Иссык-Кульский эпизод

 «Вот так новость! – снова стал думать я: – Сматывают удочки, что ли? А чего медлили, дрова рубили? Но если на голове у них шапка горит, если позавчера в райцентре были они, то с чего вся эта бодяга? Зачем им на ночь глядя ехать куда-то, зачем им в райцентр, кипящий сейчас розыскными страстями, где сейчас куда ни плюнь – попадешь в озабоченную милицейскую физиономию? На месте преступников я бы сидел бы сейчас и сидел в теплой компании гляциологов. А чего не сидеть-то? Повода для беспокойства у них нет, фантазий моих на тему торгового центра они услышать не могли. Нет, не похоже все это на преступников! Может, действительно, с работой-то? Хоть и затемно, преспокойно доедут до юрты Басмача, слопают чего-нибудь домашнего, бузы151 выпьют от пуза. Благодать! Чего здесь ехать-то – полтора, два часа? Переночуют, и в райцентр! Интересно, какую такую работу смог найти Басмач этому ши… шиш… тьфу, этому кукишу, что он оставил свой объект вожделения?»

– Равшан, возьми табель. Я его за двенадцать дней заполнил. В бухгалтерии тебя рассчитают, а за питание потом разойдемся. Не забудь, – подал листок Османкулову Тренев.

 «А, все-таки, все-таки в мозгах-то свербит, – поглядел я вслед отъезжающим: – Надо бы смотаться в милицию к Молдокулов и переговорить с ним об этом дуэте – пусть приглядится. Если что – куда им деваться-то? Личности известны».

 Вечером, отдав должное преферансу, оставив Никитича с Балаянцем перетирать какой-то научно-производственный вопрос, я подсел в соседнее «купе» к Ольге. Она читала питерский журнал, опубликовавший подборку стихотворени1 Му-му.

– Ну, и как? Нравится? – прикручивая зачадивший фитиль керосиновой лампы, попытался я нащупать тему для разговора.

– По-моему стихи очень хорошие. Он тоже в МГУ учился?

– Не, Гера питерский геофак заканчивал. Интересно, – поинтересовался я, – в Хибины сейчас студентов геофака МГУ возят?

– В Хибины теперь только мерзлотоведы и гляциологи ездят, – оживилась аспирантка. – Все остальные в Калужской области сидят, в Сатино: и после первого, и после второго курса. Скучища, по-моему! Правда, геодезическую практику наш курс умудрился все же в Крыму, на базе геологического факультета пройти.

– В Крыму, в Прохладном, недалеко от обсерватории? – обрадовался я.

– Ага!

– В Бахчисарай, в Чуфут-Кале втихаря бегали, яблоки по соседству воровали?

– И бегали, и воровали! – засмеялась Ольга. – И преподаватели грозились, что если у кого в палатке найдут яблоки, то сразу же отчислят! Так затаившись и похрустывали по вечерам!

– А сюда балаянцевский папаша протекцию делал?

 Отцом Балаянца был известный ученый-гляциолог, профессор МГУ Эрванд Суренович Балаянц. Сдавал я ему как-то экзамен, будучи студентом.

– Он самый. Меня же интересуют долинные ледники альпийского типа: ни на Алтае, ни тем более на Полярном Урале, сам знаешь, похожего практически нет. На Кавказе тоже сейчас не очень-то – баз нет, исследования почти не ведутся, а о Памире и говорить не приходится. Одним словом, за то, что я здесь – Эрванду Суреновичу спасибо.

– А в Швейцарию что? С факультета, я знаю, там бывают.

– В Швейцарии чтобы столько на леднике посидеть, уйму денег надо!

– Ну и специальность же ты выбрала – по полгода во льдах безвылазно! – посочувствовал я ей. – Соскучилась, наверное, по лету-то, по настоящему лету?

