Двадцать лет одного лета. Дело № 48

– Понял. Как появится, пусть ко мне сразу заходит.

Он положил трубку на место и, вспомнив, что хотел курить, достал из пачки ещё одну сигарету и закурил.

– Я не знаю, как тебе, но мне кажется, что в ближайшие день или два с его стороны будет какая-нибудь провокация, – сказал Михалыч.

– Что ты имеешь ввиду? – в недоумении спросил Карецкий, у которого опыта встреч с провокаторами пока ещё не было.

– Не знаю. Но будь начеку. А самое главное – не оставляй его одного у себя в кабинете.

– Так чего мне ждать-то от него?

– От него можно ждать чего угодно, – задумчиво ответил Михалыч и выпустил струйку дыма вверх. – И напоминаю, что дело ещё не подписано. Я минут через тридцать поеду в прокуратуру, могу захватить тебя с собой.

– Отлично, только не уезжай без меня. Я пойду быстро Лёшу допрошу и поедем.

С этими словами Карецкий вышел из кабинета Михалыча и направился к себе. Он очень надеялся, что этот Лёша пришёл в себя от ночной попойки и ему удастся относительно быстро его допросить. Ещё в самом начале коридора он заметил стоящего напротив двери в свой кабинет весьма опрятного и дорого одетого молодого человека, который оперся локтями на подоконник и бесцельно смотрел в окно. На вид ему было лет двадцать. Светлые волосы челкой свисали на глаза, которую он постоянно убирал, резко откидывая голову назад. От данного движения длинная челка на время замирала в удобном для него положении, но через минуту вновь сползала обратно, закрывая глаза.

– Здравствуйте, Вы к кому? – спросил посетителя Карецкий, искренне полагая, что он ошибся и этот весьма приятный на вид молодой человек вовсе не тот, о ком он сейчас с отвращением думал.

– Мне в дежурке майор сказал сюда подняться. К следователю Карецкому, – ответил с немного дерзкой интонацией юноша и Карецкий понял, что он ошибся. Это был Лёша.

– Это я. А Вы…, – Карецкий дал возможность молодому человеку представиться, хотя нужды в этом уже не было.

– Аношин Алексей. Моя девушка тут у Вас.

– Бодро выглядишь для бухавшего всю ночь, – проговорил Карецкий и открыл дверь в свой кабинет. – Заходи.

Аношин зашёл в кабинет и бесцеремонно сел на стул.

– И как тебе живётся с осознанием того, что твоя девушка в тюрьму поедет со дня на день?

Лёша промолчал. А что, собственно, он мог сказать? Он сейчас больше переживал за свою шкуру, но никаких признаков беспокойства на его лице Карецкий не видел.

– Молчишь? Ну молчи, молчи… – Он достал из шкафа бланк протокола допроса свидетеля и сел за стол. – Паспорт с собой?

Аношин вытащил из кармана куртки паспорт в кожаной, местами потертой обложке и протянул его Карецкому. Тот взял документ и принялся заполнять протокол.

– Место работы?

– Склад сыров, на Заводской, 10. Не помню, как контора называется. Грузчик.

– Судим?

– Нет.

Аношин сидел, развалившись на стуле, а с его лица не сходила самоуверенная ухмылка. Карецкий записал в протокол сказанное, где после слов «Не судим» в скобках дописал: «Со слов».

– Причина, по которой Вас сюда доставили, Вам известна?

Карецкий принял официальный тон при допросе на случай, если у Аношина в одежде спрятан микрофон. Он прекрасно помнил слова Михалыча о возможных провокациях со стороны Прусова и как раз через Аношина он вполне мог сделать какую-нибудь гадость. На ряду с этим Карецкий с трудом, но поборол в себе дикое желание встать со стула и что есть силы врезать по этой наглой ухмыляющейся роже. Умение владеть собой и держать себя в руках было заложено у него с рождения.

– Естественно, – с наглой ухмылкой проговорил он. – По делу, надо думать. Иначе чего бы меня сюда дёрнули? Или меня в чём-то обвиняют?

– А сами что думаете?

– Я не думать сюда пришёл, – грубо ответил Аношин. – У меня мало времени и я полагал, что с Прусовым мы вроде бы всё порешали. Он мне сказал, что Вам всё передаст.

– Что передаст? – удивился Карецкий, хотя прекрасно понимал, о чём идёт речь.

– Я думаю Вы сами всё знаете. Я свободен?

