Я – есть Я. «Я-концепция»: творческие, философские, литературно-философские, логико-философские контексты (Книга 2)

В 2008 году меня избрали на вакантную должность главного ученого секретаря Президиума Национальной академии наук. В истории академического сообщества до меня было всего два прецедента, когда члены Академии наук, избранные по медицине, занимали вакантные должности в Национальной академии наук – это академик И.К.Ахунбаев, занимавший должность президента в период (1954—1960 гг.), это академик Д.К.Кудаяров, занимавший пост вице-президента Национальной академии наук (2008—2013 гг.). Проработав свой пятилетний срок в этой должности я увидел совсем другой масштаб в науке, да и в людях, в жизни. Много лет именно это – работа и люди, удерживали меня в академической науке. Я говорю сам с собой. Этот след – жизнь, как я ее чувствую сейчас. Я смотрю сверху, из конца. Разумеется, никаких сомнений в своем «предназначении» у меня в период работы в Национальной академии наук не было. Несмотря на большие сложности, а, может, даже благодаря им – понял, что науку двигают исключительно энтузиасты от природы. А ведь ранее даже не подозревал, что наука и его достижения являются продуктом научного коллектива в целом.

Отказавшись баллотироваться на второй срок в вакантной должности главного ученого секретаря Академии наук, я в 2013 году решил вернутся в свою Проблемную лабораторию в Национальном хирургическом центре. После пятилетнего перерыва в хирургической деятельности, я поехал в свой родной центр, чтобы все увидеть и решить. То, что я увидел, о многом напомнило, но будущего здесь уже не было. Теперь я никак не мог его представить здесь, так как уже не было моей команды, моей школы. Ощущение замкнутого пространства, недостаточного уровня организации науки, диктата ремеслиничества, отсутствие перспективы. Зайдя в свою лабораторию обнаружил не просто голое место, а вообще отсутствие места. Я месяц еще вытерпел, насытился голыми обещаниями, удостоверился в том, что, в бывшей лаборатории на всем лежал плотный слой поверхностной науки.

В Национальной академии наук было намного интересней – уровень науки, богатство научной мысли, открытость ученых, перспективы роста и развития. У меня возникла и крепла какая-то смутная тоска. Нет, выбора я не видел. Слишком неравными казались возможности открывшихся передо мной дорог. Я поступил решительно, но не очень разумно, согласившись возглавить научный отдел лечебно-оздоровительного объединения при Управделами Президента и Правительства Кыргызской Республики. Такова была моя решительность часто от нежелания смотреть в будущее трезвыми глазами. Кстати, вышеуказанный отдел создавал в свое время сам (2009). За короткий срок мы застолбили за собой научное направление «Гериатрия и герантология», провели I-Международную научную конференцию «Актуальные вопросы социально-ориентированной медицины в Кыргызстане» (2011). Привлекательным было то, что меня никто не трогал, предоставленный самому себя я здорово преуспел в исследовании философских вопросов.

Займись вопросами медицинской науки, передо мной вновь замаячил бы знакомый ужас – опять «с нуля»! А время то стремительно убегает. А мне давно мечталось выйти на заслуженный отдых, наконец, засесть в дали от городской суеты и дел, за написание книг, изложить на бумаге свои мысли. Загодя готовился к этому, построил дачу в горах, обустроил быт. А здесь появились проблемы со здоровьем, а так же другие новые, достаточно остро переживаемые, волнения и страхи за благополучие в семьях своих детей. Однако, именно в этот период у меня вновь проявилась попытка реализовать свой творческий потенциал, который не был востребован в течение жизни. Речь идет о писательстве.

Хотелось бы отметить, что писательство было для меня спасительным увлечением, занятием, приносящим мне удовлетворение. Я бы не стал придерживаться концепции «интеллектуального дефицита» у пожилых людей, так как именно в пожилом возрасте я написал основной массив своих произведений. Однако, понял то, что чаще всего показатели интеллектуальных способностей снижаются за счет большего количества времени, необходимого для пожилого человека при написании какого-либо произведения. Понятно, что люди пожилого возраста чаще ощущают себя одинокими. Но, а если одиночество – то к чему творческий человек стремится? Если такой человек ощущает в себе творческий потенциал, ощущает свою востребованность, если позволяет здоровье, возможности, то он не ощущает одиночество, будучи даже отшельников на даче.