 Подперев ладонью голову, Ольга мечтательно прищурилась:

– Да… лето… дача, вечерняя свежесть после дневной жары, полуночные посиделки, – улыбнулась она, – и тишина, непривычная после суматошной Москвы тишина: лишь лай собак где-то там в поселке, да шум последних электричек за лесом… Если честно, соскучилась!

 Ни с того, ни с сего, сам себе удивляясь (откуда это только все берется? Может раскрытый на столе журнал со стихами Му-му, может славная девчонка с погрустневшими от воспоминаний глазами спровоцировали? Да, и не плебеем же прикидываться, в конце концов!), я прочел:

 …упиваясь вечернею вольницей,

 Чуть шевелится флюгер на крыше,

 Под сурдинку лягушки чуть слышно

 Сквернословят в пруду у околицы.

 Псы окрестные взлай и вразножку

 Заступают в вечернюю смену,

 Пахнет свежим, подсохнувшим сеном

 И пожаренной с луком картошкой.

 Осторожно, словно боясь спугнуть, Ольга повернулась ко мне.

 Кот хозяйский у ног наших ластится:

 Симпатяга – сякой и бесстыжий…

 Потрепал я уши лежащего у нас в ногах пса. Пиня, радостно зевнув во всю розовость пасти, дробно застучал хвостом по полу.

 И с тобой мы роднее и ближе,

 Чем в обычной московской сумятице…

 Перевел я взгляд на Ольгу.

 Громкий звук был досадным и лишним.

 На скамье, посеревшей от времени,

 Мы сидим, чуть прижавшись коленями,

 В деревенском полночном затишье.

 Мы одновременно посмотрели на отполированную штанами до блеска лавку, на которой сидели и машинально, одномоментно отодвинулись друг от друга. Балаянц, привлеченный изменившейся ритмикой разговора, посмотрел в нашу сторону, но ничего не заподозрив, вернулся к беседе с Треневым.

– Кто это написал? – поинтересовалась Ольга, пытливо рассматривая объявившегося вдруг на леднике мастера художественного слова.

– Из «Московского комсомольца». Знаешь, на их сайте есть раздел, где публикуют интересные подборки стихов. Тихо, – обратив вдруг внимание на собаку, понизил я голос. – Под окном кто-то…

 Задремавший было пес, навострив уши, и, оскалив клыки, тихо рычал.

– Наверное, лошадь под окном ходит. Или солонгой161, – прислушиваясь, сказала Ольга. – Я видела его сегодня за домиком в камнях, где мы мусор складываем. Вот уж не думала, что он так высоко заберется!

 Я достаточно хорошо знал чабанских собак – на лошадь или какое другое животное они рычать не станут. Если бы под окном оказался посторонний человек, то пес залаял бы.

 Мысль лихорадочно обозначилась: – «Значит кто-то знакомый псу, которого он не любит? Османкулов? Какого ляда ему здесь?»

– А Равшана Пиня не любит, – добавила вдруг в строку Ольга. – По-моему, у них с Пиней это взаимно.

 «Вот и Ольга о том же! – даже не удивился я: – И она подумала о коллекторе! Если что – шито белыми нитками, свидетелей много».

– Пойду, взгляну на солонгоя, – сказал я и взял фонарь.

– И я с тобой, – вскочила Ольга и вместе с собакой выбежала из домика.

 Не ожидав от Ольги такого демарша, я поспешил следом.

 Около домика никого не было. Лишь в темноте, ниже по склону, слышны были прыжки спутанной лошади, и едва угадывалось журчание воды, вытекающей из приледникового озера. Пиня, весело оскалившись, вился вокруг меня с Ольгой, ощутимо ударяя виляющим хвостом по нашим ногам. Он и не смотрел по сторонам, надеясь, что мы все вместе пойдем сейчас гулять.

 «Может, псу в дреме приснилось что-нибудь?» – подумалось мне.

