Беркутчи и украденные тени

Ворон больше не появлялся. Впервые за несколько месяцев он ни разу не дал о себе знать. Однажды Громов слышал где-то неподалёку карканье, но это вовсе не значило, что его издавала та самая птица. Мало ли воронов в Лирме?

К этому времени Ратмир окончательно убедил себя в том, что происшествие в музее – не более чем его фантазия, подкреплённая головной болью, с которой он проснулся в то утро. Но тут кое-что снова посеяло сомнения в голове мальчика. Дело в том, что в приюте стали расползаться слухи, что Борис Ефимович, работавший в музее уже более тридцати лет, так и не вернулся на свой пост после длительного нахождения в больнице. Он угодил в неё с сердечным приступом, но говорили, что на самом деле спятил. Он неустанно твердил об уродливом существе, выросшем из земли, которое криком погрузило его в оцепенение и довело до бессознательного состояния.

Рат не знал, что и думать. Теперь уже ни днём ни ночью подросток не мог выкинуть из головы мысли о случившемся с Борисом Ефимовичем, и особенно о том, что он видел собственными глазами во время экскурсии. Но произошедшее в день его рождения событие заставило забыть даже о таких невероятных видениях.

Утро девятнадцатого января началось совершенно обычно. Воспитанники проснулись по расписанию, умылись, оделись и стали спускаться в столовую на завтрак. Рат не спешил. Он задержался в общей спальне и, порывшись в шкафчике, достал последнее фото, сделанное перед злосчастным пожаром. Вот он сам – семилетка со ссадиной на носу (он не мог вспомнить, как её получил), в джинсах и синем свитере, который так любил, глаза светятся и улыбка до ушей; а рядом родители – живые, молодые, любящие.

Мальчик сжал фотографию и улыбнулся запечатлённому образу семьи, но взгляд остался грустным. Как же ему их не хватало…

В комнату заглянула Майя Александровна. В общей спальне тут же разнёсся запах сладкой фиалки и мяты, который всюду сопровождал молодую воспитательницу. Она выглядела совсем юной из-за по-детски круглого лица с румянцем и больших глаз василькового цвета. Каштановые волосы-пружинки, как всегда, выпадали из пучка. Майя Александровна была любимой воспитательницей Ратмира. Впрочем, она располагала к себе всех детей, да и взрослых тоже. В ней будто бы всегда сиял незримый свет.

Девушка присела рядом. Она с любопытством взглянула на фото и по-доброму улыбнулась.

– Ты здесь такой счастливый, – ласково сказала она.

Рат кивнул. Он действительно не мог вспомнить более счастливого момента в своей жизни, чем этот.

– Я хочу показать тебе одну вещицу, – неожиданно серьёзным тоном сказала воспитательница.

Она протянула ему каучуковый шнур, на котором крепко держался серебряный солнцеобразный кулон. В нём просматривались два наложенных друг на друга креста: один обычный и один повёрнутый буквой «х». Присмотревшись внимательно к прямым крестовым лучам, Рат увидел рисунки. На первом выгравировано дерево, на втором – крылья, на третьем – горящая свеча, а на четвёртом – чаша, из которой льётся вода.

– Это Крес. Иногда его называют «Огненная кольчуга». Благословенный амулет защитит тебя, Ратмир, предупредит о зле, придаст сил и, что немаловажно, поможет найти свой путь. Прошу, носи его не снимая. Это мой тебе подарок на четырнадцатилетие.

Громов завязал на шее шнур, а сам оберег спрятал за пазуху. По груди тут же расползлось тепло. Он не особенно верил в силу таких вот штуковин, но не хотел обижать Майю, которая была так добра к нему. Как только Крес оказался у него на шее, воспитательница будто бы вздохнула с облегчением.

– Что ж, а теперь я должна рассказать неожиданную для всех нас новость. Я не буду ходить вокруг да около, скажу как есть: Рат, за тобой приехала тётя.

Подросток изумлённо раскрыл рот. Он уставился большими карими глазами на девушку, а та, в свою очередь, несколько раз кивнула, мол: «Да-да, именно это я и сказала».

– Тётя? Вы шутите? Но у меня нет живых родственников, это же правда?! Вы сами всегда об этом твердили.

– Я знаю, мы действительно так думали, потому что после смерти твоих родителей никто не объявился… Как бы там ни было, Ратмир, это чудо, что сейчас ты можешь обрести семью, дом…

– Не поеду, – резко перебил её мальчик.