Как я уже говорил выше, в 2013 году я написал заявление об уходе на пенсию. В то время я занимал достаточно высокую академическую должность главного ученого секретаря Президиума Национальной академии наук Кыргызской Республики. Потому, выйдя на пенсию я не ощущал себя как бы «выброшенным на обочину» текущей уже без моего деятельного участия общей жизни. Многие говорил мне, что в этом возрасте лучше оставаться действующим ученым, имея в виду то, что снижение социального статуса, потеря делового и жизненного ритма, как правило, приводят к ухудшению состояния человека.

Одним из причин моего ухода с Академии наук было следующее. Идет Общее собрание, на повестке дня вопросы перевода всей работы на государственный, то есть кыргызский языка, согласно Указа Президента страны. Переполненный зал, чувство раскаленной и очень напряженной атмосферы. Было много филологов, а также псевдопатриотов из среды журналистов, писателей, то есть атмосфера бурной стихии. Выступали эмоционально, в этих условиях труднее всего спорить, в особенности, когда имеешь дело с мало культурными полемистом. Прослушав всех, говоривших о необходимости сиюминутного перехода на государственный язык, я чувствовал, что многие ученые, искренне считающие преждевременность такого шага, не решались высказаться. Что можно сказать в такой атмосфере, насыщенной страстями, при такой интеллектуальной элементарности? Но я напрягся, собрал силу духа и попросил слова. В тот же момент я почувствовал большое вдохновение и я говорил лучше, чем когда-либо в жизни. Сначала аудитория отнеслась ко мне враждебно, были даже насмешливые возгласы. Потом уже после моего выступления ко мне многие подходили, жали руку и благодарили. Однако…. Признаться, мой голос в этой среде был гласом вопиющего в пустыне. Меня в лучшем случае почтительно и с недоумением слушали, но не предполагали руководствоваться моими идеями. Думаю, что я так и не сумел дать собравшимся в зале почувствовать свою центральную тему – перейдя на государственный язык мы целиком и полностью потеряем пространство фундаментальной науки ученых Академии наук. В стихии лжепартиотизма и в ее созиданиях еще больше, чем в ее разрушениях, я очень скоро почувствовал опасность, которой подвергается духовная культура, наука, образование. Как всегда, лжепатриотизм не щадит творцов духовной культуры, науки, образования, относясь подозрительно и враждебно к любым позитивным инициативам. В какой-то мере это напоминает ситуацию, озвученной когда-то Лао-Цзы (551 г. до н.э.): «Нет ничего более мягкого и гибкого, чем вода, но попробуйте оказать ей сопротивление».

На другом Общем собрании Академии случилось нечто похожее. Мой призыв принять, понять и перейти на принципы постнеклассической науки разладило благодушную атмосферу собрания. Председатель, да и вся присутствующая профессура восприняли саму заявку из ряда выходящим —немыслимым, провокационным, от которого за версту разит неомальтузианством, экзистенциализмом и прочими «измами». А ведь были среди них вечно настроенные скептично, ядовито, токсично, которые отметали с ходу любую идею, гипотезу, теорию, считая их непотребной для науки, к которому они привыкли. Иногда мне слышатся их немые упреки типа «Вы не ученый, а экспериментатор по жизни». «Вас недоучили в школе, в институте, что молчание – это золото», «В науку вас занесло ваше тщеславие, а не призвание», «Вы самодовольный тип, возомнивший себя научным патроном», «Вы же дискредитируете классическую науку, чем она вам не угодила». «У вас вместо мозгов какой-то таракан метафизического происхождения…».