– Тихо как! Только вот электричек не слышно и картошечки жареной захотелось, – засмеялась Ольга. – А тебе, Паша, спасибо. За стихи спасибо. Пойдем, а то холодно что-то, – поежилась она.

– Да, да, конечно, – рассеянно согласился я с ней. – А картошечки я вам привезу.

 Картошка в высокогорье, довольно тяжеловесная для перевозки, съедалась почти мгновенно, и большую часть времени гляциологи сидели на крупах и макаронах.

 «Надо, обязательно надо завтра спуститься в райцентр, рассказать Марату о своих сомнениях, снять грех с души! Наверняка коллектор и чабан в круге интересов оперативников не значились!» – порешил я, возвращаясь с Ольгой в домик.

 Пиня снова улегся у них в ногах, и морда его показалась мне недовольной.

– Никитич, – отозвал я Тренева в сторону, – разреши мне завтра до «ключей» смотаться.

– Чего ты там забыл?

– С другом, ну ты знаешь с кем, договорились поохотиться. Отказывать неудобно, башкарма все-таки, – усмехнувшись, вспомнил я молдокуловское слово.

– Дело твое, – чуть помедлив, согласился Тренев. – Езжай. А мы с Балаянцем уж вдвоем начнем тут. И Ольга поможет, – заглянул он мне в глаза. – Езжай, езжай, а то совсем от лошади отвык. Верхом в горах – это тебе не жуликов ловить! – поддразнил он меня.

 Кое-что я действительно с отвычки намял, и когда приходилось присаживаться, мне становилось немного неуютно.

– Слышь, Никитич, – позже, уже залезая в спальник, спросил я Тренева, – а Рачкуликом местные сейчас пользуются?

– Да кому он нужен? О нем и не знает никто. Какой это, к чертям собачьим, перевал, забыл, что ли? – приоткрыл глаз Никитич.

 В самом начале моей работы в здешних местах мы с фототеодолитом объехали все семь крупных ледников долины Кызыл-су. Подспорьем нам по старинке служили древние аэрофотоснимки, сделанные в 1943 году, еще во время Отечественной войны. С помощью снимков из этой серии военные топографы в том далеком году описали много новых вершин, ледников, открыв, в том числе и высочайший на Тянь-Шане пик Победы. Ни новых вершин, ни тем более ледников мы, конечно, тогда не обнаружили – задачи были другие. По полуденной извилистой полоске тени на одном из снимков верхней части долины мы приметили узкую расщелину, которая вполне могла оказаться неизвестным проходом из урочища Ашу-тор в соседнюю долину реки Сары Су.

 Как-то в конце лета, обретаясь в тех местах по служебной надобности, мы с Балаянцем решили разнообразить скудное меню дичиной, а заодно и проверить на месте свое «открытие». С большим напрягом, даже с надрывом, карабкаясь внутри крутой тесной щели, лавирующей между выходами твердых пород, мы все-таки добрались до седловины, прорезающей скалистый гребень. За седловиной, также маскируясь в путанице скал, начинался сравнительно пологий спуск уже в соседнюю долину. Для подъема из ущелья на перевал нам понадобилось немного времени – всего час с небольшим. Начало «путеводной» расщелины, отгороженной снизу скалами, от дна ущелья не просматривалось и, может быть, поэтому проход для местных охотников оставался неизвестным.

 Охота тогда не удалась. Но Балаянц на правах первооткрывателя, удовлетворяя свой назывательский зуд, прозвал узкий, труднодоступный скальный проход перевалом Рачкулика, «обессмертив» позу, в которой мы передвигались к нему большую часть времени.

– А что это ты про Рачкулик вдруг вспомнил? – не дождавшись ответа, вновь поинтересовался из спальника Тренев.

– Да вот, мы же рядом сегодня там были. Его, случаем, в картографический реестр не занесли? – ухмыльнулся я, представив балаянцевское название на карте.

– Не фантазируй, – зевнул, засыпая Никитич.