Он подскочил с кровати и, подойдя к окну, погрузился взглядом в жизнь Берёзовой улицы. Мимо проезжали машины, спешили на работу люди. Вот девочка в розовой куртке, которая не хочет идти куда-то (возможно, в детский сад) и буквально висит на руке своей матери, пока та пытается вести её по не расчищенному от снега тротуару. А вот мужчина, что с утра пораньше ссорится с женщиной наверняка из-за какой-нибудь ерунды. За их склокой через стекло канцелярского магазина с ухмылкой наблюдает любопытный работник с чашкой дымящегося напитка. Жизнь шла своим чередом. Каждую секунду что-то происходило, и Ратмир был окружён этим хаосом, но чувствовал себя одиноким, как никогда прежде, ведь, несмотря на такое количество людей и огромные масштабы мира, в сущности никому не было до него никакого дела, даже сейчас, когда происходил, возможно, переломный момент в его судьбе.

– Что? – удивилась Майя Александровна. Девушка решила, что «не поеду» ей послышалось.

– Моё мнение ведь должно учитываться?

– Да, но…

– Вот и отлично. Тогда я никуда не поеду. Я останусь жить в приюте, а когда стану совершеннолетним, то буду предоставлен сам себе.

– Рат, ты разбиваешь мне сердце, – жалобно прошептала воспитательница. – Подумай как следует, это ведь твой родной человек, единственный. Да все дети, которые живут в детском доме, только и мечтают оказаться на твоём месте, а ты что ж, не рад и хочешь остаться здесь ещё на четыре года? А потом что? Думаешь, это так легко – начать самостоятельную жизнь в восемнадцать и не иметь возможности опереться на старшего родственника, спросить совета?

– Майя Александровна, с тех пор как погибли мама с папой, прошло семь лет. Целых семь лет! Я никому не нужен был столько времени, так с чего вдруг сейчас понадобился? – возмущался Рат Громов. – Не хочу видеть тётю, которая бросила меня здесь и не вспоминала о моём существовании до сегодняшнего дня.

Майя Александровна тяжело вздохнула и подошла к Ратмиру. Сейчас, когда она встала напротив и положила руки ему на плечи, было видно, что мальчик даже чуть-чуть выше своей воспитательницы. Она улыбнулась при мысли, что её подопечный так вырос, ведь она помнит его ещё тем самым перепуганным, испачканным копотью ребёнком, который оказался на пороге детского дома в первый год её работы. Как он возмужал за это время, окреп, стал сильнее духом. Она старалась дарить ему, как и всем остальным детям, любовь, но разве могла она заменить настоящий дом и родителей? Разве могла эта любовь излечить раны? Конечно, нет. Тепла даже её большого и доброго сердца было недостаточно. Она замечала, как часто подопечные приобретали жёсткость, будто старались оградить себя толстыми стенами, а порой из малышей, так отчаянно нуждающихся в любви и ласке, вырастали не просто холодные, а злые взрослые. Видеть это становилось для Майи невыносимо. К счастью, Ратмир не стал озлобленным на весь белый свет, но превратился в колючего и недоверчивого.

– Я знаю, сейчас всё это выглядит непонятным. Ты зол и чувствуешь боль оттого, что хорошее не случилось раньше, тогда, когда звал его, надеялся на чудо. Тебе кажется, что уже поздно, ведь ты повзрослел и уже пережил потери, страх и одиночество, которых можно было избежать, а сейчас будто бы в этом и смысла нет. Но я верю, что всему происходящему или не происходящему есть причина. Наступит момент, когда всё станет ясно. Жизненные повороты, хорошие и плохие события, твои же собственные решения на распутье приобретут чёткие очертания карты – карты твоей судьбы, и ты поймёшь, для чего родился на свет и что именно должен принести в этот мир. А теперь протяни руку тому, что предлагает жизнь. Не упрямься. В конце концов ты обретёшь своё счастье, Рат, и будешь благодарен себе за то, что сейчас терпеливо примешь свой путь и последуешь зову сердца, а не гордости.

Ратмир понимал, что Майя Александровна права и отказываться от выпавшего шанса из-за обиды и злости как минимум глупо, но от этого не легче. К тому же в глубине души он предчувствовал, что визит его тёти несёт ему куда большие перемены, чем смену места жительства и родственные связи. Правда вот какого рода эти перемены, мальчику пока неясно.

