хватит спать! – говорила она. – Пора просыпаться! Мы уже на станции Туэйт, и нам еще предстоит долгий путь.

Пока миссис Медлок собирала вещи, Мэри стояла, с трудом борясь с желанием снова закрыть глаза. Она не предложила экономке помощь, потому что в Индии багаж всегда собирали и носили слуги-туземцы, и ей казалось совершенно естественным, что одни люди обслуживают других.

Станция была маленькой, и, похоже, никто кроме них с поезда не сошел. Начальник станции обратился к миссис Медлок грубым, но добродушным голосом, странно растягивая слова, что, как впоследствии выяснила Мэри, делали почти все йоркширцы.

– А-а, гляжу ты уж вороти-илась, – сказал он. – И привезла с собой ту саму осталицу[3].

– Знамо, эт’ она и есть, – ответила миссис Медлок с таким же йоркширским акцентом, головой указывая на Мэри. – Как твоя жонка?

– Да ничо, кажись, очухалась. Экипаж ждет тебя у входа.

Двухместная карета стояла на дороге у маленькой внешней платформы. Мэри заметила, что экипаж выглядит элегантно, как и лакей, который помог ей сесть в карету. Его длинный плащ-дождевик и шляпа с непромокаемым покрытием блестели, и с них, как и со всего прочего, включая дородного начальника станции, капала вода.

Когда, захлопнув дверцу, лакей поднялся на козлы, сел рядом с кучером и они двинулись в путь, девочка уютно устроилась в углу сидения, обложившись подушками, однако на сей раз спать не собиралась. Она смотрела в окно, стараясь увидеть хоть что-нибудь по дороге в странное место, описанное миссис Медлок. Мэри отнюдь не была робким ребенком и не то чтобы испытывала страх, но чувствовала, что всякое может случиться в доме с сотней комнат – да еще по большей части закрытых, – стоящем на краю вересковой пустоши.

– Что такое вересковая пустошь? – вдруг спросила она у миссис Медлок.

– Выгляни в окно минут через десять – увидишь, – ответила та. – Нам придется около десяти миль проехать по Мисслской пустоши, чтобы попасть в поместье. Ты не больно-то много увидишь, потому что сейчас темно, но кое-что все же поймешь.

Больше Мэри вопросов не задавала, просто ждала, затаившись в темноте своего уголка и не отводя глаз от окна. Каретные фонари освещали лишь короткий участок дороги впереди, но порой выхватывали из темноты и какие-то силуэты на обочине. Отъехав от станции, они покатили через крохотную деревушку, Мэри видела побеленные коттеджи и освещенный паб. Потом миновали церковь, дом викария, небольшую витрину магазина или чего-то в этом роде, в которой были выставлены игрушки, сладости и что-то еще. Дальше потянулась большая дорога, обрамленная кустами и деревьями. По ней они ехали очень долго, по крайней мере, так показалось Мэри.

Наконец лошади замедлили шаг, словно начали подниматься в горку, и вот уже кусты и деревья вдоль дороги исчезли. В сущности, теперь Мэри не видела ничего, кроме насыщенной влагой темноты, обступавшей с обеих сторон. Она наклонилась и прижалась лицом к окну как раз в тот момент, когда карета резко дернулась.

– Ага! Ну, теперь мы точно на пустоши, – сказала миссис Медлок.

Каретные фонари отбрасывали желтый свет на ухабистую дорогу, которая, казалось, была прорублена через заросли невысокой растительности, терявшейся в глубинах темноты и явно далеко расстилавшейся вокруг. Поднялся ветер, издавая необычные, низкие шипящие звуки.

– Это же… это ведь не море? – спросила Мэри, повернувшись к своей спутнице.

– Нет, не море, – ответила миссис Медлок. – И не поля, и не горы, это многие, многие, многие мили дикой земли, на которой ничто не растет, кроме вереска, дрока и ракитника, и на которой никто не водится, кроме диких пони и овец.

