Предел

– Дочь уснула.

Затем он откуда-то достал сигарету с зажигалкой и нервно закурил. Хотя давно бросил. Затянувшись несколько раз, он тяжело выдохнул и, откашлявшись, добавил:

– Надолго ли?

Эту странную папку я с разрешения родителей Анны прихватил с собой. Были кое-какие мысли: для начала хорошо бы отдать на экспертизу знакомым криминалистам и выяснить ее происхождение. Найти эту машинку и отвернуть головку машинисту. И еще уговорить Игоря и показать Аньку хорошему специалисту. Мало ли, может, это банальная шизофрения. А они окутали ее кромешной тайной.

– Главный врач сейчас занят, – сообщила высокая дама, – но я могу проводить вас в аудиторию. Если, конечно, вы не будете шуметь.

– Что за аудитория?

– Его до сих пор приглашают на ученые советы и считаются с его мнением, – нравоучительно пояснила она и добавила: – Проходите тихонечко, после мероприятия доктор охотно с вами пообщается.

Я осторожно прикрыл за собой дверь. В небольшой затемненной аудитории было тихо. Я прошел к стенке и уселся на свободное место. Все присутствующие смотрели на высокого стройного пожилого мужчину у проектора. Аккуратная клетчатая рубашка, галстук и модные брюки молодили его неимоверно. Доктор Глясе поправил очки и вставил новый слайд. На широком экране, располагающемся на противоположной стене, появилась диаграмма. Доктор начал громко читать с листа:

«Тихая заводь у какой-то таежной деревни и мальчик, бегущий в лунной ночи к маленькому ветхому деревянному мостку. Он прилег и опустил в холодную ночную воду правую руку. Делал это осторожно, как будто проникал в неведомый ему доселе мирок. Листва водяной кувшинки расступилась и пригласила его в свое царство. Прозрачная вода, серебристая с сединой от призрачного лунного диска, преобразилась легкой рябью. Но тут же затаила свое движение, успокоилась. Вдоль берега еще перешептывался о чем-то камыш, где-то изредка поскрипывала калитка. Пару раз крякнула утка. И в ответ ей хором завели свою ночную беседу важные толстобрюхие жабы.

И в тот же миг все умолкло. И он, ожидая этого мгновения, опустил правую руку в ночную, лунную, прохладную воду.

“Я знаю, ты здесь”, – шепотом произнес мальчик и медленно развернул ладонь к илистому умиротворенному дну. На его призыв к деревянному мостку из глубины поднялась огромная рыбина. Длинной около метра, с темно-желтыми, покрытыми вуалью плавниками, коричневой спиной и золотистым брюхом. Чешуя отливала в лунном свете серебром и золотом. Большие выразительные глаза смотрели на руку мальчика. Рыба подплыла ближе и несколько раз коснулась пальцев. Затем сильно вильнула влево, сделала круг и вновь вернулась к мостку. Мальчик аккуратно провел ладонью по ее широкой красивой скользкой спине и свободной рукой бросил в воду несколько катышков кукурузной муки, предварительно смоченных водой.

Рыба съела катышки. А затем, сделав круг, опустилась к илистому дну, чтобы подобрать утонувшие кусочки лакомства. Но через мгновение, как будто в благодарность, поднялась обратно, уткнувшись огромной ноздреватой мордой в детскую ладонь. Маленькие пальчики погладили вековые хитиновые наросты на ее голове, длинные золотистые усы, серебристую меленькую чешую у самого основания головы.

Луна в это мгновение полностью вылезла из-за облаков, и рыба, повернувшись на бок, засияла сказочным отблеском в своей кольчуге. Как редкая драгоценность, брошенная кем-то в воду, она заиграла серебром и перламутром. Золотом загорелись ее сказочные плавники. Алым зарделся ее немыслимый хвост. Мальчик еще раз погладил ее и вынул руку из воды.

Рыба тут же приняла привычное положение; сделав круг почета и признательности, ушла в глубину. В тот же миг вновь зашуршали крыльями ночные стрекозы, зашептал камыш, заскрипела калитка.

“Завтра, – прошептал мальчик, – взрослые из деревни придут убивать тебя. Спасайся, рыба, спасайся!”

Но рыба уже была глубоко. И ночной ветер уносил эти сорвавшиеся с губ слова».

При этом на экране сменялись картинки, показывая испуганное лицо маленького мальчика с взъерошенной черной шевелюрой. Вид этого мальчика вызвал во мне странные чувства. С одной стороны, мне было его немного жаль, но с другой – я чувствовал абсолютное безразличие.

– Как вы думаете, зачем наш пациент написал этот небольшой опус? – спросил доктор у притихшего зала.

– Может, он сам жить не хочет, а на вымышленную рыбу все это проецирует, – выкрикнул я и поймал на себе десятки взглядов обернувшихся врачей. Стало неловко, но в тот же миг я понял, что жалеть подобных мальчиков совершенно бессмысленно. Их нужно либо любить такими, какие они есть, либо… избавляться, отправляя на лечение во всякие «Лесные школы».

После аудитории меня попросили подождать несколько минут. Я вошел в кабинет и тут же встретился взглядом с его хозяином. Главный врач «Лесной школы» выглядел солидно. Он произвел на меня впечатление еще там, у проектора. Я наблюдал за тем, как на него смотрят молодые коллеги, возможно, и ученики. Как они реагируют на его речь. Это было пропитано уважением и искренностью.

В руках он держал незажженную курительную трубку, периодически засовывая ее в рот (видимо, по привычке). Он улыбнулся и поприветствовал меня уверенным рукопожатием. Его ладонь была большой, сухой и теплой. Это почему-то сразу расположило.

– Давненько в нашем убогом заведении не было прессы, – оптимистично начал он. – Меня зовут Артур Илларионович Глясе. По возрасту я давно должен быть на пенсии. Но заменить меня на этом посту нет возможности. Плюс опыт. Да и рановато еще на покой, не хочу.

– Доронин Олег, – представился я, – журналист и блогер.

– Вот и сподобил создатель увидеть живого блогера. Нуте-с, что вам показать в первую очередь?

Он быстро растер ладони, как будто собрался угостить меня чем-то деликатесным.

– Я стал случайным свидетелем разбора истории болезни, – сказал я.

– А, вы были в аудитории, припоминаю ваше умозаключение, – Глясе махнул рукой и рассмеялся. – Может, для вас это необычно выглядит? На самом деле это стандартная процедура разбора полетов. Есть некий пациент, у него берется серия интервью. Составляется единая форма отображения. Ну и для простоты понимания пишется так называемый рассказ болезни. А насчет вымышленной рыбы вы отчасти правы. Мальчик действительно пытался покончить с собой. Теперь мы искусственно заставляем его все забыть. Знаете, есть такие препараты, после которых и мать родную не узнают.

Мне стало не по себе, перед глазами замаячил обледенелый трамвай и людная остановка.

– Забавная у вас работа, – наигранно усмехнулся я и перешел к делу. – Почему заведение так называется? «Лесная школа»?

– Заведение как только не называется: шарашка, дурка, последний причал, – ответил доктор. – А «Лесной школой» обозвали наше детское отделение. У нас еще два взрослых: женское и мужское. И один хоспис для умалишенных пенсионеров. Масштабно работаем.

Я осмотрел его рабочий кабинет. Множество полок, на которых располагались всевозможные курительные трубки. Видимо, доктор коллекционировал их. Почетные грамоты и сертификаты на русском и английском языках. В шкафу у входа какие-то потемневшие от времени кубки и вымпелы. Над рабочим столом из темного ореха – портрет бородатого мужчины с подписью: «Владимир Михайлович Бехтерев».

– Расскажите о своих пациентах, – я включил диктофон. – Но только не обо всех подряд. О каких-нибудь особенных. Были же у вас такие в карьере?

– Этого сколько угодно, – радостно ответил он и достал бесцветную папку с вложенными листками. – Если вы, милостивый мой журналист, ищете материал для публикации, прошу вас ознакомиться с одним любопытнейшим дельцем.

Он протянул мне папку и уселся напротив, закинув ногу на ногу.

– О чем здесь? – спросил я деловым тоном.

– О, я с вашего позволения выражусь так: люблю собирать интересные случаи. То, что описано здесь, вам определенно понравится. Может, что-то для себя и почерпнете. Это личный дневник пациента.

Я открыл папку и начал читать, сожалея, что трачу время на ненужную информацию. Текст был следующий:

«Слякоть стоит неимоверная. Кажется, что небо – это та же слякоть, только душевная. Этакая последняя минута жизни божественного провидения. Отчаянная рвотная остервенелость. Бог еще что-то может, но уже ничего не хочет. Да и как сквозь это плесневелое марево смотреть на людей с облака? Что там в них «такого» можно разглядеть в подобную минуту? Но становится понятным… эта русская тоска по несбыточному. И зачем нужно было строить город там, где на тебя давит серость и неустроенность? Это вечное небо поэтов и влюбленных, от него так неуютно простому человеку. Жизненная сырость и душевная слякотность. Звучит так паскудно, что и произносить не хочется. Так бывает, холодом веет от этой реки. Таким смертельным, леденящим ветром пробирает до костей от этого гранита…»

Я закрыл папку и неуверенно спросил:

– Какой-то ваш очередной Наполеон?

– О нет, это Павел Первый. Да вы бы и не угадали. Так мало прочли из дела. Интересна вам эта тема? Он у меня в третьем корпусе квартируется, могу организовать аудиенцию с императором.

Я посмотрел в потолок, делая вид, что думаю. И после сказал:

– Меня интересуют дети. Очень странные и необычные истории, связанные именно с детьми. Мне как-то рассказали историю о… Чарли, – закинул наживку я.

Доктор тоже задумался. Но уже через пару секунд сказал:

– К сожалению, не могу похвастаться своими нынешними пациентами с подобным именем. Этика и все такое. Но могу показать вам наших выпускников прошлого. У меня здесь все заархивировано по годам и темам. Если вам нужны особенные дети, их есть у меня.

Он извлек из ящика стола небольшой альбом с надписью на обложке «Предел». Мои ладони стали мокрыми от волнения. Он аккуратно уложил его передо мной на стеклянный журнальный столик. Я погладил состарившуюся красную велюровую обложку и не нарочно улыбнулся:

– Странно. Сейчас все хранят информацию в ином виде. Сплошная цифровизация. А у вас здесь практически раритет.

Каждый разворот альбома был разделен на две части: в левой половинке детская фотография, справа ее взрослый аналог. Я это сразу понял.

– Ну вот, смотрите, – доктор ткнул пальцем в ребенка на первой странице. – В этом альбоме, который я называю «предел», я собрал самых интересных выпускников одного определенного периода. Тех, кто наиболее удивил или оставил неизгладимый след. Кстати, «пределом» нашу «Лесную школу» назвали они, эти дети. Да, Чарли её так, кажется, и назвал. Вот этого мальчика звали Андрей Грушевский. Но он просил называть себя Сайманом. Из той странной группы он был первым. Потом еще привозили подобных детей. Я имею в виду тех, кто вел себя как этот мальчик: был замкнутым и просил называть себя другим именем. И еще они обменивались отпечатанными на желтых листках машинописными текстами. Всё это давняя история, и поэтому я могу рассказывать об этом, не боясь преступить законы морали и врачебной этики. Я лично изучал их – чистая шизофрения. Наш профиль. Девочки из их компании шили себе крылья из старых простыней и собранных на чердаке перьев. А мальчики молча держали их за руки. Они вообще могли молчать днями напролет.

– Андрей, тем не менее, пошел на поправку, – я указал на его взрослую фотографию и вопросительно глянул на доктора Глясе.

– Да, он недолго пробыл в нашем заведении. Насколько я осведомлен, Сайман стал инженером и живет сейчас где-то в Подмосковье. Или, как и вы, блогерствует, сейчас это модно.

– Вы назвали его Сайман. Это по привычке?

– О да, – доктор замотал головой и, сунув трубку в рот, пробубнил: – Я их всех хорошо помню. Это было как вчера. Хотя и прошло около двадцати лет… да нет, гораздо больше. Вот смотрите.

Он перелистнул несколько страниц и указал на черно-белое фото. С него на меня смотрели очень взрослые глаза.

– Это Дима, – пояснил Артур Илларионович. – Он просил называть себя странным киношным именем Чарли. Вы об этом мальчике спрашивали?

Я вздрогнул. Но взяв себя в руки, присмотрелся к фотографии. Припухшие детские губы, ямочки на щеках. Черные взъерошенные волосы. Умные и не по-детски злые глаза. Казалось, что мальчик ненавидел фотографа, а вместе с ним и весь окружающий мир во время съемки.

Справа была вклеена вырезка из журнала Forbes. На ней красовался хорошо узнаваемый бизнесмен Дмитрий Владимирович Валтасаров.

– Ого! – вполне сдержанно произнес я. – И этот у вас лечился.

– Это может показаться удивительным, но у господина Валтасарова очень грустная история: он считал себя учеником демона времени. Неудивительно, что малыш чуть не съехал с катушек. Слава богу, сейчас это богатейший человек. Правда, поговаривают, что он чрезмерно употребляет алкоголь. Но имеет право, с такими-то деньгами и связями. Я приглашал его на столетие нашей клиники. Не приехал. Жаль, конечно.