Телефон задребезжал. Воспитательница ответила на звонок, и Рат услышал раздражённый голос Аллы Владимировны, которая требовала поторопиться и проводить мальчика в кабинет директора. Майя Александровна со своей привычной мягкостью извинилась за задержку и, улыбнувшись Ратмиру, спросила, готов ли он к встрече, – тот нехотя кивнул.

Они спустились по лестнице вместе, но у самого входа в кабинет воспитательница оставила своего подопечного. Подбодрив лёгким похлопыванием по плечу, она дала ему пару минут побыть одному.

Подросток не хотел признавать собственного волнения, но учащённый пульс, сухость во рту и внутренняя дрожь говорили сами за себя. Он проделал то же, что и всегда, когда старался успокоиться и выглядеть увереннее: набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул, а затем выпрямился, расправил плечи и приподнял и без того вздёрнутый подбородок. Это действительно помогло. После таких нехитрых манипуляций, Рат почувствовал себя смелее и сильнее, будто вся внутренняя энергия сконцентрировалась в твёрдый комок в районе груди и теперь стучала ровно, решительно.

Мальчик постучал в дверь. Услышав приглашение войти, Ратмир нажал ручку до щелчка и толкнул дверь. Перед ним открылся просторный кабинет со стенами, выкрашенными в цвет зелёного горошка. Бо́льшая часть мебели выкрашена в оттенок грецкого ореха. Даже рамки для грамот, лицензий и картины вечернего города, висевшие над потрёпанным диваном, подобраны в тон.

За столом в широком поскрипывающем кресле сидела директриса. Она говорила с гостьей и, когда Рат вошёл в кабинет, даже не повернулась в его сторону, а лишь взмахом руки приказала сесть на диван. Напудренное круглое лицо искажали глубокие складки, которые образовались от натянутой улыбки, однако светло-голубые глаза оставались безучастными к происходящему. Она говорила с будущей опекуншей непривычно мягко и очень вежливо. Могло показаться, что женщина сама доброта и бесконечно счастлива, что одному из её подопечных выпал шанс обрести свой дом, но Ратмир уже знал, что она из себя представляет, и прекрасно понимал, что за притворной заботой прячется весьма себялюбивая натура, которую ужасно раздражают дети, отчего ему всегда было непонятно, что привело Людмилу Николаевну на этот пост. Как бы там ни было, слушал он её весьма сдержанно, не показывая, что такая быстрая смена характера директрисы от души его забавляла.

Гораздо больше мальчика интересовала женщина, сидящая напротив, которую представили ему Елизаветой Игоревной. Её внешность казалось ему знакомой, хотя он был почти уверен, что не знал её прежде. У неё были красивые длинные вьющиеся волосы, совсем чёрные, как чернила, карие глаза, как у него самого, длинный прямой нос и острый подбородок. Тёплое платье глубокого бордового цвета, которое спускалось ниже колен, очень ей шло и подчёркивало её элегантность. Незнакомка не сводила глаз с Ратмира. В них светилось любопытство и затаённая радость. Было заметно, что она слушает Людмилу Николаевну вполуха, поскольку всё внимание обращено на мальчика. Она с жадностью изучала черты его лица, а стоило взгляду коснуться родинки на мочке левого уха, как девушка тут же улыбнулась и в бархатистых глазах заискрились слёзы.

– Ужасно жаль, что с вашим братом и его женой случилось несчастье… Но как так вышло, что вы лишь недавно узнали о трагедии?

– Мне горько в этом признаваться, но мы были в ссоре с братом. Потом я уехала за границу на несколько лет. Когда вернулась, пыталась его найти, но было слишком поздно.

– Ну да, ну да… – вздохнула Людмила Николаевна. – Слава богу, что с племянником всё хорошо. Мы уж заботились о нём всё это время как следует, в общем, как и о других детях тоже, ведь мы любим их всех не меньше, чем своих собственных.

На последней фразе директрисы Громов едва сдержал смешок.

Так значит тётя – его родня со стороны отца. Ну конечно, ведь они действительно похожи, разве что в отличие от неё отец был русоволосым, как и Рат. Наверное, поэтому мальчику внешность женщины казалась знакомой.

– Что ж, – заключила Людмила Николаевна, – все документы уже проверены, и я могу передать под опеку Ратмира уже сегодня. Милый, ты ведь позавтракаешь со всеми остальными, прежде чем отправиться в дорогу? – спросила она медовым голосом.