В один из дней 2017 года меня пригласил академик Джуматаев М. С. – новый президент Академии наук с предложением занять вакансию Председателя отделения химико-технологических, медико-биологических и сельскохозяйственных наук. Состоялись выборы, я был избран единогласно на Общим собранием данного отделения. Вплотную занявшись с членами своего отделения, а это шестнадцать академиков и восемнадцать членов-корреспондентов, большинство из которых были большими учеными, рядом с которыми я чувствовал себя недостаточно подготовленным к такой высокой должности. Представьте себе, шесть академических институтов, свыше тридцати академиков и членов-корреспондентов, а также свыше сорока докторов наук. Как бы то ни было, такого разнообразия лиц, судеб я раньше никогда не встречал. Одни строили себе жизнь при помощи науки, другие тратили свою жизнь ради той же науки. И те и другие, в огромном большинстве своем продолжали оставлять свой след в деятельности Академии наук. Хотя, кто-то удобно жил, вкусно ел и ездил по заграницам, а кто-то удовлетворял свое любопытство, получал удовольствие от коллективной науки. Но я-то чем был лучше их?!

Так начался новый период моей жизни, он продолжался пять лет. Как и все боролся уже не только за личное место в науке, и в жизни, что было для меня одним и тем же, а за рейтинг своего отделения и ее академических институтов. При этом, естественно, понимал и осознавал, что наша наука заметно отстает от передовой мировой науки. В мою задачу входило организовать ученых для прорыва. Настаивал, говорил, показывал, что если вокруг нас видим хотя бы одного человека, выросшего до мирового уровня, то значит это возможно и для нас всех. А ведь среди членов Академии наук – есть много ученых, которые, несмотря на трудности, работают на международном уровне. На этом примере вселял уверенность ученых отделения в том, что главные причины отставания только в нас самих. Хотя я знал и понимал, что такая точка зрения сейчас не совсем оправданная, но, а с другой стороны, ну и что если мы будем постоянно кивать на «отсутствие финансов и условий». Такой урок я получил еще в самом начале своего детства, отягощенного комплексом неполноценности, зная, что должен достигнуть более высокого, нежели, чем остальные.

Я уверен, что многое бы достиг, будь у меня хорошие условия для научной работы, настоящая научная школа. Выдающихся способностей у меня не было, но помогала мне усидчивость и, естественно свой комплекс неполноценности, обуславливающий в конечном итоге такую гиперкомпенсацию, как комплекс превосходства. За годы работы в указанной должности мы стали получать результаты, по здешним меркам неплохие. По большому счету они интереса особого не представляли, а мы все время и как всегда надеялись на завтрашний день. В какой-то мере мне удалось продолжить, предпринятые, еще будучи главным ученым секретарем, усилия по переформатированию науки в инновационную. На эти годы наложилось многое, было много хорошего, интересного, прилагаю усилия – и, действительно, вспоминается – было… Но само никогда не приходит, не всплывает, наоборот, словно какая-то завеса между мной и этими годами. Как только я ушел, вся наука словно выскочила из меня… Я любил науку, как свое занятие, а потом разлюбил себя, занимающегося наукой. Мне ничего не оставалось, как уйти, все забыть и найти другое дело, в котором я снова был бы интересен себе. Поэтому не помню, оттого и завеса, и я не могу выдавливать из себя воспоминания. Да и смысла не вижу.

Как уже говорилось выше, у меня не было должного уровня «запаса прочности». У меня не было хорошей научной школы – это была моей драмой и трагедией. Я много читал и знал философскую литературу, но у меня не было уверенности профессионального философа, для которого характерно знание границ своего философского направления. Действительно, в начале как непрофессиональный философ таких границ я не чувствовал. Вроде стараюсь вникнуть все глубже, но всегда натыкаюсь на нехватку знаний, на пробелы в философском образовании, познании и культуры. В этом аспекте, среди философов всегда испытывал чувство своей философской неполноценности. Между тем, именно это чувство, то есть страх и неуверенность способствовали моей еще большей изолированности от профессионального философского сообщества. Если я раньше все время озирался на философов, на их теории и концепции, то теперь в состоянии некоей изоляции от них, пытался сам додумать, сам разработать, начиная от незначительных мезотеорий, до концепций и самостоятельных теорий. Я сам творил, решал, что делать, как поступить.

Вот-так вылезли наружу мои сложности. Я теперь понимаю ясно, а тогда возмущался собой, нежеланием общаться с коллегами-философами, ехать куда-то ради того, чтобы услышать новые мысли и суждения, предпочитая сидеть в своем углу – делать поменьше, похуже, поужу, но так, чтобы все «я сам». Естественно, я горд тем, что в 2018 «застолбил» за собой первое научное открытие в области гуманитарных наук в Кыргызстане. Это открытие касается сферы философии, теории познания и научного мировоззрения. И этот приоритет остается за мной – за выходцем из естественно научной области науки.

