Предел

Алексей Чеслов

Предел

Я не понимаю, но не понимать не значит отрицать.

А.П Чехов.

Пролог. Москва. Гостиный двор «Аквариум», 1904 год

Гостиница была небольшая, персон на тридцать-сорок. Но и в этот «не сезон» все номера оказались забиты под завязку. Как ни пробовала горничная выпроводить странно упрямого гостя, ничего толком не выходило.

– Я уже в сотый раз говорю вам, господин, свободных номеров в нашей гостинице нет и до конца следующей недели не предвидится.

– Знаете, о чем эта книга? – спросил её молодой человек. Он был высокого роста, брюнет с удлиненными прямыми волосами и правильными, благородными чертами лица. Слегка прозрачная фарфоровая кожа, размеренные фортепьянные движения рук и театральные повороты головы.

Одет в светлую шерстяную пару, коричневые кожаные ботинки. Такого же цвета саквояж стоял у его кресла. Его большие серо-голубые глаза излучали ясность ума, перемешанную с усталостью проделанного пути. На вид ему было около двадцати пяти лет.

– С чего бы мне это знать? – неприветливо буркнула девушка.

– Эту престранную книжонку я купил на железнодорожном вокзале в Каире, – голос молодого человека струился спокойно и медленно. – К сожалению, выбор был невелик. Я хорошо читаю на французском и немецком. Но литературы на этих языках у букиниста-лавочника не нашлось. Тогда он предложил мне это небольшое издание на русском. И оно немного позабавило меня теперь.

– Ладно, – успокоившись, произнесла девушка, – расскажите мне быстро, о чем ваша чертова книга, и уходите. Ни к чему тут сидеть. Всю ночь пробыли здесь, уже пять с половиной часов утра. У нас так не принято!

– Это повествование о духах и демонах. Вот я сейчас прочту вам первый абзац: «Первый главный демон – король, правящий на Востоке, зовется Баал. Он управляет более чем 66-ю Легионами Адских Духов. Он появляется в различных видах – чаше всего как огромный черный кот, иногда как жаба, иногда как человек, а иногда во всех этих образах сразу. Он говорит хриплым голосом». Эта книга называется «Легеметон», сударыня!

– Достаточно испытывать мои нервы, сударь! – неожиданно грубо прервала она. – К чему читать подобное ночью? Это же безвкусица. Ладно ежели сюжет был бы о несчастной любви или погубленном замужестве за стариком. Просто фи, а не сюжет.

– Вы даже не удосужились дослушать и узнать, о чем она? Да и почему бы и не прочесть подобного на ночь, – парировал молодой человек и представился: – Мое имя Луи Леруа Кай Говард Бернар. Я потомок остзейского баронского рода, который происходит от знатнейших семиградских князей де Сомлио. Я изобретатель и путешественник.

– Вот те раз, – девушка развела руки в стороны и удивленно добавила: – Времена нынче непонятные. Не боитесь?

– Времена, сударыня, – ответил Кай Говард, – они всегда одинаковы. В любую пору был равный процент дураков и бездарей. Просветленных умов и палачей. Умников и умниц. Правда, чем больше дураков, тем их меньше. Двадцатый век только набирает обороты, век добра и просветления, спокойствия, святого терпения и участия всех ко всему. Я в это верую, бесконечно верую всем сердцем.

– Это вы тоже в вашей странной книжке прочли?

– Отчасти да, – ответил Говард и положил её на стол перед собой: ничем не примечательная карманная книжка в черном кожаном переплете.

– Опять чтение затеете? – голос девушки стал еще более неприветливым.

– Если я не ошибаюсь, данная гостиница называется «Аквариум»? – довольно спокойно спросил молодой человек и потряс в воздухе рукой. – Если это так, то именно сегодня и именно на этом самом месте я должен встретиться с обещанным человеком. И никто и ничто не заставит сойти меня с места, покуда не произойдет это действие. В номерах я не испытываю надобности и вполне ограничился бы чашечкой сваренного кофе и стаканом сока вкупе с ним.

– Ну и сиди, пижон печальный, – пробубнила горничная и удалилась в комнату для прислуги, – а кофеев у нас тут всякому сброду не подают.

Молодой человек открыл книгу в произвольном месте и прочел вслух:

– Поступай так, и никто тебе не скажет «нет». Ибо чистая воля, не укрощенная умыслом, свободная от вожделения к результату, совершенна во всех отношениях.