 «Утром обязательно нужно быть у Молдокулова, – ворочаясь без сна, как вшивый о бане, все думал я о поездке в райцентр: – Если под окном сегодня был Османкулов, то какого же хрена он заявился? Узнать о планах? Запугать? Сдается, что он каким-то образом меня просчитал. Если все эти догадки верны, то по дороге могут ожидать. Ну, на этот счет уже есть кое-какие соображения. А вот Тренева с Балаянцем тревожить своими догадками не стоит – нетрудно представить какова будет их реакция. Ничем помочь они не смогут – с ледорубами на засаду переть глупо. Нельзя ставить ребят под удар. Если под окном сегодня был Османкулов, то, похоже, он намерен сыграть со мной, навязать свою партию, в которой почти все козыри будут у него на руках. Что ж, он в секе гроссмейстер, а я в преферансе не дурак! А если что, на всякий случай, суну записку в бумаги Тренева. Если что… если… Это все утром. А утро вечера мудренее».

– Оля, – обратился утром к аспирантке Никитич, – ровно через два часа будь на площадке у метеоприборов. Начнем работу с ближних реек. До вечера, – кивнул он мне.

 Нагрузившись теодолитом, треногой и рацией, Тренев с Балаянцем направились к дальнему борту каменного ложа ледника. Добираться туда нужно было полтора, а то и в два часа, да еще теодолит установить, отцентрировать, то, да се.

 Ольга должна была обойти все рейки на языке ледника вплоть до ледопада и при помощи старой рации, работающей только в прямой видимости, сообщать Никитичу с Балаянцем порядковые номера точек съема данных. Для удобства работы на льду вместо обычной, поблекшей от времени штормовки она надела свою куртку, красный цвет которой навязчиво акцентировал сторонний взгляд среди холодных красок высокогорья. Трещин в этом году на языке Кара-Баткака ниже ледопада почти не было: лишь промоины, продольно прочертившие тело ледника, к послеобеденным часам наполнялись талыми ручьями. Хождение в одиночку по языку ледника в это время года было сравнительно безопасным.

– Ты все-таки будь там повнимательней, а главное поаккуратней! – всовывая удила между зубами лошади, напутствовал я аспирантку и улыбнулся, вспомнив такое же недавнее пожелание Лехи Полосина. «В загранице этой» и мне необходимо было быть сегодня внимательным, а главное аккуратным!

 Ольга вежливо улыбнулась, молча наблюдая за моими сборами.

– У меня к тебе небольшая просьба, – обратился я к ней, застегнув на морде лошади уздечку и ободряюще похлопав конягу по шее, – возьми бинокль и встань на ригель171рядомс осадкомером. Времени у тебя еще навалом, – подтянул я подпруги, слегка поддав под брюхо коленом тужившемуся, надувавшему живот хитрюге Прыгуну. – Приятель мог вчера приехать на Айламу охотиться, – стал я беззастенчиво травить. – Вчера, сама знаешь, мне не до этого было. Я поеду сейчас на «ключи» – мы там встречу с ним назначили, разминуться можем. Если заметишь кого-нибудь сзади – не группу идущих гуськом туристов, а одного, максимум двух человек на лошадях, то встань по другую сторону осадкомера. Я это увижу, подожду друга у леса.

