Предел

Тогда, со слов отца, на это невинное происшествие никто не обратил внимания. Но похожие случаи начали повторяться: Вика периодически обжигалась и обжигалась. Именно получала ожоги, а не ударялась. Это начинало настораживать.

Впервые серьезно заговорили об обращении к специалистам, когда Вика облила руки в спирте и подожгла. Случилось это в школе: на каникулах родителей учеников попросили помочь в наведении порядка. И многие, в том числе и родители Вики, взяли с собой детей. Девочка куда-то отлучилась из своего класса, а через десять минут принесла спиртовку из кабинета химии. На глазах у всех откупорила крышку с фитилем и, облив руку, щелкнула неведомо откуда взявшейся зажигалкой. Она размахивала горящей рукой над головой как адским факелом и пела какую-то детскую песню. Специализированная психиатрическая помощь была неминуема».

Пока мы ожидали Викторию, я вышел в коридор и набрал Киру.

– Привет! Как у тебя дела?

– У меня все как обычно: работа, дом и грустные унылые мгновения без тебя. Надеюсь, ты не утопаешь в женских прелестях, пресыщаясь командировочными девками в грязных гостиницах столицы?

– Ну и фантазия у тебя, – рассмеялся я и вкратце пересказал Кире, о чем будет мой репортаж: об Агате и той встрече, которая сейчас мне предстоит.

– Это очень странная история, неужели ребенок и правда мог сам себя поджигать? Это ужас, просто ужас какой-то, – сказала она и вдруг спросила: – Слушай, Доронин, а если бы твой самолет и на самом деле упал? Что бы я тогда делала без тебя? А ты без меня?

– Интересно, как выглядит этот чудак, изобретатель шампуня. Вернее, того ингредиента, который заставляет пахнуть скользкое мыльное варево как нежный цветок, – ответил я, – Если бы все люди мылись простой теплой водой, и каждый пах тем, чем пах, что бы осталось мне на память о тебе? Аромат женщины, немного нежности, немного любви, чуть-чуть обольщения, зелень глаз, умопомрачительная улыбка, легкий оттенок нигилизма, и перемешать все длинными стройными ножками. Шампунь с ароматом женщины – надо запатентовать.

– Ты, Доронин, наглый выдумщик, – заявила Кира. – Не верю, что ты забыл мой аромат «Лаванда у горного озера».

– Я же погиб, разбился в том самолете, – продолжал отшучиваться я. – Интересно, что-нибудь в твоем сердце екнуло? А у меня? Где она теперь, моя лаванда у горного озера? В воздухе невидимой ноткой повиснет шампунь с ароматом разбитого самолета. Кстати, некоторые религии говорят, что душа после смерти тела якобы покидает его. Я не знаю, что такое душа. Я ее не видел. Не измерял линейкой и не взвешивал на весах. По телевизору ее тоже не показывали.

– Все, прекращай давить на мою сознательность, – Кира рассмеялась. – Дай слово, что когда позвонишь в следующий раз, расскажешь, что там с тобой было после этой мнимой смерти. Куда там тебя понесло в череде перерождений? Только сильно страху не нагнетай, а то мне и так ужасно плохо без тебя. Иди уже, бери интервью у этой поджигательницы и знай… я тебя люблю. Ты понял меня, журналист Олег Доронин? И долго не задерживайся в психушке, а то вдруг понравится.

– Я постараюсь поскорее закончить все дела и вернуться, – ответил я.

Через несколько минут в кабинет вошла стройная женщина. Копна кучерявых рыжих прядей красиво ниспадала с ее плеч. Она сняла плащ и осталась в водолазке с длинным рукавом и юбке. Уставший пустой взгляд и видимая нервозность на лице.

– Проходи, Вика. Чаю?

– Спасибо, доктор, я буквально на минутку, проездом, из уважения к вам.

– Вот этот корреспондент интересуется вашим недугом прошлого. Как будто собирается писать об этом.

– О чем там писать? – женщина обратилась ко мне.

– Что вы помните о том времени… ну… когда находились здесь на лечении в детстве?

– Я вообще ничего не помню, – ответила Виктория. Было видно, что она заставляет себя говорить на эту тему.

– Совсем?

– Все, что мне осталось от детства, всегда со мной, – ответила она и резко сняла водолазку.

Я поморщился, хотя сделал это не специально. Руки, плечи и шея у нее были в рубцах. Спина тоже. Часть ожога залазила по шее на левую щеку, но теперь я понял, почему сразу этого не заметил; она умело затонировала всё косметикой.

– Вы об этом хотите написать, господин корреспондент? – спросила она, натягивая водолазку на голову.

– Алиса, Сайман, Чарли, – я перебирал в руках картонные папки, – здесь пока нет материалов на Алекса. Неужели вы ничего не помните? Может быть, малыш Джонни…

– Если Виктория не против, мы попутешествуем немного в прошлое, – Глясе указал рукой на кушетку.

Рыжеволосая женщина впервые улыбнулась и, поправив рукава, ответила:

– Только увольте меня от этих приготовлений. Впрочем, все как обычно.

– Речь идет о гипнотическом сеансе, – пояснил Глясе и, взяв гостью за руку, уложил ее.

Затем уселся к изголовью и начал щелкать пальцами. «Что это мне даст, неужели она что-то расскажет?» – подумал я.

Доктор некоторое время щелкал пальцами и что-то шептал. А затем громко спросил:

– Вика, расскажи, что ты видишь. Где ты и с кем?

– Я не Вика, – ответила женщина, – называйте меня Алисой. Я хорошо вижу все происходящее. Я вижу это как будто давнее воспоминание.

– Что это за воспоминание, Алиса?

– Девушка с копной распущенных рыжих волос и пожилой мужчина сидят за небольшим столиком у горящего камина в уютном кафе, – сказала она. – Я могу воспроизвести их беседу.

– Сделай милость, девочка моя, – попросил Глясе.

Женщина на кушетке нервно заерзала и, сосредоточившись, произнесла:

– Так, – говорит старик, – сначала я расскажу тебе о договоре. Или, как его правильно следует называть, о кодексе. Каждый человек, ищущий счастья в своей повседневной жизни, стремится к любой его ипостаси. И иногда готов на что угодно, лишь бы стать тем, кем желает более всего, например, богатым или здоровым. И тут в его жизни появляется он – джинн предела или Богль предела. Он хитер, беспринципен и видит вас насквозь. А потом подсовывает под руку бумажку. Там написано черным по белому, мол, даруется такому-то счастья воз и маленькая тележка. Дурацкая наивность, иначе не скажешь.

– А в чем же выгода этого Богля? – спросил Глясе.

– Рыжеволосая девушка аккуратно дует на свой горячий чай и внимательно слушает новоявленного учителя. Тот мир, в котором мы сейчас с тобой находимся, это простейший явный мир, отвечает ей пожилой мужчина. Слева и справа от него находятся миры-близнецы: левый мир – мир теней и правый мир – мир абсолютного света. Далее погружаться следует внутрь себя. Миры становятся все меньше и меньше. И самое интересное, что во всех тончайших оболочках этих миров ты существуешь одновременно, только в разных состояниях. Иногда просто как немое воспоминание о себе. Это сложно понять, пока не начнешь переходить из одного измерения в другое. Самое опасное – встретить самого же себя. Подобные казусы случались, но лично я не встречал путешественников между слоями с подобным опытом.

Мы отвлеклись. Расскажу о кодексе, говорит учитель. Появляется в такую минуту Богль предела. Подписываешь ты договор, то есть кодекс. И жизнь в ту же секунду начинает меняться. Хотел богатства? Получай. Хотел славы? На! Здоровья? Да хоть бессмертия. Но, как ты правильно заметила, у хозяина предела в том есть свой резон. Существуют такие виды энергии, которые вырабатывает человек, а именно, резонансы страдания. Науке неизвестны столь тонкие вибрации. А Богль собирает именно их. В пределе это называется компот или компонент. Основная валюта предела. Компонент человеческого страдания, самый дорогой из всех. Богль к тому же питается подобными энергиями и строит из них предел. Поэтому он всегда наготове со своими кодексами.

– А как человек вырабатывает этот компонент? – спрашивает девушка.

– Компонент способен вырабатывать только ребенок, и Богль проделывает один и тот же фокус с каждым, кто подписал свой кодекс. Ты веришь в астрологию?

– Да толком не вдавалась в эти дебри.

– Астрология утверждает, что звезды имеют влияние на судьбу человека. Для меня это означает одно – что судьба все-таки существует.

– И что?

– А это значит, что у твоей жизни как минимум несколько вариаций ее исполнения. И это чистейшая правда, а не мои домыслы. Представь себе, что твоя жизнь имеет несколько сценариев. Хозяин предела берет одну из возможных вариаций и делает из нее невыносимое существование.

– А, я поняла! – восклицает девушка. – Эти разные сценарии протекают в разных измерениях.

– Слава богу, ты неглупая, – старик продолжает, – он крадет одно из твоих детств. И питается этим. Или принимает в уплату за услугу.

– Но разве человеку не все равно? Вот возьмем меня, к примеру. Если верить этому черному из предела, я уже в далеком будущем подписала свои кодексы. Но я же не помню своего детства. И страданий никаких не помню. Но если вы рассказываете правду, они были?!

– Нет, – строго отвечает старик, – они не были, они есть. Твое детство проживается и проживается в отдельном измерении до бесконечности, и там маленькая девочка по имени Алиса испытывает адские мучения. Не когда-то, а всегда! Даже в данное мгновение. А если она не выполняет своих кодексов, Богль наказывает ее, забирая самое дорогое.

– То есть и я, и вы проживаем одновременно несколько жизней?

– Да. Кстати, именно по этой причине возникает некое чувство дежавю.

– Вы не рассказали, что будет, если встретить себя при путешествии в предел.

– Ощущение страха, ужасный дискомфорт и депрессия. Но все может погубить любовь.

– Любовь?

– Да, – старик прикрывает глаза и мучительно выдыхает, – Если дать понять материи, что сильно кого-то любишь, материя убьет его. Это случается по простому закону противоположностей. Вселенная в одной точке бытия оставляет более нужное, активное. Зачастую это ужасно. Причем это касается всего живого в окружении путешественника. Тем и опасно погружение в предел.

– Я поняла.

– Тогда пойдем далее. Сам предел – это мир с миллионами стен. Между каждыми из них существует собственный мир. Следует помнить, что Богль – это и есть время. То время, которое нас всех убивает. Но иногда он не просто выбирает жертву для выработки компонента. Он выбирает ученика, будущего хозяина предела. Тем самым заботится о пределе, о его существовании в далеком будущем. Как правило, Богль как вирус вселяется в одного из детей в окружении и начинает собирать вокруг себя нужный материал: души, которые будут кормить его предел своими страданиями. Все это предназначается особым детям. Детям, которые испытывают самые сильные страдания. Суть жизни подобного ребенка не имеет никакого значения, когда появляется единственная цель – стать этим поглотителем данного вида энергии. Только маленькое существо, испытывающее огромные, нечеловеческие страдания, может получить со временем вкус к компоненту. А затем строить предел и заботиться о нем. Стать хозяином предела. Такой мальчик или девочка убивает все вокруг себя, набирая внутреннюю черную силу. Так действует время. Так обмениваются энергии.

– А зачем он нужен, этот предел? Зачем Богль? И как он отдает пределу близких людей? Это что, какое-то жертвоприношение?

– Богль – демон, порождение самого предела, его составная часть. Но он обманывает тебя. Подписав с ним кодексы, ты становишься рабом предела. Маленькая девочка Алиса должна выполнять свои кодексы, а иначе рядом с ней будут происходить ужасные вещи: смерть близких, несчастные случаи и катастрофы. Став взрослой, Алиса так же продолжит выполнять кодексы. Это бесконечный круговорот страдания и, безусловно, это жертвоприношение.

– Хорошо, покажите фокус, – неожиданно просит Алиса.

– Хочешь, чтобы они все ушли, покончили с жизнью, полетели на Луну, полюбили цирк? – старик лукаво улыбается и закрывает глаза.

– Пусть для начала уйдут, – шепчет Алиса и начинает наблюдать за происходящим.

Музыка в баре умолкает. Кажется, время застыло и погрузилось в янтарь. Алиса четко это видит. И тут же все возвращается на круги своя. Но посетители встают и начинают удаляться. Даже официантки ушли из зала в подсобные помещения. Бармен сделал музыку тише и испарился. В кафе стало неуютно и одиноко.

Старик открывает глаза.

– Хочешь, я их всех верну?

– Нет, – четко отвечает Алиса, – без них спокойнее. Научите меня это вытворять?

– Это очень просто. Нужно погрузиться в прослойки времени, перенестись в секундное прошлое каждого из присутствующих и сказать, что они здесь ужасно не к месту.

– А ведь так можно управлять умами миллионов, – прошептала Алиса и кивком указала в дальний левый угол кафе. Там сидел посетитель и мирно пил кофе.

– А вот это уже интересно, – удивляется старик.

– В его прошлом, видимо, вас не было, или…

– Приветствую тебя, мистер Богль! – выкрикивает он и встает, низко поклонившись сидящему к нему спиной.

– И тебе мое приветствие, – человек в черном поднимается, учтиво сняв шляпу. – Ты, смотрю, опять эту рыжую сучку охаживаешь, мистер доктор. В гипноз ее погружаешь, расспрашиваешь о наших с ней секретиках. А это ей категорически запрещено.

– Не слушай его, девочка, – старик отстраняет Алису от Богля и встает между ними как преграда. – Говорите, мистер, что вам угодно, или убирайтесь прочь.

– А ты знаешь, что она редкостная лгунья? В детстве обвинила папочку и его друга в разных пакостях. Ручки себе жгла. Потом волосы подпалила, свинья неблагодарная. Вот такая дрянь. Наверняка ты забыла, что подписала со мной договор, так вот будь добра не бегать по докторам, а исполнять обещанное.

– Не слушай его, Алиса, – старик расправляет руки и делает шаг навстречу непрошеному гостю. Тот в свою очередь выпрямляется как струна и смотрит на старика неморгающим взглядом.

– Я не знаю, я не помню, – девушка падает на стул и начинает плакать.

– А потом шила в интернате для чокнутых мальчиков и девочек свои дурацкие крылья. Хотела улететь в небеса. А мой мальчик, лучший из учеников, мой Чарли помогал ей стать кормом для рыбок. Потом в котле сварил дрянь этакую. Помогал… а возможно, и сейчас помогает. Как ты думаешь?

– Что ты хочешь? – строго спрашивает старик.

– Я требую соблюдения кодексов, – отвечает черный человек и в ту же секунду пропадает.

Вика открыла глаза. Руки у нее тряслись. Глясе гладил ее по копне волос. Она плакала.

– Доктор, я опять видела вас в роли того странного старика. Опять эта навязчивая идея. Боже, когда это уже закончится?

– Дочь Ольги и Игоря тоже говорила о пределе, – произнес я.

Они оба серьезно посмотрели на меня. Виктория вытерла слезы предложенным платочком и высморкалась.

– Не обращайте внимания, это не стоит описывать в вашем репортаже.

– Викусичка, а как ты думаешь, кто этот мальчик Чарли из твоего гипнотического транса? – спросил доктор, сунув трубку в рот.

– Чарли? – испуганно повторила рыжеволосая женщина. – Я не помню никакого Чарли, – солгала она.

Я посмотрел на фото Димы Валтасарова в альбоме и тяжело вздохнул. Глясе протянул несколько папок с личными делами детей, и я засунул их в сумку. Затем посмотрел на эту измученную женщину. Мне реально было ее жаль, но журналистская ненависть играла во мне, мешая принять адекватное решение. Я скривил губы и высказал ей все, что думаю по этому поводу:

– Я не понимаю, почему вы лукавите. Ведь вы все прекрасно помните, почему бы не поделиться информацией? Как можно не помнить своего детства? Вот в этих папках о вас много чего написано, как можно забыть весь этот ужас?

– Я так же помню, как и вы, – неожиданно ответила Виктория и посмотрела так, будто давно меня знала. В ее глазах было все: ирония, сожаление, обида, жалость. Жалость?

Виктория Тимирязева вышла из кабинета и уверенным шагом направилась к своему авто. Настроение было ужасным: она сожалела, что согласилась на этот сеанс гипноза и беседу с журналистом. Конечно, она лукавила: Чарли, Алекс, Агата, Сайман – она прекрасно помнила всех этих детей. Она ничего не забыла из своего детства. Она вообще все и всегда помнила, но делиться этим очень опасно. Расплата за такую откровенность могла быть ужасающей. Однажды именно так и случилось.

Это произошло десять лет назад. Она хорошо помнила тот день и час, когда они познакомились. Он стоял в нелепом клетчатом пальто над проезжающими вагонами электропоездов. Что он делал на том виадуке? Вика почему-то подошла и спросила о каком-то пустяке. Мужчина обернулся с видом растерянного мальчишки и, взлохматив волосы на голове, рассмеялся. Потом приблизился и загадочным тоном прошептал:

– Хочешь, я стану писать тебе письма?

– Это такая уловка? – рассмеялась она. – Ты так ко всем подкатываешь?

– Даже и в мыслях не было, – утвердительно ответил он и ушел, сунув ей на ходу свою визитку с именем Сергей и фамилией Борисов.

На следующее утро она решила написать ему короткое послание. Набрала текст в Telegram:

«Доброе утро. Вам пишет ваша вчерашняя случайная знакомая. Мы пересеклись на виадуке в районе железнодорожного вокзала. Прошу прощения за беспокойство, но вы обещали писать мне письма».

Каково же было ее удивление, когда через несколько минут пришло такое сообщение:

«Опять он… убийца-апрель. И мы стоим с тобою на виадуке над сотнями судеб, что проносятся внизу в вагонах электропоездов. Они снуют туда-сюда, как червяки после дождя на согретой солнцем мостовой. Твари, ищущие продолжения рода. Кто-то едет в этих вагонах хоронить. Кто-то – выходить замуж. Поезда… это всегда чай в кружевных подстаканниках. Поезда – это всегда расставания и надежда. Поезда под нами – это смысл всего происходящего во вселенной. Одна большая планета как зал ожидания на вокзале. Каждый здесь ждет чего-то своего. Не понимая, что поезд с рельсов не свернет, и всех везут в одном направлении. Но смотрят в окно, надеются и верят.

Верят.

Если бы можно было выпить этот апрель через тоненькую коктейльную соломинку, добавить в бокал немного ветра, немного промозглого утреннего тумана, спускающегося с гор… Терпкости придаст янтарный закат, потому что маленький ломтик солнца ты насадишь на краешек бокала, и его свет будет стекать в твой апрель… медленно. Он обязательно убьет тебя, если ты с ним не заодно.

Произнеси это слово мед-лен-но…

Чувствуешь, как зажгло на губах? Такого ты еще не пробовала. Сейчас содержимое бокала поступит в желудок, а потом в кровь. И ты, отравленная этим состоянием, решишься и, выйдя в прокуренный тамбур, улыбнешься и дернешь стоп-кран…»

Виктория была ошарашена. И позвонила ему тут же.

Теперь с ним она стала естественной. Как будто без грима, без макияжа, без парика. Смотрела на него так просто, как наверняка смотрят девочки на своих отцов, вернувшихся с войны. Он нежно гладил ее обожжённые когда-то руки и целовал рубцы на спине и шее.

Все сразу закрутилось неимоверным вихрем эмоций. Ей было наплевать, кто он и чем занимается. Он был необыкновенным мужчиной. Мог устроить спонтанное свидание в каком-нибудь романтичном месте. Мог припереться к ее окнам ночью и орать пьяным голосом о том, что знает, в чем смысл жизни. Он каждый день писал ей любовные письма, как и обещал:

«И самые красивые слова, и самые нежные прикосновения. Преданный взгляд, чувственные губы. Нежное тепло утреннего дыхания. Чуть слышный и угадываемый аромат палитры твоих изящных крадущихся движений. Ленивое подрагивание крылатых ресниц. Бархат теплой кожи. Манящие изяществом волнующие изгибы. Качающиеся в такт со временем бедра, загадочная улыбка. Янтарный отлив раскиданных в небрежности по подушке твоих волос. Кружево белья. Нерешительный, по-юношески стеснительно мнущийся на пороге рассвет. Легкое движение ночных штор. И все это ты… утренняя, легкая, светлая, нежная, добрая, красивая… моя. И утренняя комната наполняется легким ароматом свежесваренного кофе. Город боится проникнуть своим шумом в твое пространство. И это солнце, и это утро – все только для тебя».

В ту ночь ей приснился кошмар: она шла по горящему полю ржи и задыхалась от гари и дыма. Вдруг в проеме между огнями появился Богль. Он стоял и укоризненно грозил ей пальчиком:

– В твоих кодексах, Алиса, прописано одиночество. Будь добра соблюдать подписанный документ.

Она совсем забыла про свои кодексы. И за это пришлось поплатиться. В один из дней он перестал писать и отвечать на звонки. А через три дня его мама сама позвонила Вике. Рассказала, что сын уехал на дачу, чтобы помочь перестелить старые полы. Ночью домик, где он остался спать, странным образом загорелся.

– Сережа не сумел выбраться, – произнесла женщина и добавила: – Он погиб в огне.

– Огне… – Вика повторила шепотом это слово и сразу все поняла. Она долго плакала, но слезами его было не воскресить. Это из-за нее он погиб, только из-за нее. С тех пор близко в свою жизнь она никого не впускала.

Дома ее встретила жизнерадостная «карамелька», любимый миттельшнауцер. Бросив сумку в коридоре на тумбочку, она распахнула двери и пригласила собачку на прогулку.

– Сегодня был сложный день, – обратилась Вика к питомцу, – и поэтому я предлагаю прогуляться по парку.

Миттельшнауцер весело запрыгал на задних лапках, радуясь хозяйке. Улица была безлюдной, и Вика отстегнула поводок от ошейника. Собачка резво выскочила на проезжую часть и попыталась поймать улетающий пластиковый пакет. Ветер подхватил его, и собака, весело лая, ринулась в погоню. Действо рассмешило хозяйку, и она, достав телефон, начала снимать юмористическое видео. Но вдруг из-за поворота с визгом тормозов вылетела огромная черная машина. Джип набрал скорость и пронесся мимо рыжеволосой женщины. Вика испуганно проводила его взглядом и тут же нерешительно позвала собачку:

– Карамелька, ко мне.

Но собака не отзывалась. Вика осторожно сошла с тротуара и увидела тот самый пакет в окровавленной пасти собачки. Карамелька лежала у бордюра без движения. Вика подбежала к ней и осторожно дотронулась рукой. Признаков жизни не было. Она подняла ее на руки и заплакала. В это время за спиной раздались знакомые щелчки. Виктория Тимирязева обернулась.

На другой стороне дороги стоял черный человек в широкополой шляпе. Он деловито снял очки с темного лица и просверлил ее своими разноцветными глазами.

– Как прошло интервью журналисту? – издевательским тоном спросил он и тихонько рассмеялся.

– Зачем ты забрал собачку? – слезы градом лились по щекам Вики.

– А как же ты думала, девочка моя? Ты будешь всем налево и направо рассказывать про наши секретики, а я буду стоять и ничего не предпринимать? Помнишь, что записано у тебя в кодексе?

– Помню, – женщина, рыдая, опустилась на асфальт и начала гладить окровавленной рукой голову мертвой собачки.

– Ну вот, а то я подумал, что ты забыла. И запомни, Алиса, я заберу всякого, кого ты любишь, если ты перестанешь исполнять договор. И я не шучу.

С этими словами он распался на сотню черных мошек, которые растворились в воздухе.

Женщина быстро поднялась и, перебежав улицу, буквально влетела в прихожую собственного дома. Не разуваясь, она ворвалась в просторную кухню и, скинув на ходу плащ, включила газовую плиту. Закатав рукава водолазки и стиснув зубы, подставила запястья под открытый огонь.

– Этого ты хочешь, этого тебе не хватает?! – истерически выкрикнула Вика. Кухня наполнилась ужасным запахом горелой кожи. Вика упала у плиты без сознания.

Распрощавшись с Глясе, я поехал в гостиницу. По дороге набрал Киру, мне хотелось поделиться с ней пережитой информацией. Выслушав, она подумала и сказала:

– Знаешь, Доронин, мне кажется, эта Вика абсолютно несчастная женщина. А вы ее еще и гипнозами истязали. Мне интересно, нашел твой доктор папку с именем «Алекс»?

– Да, ее принесли прямо перед моим уходом.

– Интересно, что это был за мальчик и каким он вырос человеком. Какой странный репортаж ты затеял, Олег. Да, и кто такой этот Богль? Впервые слышу про него.

– Я тоже, но попытаюсь разобраться, – отозвался я. – Папка с именем «Алекс» тоненькая, впрочем, как и все остальные. Не думаю, что там будет какое-то откровение или суперинформация. Сейчас приеду в номер, приму душ, подкреплюсь и буду читать. Действительно интересно, что он за человек. Как-то же он попал в «Лесную школу»? Пока, любимая, просветов в этой истории нет. Я люблю тебя.

Алекс

Ночь, темнота прилипала к ногам, как слизь. Это не комната погрузилась во тьму, это мир опрокинулся в небытие. На кого-то темнота оказывает благотворное влияние: успокаивает, умиротворяет. Мальчик не знал, что это за слова. Для него темное время суток было либо временем для обучения, либо временем для испытания.

Казалось, если не соблюсти эти ритуалы, можно не проснуться никогда. Ритуал заключался в следующем: «Никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя поворачиваться к дверному проему. Что бы там ни было, никогда нельзя высвобождать голые ноги из-под одеяла. Нельзя кричать или создавать другой шум».