– Не жди его ни с Востока, ни с Запада; ибо не предвидишь дома, из которого придет дитя сие, – послышалось в ответ.

Кай Говард поднял глаза и увидел мужчину средних лет в легких брюках, темных кожаных туфлях и пуловере, надетом поверх рубашки. Он уселся напротив и охотно протянул руку для приветствия.

– А это она?

– Это она, – уверенно ответил молодой человек и вручил книгу пришедшему гостю, – мне велено передать ее вам лично в руки.

– Как она попала к вам?

– Мне презентовал ее девять лет назад в Каире некий сумасшедший медиум по прозвищу Кролик. Но он попросил говорить всем, что я приобрел её на вокзале. Странный и загадочный тип. Подобное имя он получил в каирских домах терпимости за свой необузданный нрав. Звали его, кажется, Алан. Не уверен.

– Алистер, его звали Алистер, и он плохо закончил. Опиум высушил его мозг, а чрезмерное любвеобилие вытянуло оставшиеся силы. Он высох, как сморщенный финик на египетском солнце. Превратился в живую мумию. Но такова участь тех, кто неразборчив в выборе.

– Отнюдь, я слышал, что он приехал сюда и живет теперь в российской столице с балериной и каким-то блондинистым талантливым поэтом.

– Все может быть, – учтиво ответил гость.

– Говорят, этот Кролик великий фокусник и собрал в данной книге тайны бытия. Когда он передавал мне ее с просьбой привезти к назначенному времени в эту московскую гостиницу, то буквально настаивал на соблюдении всех условностей. Я проштудировал ее и, к сожалению, многого не понял. Но как видите, привез ее вам, как и договаривался с медиумом в Каире.

– За это я вас, достопочтенный путешественник, нижайше благодарю, вы даже не представляете, как было важно, чтобы вы сидели в вестибюле «Аквариума» в данную минуту, – ответил мужчина и взял книгу в руки.

– Я счастлив, как мне думается, я стал причастен к какой-то тайне. Алистер был странным человеком, но вы мне кажетесь еще более загадочным. Скажите, кто вы и почему Кроули несколько лет назад точно предугадал ваше появление здесь и попросил доставить эту книгу именно сюда?

Гость сунул книжку в карман брюк и сказал:

– Увы, у меня очень мало времени для разъяснений.

– Это тайна, и я вряд ли в ней разберусь без вашей помощи, – возразил Кай Говард.

– Вы хороший человек, и у вас пытливый ум, – ответил ночной гость, – но я тороплюсь и буду вынужден вас оставить.

При этом он несколько раз щелкнул пальцами и исчез, как будто его и не было. Кай Говард потер сонные глаза и огляделся.

– Какая странная встреча и какая странная история, – произнес он вслух и загадочно улыбнулся.

Алиса

Знакомство с «пределом» началось, когда друзья попросили поговорить с их дочерью. Игорь позвонил мне, и я тут же оставил все дела; сев в самолет, примчался на зов друга в столицу. В Москве я чувствовал себя как рыба в воде: здесь я когда-то родился и вырос, но после университета уехал работать в Сибирь. Мой непосредственный руководитель, главный редактор престижного журнала, всегда шел мне навстречу. При этом он лукаво смотрел вслед и говорил: «Надеюсь, Доронин, это поездка деловая, и ты привезешь из нее стоящий материал для публикации?» За всю мою бытность в журнале я ни разу его не подвел.

Кира провожала меня в аэропорту.

– Надеюсь, ты летишь ненадолго? – в ее глазах было столько грусти, что стало неловко. Как женщины могут из пустяка раздуть трагедию?

– Ты так спрашиваешь, как будто мы расстаемся навсегда, – успокаивал я.

– Для любой нормальной женщины расставание с близким человеком – это расставание навсегда, – прошептала она и, поднявшись на цыпочки, поцеловала меня в щеку.

– Я буду звонить тебе каждый день, обещаю.

– Ты обманщик, все мужчины обманщики, – заявила Кира и взяла мою руку в свои маленькие ладошки. Руки у нее теплые и мягкие. – Все-таки, Доронин, ты ужасный эгоист.

– Моя жизнь упорядочена до невозможности, – сказал я на прощание, – через минуту я перестану обнимать тебя и вдыхать аромат твоих волос, эту «лаванду у горного озера». Через две минуты в голову полезут философские причуды, через три ты развернешься и уйдешь. Через десять минут я буду сидеть в кресле и молча пялиться в иллюминатор, через двадцать самолет вырулит на взлетную полосу, через двадцать пять оторвется от земли.