Я глупо согласился, кивнув в ответ, и заинтересованно спросил:

– А как вы думаете, почему дети назвали ваш интернат этим необычным словом? Почему именно «предел»?

– Это не они, – уверенно ответил доктор, – это было отпечатано на желтых листках. Дети называли их кодексами. Да, кажется, так.

– Кодексами?

– Да, в этих своих кодексах они обменивались странными правилами поведения. Каждому из них запрещалось что-либо делать. Например, Чарли нельзя было смотреть на черноволосых женщин. А Саймону – на лысых мужчин. Алисе, наверное, самой странной девочке из этой компании – разговаривать со взрослыми. Еще ей полагалось все поджигать, и мы следили за ней, чтобы этого не случилось. Агата тоже не разговаривала, но только с отцом и матерью.

– Действительно, странная компания, – согласился я. – Кого-то еще покажете?

– Это Алекс. Он в отличие от остальной четверки вообще не разговаривал. Его мать, определяя мальчика к нам, рассказывала о домашнем насилии. На ее руках и шее были ужасные кровоподтеки, как сейчас это помню.

Я посмотрел на старое фото и, не найдя его взрослого аналога, спросил:

– А где он сейчас?

– Фото было, но оно со временем куда-то задевалось. Вы, безусловно, правы, давно нужно все оцифровать.

– Почему-то этот Алекс кажется мне ужасно знакомым, – прошептал я, проводя по фото указательным пальцем.

– Вот еще и еще, но хочу сделать уточнение. Дело в том, что первых детей с кодексами было всего пятеро, – доктор быстро показывал мне странных выпускников. – Позже, конечно, появлялись подобные случаи. Но со временем их становилось меньше. Ну или они, вероятнее всего, наблюдались в других заведениях. К сожалению, я не могу похвастаться аналитикой.

Я схватил доктора и, сильно сдавив ему запястье, замер.

– Боже мой! Что с вами? – нервно выкрикнул Глясе и поморщился от боли.

Но я вернул несколько перевернутых им страниц и уставился на изображение девочки. Здесь, на черно-белом фото, она была наголо обрита. Опустошенный взгляд, устремленный в никуда. Мешковатая больничная роба. Все те же тонкие губы и две ниточки несмелых бровей: я сразу узнал дочь Игоря и Оли Сокуровых. Мой взгляд перенесся правее: в кресле сидела молодая красивая женщина. Она улыбалась, игриво подмигивая фотографу. Ей было около сорока лет.

– Агата, – произнес Артур Илларионович, – наша выпускница. Она тоже из этой компании. К сожалению, я не помню ее настоящего имени. То ли Алина, то ли Алла.

– Анна, – поправил я дрожащим голосом, – ее зовут Анна. И… этого не может быть!

– Чего-чего не может быть? – переспросил Артур Илларионович и сунул пустую трубку в рот.

– Не может быть, чтобы она лечилась у вас несколько лет назад. Ей сейчас двенадцать. А на вашей фотографии сорок. Это какой-то фотомонтаж?

У меня закружилась голова. Я попросил стакан воды и, прикрыв ладонью глаза, откинулся на спинку кресла. Воспоминания резко всплыли из моей памяти. Скрежет тормозов трамвая. Перекошенное лицо водителя. Какой-то нелепый женский визг у меня за спиной.

Потом все кончилось. Я открыл глаза и увидел маму. Она гладила меня по волосам и плакала:

– Это чудо, что ты остался жив, – шептала она, – это чудо.

– Это все, что вы помните из детства?

Олег… Олег… Олег…

Я очнулся. Сделав несколько глотков, я окончательно пришел в себя. Я действительно разглядывал фотографию взрослой Анны и не верил своим глазам.

– Вы так удивлены и обеспокоены? Как будто призрака увидели. Неужели вам не знаком этот простейший процесс: человек просто садится в кресло, и его фотографируют. Что тут странного?

– Но этого не может быть!

– Не нервируйте меня, милостивый государь! – вспылил доктор. – У меня сохранились все данные детей. Я сейчас потружусь и, если будет угодно, дам вам координаты и сохранившиеся личные дела.

– Вы хотите сказать, что у вас есть адреса и телефоны взрослых выздоровевших людей с этих фото?

– Я же говорил, что клиника собиралась пригласить всех своих «выпускников» на столетие. Администрация специально готовилась: собирались данные, обзванивались люди.

Глясе встал и, набрав короткий номер на стационарном телефоне, что-то пробубнил в трубку. Через некоторое время в кабинет вошли две медицинские сестры. Одна из них поставила передо мной и доктором белоснежные чашки с кофейником. Вторая передала ему несколько картонных папок.

– О, я вижу, эта компания вас заинтересовала. К сожалению, папку с именем «Алекс» пока ищут, куда-то она запропастилась. Но ее сейчас донесут. А покуда можете ознакомиться с остальными детьми, – предложил доктор. – Вот этого, например, звали малыш Джонни. Он был самым младшим, здесь ему нет и шести лет.

Я провел указательным пальцем по фото мальчика и спросил:

– У него тоже потерялась взрослая фотография?

– Не знаю, – отмахнулся доктор. – Я этого паренька вообще плохо помню. Да он к той пятерке почти не имел отношения, общался с Чарли на переменах и после обеда. Вот буквально и все.

Я всмотрелся в глаза этого самого Джонни: выражение его лица мне тоже было ужасно знакомо. Но вот почему? Странное ощущение.

Я открыл один из документов и начал бегло читать.

Выбранная папка называлась «Алиса». В заглавии первой страницы значилась Виктория Тимирязева, одиннадцать лет. Поступила по обращению отца. На руках и голове ожоги. Далее шла стенограмма беседы с девочкой.

Спрашивает доктор Глясе: «Виктория Тимирязева. Это твое настоящее имя? Ведь так?»

Отвечает девочка: «С недавних пор меня следует называть по-другому».

Спрашивает доктор Глясе: «Алиса! Я уже слышал о твоем новом имени. Расскажи, пожалуйста, почему ты решила его изменить?»

Отвечает девочка: «Дело в том, что для Виктории уготовано иное детство, нежели для другой девочки. Для Алисы. Вика осталась там, где Вика. Она по-прежнему хорошо учится, слушает маму с папой. Ходит в зоопарк и кинотеатр по воскресеньям. Ездит к бабушке в деревню, ходит с друзьями на реку и читает книжки. Вику не за что избивать и сажать на цепь. Это для Алисы предназначены ожоги на руках и спине. И ваша «Лесная школа» тоже для Алисы.

Спрашивает доктор Глясе: «По-твоему, это две разные девочки?»

Отвечает девочка: «Когда я была взрослой, я тоже была глупой. Задавала такие же дурацкие вопросы и совершенно не понимала смысла происходящего. Виктория – тоже глупенькая девочка: эти испытания не для нее. А вот Алиса точно знает, чего хочет. Она доверилась своему наставнику и подписала свои кодексы. Когда девочка еще была Викой, она не была такой плохой. И ее не за что было наказывать. Но этот день и час наступил. Где-то взрослая Вика подписала документ. А в это время та девочка, что была Викторией, начала свой путь. А девочке по имени Алиса уготована другая участь. Я как агнец божий: иду на жертвенный алтарь ради этих двух девочек. Я за них страдаю».

Спрашивает доктор Глясе: «Ну хорошо, расскажи сейчас, о каких ожогах и цепи ты говорила? Надеюсь, Алисе можно об этом говорить?»

Отвечает девочка: «Охотно! В моих кодексах говорится, что моя кожа должна подвергаться изменениям. Это способствует максимальной выработке нужной энергетики. Сначала это исполнял мой дорогой папочка. Я хорошо помню тот день, когда Виктория ушла и на ее месте возникла Алиса. Я это почувствовала. Мы пришли в сауну. Мы и ранее так делали: я, мама и папа. Я как всегда отправилась в душ. Но мимолетно поняв, что Вики уже нет, уверенно направилась в мужское отделение сауны. Я стянула с себя купальник и вошла в парное отделение обнаженной. Мужчины, которые сидели здесь, включая моего папочку, открыли рты от удивления. Вика окончательно спряталась. Алиса же нагло приблизилась и вызывающе выкрикнула: ”Неужели не знаете, как это делается?!” Мой папочка соскочил с полки и прикрыл мою наготу полотенцем, на котором лежал. Спросил о чем-то. Но я оттолкнула его и, подбежав к раскаленной каменке, прислонила к ней свои руки. Запахло горелой кожей. Кто-то из мужчин выкрикнул, чтобы я прекратила. Вика плакала где-то в углу. Но Алиса ликовала. Тогда папа подхватил мое обессилившее тело и вынес из сауны. Кожа на руках до локтей сильно покраснела и вздулась. Он нес меня куда-то и постоянно говорил одно и то же слово: “Зачем …зачем…зачем…”»

Спрашивает доктор Глясе: «Алиса, ты сказала, что это задание было тебе предписано в неком документе. Кажется, ты назвала его…»

Отвечает девочка: «Кодексы, они так правильно и называются. Позже я еще несколько раз сжигала себе руки. Отцу пришлось приковать меня к радиатору отопления. По ночам я уходила на кухню и зажигала газовую плиту. Один раз подожгла себе волосы на голове. В этот момент на кухню вбежала мама. А я стояла посреди с горящей головой и, хохоча, кричала: ”Смотри, мамочка, как светло!” Папа не знал, что делать, и просто купил собачий ошейник и посадил меня на цепь. Потом привез сюда. Но это меня не удивляет. Это мое место, это для девочки по имени Алиса».

Спрашивает доктор Глясе: «Ты хочешь сказать, что твое посещение нашего интерната было запланировано в твоих кодексах?»

Отвечает девочка: «Так предупреждал Чарли. Он сказал, что мы все там встретимся. Что ему это нужно. Он не обманул меня. И остальных детей он тоже не обманет».

Спрашивает доктор Глясе: «Кто он, этот Чарли?»

В верхнем левом углу химическим карандашом было приписано: «Виктория Андреевна Тимирязева. Улица Химиков». Далее был номер дома и квартиры. И… контактный телефон.

– Вы позволите? – спросил я дрожащими от волнения губами.

– Да сколько вам будет угодно.

Я достал смартфон и набрал номер. Когда пошли гудки, я занервничал еще сильнее.

– Алло, – ответил приятный женский голос.

– Здравствуйте, – сосредоточившись, начал я, – меня зовут Олег Доронин. Я хотел бы услышать Тимирязеву Викторию Андреевну.

– Вы ее слышите, – спокойно ответила женщина.

И вот в этот момент я понял, что не готов к беседе с ней. Зачем позвонил? Что говорить? Я заерзал на месте, вытирая об обивку кресла потные ладони, перенося смартфон из руки в руку. Пауза затянулась. Горло онемело от отчаяния. И вдруг доктор встал, подошел ко мне и, выхватив трубку, спокойно произнес:

– Здравствуй, Викуся. Это доктор Глясе. Если тебе нетрудно, приезжай, пожалуйста, в «Лесную школу». Ты же недалеко здесь… на «Химиков». Подскачи, радость моя. Тут у тебя хочет взять интервью один импозантный мужчина из прессы.

При этом он еще несколько минут что-то слушал в ответ и увлеченно подводил черту, смеясь и повторяя:

– Да ну! Ах, вот оно что! Да и черт бы с ними! Хо-хо, дорогуша!

Затем он вернул мне смартфон и, спокойно усевшись напротив, выждав паузу, заговорщически прошептал:

– Она сейчас приедет.

Тем временем я еще раз заглянул в ее папку и прочел:

«На первом приеме в «Лесной школе» отец Вики рассказал, что все началось, когда дочь нечаянно обожглась. Это произошло, когда они были в гостях у друзей семьи. Прекрасный загородный дом в Подмосковье, собрались хорошие люди: гитара, шашлыки, посиделки под звездным июльским небом. Вика дружила и общалась с дочерью хозяев Леночкой: они подолгу разговаривали, делясь девичьими новостями и секретами. Обменивались куклами, вместе шили для них наряды и устраивали чаепития. Так было и на этот раз. Как потом рассказывала Лена, подружка перестала рассказывать смешную историю про щенка и странно обернулась. Как будто ее кто-то позвал. Вика встала и, поправив платье, молча направилась к выходу с усадьбы. Стальные кованые ворота были заперты, солнце уже село и наступили сумерки, возле калитки горел фонарь. Несмотря на окрики, Вика продолжала уходить. Лена последовала за ней. Подойдя к воротам, Вика остановилась, взявшись руками за витиеватые стальные прутья ограды. С той стороны к ней подошел высокий человек в странной шляпе. Он был одет во все черное. Девочка и незнакомец о чем-то поговорили, и Вика вернулась к мангалу, где ее отец готовил мясо и овощи на огне. Вдоль боковины мангала были сделаны специальные круглые отверстия для лучшего доступа кислорода к огню. Вика подошла к мангалу и не задумываясь сунула в одно из отверстий свой пальчик. Но тут же одернула руку и как будто очнулась от неведомого наваждения. На глазах у нее появились слезы. Девочке тут же была оказана первая помощь.