 В этой долине, как и в любой другой, было несколько ущелий, урочищ и распадков. Из урочища Кара-Баткак, где находился домик гляциологов, спуститься в райцентр можно было только вниз по долине через «ключи», на склонах выше которых паслась отара напарника Османкулова, или через соседнее урочище Айлама, где был перевал в соседнюю долину. Перевал неудобный, но проходимый даже с лошадью, ведомой в поводу. Чабаны раз в несколько лет им пользовались. Если бы меня захотели перехватить, то кто-то должен был отрезать мне путь через Айламу. С ригеля часть ущелья просматривалась до леса, почти до соединения с основным руслом долины. Если бы кто-то, убедившись, что я не пошел через перевал Айламы, пустился бы следом за мной, то аспирантка его бы увидела. Но если путь через Айламу мне будет отрезан, то и в лесу меня должны будут поджидать. Останется один путь – от границы леса налево вверх по основному руслу долины в сторону урочища Ашу-Тор. Через ледник Ашу-Тор, впрочем, и через соседствующие неподалеку ледники северный и южный Котор-Тор, если не побояться трещин, при удаче вполне можно перевалить на сырты, а оттуда через пару дней все-таки выбраться к озеру. Но это, как говорится, «геморрой»: в одиночку, без страховки это малореально и опасно, не каждый на это решится, и возможные преследователи об этом знают. А о перевале Рачкулик, спрятавшимся в неразберихе скального рельефа, они вряд ли слышали!

 «Выбросить бы из головы все эти заморочки о засадах, да махнуть без помех до «ключей»! Может быть, уже сидит там Марат у своей апа с пиалой бузы в руках? Ведь «пара деньков», о которых он упомянул, говоря о встрече с информатором, закончатся уже сегодня? А если его еще нет, то и до самого райцентра доскакать! А вечером, прикупив картошки, да всякой вкусности, вернуться», – помечталось мне.

 Ольга, часто моргая, и, дергано улыбаясь, смотрела куда-то в сторону, никак не реагируя на мою просьбу. Как будто она что-то наперед знала, по-женски почувствовала! Мне вдруг отчаянно захотелось развернуть ее к себе, обнять.

– Ты слышишь меня, Оля? Ты сделаешь это? – успокаивающе погладил я ее по плечу и. переступив, заглянул в показавшиеся мне вдруг не серыми, а больше зелеными глаза аспирантки.

– Я все сделаю так, как ты сказал, – подняла наконец-то она подозрительно повлажневшие глаза. – Ты только не задерживайся и приезжай вовремя, – чуть дрогнули у нее уголки губ.

 Наступившее утро было погожим, небо высоким и чистым. Листья манжетки, сизые от инея, отчетливо похрустывали под ногами. Если ночью на тропе меня ожидали, то им пришлось несладко. Ночью был заморозок.

Глава 5

 Петляя среди арчевника, и поваленных прошлогодней лавиной одиноких деревьев, тропа постепенно подводила к лесу.

 Чтобы не издергиваться раньше срока, поначалу я думал об Ольге. Так ничего и не придумал.

 Не доезжая леса, я остановил лошадь, достал бинокль и посмотрел назад в сторону Кара-Баткака. На уступе – древнем ледниковом ригеле, которым непосредственно заканчивалось каменное ложе ледника, стоял почти трехметровый осадкомер. На расстоянии нескольких километров, даже в сильный бинокль я с трудом отыскал его. Слева от него виднелось красное пятнышко. До этого оно было справа. Значит, Ольга увидела кого-то за моей спиной, незамеченного мной из-за большого расстояния и неровности рельефа дна ущелья!

 «Вот все и встало на свои места! – нерадостно констатировалось: – Каков Османкулов-то! В райцентре у торгового центра, судя по всему, был он!»

 Путь в райцентр через «ключи» мне был отрезан! Где-то на тропе в лесу меня поджидали. И не о здоровье родных и близких при встрече у меня будут спрашивать, не закурить ведь попросят!

 Я слез с лошади и, помедлив, снова залез на нее, заставил Прыгуна сделать оборот вокруг себя. Ольга в бинокль увидит мою «джигитовку» и, согласно договоренности, поймет, что я все увидел, все понял, и что ей можно заниматься своими делами.