– Это походило бы на море, будь там вода, – сказала Мэри. – Звучит как море.

– Это ветер шумит в кустах, – объяснила миссис Медлок. – По мне так довольно жуткое, дикое место, особенно когда цветет вереск.

Они ехали и ехали сквозь темноту, и, хотя дождь прекратился, вокруг шуршал, свистел и издавал еще какие-то странные звуки ветер. Дорога шла то вверх, то вниз, несколько раз карета проезжала через маленькие мостики, под которыми очень быстро, с громким шумом бежала вода. Мэри казалось, что это путешествие никогда не закончится и что необъятная тусклая пустошь – это широкие черные просторы океана, через который она перебирается по узкой полоске сухой земли.

«Мне это не нравится, – призналась себе девочка. – Совсем не нравится». И еще плотнее стиснула тонкие губы.

Лошади взбирались на пригорок, когда она впервые заметила вдалеке свет. Миссис Медлок тоже увидела его и издала долгий выдох облегчения.

– Ох, как же я рада этому огоньку, – воскликнула она. – Это свет в окне сторожки. Скоро мы сможем выпить по доброй чашке чая.

Обещанное ею «скоро» наступило не так уж скоро, потому что после того, как карета миновала парковые ворота, оставалось проехать еще две мили по аллее, ведущей к дому; кроны росших по бокам деревьев почти смыкались над головой, создавая впечатление, будто едешь через длинную темную пещеру.

Выехав на открытое пространство, карета остановилась перед невероятно длинным, но приземистым домом, опоясывающим мощеный двор. Сначала Мэри показалось, что ни одно окно не горит, но, выйдя из кареты, она заметила тусклый свет в угловой комнате наверху.

Входная дверь казалась огромной, сделанной из массивных, замысловато-резных дубовых панелей, утыканных большими железными шипами и стянутых широкими железными прутами. Дверь вела в гигантский холл, столь тускло освещенный, что Мэри опасалась смотреть на развешенные по стенам портреты, с которых взирали на нее фигуры в рыцарских доспехах. На каменном полу посреди этого величественного холла ее маленькая черная фигурка выглядела потерянной и странной – именно так Мэри себя и чувствовала.

Рядом со слугой, открывшим дверь, стоял безукоризненно одетый худой старик.

– Отведите ее в комнату, – сказал он хриплым голосом. – Хозяин не хочет ее видеть. Утром он уезжает в Лондон.

– Хорошо, мистер Питчер, – ответила миссис Медлок. – Если я буду знать, что от меня требуется, я все сделаю.

– Что от вас требуется, миссис Медлок, – сказал мистер Питчер, – так это сделать так, чтобы его не беспокоили и чтобы он не видел того, чего видеть не хочет.

После этого Мэри Леннокс повели наверх по широкой лестнице, потом по длинному коридору, по еще одному, короткому пролету ступенек, по еще одному коридору и по еще одному, пока в стене не открылась дверь и она не очутилась в комнате с камином. На столе уже стоял ужин.

Миссис Медлок без церемоний сказала:

– Ну вот ты и на месте. Эта и соседняя комнаты – место, где ты будешь жить. И ты должна оставаться в его пределах. Не забывай об этом!

Вот так госпожу Мэри водворили в Мисслтуэйт-Мэнор, и, пожалуй, еще никогда в жизни она не чувствовала себя настолько «наперекор».

Глава IV. Марта

Мэри проснулась оттого, что молодая горничная, пришедшая разжечь огонь, шумно выгребала золу, стоя на коленях на коврике перед камином.

Мэри лежала и наблюдала за ней несколько мгновений, а затем принялась осматриваться. Она никогда не видела такой странной и мрачной комнаты. На стенах висели гобелены с вышитым на них лесным пейзажем. Под деревьями стояли диковинно одетые люди, а вдалеке виднелись башенки замка. Тут были охотники и дамы, лошади, собаки. Мэри чувствовала себя так, словно находилась в этом лесу вместе с ними. Через глубокое окно она могла видеть огромный, уходящий ввысь склон без единого деревца, который скорее походил на необъятное бледно-пурпурное море.