Рата передёрнуло при слове «милый», и он тут же замотал головой, отказавшись от последнего завтрака в детском доме.

Мальчик поднялся наверх собрать вещи. Всё происходящее казалось ему ещё более нереальным, чем уродливое чудовище, которое чуть не убило его криком. Он несколько раз больно ущипнул себя за левое предплечье, чтобы проснуться, но сон не прошёл. Он принялся наспех кидать вещи в сумку. Чёрная застиранная футболка полетела поверх убитых временем джинсов, а следом за ней – огромная толстовка и несколько пар носков. Гардероб был скромным, и, откровенно говоря, ни один из его предметов Ратмир не считал своим, ведь в приюте всё у всех общее. Он бы с удовольствием оставил всё здесь, но кто знает, что ждёт его в доме Громовых, поэтому-то подросток и прихватил с собой самое необходимое.

У окна столпилось несколько воспитанников. Они с завистью смотрели на него и переговаривались. Среди них больше всех язвил Рома Дюжин, говоря, что тётка Громова очевидно преследует корыстные цели, а на самом деле он ей не нужен, да и вообще, совсем скоро она сдаст его обратно, как это часто бывало с другими. Ратмир чувствовал, как эти взгляды жгли ему спину, а едкие слова провоцировали на драку, и при других обстоятельствах он точно бы снова двинул Дюжину по физиономии, но не сегодня, уж слишком его волновал переезд.

На край кровати присел Денис. На лице тощего подростка тенями залегла грусть. Некоторое время он молча наблюдал за тем, как его уже бывший сосед и, если можно так сказать, друг застёгивает молнию на спортивной сумке, а потом потупился в пол и тихо произнёс:

– Может, и отец наконец возьмётся за ум и заберёт меня домой?

– Может, – пожал плечами Рат, – чего только не бывает на свете.

Ещё совсем недавно он бы не смог сказать эти слова искренне, но теперь Громов и впрямь готов был поверить, что в жизни случается всё что угодно, даже самое невероятное.

Он закончил сборы. Майя Александровна появилась спустя пять минут, чтобы проверить, все ли вещи уложены, и сопроводить подопечного к выходу. Стоило ей войти в помещение, как в нём тут же стало тепло и спокойно, а язвительные высказывания Дюжина затихли. Несмотря на её молодой возраст, она производила на воспитанников удивительное действие, потому что даже те, кто всегда вёл себя из ряда вон плохо, в её присутствии становились покладистее. Другие воспитатели не понимали, в чём её секрет, но дети знали – просто она была очень доброй, искренне любила их и старалась сделать жизнь своих подопечных лучше, насколько это было в её силах, а они всё чувствовали.

– Волнуешься? – спросила Майя Александровна. Ратмир в ответ рассеянно кивнул. – Оно и понятно: в твоей жизни всё-всё меняется. Но не стоит переживать, я говорила с твоей тётей, а я неплохо разбираюсь в людях и скажу, что она хороший человек и позаботится о тебе. Да и потом, сам факт, что у тебя спустя столько лет появились родные, – это огромное счастье. Тебе правда очень повезло. Помни об этом.

– Знаю, – вздохнул Громов. – Вы уже говорили.

Лицо девушки озарилось улыбкой, мягкой, но слегка печальной. Она шутя потрепала Рата по светло-русым волнистым волосам, как делала мама, когда он был ребёнком, и на его голубых глазах навернулись слёзы.

– Не забывай меня, ладно? И обязательно когда-нибудь навести, обещай мне, – потребовала она.

Ратмир дал слово. Пожалуй, Майя Александровна – единственная, кого ему будет по-настоящему не хватать. Он поблагодарил её, коротко попрощался с Денисом и другими воспитанниками, стоявшими рядом, и прошёл к выходу, где его уже давно ждала Елизавета Громова. Она заметно нервничала и переминалась с ноги на ногу. Когда Ратмир и воспитательница оказались рядом, взгляд тёти прояснился, встретился с голубыми глазами Майи Александровны и мальчик заметил короткий кивок с обеих сторон, какой обычно мелькает между хорошо знакомыми людьми.

«Странно, очень странно», – подумал Рат Громов.

– Готов? – робко спросила тётя и поправила пояс пальто, затянув его потуже. Мальчик кивнул и вышел вслед за ней на улицу.