Аношин уверенно поднялся со своего места, чтобы уйти, как Карецкий резко остановил его громким криком:

– Сидеть! Я тебе скажу, когда ты будешь свободен. А пока что сиди смирно и отвечай на мои вопросы!

Аношин напрягся. Желваки на его скулах заходили, глаза беспокойно забегали из стороны в сторону. Он шёл сюда ничего не боясь, ведь вопрос с Прусовым он решил, точнее ему так казалось. Но, выходило так, что следак был не в курсе договорённостей и существовала вероятность домой к обеду не попасть. Он вернулся к столу и сел обратно на стул.

Прежде чем переходить к допросу, Карецкому потребовалось немного времени, чтобы остыть и сосредоточиться на деле. Затем он стал задавать обычные стандартные вопросы по характеристике личности и заполнять протокол допроса обычными общими фраза: «Я, Аношин Алексей, в настоящее время прописан по вышеуказанному адресу. На учете у нарколога и психиатра не состою, ранее не судим, к уголовной ответственности не привлекался. В настоящее время проживаю совместно с Белинской Полиной Андреевной, живём вместе около года в её квартире вместе с её матерью, иногда в моей».

– Хорошо, а теперь расскажите своими словами о событиях прошлой ночи и начните с момента, как и когда Вы оказались в квартире Голощенковой, – как можно спокойнее проговорил Карецкий и приготовился записывать сказанное Аношиным в протокол.

– Я возвращался с работы. Времени было около 19 часов. Возле магазина встретил Голощенкову, которая вместе с двумя неизвестными мне молодыми людьми покупала водку. Молодых людей я раньше никогда не видел. Она же сказала, что это её коллеги по работе.

– Как их зовут и где найти?

– Одного кажется Михаилом звать, второго, по-моему, Романом. Фамилий их не знаю, где живут без понятия. Я же сказал, что видел их в первый раз.

– Хорошо, дальше.

– Дальше Голощенкова предложила бухнуть с ними, – Аношин замялся. – У меня с собой не было денег, на что она сказала, что могу отдать деньги потом. Затем мы вчетвером пошли к ней. В квартире мы сели на кухне и стали выпивать. Примерно через час я решил позвонить Полинке домой и сказать, что задержусь у Голощенковой. По телефону она начала возмущаться, но я не стал её слушать и положил трубку. Я правда ещё сказал, что приду домой через час, но её это не устроило. Минут через двадцать в квартиру позвонили. Голощенкова на тот момент уже была пьяная, ходила с трудом и попросила меня открыть дверь и спросить, кто там и что нужно. Я открыл дверь квартиры. На пороге стояла Полина. Она стала просить меня, чтобы я пошёл домой, но я отказался, сказав, что хочу ещё посидеть. Слово за слово, мы с ней разругались, я психанул и ушёл обратно на кухню, оставив её в прихожей.

– А она заходила к вам в кухню?

– Нет, мы разговаривали с ней в квартире. Точнее в прихожей, – поправил себя Аношин.

– Так. А после вашего с ней разговора, она сразу ушла? Дверь за ней кто закрыл?

– Блин, вот честно, не помню… Аношин сделал вид, как будто усердно думает, после чего добавил: – Я дверь за ней точно не закрывал, а вернулся на кухню. Она осталась в прихожей.

– Ясно. Дальше…

– А дальше… – Аношин почесал за ухом, откинул с глаз волосы и продолжил: – Через какое-то время, в квартиру вновь позвонили. Голощенкова к этому времени уже ушла спать в свою комнату, а мы оставались сидеть на кухне втроём. Когда в дверь позвонили, я не знаю, кто её открыл, но через некоторое время к нам на кухню зашёл оперуполномоченный Прусов. Его у нас на районе все знают. Он сказал, чтобы мы все валили с хаты. Я оделся и ушел к себе домой. К Полинке я не пошёл, так как мы с ней поругались.

Аношин говорил в точности так, как и предполагал Карецкий. Не подкопаешься. На очной ставке он однозначно подтвердит свои показания и ему наверняка плевать на Полину, лишь бы свою жопу вытащить из беды. Подтянуть его на группу лиц не получится однозначно. Карецкий записал показания Аношина в протокол допроса свидетеля, после чего пододвинул ему бланк для ознакомления. Тот внимательно перечитал и согласился с написанным. Затем Карецкий передал ему ручку и указал, в каких местах поставить подпись. Сделав это, Аношин уже было поднялся со стула и направился к двери, но Карецкий его вновь остановил.