Таким образом я усиливал, обострял ту изоляцию, которая возникла не из-за условий работы, а из-за моего комплекса недостаточности. Предпочитал независимо ни от кого копаться, надеясь, что спокойствие, погруженность в себя и упорный труд дадут результаты. Иногда я, действительно, додумывался до небольших, но вполне оригинальных работ, но чаще копался без просвета. Такое мое стремление жить только своим делом было непреодолимым. Я бежал за своим очередным научным интересом, не соизмеряя его с возможностями – подготовкой, образованием, культурой. Меня уже мало интересовали научно-философские проблемы сферы медицины и здравоохранения. Они потеряли в моих глазах привлекательность при сравнении с более фундаментальными, глубокими философскими проблемами, такими как научно-мировоззренческая культура, познание, мифология, «Я-концепция».

Что странно, доводы в пользу своей «большей пригодности» в области философских исследований, подготовленности к анализу и синтезу сложнейших проблем человечества, мне показались не совсем разумными. Однако, много раз ощущал, что чем дальше я забираюсь, все труднее работалось на профессиональном уровне. И вместо того, чтобы остановиться, оглядеться, усугубляя свое положение тем, что иногда в отчаянии сползал в публицистику. Теперь же, глядя из конца, я вижу, что черты, которые так мешали мне, на самом деле помогли. Во-первых, я все же получил признание в философском сообществе выдвинув вначале научную идею «Триадный синтез современной научно-мировоззренческой культуры индивида» (2017), затем научную гипотезу «Философизация науки, как основополагающий компонент научно-мировоззренческой культуры» (2018) и, наконец, сделал научное открытие «Закономерность формирования и изменения состояния научно-мировоззренческой культуры (Теория Ашимова)» (2018). Во-вторых, разве не благодаря безрассудности и напору в силу двух противоположных комплексов, а именно комплекса неполноценности и комплекса превосходства, я поэтапно получил признание, вначале в медицине, затем в физиологии, а потом и в философии. И разве я не добился сверхкомпенсации своего комплекса неполноценности, попав в совершенно новую страну – литературу!

Меня всегда возмущала то, что все наше общество страдала от низкого уровня научно-мировоззренческой культуры. Это была трагедией человеческого сообщества везде, всегда и во все времена. Меня заинтересовал этот феномен. Как всегда, мои решения приходят долгим сложным и окольным путем. Способность смотреть далеко вперед всегда считал уделом выдающихся ученых. Я принялся за неимоверную по трудности задачу – изучить теоретические основы научно-мировоззренческой культуры. Разумеется, по многу раз у меня возникало ощущение – своего состояния, положения в том пространстве, в которое я попал. А ведь были сомнения, намеки, усмешки окружающих меня коллег. Жизнь меня не баловала, неприятных ощущений всегда было предостаточно, но перед нечто новым они отступали. К тому же я умел себя принуждать. Свои трудности я преодолевал привычными усилиями, продвигался, добивался успехов, пусть небольших, в хирургической, научной, академической среде считался, если не талантливым, то компетентным, упорным и успешно работающим. Что касается философской среды, то тут дело обстояло несколько иначе. То чувственное, интуитивное, абстрактное мое отношение к миру, с возрастом лишь обострились.

Я любил уединение, тишину лаборатории, саму атмосферу неслышного, неспешного дела, отчужденного от жизни. У меня была привычка отмерять взад и вперед длинный коридор своим неспешными шагами, ведя неторопливый диалог со своими мыслями. Меня тянуло в свою среду, в свои мысли – в свой угол. Разве не об этом я мечтал – дойти до собственных границ? Разве не ради этого оставил науку? Конечно, да… но все оказалось сложней. Л. Сенека (65—4 г. до н.э.) писал: «Достичь счастливой жизни трудно, ибо чем быстрее старается человек до нее добраться, тем дальше от нее оказывается, если сбился с пути, ведь чем скорее бежишь в противоположную сторону, тем дальше будешь от цели». Но, а как определить верный путь? «Чтобы не сбиться с пути, достаточно выйти на наезженную колею или расспросить местных жителей. Но с другой стороны, чем дорога накатанной и многолюдной, тем вернее она заведет не туда». То есть нужно искать свой индивидуальный путь. В народе говорится, что не следует уподобляться овцам, которые всегда бегут вслед за стадом, направляясь не туда, куда нужно, а туда, куда все идут или большая толпа приверженцев всегда верный признак худшего. В народе также говорится: «Человек не корова, которая идет туда, куда гонит пастух».

Как я уже говорил, моя диссертация по философии написана по тематике сохранения морально-этических пределов хирургии рубежа ХХ-ХХI вв. То есть в период внедрения принципов «дикого капитализма» в практику отечественных хирургов. Я боялся, что меня в тот период элементарно подставят, сунув мне в руки денег за операцию, обвинив «отчего этот хирург и философ, откровенно не приемлющий рыночные принципы в хирургической профессии, когда хирургическая услуга превратилась в коммерцию и прибыльный бизнес, сам не гнушается от денег за операцию?». Как известно, ни один хирург, каким бы он ни был опытным, не гарантирован от ошибок и неудач. Я панически боялся в тот период допустить ошибку, представив, что, случись у меня хирургическая ошибка, кто-либо из коллег-злопыхателей объяснят родственникам больных, якобы так оно и должно было случится, так как больного «оперировал не хирург, а философ». В те годы я много писал по тематике философии жизни и смерти, эвтаназии. Я мысленно представлял, кто-либо их моих пациентов, прочитав мои размышления о либерализации смерти, эвтаназии, может меня запросто обвинить в попустительстве осложнений и смерти.

Мое малодушие, надуманные сомнения, откровенные фобии, сыграли со мной злую шутку. Как говорил Л. Сенека: «Всю жизнь я изо всех сил старался выделиться из толпы, стать заметным благодаря какому-нибудь дарованию, и что же вышло из того? – я только выставил себя мишенью для вражеских стрел и предоставил кусать себя чужой злобе». Так и я постепенно отдалился от операций, а позже вовсе забросил хирургическую деятельность, полностью отдавшись философии. Сенека также писал: «Сколько вокруг тебя восторженных почитателей, ровно столько же, считай, и завистников». Разве нет в хирургических коллективах врачей пораженных чванством и преувеличенной самооценкой, страдающих профессиональной напыщенностью или, наоборот, разболтанностью, болтливостью и высокомерием, гоняющихся за сиюминутными радостями и праздной распущенностью обленившегося духа.

Итак, высказывая свои «благородные» помыслы, касательно сохранения профессии хирурга в нравственно-профессиональных рамках, я не забывал, что вращаюсь и среди коллег, страждущих завистью, злорадством. Хотелось им сказать: «Не требуйте, чтобы я сейчас соответствовал описанным мною правилам, ведь я как раз занят тем, что делаю себя, формирую, и пытаюсь поднять до примерного образца хирурга по призванию». С другой стороны, я боялся ненароком задеть благородных хирургов, которые могут сказать: «С какой стати ты позволяешь себе судить о хирурга, осмысливших новые идеалы и ценности нашего времени?».

Что касается моих ученики, то они, несмотря на свою молодость стали настоящими исследователями до мозга костей, не верящими ни в каноны, ни в аксиомы, нескованные в жизни и работе традициями и стереотипами. В начале девяностых я собирал их поштучно, искал, ездил, уговаривал, обещал. С их приходом в лаборатории многое кардинально изменилось. Вначале я сам опешил, у всех у них оказалась изощренная логика – сначала деньги, создание условий, а потом уже работа. С одной стороны, это правильно. Без средств, условий, хорошего научного оборудования проводить научные исследования на должном уровне невозможно. Современная наука зиждется на современных и высокоточных методиках. Мои ученики намеревались делать не только карьеру, но и науку, и притом не рутинную, а абсолютно новую. В этом они мне напоминали гармоничную «тимуровскую команду». Такие люди всегда живут по концепции «найти, изучить, применить», это их вечный девиз и образ жизни. Исследования сотрудников лаборатории открыли бездонные глубины знаний. Научный проект «Трансплантация» и «Концепция развития трансплантологической службы в Кыргызской Республике» был разработан мною в 1995 году. За период функционирования проекта (1997—2008) выполнена комплексная проработка всех разделов и служб с подготовкой первой партии отечественных трансплантологов. Разработан и принят Закон Кыргызской Республики «О пересадки органов и/или тканей» (2001), а организационным решением стало учреждение головного учреждения – Института хирургии сердца и трансплантации органов (2003).