– Что это? – спросила Мэри, указывая в окно.

Марта, молодая горничная, которая только что поднялась на ноги, тоже взглянула.

– Вон тама?

– Да.

– Дак это пустошь. – Ответила та с добродушной улыбкой. – По нраву тебе?

– Нет, – ответила Мэри. – Отвратительно.

– Эт’ потому как ты не привыкла, – сказала Марта, снова принимаясь за чистку камина. – Мнится, что она больно уж большая и голая. Но она тебе придется по нраву.

– А тебе нравится? – поинтересовалась Мэри.

– Ой-ёй! Еще как! – ответила Марта, бодро отскребая каминную решетку. – Я ее страсть как обожаю. И ничуть она не голая. Она ж вся заросшая, и так сладко пахнет. Весной так любо, и летом тож, когда дрок и ракитник и вереск цветут. Медом пахнет, и воздух такой свежий… А небо какое высокое! И пчелы с жаворонками так ладно жужжать и поють. Эх! Да я бы ни за какие коврижки не согласилась жить там, где нет пустошей.

Мэри слушала ее с мрачно-озадаченным видом. Туземные слуги, к которым она привыкла в Индии, ничуть не походили на Марту. Услужливые и раболепные, они не осмеливались разговаривать с хозяевами на равных. Они лишь почтительно кланялись господам и величали их «защитниками бедных» или еще как-нибудь в этом роде. Индийским слугам приказывали, их не просили. Им не было принято говорить «пожалуйста» и «спасибо», и Мэри, когда сердилась, отвешивала своей айе пощечины. Марта же – пухленькое, румяное, добродушное существо, – имела такой уверенный вид, что госпожа Мэри задумалась: не даст ли служанка сдачи, если получит пощечину всего лишь от маленькой девочки.

– Странная ты служанка, – сказала она весьма высокомерно, покоясь на подушках.

Опустившись на корточки с кистью для покраски отчищенной решетки в руке, Марта засмеялась без малейшего признака недовольства.

– Ох, да знаю я. Коли б в Мисслтуэйте была большая миссус, я б никогда и младшей горничной не стала. Ну, может, до судомойни меня б еще и допустили, но наверху работать точно бы не позволили. Простая я больно и говорю слишком уж по-йоркширски. Но дом этот, хоть и такой богатый, очень странный. Как будто в нем нет ни хозяина, ни хозяйки, кроме мистера Питчера и миссис Медлок. Мистеру Крейвену, ему на все плевать, когда он тут, а тут его почти никогда не бывает. Миссис Медлок по доброте своей дала мне это место. И еще сказала, что ни в жисть бы такого не сделала, когда б Мисслтуэйт был нормальным богатым домом, как другие.

– Так ты будешь моей служанкой? – спросила Мэри в своей привычной надменной манере.

Марта снова принялась скрести решетку.

– Я слушаюсь миссис Медлок, – твердо ответила она. – А она – мистера Крейвена. Но мне велено исполнять работу горничной тут, наверху, ну и тебе немного прислуживать. Но тебе мало что понадобится.

– А кто будет меня одевать? – властно поинтересовалась Мэри.

Марта откинулась на пятки, уставилась на нее и с изумлением спросила на свой йоркширский манер:

– Ой чой-то? Сама не сдюжишь?

– Что ты такое говоришь? Не понимаю я твоего языка, – сказала Мэри.

– Ай-ай! Забыла! – воскликнула Марта. – Миссис Медлок наказывала, чтоб я правильно говорила, а то ты меня не поймешь. Я хотела сказать: ты что, сама не можешь одежду на себя натянуть?

– Нет! – ответила Мэри с негодованием. – Я никогда в жизни этого не делала. Разумеется, меня одевала моя айя.