– Что же будет далее? – улыбнувшись, спросила она.

– Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через тридцать минут мы наберем высоту, через тридцать пять по салону забегают встревоженные, но с очень красивыми прическами стюардессы. Через сорок минут самолет упадет.

– Типун тебе на язык, – она нежно ударила меня по плечу, – шуруй давай и попробуй только не звонить… точно найду тебя в Москве и прибью.

Мы обнялись, и я нежно прикоснулся губами к ее теплым пальчикам. Она игриво отпихнула меня и рассмеялась сквозь навернувшиеся сентиментальные слезы. Я пошел на посадку. В последнее время Кира стала самым близким мне человеком. Отца и мамы я не помню, меня воспитывала моя московская бабуля, мама отца. Мы с Кирой привязались друг к другу, собирались узаконить наши отношения. Я знал, что она ждет от меня предложения, и твердо решил: вернувшись из этой поездки, так и поступлю. А пока меня ждал друг детства.

Девочке было двенадцать лет, и она начала странно себя вести. Нет, я не психолог и не являюсь знатоком детских душ. Я журналист. Меня зовут Олег Доронин. Тем не менее, предложение поступило именно мне.

В то утро бывший однокурсник Игорь Сокуров долго и приветливо интересовался обыденными вопросами: как дела, как жизнь, как на работе? Делая нерешительные паузы, совсем не слушая меня, начинал несвойственно заикаться и глотать окончания предложений.

Я понял, что он мнется и не может перейти к главному. Спросил в лоб:

– Дружище, я давно тебя знаю. Что случилось?

– С Аней что-то происходит, – встревоженно вывалил он, как будто сняв тяжелый груз с плеч. – Ты можешь пообщаться с ней… пожалуйста! Она не разговаривает с Олей. Мне отвечает короткими плевками, делая одолжение. Наподобие «ну да» или «и че». Жена сказала, что она шныряет на чердак и собирает голубиные перья по ночам. Мы теряем ребенка. Я привез спеца из центра психологической поддержки подростков. Дочь даже головы не подняла. Постоянно ходит со странной папкой, в которой какие-то законы и правила ее жизни. Она их называет кодексами. Вчера она подошла к моей кровати и прошептала: «Пусть приедет дядя Олег».

Его голос задрожал, и я понял, что дело не пустяковое.

Когда я вошел в детскую, девочка сидела в углу прямо на полу. В руках у нее было какое-то рукоделие: ткань с перьями. Я потянулся к выключателю, но тут же услышал ее просьбу. Анна произнесла это тихим, но требовательным голосом.

– Не нужно, дядя Олег, – она подняла на меня большие испуганные глаза. – Перья не должны видеть света.

– Ты что-то смастерила? – спросил я, присев на корточки.

– Вы, взрослые, одинаково глупы, – ответила Анна Сокурова. – Спрашиваете друг друга о том, что вас не интересует вовсе. Проявляете участие там, где вас не просят. Вам же плевать на мои крылья. А Алисе не плевать. Но вы с ней еще не знакомы или не помните об этом. Вы приперлись, чтобы поговорить со мной, попытаться выудить что-то стоящее и передать моему папе. Он же волнуется за меня. Ведь так? Или вы пришли по моей просьбе? Пришли, чтобы реально помочь?

– Так это крылья, – сказал я, устроившись на полу. – Папа действительно переживает. Мне казалось, что это ты пригласила меня для беседы, разве нет? Я специально оставил все дела. Что случилось, Анечка? Твоя мама говорит, что ты уже второй день не выходишь из своей комнаты. Ты не ходишь в школу третью неделю, не общаешься со сверстниками. Стала замкнутой, молчаливой.

Глаза у девочки испуганно метались из стороны в сторону. Она не переставая теребила импровизированные крылья и боязливо оглядывалась.

– Как-то вечером я лежала в своей постели, папа разговаривал с тобой по телефону, – таинственно прошептала Аня. – Ты говорил ему, что ищешь сенсацию для своего будущего репортажа. Я все подслушала. Я пригласила тебя, чтобы рассказать. Если ты напишешь об этом, оно прекратится.

– Анечка, о чем ты хочешь рассказать мне? – я старался спрашивать спокойно и размеренно.