Надвигалась буря. По небу то и дело скользили угрожающие сине-серые тучи, готовые вот-вот обрушить на Лирм новую партию снегопада, как будто сугробов, в которых можно было увязнуть по колено, недостаточно. Завыл ветер. Он шумел так сильно, что прочие звуки тонули в нём. Поток воздуха задувал ледяные снежинки за воротник, отчего мурашки бежали по коже и хотелось скорее сесть в машину, чтобы спрятаться подальше от этого колючего холода.

Старенький синий автомобиль приветственно подмигнул, когда тётя нажала кнопку на ключе и открыла двери. Женщина велела Ратмиру положить багаж на заднее сиденье, а ему самому предложила сесть рядом с ней, на переднее. Машина слегка покряхтела и тронулась с места.

Взгляд Рата Громова ещё с минуту был прикован к боковому зеркалу. Он видел, как рядом с завёрнутой в тёмное пальто Майей на забор опустился ворон. Птица сложила чёрные крылья и раскрыла клюв, вероятно, карканья не было слышно из-за ветра. Мальчик мысленно попрощался с ними и тяжело вздохнул: позади годы, проведённые в приюте, где было пусть и не слишком хорошо, но всё знакомо до последнего угла, а вот впереди… неизвестность…

За белой пеленой падающего мелкого снега образы воспитательницы, птицы и хмурого детского дома номер двадцать четыре становились всё более расплывчатыми, пока окончательно не растворились вдали.

Глава 4

Родовое гнездо Громовых

Город Грувск находился в четырёх часах езды от Лирма. Дорога большей частью была прямой, по обеим сторонам сопровождаемая высокими тёмными лесами из елей и сосен, меж которыми мелькали редкие лучи зимнего солнца. Снег лежал чистый, нетронутый. Он, точно одеяло, заботливо укутывал спящую землю. Хвойные леса время от времени сменялись посёлками и тонкими, скованными льдом речушками, петляющими между заснеженными холмами. Над ними висели облака. Они напоминали взбитые сливки, которые кто-то красиво уложил поверх возвышенностей края.

Несколько раз дорога уходила в сторону, но Громовы держали путь прямо. Разговор не клеился. Несмотря на то что Елизавета Игоревна проработала педиатром больше десяти лет и всегда могла найти общий язык с ребёнком любого возраста, она не представляла, как подступиться к племяннику. Девушка пыталась заговорить с ним, но, получив короткий ответ, поняла, что мальчик слишком закрыт и, вполне возможно, чтобы наладить родственные связи, понадобится гораздо больше времени, чем она думала, когда ехала в Лирм. А это очень, очень плохо. Для них обоих.

Автомобиль подъехал к заправке. Елизавета Игоревна предложила Рату выйти на улицу подышать. Мальчик охотно согласился. За продолжительное время в дороге у него затекла спина и шея, а в животе урчало от голода, ведь от завтрака в приюте он отказался. Тётя помнила об этом. Она оставила племянника возле машины, а сама отправилась в магазин.

Ратмир как следует выпрямился, так что в спине приятно захрустело, расправил плечи и застегнул молнию на тёплой куртке. Морозный воздух тут же защекотал нос, а изо рта повалил пар. Да, зимы в краю настоящие! Как и полагается: сверкающие алмазной крошкой сугробы, колючие морозы и вихри неустанно танцующих белых снежинок. Красота такая, что дух захватывает.

Из круглосуточного магазина вынырнула Елизавета Громова. В одной руке она несла бумажный пакет с тёплой выпечкой, а в другой – два больших стакана с логотипом заправки: кофе для себя и горячий шоколад племяннику. Подкрепиться они решили прямо на улице, облокотившись на капот машины.

– Так, значит, вы сестра моего отца, – дожевав булочку, сказал Рат.

– Лучше «ты». Так будет нам обоим удобнее, – улыбнулась Лиза.

Подросток кивнул. Девушка воспряла духом – племянник решил заговорить с ней. Это был её шанс положить начало дружбе, и, чтобы не упустить его, отвечать и говорить ей следовало хорошо подбирая слова, а о некоторых вещах вообще лучше умолчать до поры до времени. По крайней мере, пока Рат не привыкнет к ней и не освоится на новом месте.