– Ну коли так, – сказала Марта, явно даже не догадываясь, что ведет себя бесцеремонно, – пора научиться. Ты уже не маленькая. Полезно тебе будет чуток самой себя пообслуживать. Моя матенька всегда говорит: диво, что у богатых дети не вырастают полными чурбанами, при том, что их нянчат, моют, одевают и выгуливают, как щенят!

– А вот в Индии все не так, – презрительно сказала госпожа Мэри. Она едва сдерживала гнев.

Но на Марту это не произвело никакого впечатления.

– Ну да, знамо дело, не так, – ответила она почти сочувственно. – Бьюсь об заклад, это потому, что там тьма тьмущая черных вместо уважаемых белых людей. Я когда услыхала, что ты едешь из Индии, так подумала, что ты тоже черная.

Мэри в ярости села на кровати.

– Что?! – закричала она. – Что?! Ты думала, что я туземка? Ты… ты… свиное отребье!

Марта уставилась на нее с весьма грозным видом.

– Да кто ты такая, чтоб обзываться? – сказала она. – Нечего так яриться. Молодые леди так себя не ведут. Я против черных ничего не имею. В разных книжечках про них пишут, что они очень набожные, что черные – наши братья. А я никогда не видела черного человека и радовалась, что увижу теперь одного вблизи. Я когда утром сегодня пришла к тебе разжечь камин, то подкралась к кровати и осторожненько оттянула одеяло, чтобы глянуть на тебя. А ты, – добавила она разочарованно, – оказалась не чернее меня, хотя почему-то желтая.

От такого унижения Мэри перестала сдерживать гнев.

– Ты подумала, что я туземка! Да как ты посмела?! Ты ничего не знаешь о туземцах! Они – не люди, они – слуги, которые должны кланяться и подчиняться. Ты ничего не знаешь об Индии. Ты вообще ничего не знаешь!

Она совершенно распалилась, испытывала полное бессилие под простодушным взглядом Марты, и вдруг почувствовала себя такой одинокой, такой далекой от всего, что ей понятно, от окружения, в котором ее поведение было естественным, что, зарывшись лицом в подушку, горько разрыдалась. Рыдала она так безудержно, что добросердечная йоркширка даже немного испугалась, ей стало жалко девочку. Она подошла к кровати и склонилась над ней.

– Эй! Ну хорош уже так голосить! – взмолилась она. – Точно тебе говорю. Я не думала, что ты так расстроишься. Я и впрямь ничего ни про что не знаю – как ты и сказала. Ну, прости меня, мисс. И перестань плакать.

Было что-то утешающее и искренне дружелюбное в ее странном йоркширском говоре и ее непоколебимой уверенности, и это оказало на Мэри благотворное воздействие. Рыдания стали затихать, и наконец она успокоилась. Марта почувствовала облегчение.

– Ну, а теперь тебе пора вставать, – сказала она. – Миссис Медлок велела, чтоб я приносила тебе завтрак, обед и чай в соседнюю комнату. Ее приспособили как твою детскую. Вылазь из кровати, я помогу тебе с одеванием. Если у тебя застежка на спине, ты сама с пуговицами не управишься.

Когда Мэри наконец соблаговолила встать, оказалось, что Марта вынула из гардероба совсем не те вещи, в которых она была накануне, когда они с миссис Медлок приехали в Мисслтуэйт-Мэнор.

– Это не мое платье, – сказала она. – Мое черное. – Однако, осмотрев платье и пальто из плотной белой шерсти, она сдержанно признала: – Но эти вещи лучше моих.

– Вот их и надевай, – ответила Марта. – Мистер Крейвен приказал миссис Медлок купить их в Лондоне. Он сказал: «Я не потерплю, чтобы по дому разгуливал ребенок в черном, как какая-то потерянная душа. – Вот что он сказал. И еще: – От этого дом будет еще печальней, чем он есть. Так что оденьте ее во что-нибудь посветлей». Матенька моя так сразу сказала, что понимает, что он имел в виду. Она всегда знает, что значит правильно одеться. И сама черное не жалует.