 Соскочив еще раз с лошади, я взял ее в повод, сошел с наезженной тропы и спустился к реке, уровень воды в которой в эти утренние часы был невысоким. Переступая по камням, я быстро миновал водную преграду и вышел на крутую, мелкокаменистую, сразу оживающую под ногами осыпь. Наступал ответственный момент: если меня ждут где-нибудь неподалеку, то вполне могут услышать шум сдвигаемой под тяжестью шагов щебенки. Тогда будет совсем плохо – на лошади тут не поскачешь. Одна надежда, что бурлящий речной поток заглушит все звуки.

 Прыгун, удивленно на меня косясь, недоумевал, что я выбрал столь неудобный путь. Потянув повод, я решительно направил его в сторону Ашу-Тора. В запасе у меня оставался неизвестный никому из местных Рачкулик.

 Наконец неудобь осыпи осталась позади. Я снова вышел на тропу, забрался в седло и пустил Прыгуна рысью.

 Дно долины было сравнительно ровным, с разбросанными на нем грудами многотонных камней. Островки ельника, растущего на крутых склонах, перемежаясь с многочисленными, наползающими кое-где прямо под ноги каменистыми россыпями, тянулись острыми клиньями вверх, постепенно переходя в голые, почти отвесные скалы, вершинные гребни которых возвышались над тропой почти на километровой высоте.

 Впереди меня ожидал крутой, почти трехсотметровый по высоте подъем-тягун и километра три безлесного, корытообразного ущелья, заканчивающегося ледником. Надо было дать передохнуть лошади. Я придержал Прыгуна, заставив его перейти на быстрый ша. Обернувшись, метрах в семистах позади я заметил двух всадников, скачущих быстрым галопом в мою сторону.

 «Галопом, да по камням! – отметил я про себя: – А лошадей-то они совсем не берегут!»

 Скорость реагирования на изменение моего маршрута и близость всадников неприятно удивили.

 «Рации у них, и к гадалке не ходи! И не наше гляциологическое дерьмо!»

 В бинокль я разглядел фигуры Османкулова и Басмача, безжалостно нахлестывающих своих лошадей. По моим расчетам, разрыв должен был быть много больше. С помощью оптики я различил некую несуразность силуэта Басмача и предположил, что эту неровность контура создает приклад винтовки, висящей на спине чабана.

 До того момента, щадя Прыгуна, я перемещался по каменистой тропе размашистым шагом, лишь иногда, на относительно свободных от крупных камней участках понукая коня переходить на рысь. Сверзиться на валуны со споткнувшейся лошади – это не кувыркнуться на песок манежа!

 Устьевую ступень урочища Ашу-Тор – изматывающий тягун и оставшиеся километры, отделяющие от ледника, я вместе с конем пролетел на одном дыхании. Бедный Прыгун совсем уже уверился, что седок не в своем уме! Ему сильно досталось: бока его покрылись обширными потными потеками, он обреченно слушался малейшего посыла и прикосновения камчи181. Проскакав по камням, конь устал и часто спотыкался. Оглянувшись, я заметил, что меня все-таки догоняют.

 С урочища Айлама спуститься – это тебе не в аквапарке по пластиковому желобу в бассейн скатиться! Да и тропа через арчевник мало похожа на дорожку ипподрома! Чтобы добраться с Айламы до леса мне бы минут сорок понадобилось! Да и то, если коня не жалеть! Но это мне. Преследователи, еще детьми приученные к верховой езде, лучше знали возможности лошади, как наездники были искуснее. Скорее всего маршрут ухода от лесной засады ими был заранее просчитан (с лошадью он единственный!). Не заморачиваясь, они пустились вдогонку.

 Впереди начинался хаос ледниковой морены и на лошади дальше было никак. У большого валуна, едва остановившись, я спрыгнул с нее. Поднапрягшись, я водрузил на плоское темя булыги солидный каменный обломок и придавил им лошадиный повод, исключая возможность разгорячённому коню опиться холодной водой из ледникового ручья, шумящего меж камней неподалеку.

 «Прости дружище, мне некогда разнуздать тебя!»