– Игорь был моим старшим и единственным братом. Я его обожала, гордилась им. А Полина, твоя мама, была моей хорошей подругой, мы знали друг друга с детства. Я была так счастлива, когда они решили пожениться. А теперь их нет. Никого нет, кроме тебя. Ты мне правда очень дорог, Рат, только вот быть тётей я ещё не привыкла, поэтому будь ко мне снисходительнее, ладно?

Лиза слегка подтолкнула его плечом, и на её лице заиграла светлая улыбка. Даже карие глаза улыбались. Мальчик просто не мог не ответить ей тем же. Некоторое напряжение между ними осталось, но короткий разговор за перекусом сгладил знакомство. Ратмир понял, что Лиза, как и он сам, долгое время была одинокой и что сейчас ей так же непросто.

– Знаешь, ты здорово мне напоминаешь Игоря. У вас даже одинаковые родинки, вот здесь, – она коснулась указательным пальцем его левого уха.

– Ага, – вздохнул Рат. – Скажи, если вы были так близки и с отцом, и с мамой, тогда почему вы не общались столько лет? Это не похоже на отношения между родными.

– Всё бывает, Ратмир, – с горечью ответила девушка. – Иногда даже самых родных и любимых приходится отпускать, ради их блага.

Когда булочки закончились, а бумажные стаканы из-под горячих напитков опустели, Громовы вернулись в машину и продолжили путь. Спустя час Лиза повернула руль вправо и машина ушла с трассы на дорогу, ведущую в Грувск.

Они очутились на окраине города. Возле дороги торчал знак с названием города, а подле него из земли рос огромный серый валун с высеченной надписью: «Город Грувск. Основан в 1816 году». Но памятник мальчику был неинтересен, а вот птица на макушке камня – очень. Поглядывая на людей, наверху спокойно восседал крупный черный ворон. Громов прищурился и попытался рассмотреть его. Он готов был поклясться, что это тот самый пернатый, что прилетал к нему в приюте и даже однажды спас его от ужасного большеголового монстра. Хотя, с другой стороны, так уж сильно отличаются между собой птицы одного вида? Перепутать одного ворона с другим очень просто, и всё-таки подросток чувствовал, что не ошибся.

Мальчик попросил Лизу остановить машину. Он хотел подойти к тому валуну, но едва дверь автомобиля захлопнулась, как ворон исчез, будто его и не было. Рат ещё несколько минут постоял, всматриваясь ввысь, но мелькающих чёрных крыльев нигде не было видно, только кучные облака застилали небо.

В начале города гнездились небольшие частные домики. Их крыши толстым слоем покрывали белоснежные сугробы, а грязные громоздились вдоль обочин. Высокие сосны бросали на них непроглядно-чёрные тени так, что казалось, будто уже наступил вечер, хотя на самом деле было только около двух часов дня. Мальчик поёжился: Грувск показался ему слишком чужим и каким-то неприветливым, колёса машины упрямо катили вперёд, и путь к прошлому был отрезан навсегда.

Миновав частный сектор домов, автомобиль Громовых выехал на главную дорогу и через семь минут ворвался в основную часть города, хорошо расчищенную от снега. Впечатление Рата стало меняться. В общих чертах Грувск был похож на любой другой город: высоток здесь не было, однако дома в четыре-шесть этажей росли точно грибы после дождя вдоль длинных ровных улиц. Первые этажи большей частью были заняты магазинами или частными конторами. В центре города растянулась большая площадь с фонтаном, который сейчас, само собой, не работал. С другой стороны площади – вход в парк. Ратмир успел рассмотреть каменную арку и непроглядный лес хвойных деревьев за ней. Все эти тёмно-зелёные великаны, раскиданные по всему городу точно стражи, делали Грувск таинственным и даже немного воинственным.

– А какой он, твой дом? – спросил подросток.

– Наш дом, – с улыбкой поправила Лиза. – Ему уже почти сто лет, но земля, на которой он выстроен после того, как сгорел предыдущий дом, принадлежит нашей фамилии с момента основания города. Громовы – одна из первых семей, которые поселились в Грувске. Надеюсь, ты полюбишь этот дом. Он особенный.

Они покинули центр. Слева автомобиль миновал невысокое светлое здание, окружённое деревьями. Ратмир толком не успел ничего увидеть, но тётя объяснила, что это шестая школа, та самая, в которой он будет учиться с понедельника. При мысли о новом месте учёбы и об одноклассниках Рат почувствовал волнение, но любопытство затмило его.