– Поверил бы ты мне, дядя Олег, если бы я сказала, что уже была взрослой? И я отчетливо это помню.

– Возможно, это был реалистичный сон? – спросил я, пытаясь разрядить ситуацию.

– Нет, не сон. Это место называется «предел». Древние католики называли его «лимб». Дурацкое слово. Они считали, что туда отправляются души тех, кто не заслуживает рая или ада. Прослойка между мирами. Место, где нет… времени.

– В «Божественной комедии» Данте тот самый лимб – это первый круг ада, где вместе с некрещеными младенцами пребывают добродетельные нехристиане – философы, атеисты, поэты и врачи. Души, более уверовавшие в науку, нежели в спасение, – добавил я. Почему-то мне показалось, что любая отстраненная информация как-то поможет в налаживании правильного контакта с подростком.

– Я не берусь утверждать, что это неправда или литературный вымысел, – ответила Аня. – Но я точно знаю, как на самом деле это место выглядит. Я там была. И не только я. Многие и многие дети. Только я знаю еще четверых таких. Мы все находились в интернате «Лесная школа». Запомните, пожалуйста, это название.

– Что же это за место? И где оно находится? – заинтересованно спросил я.

Девочка вытянула вперед кусок белой ткани с притороченными к нему перьями и, улыбаясь, выкрикнула мне прямо в лицо:

– Что, тварь, нравится пялиться на нее и выпытывать все мои секретики?

Я испуганно отшатнулся. На меня сейчас смотрела не дочь Игоря и Оли Сокуровых. Один глаз у девочки стал ярко-желтым с растворенным по центру уродливым черным зрачком. Второй окрасился в голубой. Рот искривился в наглой ухмылке.

– Что происходит? – спросил я очень серьезно.

– Не суй свой любопытный носик в наши дела, – произнесла Аня и расхохоталась. – Понял, журналюга недоделанный?!

– Кто говорит со мной? – мой голос дрогнул.

– На следующей неделе эту дурочку увезут в психушку и посадят на цепь в подвале как бешеную собаку. Я сниму с нее последнюю сладкую накипь и вновь запущу свои карманные часы! – выкрикнула Аня.

Она резко затряслась и, вскочив на ноги, начала падать. Я подскочил, подставив руки. Поймал ее. Девочку странно лихорадило. Она хватала ртом воздух, как загнанная лошадь, и не переставая дергала ногами, будто пытаясь оттолкнуть от себя кого-то. Затем девочка успокоилась, но тут же, вцепившись маленькими пальцами мне в плечо, прошептала:

– Дядя Олег, найди Диму Валтасарова. Найди всех, с кем я была в «пределе». Ты все поймешь. Дима тоже был в «пределе». В интернате его звали Чарли. Меня там звали Агата. Он должен вспомнить меня. Найди всех детей: Алису, Саймана, Алекса. Чарли – единственный, кто выбрался и при этом ничего не забыл до конца. Ты все поймешь, он все тебе объяснит. Найди детей… мы все там погибли, в старом подвале интерната взорвался паровой котел. И я, я тоже была среди них, дядя Олег, я тоже погибла там. Найди детей…

В комнату вбежал Игорь и аккуратно принял ее у меня. Я поднялся и, достав диктофон, сделал голосовую пометку: «Дмитрий Валтасаров – нужно найти!»

Затем я вышел из детской и тяжело выдохнул.

– Как ты думаешь, Олежек, что с ней? – Оля стояла в дверном проеме, нервно теребя в руках кухонное полотенце. – Ты же слышал, как она стала разговаривать… Она никогда ранее не рассуждала подобным образом. Девочка изменилась в считанные дни. Откуда она набралась этих взрослых слов и понятий? Что нам делать?

– Нужно найти Чарли и остальных детей, – глупо ответил я и попытался улыбнуться.

Когда Игорь прощался, то, пожимая мне руку, сказал:

– Знаешь, я никогда не думал, что произойдет что-то плохое. Я имею в виду самых близких: маму, дочь, жену. Встаешь вот так рано утром, принимаешь душ, привычно завтракаешь, едешь на работу. И совсем не думаешь о плохом. А может, надо было? Ведь не может же человек в один миг стать сумасшедшим? Должны были быть какие-то звоночки? Дела – тут закрутился, там не успел. А что не успел? Жену лишний раз поцеловать некогда. С ребенком поговорить. К маме просто заехать. Без причины развернуть свое корыто и через всю Москву к маме. Попить простого чая, без завихрений и новомодных чизкейков и тирамису. С бубликами. Или просто, как в детстве, порезать белый хлеб ломтиками и насыпать сверху сахара… А?!.. А нам все некогда. Прости, что затронул тему детства.