 Раздувая ноздри, конь тяжело дышал. Наклонив мне вслед осунувшуюся, как мне показалось, от усталости морду, Прыгун смотрел на меня исподлобья, осуждающе.

 Я тоже устал: дыхание мое сбилось, будто бы все это время бежал.

 Я прикинул расстояние, просмотрел свой возможный путь в скалах и, еще не совсем осознанно, еще не страшась, понял, что через Рачкулик уже не уйти! Не хватало всего ничего – десяти-двенадцати минут форы! Пока буду карабкаться по склону, добираясь до начала расщелины, в которой можно укрыться, я останусь на виду, стану удобной мишенью. В расщелине меня не достали бы – на это у кого угодно кишка тонка! Подтолкнутый, покатившийся с крутизны небольшой камень, набрав скорость, легко, как детскую пластиковую дудочку согнет в загогулину толстостенный стальной ствол винтовки, выставленный над головой для защиты от камнепада. Такое в горах случалось не раз.

 «Ну, хотя бы минут семь-восемь форы – на волевых, на адреналине добрался бы, дополз, докарабкался бы до расщелины!» – досадуя, несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул я, насыщая кровь кислородом.

 Оставался путь лишь один путь – через ледник Ашу-Тор, через перевал, на сырты!

 «А ведь это полная ж…а! Говорил же Марат, что перевальчик непростой, что два каравана сгинули в здешнем льду…, – замельтешили пораженческие мысли: – Впрочем, придумалось кое-что вчера – трудноосуществимое, может быть небезвредное для здоровья… В конце концов, где наше не попада…, тьфу ты, не пропадало! – попытался взбодрить я себя: – ж…а, как напоминают нам шутники – это тоже какой-никакой выход!».

 Я перепрыгивал по сразу оживающим, раскачивающимся под моими ногами камням, с каждым шагом забираясь все выше и выше. Думать об усталости было некогда. Только бы оторваться на дистанцию, непригодную для прицельной стрельбы! Лишь бы не было у Басмача охотничьего карабина! В том, что вслед мне сейчас раздадутся выстрелы, я не сомневался. Двести, ну, минимум полтораста метров – ой, как бы устроили! Если, конечно, стрелять будут из малокалиберки. Из маломощной винтовки с донельзя изношенным стволом, какие наличествуют тут у чабанов, с такого расстояния в движущую мишень попасть очень и очень трудно, почти нереально. Доводилось стрелять из таких вот карамультуков19, знаем. И все же. Крохотная, мягкая пуля из малокалиберной пукалки, растеряв с расстоянием убойность, скорее всего сразу не убьет, но дел понаделает: от потери крови, тем более в высокогорье, хорошего мало.

 Переводя дыхание, в полуобороте я различил внизу, среди валунов фигуры Османкулова и Басмача. Они уже побросали лошадей и бежали следом. Расстояние до них, навскидку, было чуть меньше двух сотен метров. Для вящего успокоения, оно могло быть и побольше!

 Бежать в гору по камням, да на такой высоте – понятие относительное. Я передвигался быстрым шагом по краю боковой морены: ноги, быстро налившиеся тяжестью, соскальзывали, я оступался и терял равновесие почти на каждом шагу. Пытаться «бежать» по вынесенным ледником на обочину впритирку к скалам, хаотично перемешанным движением льда каменным обломкам, занятие невеселое. По самому ледниковому языку «бежать» было бы «веселее», но там бы я маячил как на ладони – мой силуэт на фоне белесого льда был бы четко виден. Здесь же на морене, в выцветшей штормовке я почти сливался с камнями. При стрельбе каменные глыбы меня защитят.

 Надсадное дыхание заглушало почти все звуки.

 Как едва слышный щелчок камчи прозвучал первый выстрел. Каменная пыль едва заметным дымком вспучилась на рыжеватом сланце недалеко от моей головы. Ж-ж-ж! – отрикошетила от камня расплющенная пуля.