– Я тоже ненавижу черную одежду, – сказала Мэри.

Процесс одевания кое-чему научил их обеих. Марте приходилось «упаковывать» своих младших сестер и братьев, но она никогда не видела, чтобы ребенок стоял так неподвижно и ждал, когда кто-то другой сделает все за него, словно у него самого нет ни рук, ни ног.

– А чего ты сама-то туфли не наденешь? – спросила она, когда Мэри протянула ей ногу.

– Это всегда делала моя айя, – ответила Мэри, ощетинившись. – Так принято.

Она очень часто повторяла: «Так принято». Научилась этому у слуг-туземцев. Если кто-то велел им сделать то, чего их предки не делали на протяжении тысячи лет, они спокойно смотрели на этого человека и отвечали: «Так не принято», и человек знал, что настаивать бессмысленно.

Не было принято, чтобы госпожа Мэри делала что-то помимо того, как стоять и позволять одевать себя, как куклу, но теперь, еще до того, как оказаться готовой к завтраку, Мэри стала подозревать, что жизнь в Мисслтуэйт-Мэноре в конце концов научит ее многому совершенно для нее новому – например, самой надевать чулки и туфли и поднимать вещи, которые уронила. Будь Марта хорошо вышколенной горничной для молодой леди, услужливой и почтительной, она знала бы, что это ее обязанность – расчесывать хозяйке волосы, застегивать ботинки, подбирать и класть на место оброненные ею вещи. Но она была всего лишь необученной деревенской девушкой, выросшей в домике посреди йоркширских вересковых пустошей вместе с ватагой маленьких братьев и сестер, которые и помыслить не могли о том, чтобы кто-то их обслуживал, они всё делали сами – для себя и для младших, поскольку те были либо еще младенцами, которых требовалось носить на руках, либо малышами, только начинающими ходить и обо все спотыкающимися.

Если бы Мэри Леннокс росла жизнерадостным ребенком, она бы, возможно, только посмеялась над болтливостью Марты, но Мэри слушала горничную холодно и удивлялась свободе ее поведения. Поначалу ей вовсе не было интересно, но постепенно, по мере того как девушка все тарахтела и тарахтела в своей добродушной безыскусной манере, Мэри начала прислушиваться к тому, что та говорит.

– Эх, видела бы ты их всех! – рассказывала Марта. – Нас двенадцать душ, а мой папаша зарабатывает всего шестнадцать шиллингов в неделю. Матенька наизнанку выворачивается, чтобы хоть каши на всех наварить. Младшие целый день играют на пустошах, и матенька говорит, что свежий воздух их кормит. Она думает, что они там едят траву, как дикие пони. У Дикона нашего, ему двенадцать, даже есть там жеребенок, которого он считает своим.

– Где же он его взял? – спросила Мэри.

– Да там же, на пустоши и нашел. Жеребенок бродил там со своей мамой, когда был еще совсем маленький, и они с Диконом подружились, Дикон ему приносил кусочки хлеба и рвал для него молоденькую травку, и жеребенок к нему так привязался, что ходит за ним по пятам и разрешает на себе ездить. Дикон добрый, его все животные любят.

У Мэри никогда не было никакого домашнего животного, а ей хотелось кого-нибудь иметь. Поэтому рассказ о Диконе ее немного заинтересовал, а поскольку ее раньше никогда никто не интересовал, кроме нее самой, становилось ясно, что в ней начало пробуждаться какое-то новое, хорошее чувство.

Войдя в комнату, переделанную для нее в детскую, Мэри обнаружила, что она мало чем отличается от первой. В ней, собственно, и не было ничего детского, обычная взрослая комната с унылыми старыми картинами на стенах и тяжелыми старинными стульями. В центре комнаты на столе стоял обильный завтрак. Но Мэри всегда отличалась плохим аппетитом и на первое блюдо, поставленное перед ней Мартой, посмотрела с полным безразличием.

– Я этого не хочу, – сказала она.

– Не хочешь каши?! – не веря своим ушам, воскликнула Марта.

– Не хочу.

– Да ты просто не знаешь, какая она вкусная. Полей ее немного патокой или присыпь сахарком.

– Я ее есть не буду, – повторила Мэри.

– Эге! – сказала Марта. – Мне даже смотреть невмоготу, как добрая еда пропадает. Посади моих братьев-сестер за этот стол, они бы за пять минут все смели.

– Почему? – холодно осведомилась Мэри.

– Почему? – эхом отозвалась Марта. – Да потому, что им почти никогда в жизни не доводилось наесться досыта. Они всегда голодные, как ястребы да лисы.

– Я не знаю, что значит быть голодной, – сказала Мэри с безразличием невежества.

Марта посмотрела на нее с возмущением.

– А не мешало бы узнать. Я-то очень хорошо это себе представляю, – откровенно высказалась она. – Терпеть не могу людей, которые сидят, крошат хлеб и лениво ковыряют кусок мяса на тарелке. Господи! Вот бы все, что тут понаставлено, оказалось в желудках у моих Дикона, Фила, Джейн и остальных.

– Ну так и отнеси им, – предложила Мэри.

– Это не мое, – с достоинством ответила Марта. – И сегодня у меня не выходной. Выходной у меня бывает раз в месяц, как и у всей здешней прислуги. Тогда я иду домой и делаю там уборку, чтобы и маме дать хоть денек отдохнуть.

Мэри выпила немного чаю и съела кусочек тоста с джемом.

– А теперь оденься потеплей и беги поиграй на воздухе, – сказала Марта. – Это пойдет тебе на пользу – аппетит к обеду нагуляешь.

Мэри подошла к окну. За ним расстилался сад с дорожками и большими деревьями, но выглядело все по-зимнему уныло.

– На воздухе? Почему я должна выходить из дома в такую погоду?

– Ну, если ты не пойдешь гулять, тебе придется сидеть тут, а что ты тут будешь делать?

Мэри огляделась вокруг. Делать было действительно нечего. Когда миссис Медлок обустраивала эту комнату, о развлечениях она не подумала. Может, и впрямь лучше пойти посмотреть, что представляет собой этот сад?

– А кто пойдет со мной? – спросила она.

Марта удивленно уставилась на нее.

– Сама пойдешь, – ответила она. – Тебе надо учиться играть, как играют другие дети, у которых нет братьев и сестер. Наш Дикон уходит в пустоши один и играет там часами. Так-то он и подружился с пони. У него там, в пустошах, и овцы знакомые имеются, и птицы, которые едят у него с рук. Как бы мало у нас ни было еды, он всегда приберегает хлебные крошки для своих любимцев.

Именно упоминание Дикона заставило Мэри решиться выйти из дома, хотя сама она этого и не осознавала. Там, в саду, наверное, есть птицы, хотя пони и овец, конечно, нет. Это совсем не такие птицы, как в Индии, может, будет любопытно на них посмотреть.

Марта подала ей пальто, шляпу, пару крепких маленьких башмаков и проводила вниз по лестнице.

– Если обойдешь кругом, вон там попадешь в сад, – сказала она, указывая на ворота в плотной стене кустарника. – Летом там полно цветов, но сейчас ничего не цветет. – Поколебавшись с минуту, она добавила: – Только одна часть сада заперта. Там уже десять лет никто не бывал.

– Почему? – невольно вырвалось у Мэри. Еще одна запертая дверь вдобавок к сотне внутри дома.

– Мистер Крейвен велел запереть ее сразу, как умерла его жена. Он никому не позволяет туда ходить. Это был ее сад. Он запер вход, вырыл ямку и похоронил в ней ключ. Ой, миссис Медлок звонит в колокольчик, мне надо бежать.

После ухода Марты Мэри направилась по дорожке, которая привела ее к воротам, встроенным в живую изгородь. Она никак не могла выкинуть из головы мысль о саде, в котором никто не бывал уже десять лет. Интересно, как он выглядит, думала она, сохранились ли в нем какие-нибудь цветы? Пройдя через ворота в кустах, она очутилась в большом саду с широкими лужайками и извилистыми дорожками, окаймленными подстриженными кустами. В саду обнаружились деревья, клумбы, вечнозеленые растения, причудливо подстриженные, и большой пруд со старым серым фонтаном посередине. Но клумбы стояли по-зимнему голые, а фонтан не работал. Это был не тот, не запертый сад. Да и как сад может быть запертым? Ведь в сад всегда можно войти со всех сторон.

Мэри размышляла об этом, когда увидела в конце тропинки, по которой шла, длинную стену, сплошь увитую плющом. Девочка слишком мало знала Англию, чтобы понимать, что за такими стенами обычно располагаются огороды, где выращивают овощи и фрукты. Подойдя к стене, она обнаружила в ней зеленую дверцу, прятавшуюся под плющом. Дверца была открыта. Этот сад явно не является запретным, и, стало быть, в него можно войти.

Пройдя через дверь, Мэри увидела, что это огород, окруженный стеной, и что это лишь один из нескольких разделенных стенами огородов: в противоположном конце ждала еще одна зеленая дверь, тоже открытая, и за ней виднелись кусты и грядки, на которых росли зимние овощи. Фруктовые деревья выстроились в ряд вдоль стены, а некоторые участки грядок были накрыты застекленными каркасами. Место выглядело голым и уродливым, как показалось Мэри. Летом, когда все зазеленеет, тут, должно быть, станет приятней, но пока ничего красивого в этом нет.

Через дверь, ведущую во второй огород, вышел старик с лопатой, закинутой на плечо. Увидев Мэри, он испугался от неожиданности, но потом вежливо приложил руку к шапке. У него было неприветливое старческое лицо, и, судя по всему, увидев Мэри, он вовсе не обрадовался, но ведь и ей не понравился его огород, и обычное для нее выражение лица «всё наперекор» свидетельствовало о том, что ей эта встреча отнюдь не доставляет удовольствия.

– Это что тут? – спросила она.

– Один из огородов, – ответил старик.

– А там? – Мэри указала на другую зеленую дверь.

– Еще один. – Сухо и коротко. – Есть еще один, по ту сторону стены, а с другой стороны – фруктовый сад.

– Я могу туда пройти? – спросила Мэри.

– Если хочешь. Но там нечего смотреть.

Мэри не удостоила его ответом. Прошагав вперед по дорожке, она вышла в другую дверь и там снова нашла стены, зимние овощи, стеклянные теплицы, но в дальней стене имелась еще одна дверь, и вот она-то была закрыта. Может, это она ведет в сад, где уже десять лет никто не бывал? Будучи девочкой отнюдь не робкой и имея привычку делать все, что хочется, Мэри подошла к двери и повернула ручку. Она надеялась, что дверь не откроется, так как хотела убедиться, что нашла тайный сад, но дверь легко открылась, Мэри прошла через нее и очутилась во фруктовом саду. Он тоже был окружен стеной, голые фруктовые деревья росли и вдоль нее, и вообще повсюду, поднимаясь из коричневой, побитой зимним холодом травы, но больше никакой зеленой двери нигде видно не было. Мэри поискала и, дойдя до дальнего конца сада, заметила, что стена там не кончается, а поворачивает, похоже, огораживая какое-то место. Остановившись, Мэри оглядела верхушки деревьев, поднимавшиеся над стеной, и увидела птицу с ярко-красной грудкой, сидящую на самой верхней ветке одного из них; внезапно птица залилась своей зимней песней – словно, увидев Мэри, звала ее.