– Куда это Вы собрались, молодой человек? – спросил он, не глядя в его сторону, продолжая собирать все протоколы по делу вместе для последующего сшивания дела.

– Как куда? Мы же закончили?

– Я вроде ещё не сказал, что мы закончили.

Сейчас Карецкий наслаждался своим превосходством над этим избалованным и самоуверенным молодым человеком.

– Я Вас попрошу присесть в коридоре и подождать меня для проведения очной ставки. Через тридцать минут вернусь. Если же Вам нужно идти на работу, а я Вас задерживаю, то могу выписать Вам повестку, которая является оправдательным документом для Вашего работодателя. Она Вам нужна?

Аношин отрицательно покачал головой и Карецкий выпроводил его из кабинета в коридор. Здесь он поставил ему стул и, не забыв взять дело и статистическую карточку на возбуждение уголовного дела, закрыл дверь на ключ и направился к Михалычу. Подойдя к кабинету, он удивился. Дверь была прикрыта. Это было странно, потому как Михалыч никогда её не закрывал в рабочее время. Это мог сделать лишь начальник отдела, когда заходил к Михалычу для обсуждения какого-либо вопроса. Карецкий тихо приблизился к закрытой двери и прислушался. Из-за двери действительно доносился голос Внукова Анатолия Дмитриевича, говорившего с кем-то на повышенных тонах. Карецкий постучался в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл её.

– Заходи, – строго и чётко сказал начальник отдела. – Тебя для полной ясности картины как раз не хватает.

Карецкий зашёл в кабинет и его удивило, что Внуков не протянул ему руку для приветствия, что обычно он делал, не взирая на различия в должностях и званиях. Анатолий Дмитриевич стоял в центре кабинета. Михалыч сидел за своим столом и курил, а рядом с ним, на диванчике, как зажатый в угол побитый воробей, поджав ноги, сидел Прусов с опущенной головой.

– Аношина допросил? – не вводя в курс дела, спросил Михалыч.

– Только закончил.

Карецкий передал Михалычу только что сшитое уголовное дело в отношении Белинской Полины и открыл его на нужной странице – на протоколе допроса Аношина.

Михалыч принял из рук Карецкого дело и углубился в чтение.

– Деньги где? – сурово глядя на Карецкого, спросил Внуков.

Карецкий сделал изумлённый вид.

– Не понял? Какие деньги?

На самом деле он прекрасно понимал, о каких деньгах идёт речь, но предпочёл, чтобы за него говорил его руководитель. Из угла кабинета, со стороны дивана донёсся тихий и испуганный голос Прусова.

– У него ничего нет.

– Закрой пасть! – рявкнул Внуков. – Я не с тобой разговариваю!

И вновь сурово и вопросительно посмотрел на Карецкого.

– У меня действительно никаких денег нет – спокойно и уверенно проговорил Карецкий, отчего лицо Внукова смягчилось.

В разговор вмешался Михалыч, обратившись к Карецкому.

– С тобой Аношин пытался решить вопрос?

Паззл в голове Карецкого уже давно сложился. Как он и подозревал, речь шла о взятке и Внуков был уверен, что Карецкий с Прусовым в одной упряжке. Поскольку честь мундира Карецким замарана не была, он прямо ответил:

– Перед началом допроса Аношин сказал, что с Прусовым вопрос он решил и порывался уйти, однако я его удержал и допросил. Я уже тогда понял, о каком «решении вопроса» шла речь и если честно, думал Прусов сначала ко мне зайдёт…

– Анатолий Дмитриевич, ну я думаю картина тут ясна. – сказал Михалыч обращаясь к начальнику отдела. – А сейчас, я прошу прощения, нам с Вениамином Сергеевичем надо в прокуратуру ехать.

– Да, конечно, – спокойным тоном ответил Анатолий Дмитрий. Он положил свою руку на плечо Карецкому, как бы извиняясь, после чего, посмотрев на Прусова, рявкнул:

– А ты ко мне в кабинет через 10 минут со своим начальником!

Спустя некоторое время, уже сидя в машине, Михалыч спросил Карецкого:

– Есть чем прижать Аношина?

– Да подожди ты с Аношиным.

Карецкого до сих пор не много потряхивало от недоверия, которое выразил по отношению к нему начальник отдела. Была задета его честь и Михалыч это понимал. Он протянул Карецкому сигарету и когда тот взял её, чиркнул перед его лицом зажигалкой. Карецкий прикурил и выдохнул дым в приоткрытое окно автомобиля.