Мы обнялись. Я решил, что сяду за руль и надиктую основные вопросы, которые следует разъяснить. Но выехав на центральную магистраль, окунулся в воспоминания, совсем забыв про диктофон.

О моей проблеме знали только самые близкие и доверенные люди: Кира и друзья. Ни в издательстве, ни в журнале никто даже не догадывался. В детстве я чуть не попал под трамвай, после чего весь период до этого происшествия как будто удалили из моей головы.

Тогда, после потери памяти, я думал, что люди, которые забыли свое прошлое, никому не нужны. И даже после смерти им некуда приткнуться. Зачем помнить о тебе, если ты сам забыл? Куда уходят те, о ком некому вспомнить? В песнях не осталось упоминаний о нас. В прозе и в поэзии прошлых лет нет записей. Кто мы, утерявшие часть себя? Чем живем или существуем? Чем занимаемся вечерами? Кому смотрим в глаза?

А когда-то в детстве мы лепили бумажные кораблики и путешествовали в иные миры силой нашего воображения. Мы разговаривали с эльфами, гладили по косматым макушкам гномов и неспешно стояли в очередях с волшебницами. Затем все испарилось, и мы заросли проблемами и делами. А они, гномы и волшебники, все так же смотрят нам вслед и тяжело вздыхают. Жаль им нас. Мы даже в Бога верить разучились. Нам некогда. А зачем сюда пришли? Кто мы? И главное, зачем мы? Каждый сам себе бог и каждый сам себе свет. Во всеобщей, такой давящей на уши тишине. Вот так-то…

Я очнулся, поняв, что разговариваю вслух. Сзади невыносимо гудели недовольные автолюбители. Я остановился посреди дороги, преграждая проезд. Грустно и натянуто улыбнулся, тронувшись с места, – вспомнить бы еще этих волшебниц из детства! Только, боюсь, это невозможно. А пока попробуем найти Диму Валтасарова. Я достал телефон и отправил Кире голосовое сообщение:

«Совсем закрутился и не сообщил тебе, что самолет удачно взлетел и не менее удачно приземлился. Так что продолжения этой душещипательной истории про мой разбившийся самолет не будет».

Через минуту телефон тренькнул, и я услышал ее ответ:

«Ты, Олежек, мальчишка, выдумщик и балабол. Мог бы поразвлечь меня и придумать это самое продолжение. Какую-нибудь историю с неожиданным концом. Ты же хороший рассказчик, пораскинь мозгами. Прошло совсем немного времени, а я уже соскучилась по тебе. Давай после того как ты закончишь, мы полетим с тобой к еще теплому осеннему морю. Я предлагаю в Сочи, ты же пришлешь мне билетик? Предвкушаю, как мы будем шляться с тобой по побережью, есть вкусную, но вредную пищу и постоянно целоваться на каждом углу как малолетки».

– Хорошо, любимая, – произнес я вслух и улыбнулся.

Все-таки я журналист, и поиск нужного материала – моя профессия. Но где искать этого Чарли? Что это мне даст?

Приехав в гостиницу, я решил прошерстить Интернет. И все оказалось намного проще. Бизнесмен, долларовый миллионер Дмитрий Владимирович Валтасаров фигурировал в единственном экземпляре. Как выяснилось, это редкая фамилия. Надеюсь, что это он.

Я дозвонился его секретарю и попробовал записаться на прием. Любезно уточнив, что у босса юбилей, секретарь попросил перезвонить попозже.

Тогда я вспомнил про интернат. Аня говорила о нем. Я исследовал все, что доступно в Интернете, о Дмитрии Валтасарове. Он действительно в детстве проходил коррекционное лечение в «Лесной школе», о которой упоминала Аня. «Школа» находилась за городом. Я отправился туда.

Дорога была спокойной. Я включил любимую музыку и настраивался на разговор. Странно, что я вообще ввязался в эту историю. Может, она и пресловутого выеденного яйца не стоит?

За окном мелькала Москва, город моей юности. Когда долго не бываешь здесь, приезжая, сразу видишь разительные перемены: новые станции метро, новые парки и аллеи для пешеходов. Какие-то фантастические электробусы, которых не встретить в провинции. Конечно, все та же суета, куда без нее. Я любил, люблю и всегда буду любить этот город.