Впервые было выполнено целевое измерение философско-методологических и нормативно-правовых проблем «пределов допустимости» трансплантации органов и тканей с разработкой протокольных предложений по их разрешению. Нужно подчеркнуть, что трансплантология – это огромное предприятие, дорогостоящая технология с массой нерешенных паратрансплантологических «проблем-спутников». Даже на сегодня, нет области в медицине, где так ярко сфокусировались бы проблемы профессионального, морально-этического, правового, методологического и философского порядка, как в трансплантологии. Трансплантационная этика – это прежде всего проблему развитости человеческой культуры, человечности. В современном мире, когда всесильная технология может все, человечность отодвигается, а потому проблема человечности в человеке, в том числе и в первую очередь в сфере трансплантологии, является актуальной.

В настоящее время особую заботу и тревогу вызывает то обстоятельство, что трансплантация жизненно важных органов во многих развитых странах мира уже достиг конвейерного уровня, а между тем, к сожалению, еще много нерешенных медико-социальных, морально-этических и нормативно-правовых проблем и противоречий, имеющих то или иное значение для становления, развития и функционирования трансплантологии. В этой связи, ученые и специалисты (медики, социологи, философы, теологи, юристы и пр.), рассматривая в широком контексте, эти, во многом необычные и сложные проблемы, стремятся разработать принципы и конкретно-научную этику трансплантологии, разумно действующие на международном уровне, что соответствует интернациональному значению всех проблем трансплантационной практики в целом. Жизнь и практика показала, что нельзя «проскакивать» трансплантационные проблемы, связанные с вопросами морали и этики, закона и права, духовности и культуры – таково, кстати, общемировое требование к любой новой технологии, связанный с Человеком. В этом аспекте, особенность разрабатываемой нами темы отражает уникальность для этики, социологии и философии медицины не только путей осмысления кризисного состояния морали и этики современной трансплантологии, но и тактики формирования и развития самой конкретно-научной этики трансплантологии. В отечественной и зарубежной социологии и философии медицины данная проблема не получила системного освещения, что и вызывала необходимость нашей работы. Хочу заметить, что первая докторская диссертация по тематике трансплантационной этики подготовлена под моим руководством.

Интерес широкого круга ученых вызвала в свое время дискуссия, организованная мною «Возможно ли превентивная пересадка органов?», «Вероятно ли пересадка головного мозга?». В настоящее время хирурги готовы осуществить операцию по пересадке головного мозга (или головы). До сих пор никем еще не была осуществлена такая операция, которая с точки зрения логики научно-технологического прогресса представляется закономерным шагом активно развивающейся трансплантологии. Между тем, ряд морально-этических проблем, в том числе и социальные последствия такого вызова трансплантологии до сих пор является совершенно не осмысленной социологической проблемой. Что ждет этого человека, если операция по пересадке головного мозга пройдет удачно, и он останется жить? Кем он будет в жизни? Продолжит свою жизнь или проживет отныне чужую жизнь? Такие вопросы обуревают ученых и философов. В связи со сказанным выше, на наш взгляд, назрела необходимость философско-методологического обобщения системы взглядов на проблемы, связанные с феноменом смерти личности, тела и сознания. Причем, не только с позиции дуализма «тело-сознание», гуманизма, религии, но и с точки зрения трансгуманизма, карианства. Дело в том, что гуманизм и нынешняя классическая философская антропология, накладывающие запрет на множество современных биокибернетических технологий, к сожалению, «не объясняют» проблемы новых и сверхновых технологий, в том числе такого порядка, как пересадка головного мозга, изменение биоконструкции человека, моделирование сознания и пр.