– Забей на Толика, – спокойно проговорил Михалыч. – Он начальник отдела и, если что, его голова полетит с плеч. Сам прикинь, что он должен был подумать или сказать?

– Ладно. – Карецкий стал успокаиваться. Сигарета сделала своё дело. – Что там, в итоге, произошло с Прусовым?

– Чего чего…, – задумчиво проговорил Михалыч. – Денег мне принёс. Надеюсь, ты не обижаешься, что тебе ничего не досталось?

Михалыч засмеялся. Карецкий улыбнулся в ответ.

– Всё-таки не зря после нашего с тобой утреннего общения, я видеокамеру включил на запись. Ну ту, помнишь, которая у меня на шкафу стоит?

Карецкий утвердительно кивнул и Михалыч, усмехнувшись, добавил:

– Какой же я, сука, умный.

Это было одно из его любимых выражений. Они вместе с Карецким расхохотались.

– Чего теперь ему будет? – поинтересовался Карецкий, хотя ответ был очевиден.

– Выкинет его Толик, да и всё. Одним днём. Я так думаю, а там хер его знает. Ладно, давай по Аношину. Так есть чем его прижать?

– Думаю, нет. Сам подумай: Белинская в своём допросе поясняет, что Алексей позвал её в квартиру Голощенковой, а Аношин утверждает, что не вызывал, якобы она сама пришла после телефонного звонка. Это первое. Второе: Полина говорит, будто Аношин указал ей, что брать. Он же в свою очередь это отрицает и весь их разговор был в прихожей. После скандала, Лёша ушёл на кухню, а она оставалась в прихожей. При этом ты понимаешь, что Аношин предупреждён об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний как свидетель, а она нет.

Карецкий сделал паузу, давая Михалычу пропустить через себя всё вышесказанное, параллельно прокручивая в голове показания Полины и размышляя, за что ещё можно зацепиться.

– Так, стоп! – зачем-то громко крикнул Карецкий. От неожиданности Михалыч ударил по тормозам и юзом направил машину к бордюру, автоматически включив сигнал аварийной остановки в своей новенькой «семёрке»5.

– Забыл чего? – спросил Михалыч, когда машина остановилась возле тротуара.

– На картине могут быть его отпечатки пальцев. Она сначала говорила, что картину он

ей принёс, но под протокол сказала, что такого говорить не будет.

Михалыч поправил средним пальцем правой руки съехавшие от резкого торможения на кончик носа очки, молча, с каким-то сочувствием посмотрел на Карецкого и, отключив сигнал аварийной остановки, медленно тронулся дальше.

– Знаешь, братан, что я тебе скажу?

У Михалыча был обширный перечень местоимений, которые он использовал в своей речи при обращении к близким и коллегам. К одному и тому же человеку, в зависимости от

ситуации, он мог применить несколько различных местоимений, которые он тщательно подбирал как наиболее подходящее к данному моменту. К примеру, всех сотрудников своего отдела на совещаниях он с искренней любовью называл не иначе, как «братья и сестры». Это звучало очень мило и забавно и со стороны могло напоминать общение настоятеля прихода со своими прихожанами. Но когда же Михалыч лютовал, что было крайне редко, такое чистое и милое выражение, как «братья и сестры» менялось на абсолютно не литературное: «пид…сы и суки ёб..ые». Выпустив пар, он неизменно извинялся и возвращался к более спокойному общению. Карецкий давно уже выучил весь основной запас местоимений, которые использовал Михалыч в своей речи и знал, что если требовалось убедить кого-то поработать сверх нормы, напрячься дополнительно или как-то похвалить сотрудника, в лексиконе Михалыча имелось сильное и часто им применяемое – «Бизон». Когда же у него был с кем-то серьёзный разговор и принятие решения Михалыч хотел переложить на собеседника, то его он называл не иначе, как «Братан». Карецкому не очень нравилось это обращение, так как зачастую, в силу отсутствия опыта в тех или иных вопросах, он, честно говоря, опасался принимать серьёзные решения. Карецкий предположил, что и сейчас вопрос о привлечения Аношина к уголовной ответственности Михалыч также оставит на его усмотрение. А между тем Михалыч продолжил:

– В данном случае у девахи всё равно третья часть скорее всего будет, поэтому пришьёшь ты ей «группу» или нет, срок от этого особо не изменится.

– А как же всесторонность и объективность расследования?

Карецкий попытался в шутку воззвать к основам правосудия своего старшего товарища и наставника.

– Иди в жопу, – не скрывая недовольства от его нравоучений, но с улыбкой на лице и довольно спокойным тоном проговорил Михалыч. – Сам решай, что ты с ним будешь делать, но мне почему-то кажется, здесь есть ещё что-то, о чём я не знаю и что ты мне не сказал.

Карецкий напрягся. Как он узнал? Догадался? Вряд ли… Нужно срочно что-то ответить, иначе слишком долгая пауза вызовет у него сомнения в его искренности. Но он не видел необходимости что-то скрывать от Михалыча и просто сказал:

– Есть. Я не знаю как сказать…

Карецкий на мгновение замешкался. Михалыч тем временем терпеливо ждал, пока Карецкий соберётся с мыслями. Наконец он проговорил:

– Не могу подобрать правильных слов… Короче, скажу, как есть. Она мне понравилась. Я даже не знаю, в каком смысле. Сам не могу разобраться, но что-то мне не даёт покоя.

– Ты рехнулся? – воскликнул Михалыч и вновь с силой ударил по тормозам. Машина встала как вкопанная. Благо за ними сзади никто не ехал, иначе бы столкновения было не избежать.

– Ты в своём уме?

– Да успокойся, я всё понимаю, поэтому и сказал тебе. Мне нужен совет, как быть.

– Совет тебе нужен? – кипел Михалыч. – Вот тебе мой совет: забудь! Она злодейка, воровка! А ты следак! Она совершила преступление! А ты доказываешь её вину! Вы по разные стороны баррикад! Или ты хочешь связать свою жизнь с преступницей? Пустить свою карьеру псу под хвост? Валяй! Помощь нужна?

Михалыч лютовал. Карецкий не знал, что сказать. Он уже начал жалеть, что решился поделиться с Михалычем, но, как говориться: «Что сделано, то сделано». В одном он был уверен: она не преступница. Её просто подставили. Кто – это он уже выяснил. Зачем? Это тоже было более или менее понятно. Оставался вопрос, что дальше делать со всем этим.

– Михалыч, остынь. Обещаю, что не сделаю никаких глупостей. У меня есть голова на плечах. Я лишь хочу донести до тебя, что она этого не делала, в этом я уверен.

– То есть как это не делала? Я же читал её допрос. Там всё чётко и понятно написано: признаюсь, украла… Или…?

Михалыч запнулся.

– Да.

Карецкий сделал многозначительную паузу, затем продолжил:

– Она была в отказе. Полнейшем. Но не разваливать же дело? К тому же Прусов всё так обставил, что комар носу не подточит, пришлось её убеждать.

Михалыч включил первую передачу, и машина тронулась с места. Он достал сигарету из пачки, лежащей на приборной панели, закурил, сделал пару затяжек, после чего сказал:

– Знаешь, я в тебе не ошибся. Ты всё сделал правильно, но у меня к тебе один вопрос: дальше ты что собираешься со всем этим делать?

У Карецкого не было ответа, а данный вопрос он сам уже неоднократно задавал сам себе. Что делать? А что он хочет? Естественно, он хотел бы, чтобы Полине за это ничего не было. Но как? Дело уже есть, все основные доказательства собраны и приобщены. Это уже закрутилось и ломать дело он не собирался ни в коем случае.

– Я лишь хочу, чтобы её не закрыли, – вслух проговорил Карецкий. – Хотя бы это, большего мне не надо. К тому же она беременна. Не хотелось бы жизнь ломать.

Михалыч ещё какое-то время подумал, после чего ответил:

– У меня нет ответа на твой вопрос, но, почему-то мне кажется, ты и сам знаешь, что нужно делать, – с мутной прозрачностью намекнул Михалыч. – Действуй сам, по обстоятельствам, я чем смогу – помогу. Но учти: дело стоит в плане на окончание в следующем месяце. И если оно развалится, ты больше здесь не работаешь. Услышал?

Карецкий в очередной раз пожалел, что сказал об этом Михалычу. На что был направлен его расчёт? Михалыч не мог поступить иначе. Он не мог ничего ни сказать, ни посоветовать.

– Не беспокойся, всё будет пучком.

Глава 7

Припарковав машину на проезжей части сбоку от здания районной прокуратуры, они вышли в дождливый июльский день и быстрым шагом устремились к главному входу в административное здание, где на первом этаже заседали федеральные судьи районного суда, а на втором располагалось помещение прокуратуры. Поднявшись на второй этаж, они разделились: Михалыч пошёл по своим делам к прокурору, а Карецкий направился к его заместителю, дежурившему накануне вечером для согласования возбуждения уголовного дела. Минут через десять, покончив с этим вопросом и получив стандартную рекомендацию о необходимости выходить с арестом, он направился в канцелярию, которая находилась в приёмной прокурора и где располагалось рабочее место Кристины. Той самой, что накануне вечером интересовалась его особой в «Рандеву».

– Доброе утро, – зайдя в приёмную, бодро и с улыбкой поприветствовал он присутствующих. Помимо Кристины в приёмной прокурора находилась канцелярия, где за не высокой стойкой сидела ещё одна девочка, имя которой Карецкому было не известно.

– Привет! – весело поприветствовала его Кристина, худенькая миниатюрная брюнетка с короткими темно-каштановыми волосами, с весьма завораживающими и очень даже аппетитными формами. Слева над верхней губой маленькой темной точкой красовалась родинка, при взгляде на которую из недр памяти неизменно всплывал образ великой американской актрисы, певицы и модели Мерлин Монро.

– Между прочим, ты меня вчера расстроил…

Она театрально надула губки, и образ американской кинодивы сменило милое и по-детски наивное личико Евгении Симоновой, на этот раз уже советской актрисы театра и кино. Кристина была такого же не большого роста, с изящной кукольной фигуркой, карими, слегка раскосыми глазами и с едва заметными стрелками в уголках. Такие девушки созданы исключительно для любви и семьи, по крайней мере так Карецкому всегда казалось. На ней были обычные темно-синие джинсы и блузка небесно-голубого цвета, которая гармонировала с её карими глазами и темно-каштановыми прядями волос.

Карецкий сделал вид, что искренне не понимает, о чём она говорит.

– Чем же?

Он наигранно вскинул правую бровь вверх и продолжил:

– Расстраивать красивых девушек вообще не в моих правилах, – сказал он, раскладывая одновременно копии документов в специально отведенные для этого лотки.

– Я вчера приходила в «Рандеву», но тебя там не было. А сам говорил, что ты почти каждый день там зависаешь. Надеюсь, сегодня мы увидимся?

– О, я сожалею об этом, но…

Краем глаза Карецкий заметил, как девушка из-за стойки пристально смотрит на него. Он, в присутствии посторонних, по привычке собрался уже продолжить общение с Кристиной на «Вы», но не стал этого делать. Знакомы они были уже больше года и уже давно перешли на «ты».

– Крис, я же не знал, что ты придёшь. К тому же я вчера дежурил.

Ему внезапно показалось, что Кристина специально затеяла этот разговор в присутствии посторонних. Было видно, что девушка за стойкой внимательно их слушает, а Кристина периодически на неё косилась. Он не желал влезать в их дела и продолжил:

– А вот на счёт сегодня не уверен. Я вчера дежурил и жутко устал, если честно.

По его свежему виду, который был достигнут лишь благодаря контрастному душу и крепкому кофе, он засомневался, что она ему поверит.

– А выглядишь бодро, для дежурившего всю ночь, – подтвердила она его предположения.

– Хорошо, – сказал он, улыбнувшись. – Только ради тебя. Часов в семь или восемь постараюсь там быть.

Она улыбнулась и несколько раз игриво приподняла правую бровь. Карецкий понял, что вечер обещает быть насыщенным.

– Хорошо. Тогда до вечера?

– Да, – ответила она и добавила: – Но, если что-то у тебя изменится, набери мне. Рабочий телефон надеюсь не забыл?

– Помню, конечно, – с улыбкой ответил он.

Карецкий вышел из приёмной и направился к лестнице. Нужно было дождаться Михалыча, а выходить на улицу в дождь очень не хотелось. Но в этот день удача была на его стороне. Едва он собрался уже выйти на улицу, как его окликнул Михалыч, идущий за ним быстрым шагом.

– Ты всё? – спросил он его. Карецкий утвердительно кивнул головой. Нужно было возвращаться. Впереди его ждала очная ставка и самый на сегодня, пожалуй, важный вопрос, что же будет с Прусовым. По пути в контору, Михалыч был молчалив, но перед самым отделом он вдруг сказал, обращаясь к Карецкому: