Приключения славянки: Цветок Безвременник

Елена Сивер

Приключения славянки: Цветок Безвременник

Глава 1

Готовь сани летом, а зима всё равно раньше придёт1.

«Триста двадцать две овечки, триста двадцать три овечки, триста двадцать четыре овечки…»

– Кхе-кхе!

«Триста двадцать пять овечек, триста двадцать шесть овечек…»

– Пора, хозяйка! Уж месяц взошёл.

«Триста двадцать ше-е-есть овечек… Нет, триста двадцать шесть было! Триста двадцать…»

– Хозяйка!

«…двадцать се-е-емь овечек. Двадцать восемь, тридцать две… Нет, какие тридцать две, когда их за триста было?..»

– Вы слышите?

«Тьфу на вас!»

Сквозь опущенные ресницы я ощутила, как на веки упал тусклый свет резко пахну́вшей свиным жиром свечи, но не подала виду, снова пытаясь начать считать в уме распроклятых четвероногих. И кто только придумал, что учёт этих блеющих созданий обязательно помогает заснуть?! Хотела бы я взглянуть на этого умника!

– Хозяйка? Вы слышите? – вновь неуверенно заскулили над моим левым ухом.

Я настойчиво продолжала делать вид, что сплю, ведь мне совершенно точно не хотелось вылезать из-под тёплых мягких перин на студёный воздух уже остывающей избы.

– Может, хватит притворяться? Все присутствующие прекрасно осведомлены, что у тебя очередной приступ бессонницы и сейчас ты не спишь. Вставай, твоё время пришло! – услышала я ещё один голос, вкрадчиво вещавший откуда-то сверху.

И, в отличие от предыдущего, этот звучал намного уверенней и даже чуточку сердито.

Едва уловимо прошелестели крыльев крылья, и кто-то тихо опустился в изголовье постели, едва не мазнув мне хвостом по носу.

– Вставайте, госпожа-а-а… Вста-ва-а-а-йте-е-е-е, – нежно протянули у меня над головой.

«Таким голоском неплохо бы колыбельные петь страждущим, то бишь страдающим от бессонницы», – размечталась я. Но не тут-то было!

– Подъём, Морана! – вдруг ни с того ни с сего гаркнул этот певец. От неожиданности я вздрогнула и резко открыла глаза.

– Совсем сдурел, что ли?! Чего орать-то так на самое ухо?

– По-другому вставать вы не соблаговолили.

– И что? Орать, значит, надо? Ты, птица неблагодарная! – Я села, скрестив на груди руки, и обвела гневным взглядом присутствующих.

Передо мной, едва возвышаясь над лавкой, стоял дрожащий от страха пузатенький старичок в когда-то белоснежной, а сейчас довольно замызганной рубахе, заплатанных портах и лаптях на босу ногу. В правой руке он сжимал подсвечник с коптящей свечой, которая ходуном ходила в трясущейся ладони, грозясь повергнуть и без того тёмное пространство избы в совсем непроглядную мглу. На его левом плече гордо восседал огромный филин, под тяжестью которого, скорее всего, и держался на ногах перепуганный моим взлохмаченным и гневным видом старичок. Птица невозмутимо вперила в меня немигающие янтарные очи. Старичок, выпучив тёмные глазёнки и подрагивая кудлатой бородой, уже был на грани обморока. Оно и понятно: будить Моровую2 богиню – удовольствие сомнительное, а если она ещё и бессонницей страдает, то даже опасное. Мало ли что ей в голову взбредёт, когда она, то бишь я, не в духе?

Я прищурила левый глаз, посматривая то на одного, то на другого, оценивая неизгладимое впечатление, которое произвела на публику грозным видом взлохмаченной и невыспавшейся ведьмы. Филин по-прежнему был сама невозмутимость, правда, всё же предпочёл переместиться повыше, от меня и от греха подальше. А вот дед ещё чуток – и всё же грохнется без чувств.

– Ладно, так уж и быть, встаю! Трут, приготовь мне одежды, платье достань то, голубенькое, сапоги принеси. Да отомри уже, наконец! – начала распоряжаться я, нехотя отбрасывая тёплое пуховое одеяло. – А с тобой, – ткнула в потолок указательным пальцем, – позже… Ай! – взвизгнула я, отдёргивая пятки от обжёгшего холодом пола. – Трут! Ну сколько можно протапливать эту чёртову печь! Где чулки мои?

– С-сейчас, моя госпожа, – пискнул старичок, юркнув куда-то в сторону.

– И чего тебе именно сейчас меня будить приспичило? Нельзя было до утра подождать, что ль? – пробурчала я, натягивая тёплые белые чулки, уже волшебным образом очутившиеся на моём ложе.

Про то, что я сама же и назначила на сегодняшнюю ночь своё восшествие, так сказать, в должность, я, конечно, не упомянула. Удивительно, что советник молчал. Я искоса глянула на тёмный силуэт под потолком и поняла: будь у него человеческие губы, услышав мои речи, он непременно бы их поджал.

Трут шустро забегал по тёмной избушке, громко топоча. Я только и успевала замечать его косматую головушку: то у сундука, то у печи, то он уже в сенях чем-то грохочет.

Изба у ауки3 была просторная, тёплая (когда протопится, конечно), с добротными дубовыми полами, высоким потолком, белой4 русской печью, что занимала треть всего пространства. Условно изба была поделена на две неравные части – печной угол, где Трут готовил пищу и выполнял различные домашние дела, и мои «покои». Тут располагались высокая лавка с постелью да сундуки с вещами. Моя половина была отгорожена от Трутовой тяжёлыми занавесями, сам же аука ютился на печи, кутаясь в медвежью шкуру. Мне как гостье полагалось самое тёплое и почётное место в избе – на печи, но, по правде говоря, я очень боюсь высоты, да и представить смешно, что я с кряхтеньем куда-то взбираюсь или обратно скатываюсь. Я ж не какая-то селянка, я – богиня, в конце концов! Так и порешили, отделив мне половину дома и выдав легчайшие, как облако, но тёплые перины.

В печном углу стоял дубовый стол с широкой скамьёй да приставными лавками, тут же имелись ручные жернова. На стенах располагались наблюдники5 для столовой посуды да различные шкафчики. Чуть выше – полки для хозяйственных принадлежностей: ковшиков, чугунков, кувшинов, туесов и всевозможных горшочков. Под самым потолком примостились специальные насесты для таких вот пернатых, как наш Варс, да сушились пряные лесные травки и берёзовые веники.

Кстати, Варс, или, как он порой просит его величать, Варсонофий Измарагдович (угу, щас), – мой неизменный и преданный советник, а по совместительству – самый верный друг. К слову, один из очень немногих, но сейчас речь не об этом.

Собственно, об избушке. В общем-то, тут ничего, жить можно. Я даже рада погостить здесь, в тишине и покое, подальше от шумных родственничков, а родственнички у меня – ого-го! Не подарок. Вот, к примеру, в скором времени мне предстоит встреча с одной из моих любимейших сестёр, Авсенией – богиней Осени и урожаев плодородных. Но не будем забегать вперёд.

– Нельзя нарушать порядок вещей. Поутру вся земля должна снегом укрыться, чтоб люди знали: за ночь власть в свои руки зима взяла, и это необратимо. А ты только утром хочешь приступить? Что же народ подумает? – раздалось сверху мудрое наставление.

Я задрала голову и внимательно посмотрела на сидящего на посудной полке филина (и когда только перелететь успел?), глубокомысленно изучающего что-то у себя на когтистой лапе.

– А мне всё равно, что народ подумает! Для них что раньше, что позже зима наступит – всё плохо. Холодно и ветрено или тепло и солнечно будет, а я всё равно для них останусь той же злобной и отвратительной ведьмой.

– Ладно, не хочешь – как хочешь. Ты же у нас главная, – почтительно склонил голову филин, подозрительно быстро приняв мою сторону. – Что же прикажешь доложить Авсении? Пускай ещё погуляет, насладится, так сказать, властью, так великодушно тобой дарованной? – как бы между прочим добавил он.

«Вот зараза, ведь знает же, как меня задеть!»

– Ещё чего не хватало! Ей и так наш добрый братец Лучезар почти половину серпеня6 даровал, хотя вряд ли по своей доброй воле. Тьфу! Тряпка, а не мужик! – Я решительно встала, отбросив за спину длинную косу, и направилась к умывальнику около печи. – Ай! Чтоб тебя леший за бороду оттаскал! – заворчала я, со всего маха налетев на лохань с водой. – Трут!

– Да, госпожа? – мгновенно возник передо мной старичок, сгорбившись, будто стараясь стать ещё ниже и незаметнее.

– Будь добр, зажги ещё свечей, а то темно, как у чёрта в… – я покосилась на Варса, скорбно поджавшего губы, то есть клюв, и приготовившегося меня отчитать за неподобающий стиль речи, и поэтому быстро вывернулась: – … в закромах!

Не хватало мне ещё нравоучений от какой-то хохлатой птицы!

– И убери бадью эту куда-нибудь подальше, пока я опять на неё не налетела, – добавила я более миролюбиво.

Боюсь, по моей милости бедный аука скоро заикаться начнёт – и так какой-то пришибленный ходит.

– Слушаюсь, хозяйка, – склонился он, хватаясь за ушки треклятой посудины.

Умывшись, одевшись и, надо же, обувшись без всяческих дальнейших происшествий, я уселась к столу.

– Трут, милый, а есть чего-нибудь перекусить? – беззаботно поинтересовалась я у хозяина избушки, изучая единственную свечу в светце, грустно стоявшую передо мной.

Филин недоумённо перевёл взгляд янтарных глаз на меня, видимо, намекая на то, что час для трапезы поздний и возможен вред для моей фигуры.

– И что ты так на меня смотришь? Не могу я, что ли, подкрепиться на дорожку?

– Конечно, можешь, – не стал перечить филин, чем сильно меня расстроил.

И вообще, я ещё не разобралась с тобой насчёт твоего бестактного поведения!

– Бестактного? Что ж, извольте, разбирайтесь, – невозмутимо проговорила птица.

– Так вот, умник, впредь так со мной разговаривать не смей! Ты должен почтительно, с глубоким уважением относиться к той, кому ты служишь. Ясно? И вообще, раз у меня бессонница, это не значит, что меня можно так бесцеремонно поднимать с постели! Ничего бы не случилось, если б я перенесла время наступления зимы на какой-то один-единственный денёк. У нас целый месяц в запасе. Я же права, Трут? – обратилась я к ауке, который шустро расставлял передо мной нехитрую снедь: кувшин с молоком, кусок пирога с капустой и куриными потрохами да чашу брусники в меду.

– Да, госпожа, вы, безусловно, правы, – не поднимая головы, пропел тот.

– А откуда молоко взял? – поинтересовалась я, одной рукой подставляя кружку, а другой отправляя в рот пирог.

– Так у людей же! Сегодня заплутали двое на болотцах близ Змеиного Яра, так я их и развёл по разным тропкам, покружил, помаял чуток. Один догадался, что это я с ним играюсь, вот и откупился тем, что в дорогу взял.

В следующий раз ты у них ещё и свечей для избы затребуй, а то живём, как в пещере, наставительно заметила я.

Кто ж со свечами в лес то ходит, госпожа? удивился Трут.

А что такого? Очень нужная вещь. Особенно для нашей избы, вновь намекнула я непонятливому ауке.

Трут растерянно посмотрел на меня, так и не поняв, чего от него хотят.

Свечи. Нам в избу нужны свечи. По крайней мере, мне уж точно нужно больше света. У меня, в отличие от Варса и тебя, нет ночного зрения.

Сделаем, хозяйка, всенепременно! Я достану! наконец дошло до ауки.

– Вот и славно. А второй чего? снова взялась за пирог я.

Какой второй?

Тот, который с первым по Змеиному Яру бродил.

– Ах, второй. Проворный оказался, гад. Пока я того крутил, сам дорогу нашёл.

– Теряешь хватку, смотрю, – погрозила я пальцем ауке – Хозяину7 это не понравится.

– Так я ж… – вдруг побледнел старичок.

– Ладно-ладно, шучу я! Ничего, в следующий раз отыграешься, – приободрила я нечистика, пережёвывая вкуснейшее лакомство. – И чего это их в такую даль понесло?

– Так в ближайших лесках почитай всю ягодку собрали, вот народ и тянется в глушь.

– Ах, ну да, ну да! Осень ведь в этом году хоть и подпортила конец лета, подмочила урожай людям своими дождями, да теперь лесными дарами откупается, утихомирить гнев людской пытается. Ну, Сенька, ну, лиса подлая! – сгоряча я прихватила горсть ягодок и отправила в рот, костеря про себя сестрицу на чём свет стоит. – Б-р-р-р, кислятина какая! – скривилась я и отставила тарелочку от себя подальше. – Варс, будешь?

Филин, нахохлившись, по-прежнему сидел под самым потолком, отвернувшись.

– Да ладно тебе, чего дуешься-то? Откушай ягодки лучше – и в путь. Пока рыжая-бесстыжая не сбежала. Ищи её потом по всем лесам, болотам.

Стоит заметить, я вовсе не собиралась откладывать наступление зимы на потом. Было бы слишком благородно с моей стороны позволить Авсении продолжать наслаждаться властью и дальше. Это совершенно противоречило моему образу. Я же Морана – злая, жестокая, а главное, подлая богиня Зимы, Холода и Смерти. Хотя кто из нас двоих подлее – ещё спорный вопрос, очень спорный (я, по крайней мере, не скрываю своей подлости).

Так что все мои капризы – это всего лишь капризы, а долг – дело святое. И это прекрасно понимали все: и я, и Трут, и Варсонофий – мой умный незаменимый советник-филин, который всегда рассуждал здраво и по делу. Хотя всё же и он порой вёл себя просто как зазнавшаяся, вредная и чересчур капризная птица! Как раз под стать мне, и всё-таки капризы – исключительно женская привилегия. Но, как говорится, дурной пример заразителен. А ещё на звание умнейшей и справедливейшей птицы претендует!

– Так что, будешь ягодку?

– Нам пора.

– Пора так пора, – не стала спорить на этот раз я и встала из-за стола, сладко потянувшись. – Трут, подай-ка кожух мой овчинный!

– Лучше полушубок, тот, что соболем отделан, – подал голос Варс.

– Что так? – поинтересовалась я.

– Солиднее так, – глубокомысленно изрёк тот и перелетел на стол.

Я молча пожала плечами: советник, что с него взять? Ему ведь по статусу советы давать положено! Я же не видела особого смысла красоваться перед сестрой: лучше уж на деле покажу ей, чего стою.

Трут же послушно поднёс мне полушубок и небольшой ларец с украшениями, из которого я выудила любимый серебряный обруч и перстни.

– Ну, теперь что скажешь? – поинтересовалась я у филина, поправляя длинные иссиня-чёрные волосы.

– В самый раз.

– Тогда в путь! Трут, посвети, – приказала я и проследовала за аукой к выходу из лесной избушки. – Что ж, как увидишь поутру глубокие сугробы снега (а я мелочиться не люблю), знай: зима окончательно вступила в свои права. Это я тебе как мастер своего дела говорю! – улыбнулась я Труту и, повернувшись, гордо ступила сапогами прямо… в болотную грязь.

***

– У-у-у, гадство! – взревела я, оттирая запачканный сапог о мох. – Терпеть не могу грязь, лужи, сырость осеннюю, фу! Терпеть не могу осень! И болота тоже терпеть не могу! – оглядевшись, буркнула я. – Как же я устала! Поскорей бы домой вернуться. Не могу я уже тут! – продолжала я ныть, напрочь позабыв, как совсем недавно радовалась тишине и покою в глуши, в лесной избушке.

Варсонофий же истуканом сидел на ближайшей осине и терпеливо ждал, когда я нажалуюсь всласть.

– И угораздило же крыше протечь именно в моём крыле! Нет чтобы у Лучезара или Сеньки… Ну у Лельки, в конце-то концов! Ведь нет же! Почему-то именно мне, мне приходится скитаться по чужим избам, пока мои милые сёстры и братец наслаждаются домашним уютом и теплом! Ну почему? Почему?! – С досады я даже пнула ствол дерева, на котором восседал мой рассудительный и спокойный советничек. С веток на меня прыснули тяжёлые осенние капли. – Это несправедливо! Они, наверное, сговорились все трое против меня. Ну почему? Почему?

Варс по-прежнему был нем, даже ухом не повёл. Видимо, решил, что это был риторический вопрос.

– Тьфу, и кто только назначил встречу в такую пору?!

– Вы, моя госпожа, – наконец, язвительно подал голос советник.

А вот это как раз-таки был риторический вопрос.

Я уничтожающим взглядом посмотрела на пернатого, но это его ничуть не смутило. За долгие годы верной службы богине Зимы вряд ли вообще остались вещи, способные смутить Варса.

Философски рассудив, что ворчать дальше смыла нет, я решила перейти к деловому тону.

– Так, по такой грязище пешком я никуда идти не намерена!

И с этими словами я обернулась небольшой проворной галкой. Сделала круг над лесом, разминая крылья, а затем взяла курс на северо-запад, в Глухой Ельник.

***

На пожухлую, чёрную в ночном мраке траву я ступила уже своими ногами. Подняла глаза к небу, вдохнула полной грудью такой родной, пропитанный волшебством аромат любимого времени. Ночь… Сколько были и небыли связано с тобой? Сколько тайн укрывает твой непроницаемый чёрный плащ? Сколько загадок хранят твои тёмные очи? Лишь одной тебе известно! Вечная подруга изгнанников, верная соратница одиноких душ…

Я иронично улыбнулась. Кого-то она пугает, а я вижу в ней спасение, покой, гармонию. Она прекрасна и загадочна, как редкий чёрный тюльпан, затесавшийся в стайку анютиных глазок. Она величественна и хрустально-хрупка, как самое чудесное видение. Она – томная красавица с грацией чёрной кошки. Она переменчива, капризна, то жарка, то холодна, как истинная женщина. Она – разная. И в этом мы с ней похожи…

К примеру, сегодня она была тёплая, ясная, по-летнему пряная. По тёмному лесу невесомо гулял мягкий осенний ветерок, перебирая, как струны на гуслях, сухие стебли высокой травы. Вверху едва качались уже почти оголённые ветви деревьев. То тут, то там раздавался лёгкий шорох листвы и сухих былинок, – это разбегались в разные стороны почему-то ещё не впавшие в спячку лесавки8. Они любопытно сверкали янтарными глазёнками и что-то тихо шуршали друг дружке. Однако, несмотря на их копошение, вокруг было тихо и по-волшебному загадочно. Остальная нечисть давно расползлась по нормам, затаилась в укромных местах до поры до времени. Послышалось протяжное, гнусавое «кау» выпи в звёздной вышине, от чего в душу закралась лёгкая печаль по уже прошедшему жаркому лету…

Даже мне немного взгрустнулось. Мне будет не хватать вас, лучезарные солнечные дни!

Хотя, если честно, тут грустить-то грех, ибо осень нынче была благосклонно тепла. Авсения на славу постаралась продлить прелесть всеми любимого времени года, и сейчас в воздухе явственно чувствовалась мягкая длань божественной особы. Именно поэтому-то самые распоследние жить9 и нежить отчаянно и надрывно радовались данному взаймы сроку напоследок. Но не всех обманешь, не всех подкупишь недолговечным и таким обманчивым теплом, и, несмотря на ласковые (пока что) осенние деньки, многие благоразумные лесные жители уже предусмотрительно разбрелись по норам и залегли в спячку, наверняка чувствуя в воздухе пока ещё невесомое, но всё же неумолимое приближение зимних морозов… А я, как старшая и заботливая сестра, постаралась дополнить картину и напомнить о себе, пуская временами по лесу пронизывающий холодок неизбежной зимы.

Я недовольно отметила про себя все проделки сестрицы, направленные исключительно во славу себе любимой. «М-да, расщедрилась Авсения, гадюка хитрая! В народе её и так почитали, так нет же, всё ей мало! Ну ничего, ничего, посмотрю я сегодня на её божественное выражение лица, когда Жезл мне передать попрошу. И пусть только запротивится: увидим тогда, кто из нас двоих старше и сильней», – злорадно думала я, изучая пустынную лесную прогалину.

– Варс, а мы точно на нужную полянку приземлились? – поинтересовалась я, оглядываясь на советника.

– Точно, – подал голос филин, усаживаясь мне на правое плечо.

– И где же тогда…

– Она сейчас прибудет, Морана. – Из-за ближайшего куста калины неспешно показался советник Авсении, сверкая в свете ясной луны поджарыми серебряными боками.

– Здравствуй, Лютый! Как жизнь? Здоровье? – поприветствовала я волка, почтительно склонившего предо мной седую голову.

– Спасибо, Морана, не жалуюсь. – Волк слегка кивнул в сторону Варсонофия и тут же отвернулся.

Почему-то они всегда не особо ладили друг с другом, хотя общего у этих двоих было немало. Оба горделивы, проницательны, умны сверх меры, оба служат под началом хорошо известных и уважаемых богинь. Может, на их взаимоотношениях сказывалась наша с Авсенией взаимная неприязнь? Не знаю. Но при встрече они только церемонно обменивались кивками и тут же отворачивались или расходились в противоположные стороны, демонстративно избегая смотреть друг на друга. Я всегда подозревала, что бо́льшая вина лежит на Варсе, иначе как можно объяснить его точно такие же отношения и с другими советниками? Филин, например, терпеть не мог советника моего братца Лучезара – лиса Плута, такого же вертлявого и хитрющего поганца, как и его хозяин. У моей самой младшей сестры Лели – богини Весны – в советниках значилась юркая и, на проницательный взгляд Варса, очень аппетитная белочка Огонёк. На неё он был бы не прочь поохотиться. Меня это всегда веселило, а вот Лелю почему-то не очень. Огонёк, кстати, тоже была против того, чтобы стать закуской для Варсонофия. Я пыталась объяснить сестре, что в мире природы закон един для всех: кто-то охотится, а кто-то прячется. И что я могу, собственно, поделать? Хищник, что с него взять?.. Так и живём. Не буду же я, в самом деле, бегать следом за птицей с грозными «Кы-ы-ш-ш-ш, проклятый, кому сказала, не тронь!»? Богине это не гоже.

Ох, не зря говорят, что натура хозяина непременно оставит отпечаток на характере его подопечных! Видимо, мой скверный характер передался и Варсу, и теперь он так же не может поладить с остальными советниками, как я – с собственной роднёй.

Я внимательно оглядела волка, стараясь угадать по его поведению, в каком настроении прибудет хозяйка.

– Что, жирок-то нагулять успел, а? Благо, осень нынче богата на дары. Теплынь уже какие сутки стоит! – съязвила я, но зверь и ухом не повёл.

– Да, думаю, не пропаду, если что. Волка, как говорится, ноги кормят, какова бы ни была осень или зима.

М-да, на разговоры Лютый не мастак был всегда, тем более на провокационные.

– Ну смотри, а то, говорят, зима в этом году морозная будет, холодная… По ночам особенно.

– По ночам? Что так? – наконец проявил интерес к беседе Лютый.

– Да бессонница проклятущая меня достала. Какую ночь маюсь! – не вытерпела и пожаловалась я.

– Так ты бы травки попила успокаивающей, отварчики какие. Может, и полегчает.

Теперь уже я с интересом взглянула на собеседника, выказавшего вдруг такую заботу.

– Да пила! Вон Трут с Варсом меня уже чем только ни опаивали, ничего не помогает!

– А если с Дрёмой10 поговорить? Может, она подсобит?

– Нет, не выйдет. Ты же знаешь, Лютый, меня все только стороной обойти за три версты горазды. Кто же по доброте душевной злой богине помогать будет? Не вариант, – махнула я сокрушённо рукой. – Так что буду теперь все ночи бессонные трудиться не покладая рук.

– Кто это тут бессонными ночами трудиться, не покладая рук, намерен? – услышала я знакомый певучий голос.

На полянку павой выплыла статная девица, Авсения, то бишь, сестрица моя ненаглядная (век бы на неё не глядеть!). В платье ярко-алом, в сапожках новеньких – ишь, пряжки как в свете лунном серебром полыхают! В водопад огненных волос ленты изумрудные вплетены. На запястьях браслеты золотые переливаются, на пальцах перстни яхонтовым огнём горят. Стоит себе высокая, стройная, в руках ветку рябиновую вертит небрежно, гроздья ягод зрелых перебирает.

«Эх, прав был Варс! Наверное, надо было-таки принарядиться ко встрече сердешной. А то прямо как девка деревенская стою тут при дочке боярской», – с досадой подумала я. Вот ведь как вышло! И чего я снова не послушалась?

– Здравствуй, Авсения! Запаздываешь, ждать старшую сестру заставляешь. Нехорошо-о-о, – пропела я сладким голосом.

– Ты уж извиняй, Мораночка, дела всё! Как же я обязанности свои оставлю? Не пристало мне от дел своих отмахиваться! А ты, я смотрю, всё хорошеешь и хорошеешь день ото дня. По тебе и не скажешь, что бессонница тебя, бедняжку, заела, здоровье бесценное подточила, – улыбнулась Авсения ядовито.

Ага, подслушивала, значит! Я живо представила себе сестрицу, сгорбившись, стоявшую у ближайшей сосны, одной ногой угодившей в … муравейник, (а что, как хочу, так и фантазирую!), и жадно ловившую каждое слово.

– Ох, и не говори, милая! Бессонница-то пакость жуткая, да красоты моей не испортить ей – и не с такими бедами справлялись. А ты, я смотрю, вся в работе, трудишься без отдыха. Поберечь себя надобно, а то уже и круги тёмные под глазами пролегли, аж в свете луны заметно… Не щадишь себя совсем, сестрица. Ещё чуток – и на умертвие ходячее смахивать начнёшь.

– Да что ты, куда мне до тебя? Это ты ведь у нас в народе как ведьма да упырица больше известна! Не обижайся уж, молва народная такова, – сочувственно улыбнулась Авсения. – Но слава твоя почище любой красоты кикиморы болотной блещет.

– Да, чем-чем, а славой меня народ не обделил, это верно! Только всё это меня ни капельки не задевает: главное, что сила моя поболее, чем у некоторых будет. К примеру, твоей, раза эдак в три.

Улыбка на мгновение исчезла с лица Осенней богини, но тут же появилась вновь и засияла пуще прежнего.