Интернат оказался большим психоневрологическим комплексом и до сих пор действовал. Меня встретила высокая дама в строгом брючном костюме. Она так неестественно прямо держала спину, что, казалось, проглотила лом. Прямые каштановые волосы, почти незаметный макияж, аккуратные очки.

Я представился и соврал, что всю жизнь мечтал написать репортаж о коррекционном лечении подростков. На что она отреагировала скупой, почти безэмоциональной ухмылочкой. Что-то шепнув огромному охраннику, она пригласила меня внутрь трехэтажного обшарпанного здания. Мы долго шли по плохо освещенному широкому коридору. По пути нам встречались дети. Все коротко острижены, в мешковатых балахонах оранжевого цвета – они были больше похожи на заключенных, отбывающих пожизненное, нежели на детей, получающих плановое лечение. Но они смотрели на меня с одинаковым интересом. Некоторые подбегали и дергали за штанины то слева, то справа, решительно спрашивая: «Дяденька, вы не от моих родителей, вы не от мамы приехали?»

Я как мог учтиво отвечал, отрицательно качая головой. Ощущение при этом было скверное.

– Нашему интернату более ста лет, – произнесла высокая дама и указала на доску почета с унылыми портретами специалистов. – Опыт, помноженный на традиции.

Я не хотел слушать лекцию о становлении интерната, его героических вехах, и поэтому окунулся в переживания вчерашнего дня. После того как Игорь унес на руках Аню, мы с Олей остались вдвоем. Она молча протянула зеленую папку с отпечатанным на пишущей машинке текстом. Я понял, что это важно, и пройдя в гостиную, расположился в уютном кресле. Оля только спросила:

– Олег, чай или?..

Я что-то буркнул в ответ, погрузившись в чтение. На странице был следующий текст:

«Кодекс Агаты.

Первое правило плохой девочки: никому и никогда не верить.

Второе правило плохой девочки: всегда верить только своему Боглю.

Рядом с плохой девочкой живут ненужные люди. Женщина думает, что родила тебя, и выполняет функцию мамы. Мужчина считает, что родил тебя, и играет роль папы. Если плохая девочка начнет вести себя хорошо, папа и мама умрут. Но на данном этапе становления они еще требуются девочке. Это прекратится после того как плохая девочка отправится в предел. Тогда женщина и мужчина станут ей не нужны».

– Оля, ты читала это? – выкрикнул я через плечо. Но мама Ани уже шла в мою сторону, неся на подносе фарфоровую чашечку с ароматным напитком.

– Это еще что! – она заплакала, ставя кофе передо мной. – Там на третьей странице… там…

Я перелистнул два пожелтевших листка и прочел:

«…и не нужно задумываться о правильности или неправильности приказов твоего Богля. Если он говорит тебе, чтобы ты взяла нож и воткнула его в горло своей маме, значит, так и следует сделать. У плохой девочки не должно быть своего мнения по данному поводу. Его она оставила там, у своей двери. Девочка открыла ее и перешагнула через порог. Переступила свой предел. Теперь она не Анна. Она Агата. Это означает, что она плохая девочка. Я научу плохую девочку, как и других детей, убивать посредством любви. Плохая девочка, как и все плохие дети, должна сидеть на цепи и слушаться мальчика по имени Чарли».

– Откуда эти тексты? Их явно набирали на профессиональной машинке. У вас есть такая в доме? Оля, пожалуйста, не молчи.

– Олежек, – она встала передо мной на колени и заплакала еще сильнее, – помоги нам. Я тебя умоляю ради Христа. Ты же знаешь, как Аня любит тебя… любила…

Неожиданно я вспомнил, как Игорь радовался, когда узнал, что у них с Олей будет ребенок. Как он прыгал по коридору в общежитии универа, раскидывая бумагу из мусорного ведра. Как он забирал маленькую Аню из роддома. Тогда Игорь попросил помочь ему и немного подержать Аньку, закутанную в одеяла и пеленки. Я взял ее на руки, и они заходили ходуном. Это было так непривычно, держать в своих руках чью-то маленькую жизнь.

– Олечка, родная моя, я постараюсь разобраться во всем этом, – смущенно ответил я. – Но если откровенно, мне пока вообще ничего не понятно.

Она поднялась с колен и обняла меня за плечи. Вошел Игорь и спокойно сказал: