Сыщик. Негативный мизантроп

Дмитрий Карпович

Сыщик. Негативный мизантроп

Предисловие.

Мне не спится и не может спаться:

Не затем, что в мире столько бед,

Просто очень трудно оклематься,

Чтоб писать поэмы, а не бред.

В. Высоцкий

Самая крупная и популярная в мире онлайн-энциклопедия утверждает, что «Сыщик» – это специалист по расследованию (раскрытию) уголовных преступлений. Не буду, пожалуй, с ней спорить.

Слово «мизантроп» еще пару месяцев назад для меня былообыкновенным матерщинным словом. Услышав его в очередной раз в каком-то фильме, я специально полез в Википедию и прочел, что этот нехороший человек, как и «редиска» из жаргонного словаря, не очень-то любит людей и даже испытывает откровенную неприязнь к «двуногим».

Увлекшись чтением толкования этого слова, я, к своему удивлению, обнаружил, что сейчас мизантропом кличут любого, кто открыто проявляет свое нежелание общаться с другими представителями общества, оголтело социализироваться, участвовать в веселых флешмобах или просто высказывает свое мнение о том, что человечество катится в пропасть и дегради-рует в эпоху цифровых технологий.

Однако, как выяснилось дальше, мизантроп мизантропу рознь. Одни могут страдать от своего мироощущения и чувствовать тотальное одиночество в мире, полном пороков и до-стойном лишь презрения, другие, напротив, будут наслаждать-ся своей ролью отшельника. Казалось бы, ну и пусть, если это не мешает им жить и не портит жизни окружающим их людям, если от этого не страдают их близкие.

В общем такая абракадабра, под которую можно подпих-нуть бóльшую часть нашего общества. Проявив настырность, я читал все больше и дальше.

Психологи считают, что родиться с геном мизантропии невозможно: каждый человек с рождения нуждается в тепле, за-боте, любви и обществе себе подобных. Такой склад характера формируется в результате ярких или многочисленных событий, связанных с опытом взаимодействия конкретного человека с негативными моментами окружающего мира.

«Негативный мизантроп» – (термин введен в обиход не-мецким философом XVIII века Иммануилом Кантом) – это, наоборот, человек, желающий другим добра, несмотря на то, что видит в них серьёзные недостатки. Негативная мизантро-пия связана с моральным разочарованием человека из-за его предыдущего негативного опыта общения с другими людьми и событиями и приводящая к самоизоляции…

Так, блин, это вообще все про меня… Я призадумался.

А действительно, может ли опер, постоянно работающий над раскрытием преступлений, на протяжении многих лет сталкивающийся с человеческими пороками – алчностью, похотью, хамством, безнаказанностью, постоянно видящий чужое горе, беды, страдания, трупы, или частный сыщик, постоянно пытающийся решить проблему заказчика своих услуг, выслушивающий, как священник на исповеди, жалобы и стоны своих клиентов, наваливающий в свои уши и свой мозг кучи «моральной грязи», – могут ли эти люди стать мизантропами? Пожалуй, да, и, может быть, даже чаще всех остальных…

Однажды я ехал с одним из своих клиентов на его автомобиле и мило болтал с ним ни о чем.

Разговор перешел на личные темы, и он спросил меня как бы невзначай и с некоторым еле заметным саркастическим упреком: «Не надоело копаться в чужом грязном белье?»

Он был мой клиент, заказчик моих услуг, мало того, он был хозяин положения, бизнесмен, владелец удачного стартапа и т. д. Мы даже сейчас ехали на его автомобиле и были, другими словами, полностью на его территории. Он мог, расслабившись, позволить себе задать мне такой вопрос…

Я немного подумал и ответил:

– А у вас есть знакомые врачи?

– Есть, конечно, у меня мама врач. А при чем здесь это?

– А какая у нее специализация? – снова спросил я.

– Аллерголог. А вы серьезно сравниваете свою профессию с профессией врача? – с еще большим сарказмом спросил клиент.

– Вот смотрите, у вашей мамы есть друзья, товарищи, сослуживцы, однокашники по мединституту, и кто-то из них сейчас наверняка работает гинекологом, венерологом, проктологом или вообще патологоанатомом… Спросите у них также невзначай, за рюмкой чая у мамы на дне рождения, не надоело им копаться в чужих грязных жопах, рассматривать чужие гни-ющие половые члены или вообще в трупах ковыряться. Так, из любопытства спросите. Мне вот самому даже интересно. А моя профессия – лучшая, по крайне мере для меня.

Дальше мы ехали молча.

Может, я точно за свои тридцать лет работы в государственном и частном сыске все-таки стал мизантропом? Ну, если только негативным…

В этой повести я частично расскажу о своем опыте «взаимодействия с окружающей действительностью» при прохождении службы в подразделениях криминальной милиции и работе в частном сыске на протяжении 30 лет своей жизни…

В книге будет отражена исключительно субъективная оценка автора отдельных лиц, событий, фактов, обстоятельств, сопутствовавших его карьере сотрудника милиции и последующей работе частного детектива.

Имена персонажей будут изменены.

Глава 1. Глеб Жеглов или Володя Шарапов?

«Поступок или проступок?» – вот в чем вопрос…

Новосибирский «Сельский» – так в быту назывался отдел милиции, в котором мне пришлось проходить службу на протяжении четырех лет после окончания школы милиции.

Сельским он назывался потому, что обслуживал весь пригород третьего по величине города нашей необъятной родины – Новосибирска.

Особенностью этого района является обилие, точнее сказать, засилье дачных обществ. Можно, конечно, задаться целью и посчитать, сколько дачных обществ (не дачных домов, домиков или коттеджей, а хотя бы дачных обществ) присут-ствует в данном районе. Но, честно сказать, лень это делать.

Я просто скажу, что больше пятисот обществ, это точно. А уж посчитать количество дач и самих дачников – это дело под силу разве что нашей самой точной в мире статистике.

В дачный сезон население города мигрирует в пригород, и он раздувается, как живот при расстройстве кишечника. В такое время население пригорода увеличивается втрое.

В те далекие времена середины 90-х годов прошлого века самое интересное с криминогенной точки зрения происходило на дачах не в пик активности городского населения с апреля по октябрь, а в самые тихие и «скромные» месяцы, когда дачники, как перелетные птицы, уже покидали свои насиженные гнезда и увозили с собой законсервированные ими продуктовые ингредиенты в стеклянных банках, мешках, коробках и прочей таре. Когда тишина и покой накрывали пригородные дачи вместе с опавшей листовой и снегом.

Именно тогда из города направлялась на дачи другая прослойка населения, не столь многочисленная и чистоплотная, как первая, не ставящая своей целью возрастить плоды ого-родно-садового хозяйства, дабы насытиться ими, а тихая и скрытная, молчаливая и темная, можно даже сказать, грязная прослойка, существующая как тень от светлой части населения, – прослойка «чистильщиков», воров, бомжей и прочих маргиналов. Они, как звери-падальщики, собирали свою дань с «уставших» дач.

Некоторые дачники при временном расставании со своими «опекаемыми чадами» наглухо закрывали их, запирая и двери, и окна, и гаражи, и погреба, так что дача превращалась в глухую крепость или дзот, взять который можно было лишь с применением спецтехники, что еще более раззадоривало дач-ную нечисть, ведь в наглухо запертом помещении всегда есть чем поживиться.

Некоторые, наоборот, оставляли двери и окна открытыми, чтобы «варвары» не вырвали с корнями дверные косяки, ставни, засовы. Были случаи, когда дачники, оставляя открытыми двери, писали письма для воров и клали их на самом видном месте с просьбами, почти мольбами, не ломать имущество, не губить интерьер дачного дома.

Однако большинству этих упырей доставляло удовольствие чувствовать свою безнаказанность на осиротевших на полгода дачах.

Очень часто жульманы, видя, что взять на даче нечего, просто так ломали мебель, имущество, били стекла, крушили все подряд.

Сторожа чаще всего боялись голову высунуть на улицу. Сотовой связи и видеонаблюдения тогда еще не было, бравых казаков-охранников на ядреных лошадях – тоже. Стационарные телефоны были далеко не в каждом обществе. Вот и приходилось сторожам лишь констатировать факты взлома, краж и уничтожения имущества, вызывать на место происшествия хозяев и нас, сотрудников пригородной милиции.

Очень часто дачи вскрывались серийно, бывало, что и по нескольку десятков штук за пришествие одной группы жуликов. Бывало так, что одну и ту же дачу за зимний период обносили разные группы вороваек по нескольку раз. Не успевали хозяева обиженной дачи наспех ее починить, насколько это позволяли спартанские условия зимнего пребывания, как уже через пару недель сторож звонил снова и вызывал на место «трагедии» и хозяев, и нас.

Как правило, жулики прибывали на дачи на общественном транспорте, электричках, если дачи стояли вдоль железнодорожной ветки, изредка на автомобиле какого-нибудь своего подельника.

Похищали все, что может пригодиться или что можно про-дать на стихийном рынке, от садового инструмента до электроприборов, счетчиков света и просто старых носимых вещей дачников.

Ловить таких залетных преступников было затруднительно потому, что они, как правило, не проживали на нашей территории, совершая набеги на наши дачи из глубины города. Насытившись нехитрыми пожитками дачников, жулики вновь исчезали в каменных джунглях, оставляя после себя разруху и хаос на «потерпевших» дачах.

Однако и ловить таких отморозков все же удавалось и было очень даже перспективно для нас.

При задержании такой группы вороваек, да еще с поличным, они, как правило, рассказывали о всех своих похождениях и показывали целые «проспекты» обворованных ими дач. В таком случае удавалось раскрыть целую серию, сразу несколько десятков как ранее заявленных, зарегистрированных, так и ла-тентных преступлений.

Иногда информация о них и совершаемых ими преступлениях приходила от оперов из местного СИЗО. Когда жулики, арестованные за какие-либо прегрешения в других районах города, вдруг начинали расхваливать свои пригородные похождения, и информация из камер долетала до местных оперов, а затем уже, с их подачи, и до нас.

Я знал и дружил с очень многими тамошними операми.

С некоторыми поддерживаю общение до сих пор, спустя 25–27 лет знакомства…

Как-то раз гаишники, работающие на нашей территории, доставили в отдел грузовой автомобиль, затаренный ящиками с водкой. Что-то не понравилось им в сопроводительных документах на товар.

По имеющимся правилам водка должна была быть направлена на исследование на предмет соответствия ее химического состава ГОСТУ.

Согласно этому же ГОСТА, крепость водки должна составлять 40 %. Допускалось разница в крепости напитка от 39,5 до 40,5 %.

Изъятая водка оказалась крепостью 38 %, все остальные химические ингредиенты соответствовали ГОСТУ. Однако, по существующим правилам, она должна была быть утилизирована…

Но это же водка, нормальная такая водка, чуть менее крепкая, чем положено. Кто же такую уничтожит.

В общем, по документам она была уничтожена, а по факту передана операм и участковым на «оперативные расходы».

Каждому из нас досталось ящиков по пять. Недолго думая, я «затарил» два ящика водки в китайские баулы и отвез их в СИЗО моим знакомым операм для стимулирования, так сказать, обменного процесса и получения информации о преступлениях на нашей территории.

Процесс не заставил себя долго ждать. Весь 1996 год явки с повинной по кражам из дач на территории обслуживания нашего отдела милиции были в приоритете у всего оперативного отдела СИЗО № 1 г. Новосибирска.

В итоге за год нами было раскрыто больше сотни таких преступлений только по информации, пришедшей от оперов из СИЗО…

Как-то раз в отделении милиции раздался телефонный звонок. Дежурный Володя Гаврюшин подозвал меня к телефону:

– Иди, тебе опять опера из СИЗО звонят.

– Да, Карпович у аппарата.

– Дима, привет, это Костя Гаврилов.

Костя Гаврилов был старшим опером СИЗО и моим хорошим товарищем. Часть доставленной мною в оперотдел СИЗО водки была «побеждена» мною вместе с ним.

– Привет, Костян.

– Слушай, тут жульман один явку с повинной хочет написать по вашим дачам «Голубые озера». Есть такое дачное общество у вас?

– Есть, давай принимай, я завтра подъеду к вам, пообщаюсь с ним.

– Только он говорит, что на дачах ничего не брал, так, поломал двери, окна. Толком ничего не нашел. Будете вы по таким эпизодам работать?

– Что, вообще ничего не взял?

– Ну, говорит ничего.

– Ладно, прими явку об умышленном уничтожении чужого имущества, а я завтра приеду. Разберемся.

Дачное общество «Голубые озера», располагавшееся на территории обслуживания нашего отдела милиции, было очень скромное. Домики простых людей – рабочих с находящегося неподалеку завода одиноко стояли каждый на своих шести сотках.

Прибыв в СИЗО, я подробно опросил жулика. Выяснилось, что он в одиночку, на автобусе, доехал до ближайшей к дачам остановки общественного транспрта, прошел примерно с километр до дачного общества и просто взломал два десятка домиков.

Он ничего не брал, просто ломал окна, двери, мебель, садовый инвентарь. Было такое ощущение, что насмотрелся боевиков и, дабы выплеснуть негативную энергию, отправился крушить ближайшие дачи.

– А зачем ты на себя добровольно два десятка преступлений вешаешь? – спросил я.

– Вы же меня на проверку показаний повезете на дачи?

Домой ведь завезете? Я вспомнил, что из одной дачи электрический чайник украл, он у меня как раз дома находится, я его выдам добровольно. А я хоть пятнадцать минут дома побуду, переоденусь, помоюсь, поем домашней еды, осточертели уже эти серые стены камеры. Мне теперь долго домой не попасть, при моей основной статье эти дачные эпизоды для меня – «цветочки».

– Сентиментальный вор, – подумал я, – по дому соскучился, а чужие дома ломал со скуки, что ли?

– Ладно, завезу тебя домой, чайник все равно изымать придется.

По имеющимся правилам документирования преступлений, я должен был вывезти жулика на место совершения преступления и провести проверку его показаний на месте: установить, какие именно дачи взломал, как он это сделал, установить владельцев этих дач и, если заявление они еще не подали, принять их и уже после этого передавать материал в следствие.

Работая шаблонно, еще через пару дней я оформил необходимые разрешительные документы для конвоирования арестованного силами нашего отдела милиции на место совершения преступления и проведения проверки его показаний.

Приехав с жуликом и конвоем на дачи, мне в первую очередь нужно было найти понятых, которые приняли бы участие в проверке показаний преступника.

Была ранняя весна, и дачи были пустынны, как пески Сахары. Мы взяли в понятые сторожа и его жену и поползли по еще глубокому снегу за жуликом в поисках следов его приключений.

Пробираясь по нечищеным дачным улицам, жулик уверенно показывал на тот или иной домик и рассказывал, как он забирался внутрь дачи, где, сломав дверь или вырвав хлипкое дачное окно, если зайти было невозможно из-за крепости запираемых конструкций, он просто разбивал стекла в окнах, ломал забор, теплицу или нехитро смастеренное крыльцо.

Таких дач оказалось девятнадцать штук. Он все четко помнил, уверенно показывал и даже демонстрировал с увлечением свои «геройства», видимо, вспоминая свой «боевой вояж».

Было видно, что ему это доставляло удовольствие, ему прямо не терпелось размяться и, если бы не наручники, сковывавшие его руки, то он, наверное, бы повторил свои «подвиги».

– А зачем ты имущество-то ломал? – спросил я у жулика. – Ну нет ничего, что забрать можно, ну и ушел бы просто.

Зачем внимание сторожа привлекать или вдруг кто из дачников на месте был бы, милцию вызвал?

– Ты не понимаешь, начальник, кураж это такой, – с ненаигранной улыбкой, вызвавшей у него если не оргазм от сказанного, то как минимум кучу наслаждения, прошептал он.

– Аааа, кураж…а то я подумал, что ты просто извращенец или придурок какой-то. Кураж – это дело другое.

Заканчивая похождения по разбитым дачам, мы увидели, как по плохо очищенной от талого снега дороге к обществу приближается дряхлый старик. Он шел медленно, опираясь на какую-то не то трость, не то палку.

– Это Степаныч, – сказал сторож. – Его дачу тоже разгромил этот, – сторож с опаской глянул на стоявшего сбоку арестанта.

Сторож посеменил навстречу Степанычу с радостными известиями, что негодяя, изувечившего старенькую избу еще более старенького вдовца, пенсионера, нашли и что он во всем сознался.

Степаныч подошел к нам. Это был старик за семьдесят с гаком, белая седина выступала редкими прядями из-под серой заячьей шапки. Уставшее лицо Степаныча было исполосовано морщинами, как Марс каналами. Он тяжело дышал, расстояние от остановки общественного транспорта до дачного общества, которые он шел пешком, было больше километра. Я поздоровался и представился.

– Мне нужно принять от вас заявление об уничтожении вашего имущества.

– Да какое заявление, внучок. Что там красть да ломать-то осталось. Этой даче уже лет пятьдесят. Одна труха.

Мы сверились со списком «изувеченных» дач. Строение Анатолия Степановича было крайним от озера и действительно самым дряхлым. Ему же больше всего и досталось. Изверг буквально вырвал с корнями двери, два окна и напрочь повалил ограду с лицевой стороны дома.

Старик еще не видел свою «потерпевшую» дачу. Я просто зачитал ему детали из протокола проверки показаний жулика.

Он сел на скамейку рядом с домом сторожа и заплакал:

– Не восстановить мне ее уже, сил и денег не хватит. Бабка померла, на одну пенсию не «вытащить» мне свою дачу, и продавать жалко. Да и кто ее возьмет, кому она нужна, рухлядь! Своими руками ее строил, мне участок еще в 1957 дали от завода, – вспоминал старик.

– Давайте все-таки я приму от вас заявление, вы уж меня извините, – порядок такой – сказал я.

– Да поступай как знаешь, – обреченно ответил Степаныч со вздохом.

Он сидел и отрешенно смотрел почти в одну точку, как будто вспоминая и просматривая черно-белую киносъемку о строительстве и житие на этой самой старенькой, но очень родной и дорогой для него даче на протяжении почти пятидесяти лет, где прошли самые любимые и родные для него летние дни и годы с его женой, детьми и несостоявшимися внуками…

Что еще было в голове этого старого, измученного заводом и самой жизнью старика, я мог только догадываться…

Мы оформили необходимые документы и собрались уезжать. Жулик стоял около дежурного автомобиля и жадно курил застегнутыми в наручники руками, пытаясь надышаться весенним «воздухом свободы». Он изредка, как бы из-под тишка, поглядывал на старика, но даже и не думал перед ним извиниться…

– Внучек, – старик обратился ко мне, – можно я ему «ёбну» разок, так, напоследок… от души?

Степаныч поднял на меня свои старческие, мокрые, «стеклянные», уже не от слез, а от старости, глаза и показал на деревянный самодельный посох, сделанный им из ветки какого-то дерева, на который он опирался при ходьбе. Денег на нормальную трость у него, видимо, тоже не хватало.

Я на секунду замешкался.

– Можно, Анатолий Степанович, вам можно, только по лицу его не бейте, пожалуйста.

Старик не спешно и смачно так, по-заводски, по-мужски, как будто выбивает пыль из старой обоссанной его первенцем перины, приложился как мог своей палкой по хребтине стоявшей рядом «скотины».

Жулик попытался что-то возразить. Тогда уже не выдержал я, и моя правая нога отметилась на заднице жулика.

– Лезь в машину, псина, стоит тут, сука, огрызается еще, – скомандовал я. Моему сознанию было ни капельки не жаль эту тварь. Я уже понимал, что буду делать дальше вопреки своим обещаниям офицера милиции.

Закончив свои мероприятия, мы двинулись в сторону города и сопроводили арестанта в СИЗО. Заезжать к нему домой и изымать чайник я не стал. Изъял его позже, самостоятельно, в ходе обыска.

– Начальник, ты же обещал домой меня завезти, ты обманул меня, – проскрипел прокуренным голосом жулик.

– Я не обманул, я передумал. Нет куража сегодня…

Прежде чем перейти к моральному аспекту обсуждения наших отдельных поступков по отношению к той или иной «маргинальной» личности, отмечу в этой главе своей повести еще одну историю, связанную с дачами, моими коллегами и задержанными жуликами.

Моим напарником по кабинету был опытный опер – капитан милиции Эрлих Юрий Яковлевич. Аббревиатура трех заглавных букв его фамилии имени и отчества состояла из трех последних букв нашего алфавита: ЭЮЯ. Так мы его и называли за глаза.

Юра пришел в опера из участковых. И работу, и «землю» знал прекрасно. Опыта ему было, как говорится, не занимать.

Это был невысокий, но крепкий, спокойный, улыбчивый мужчина, очень размеренный в делах и поступках. Никогда не суетившийся, точно знающий, что и зачем делать, куда и кого, если нужно, посылать. Вот только почерк у него был такой, что графологам-почерковедам нужно очень потрудиться, чтобы его разобрать.

Однажды, находясь на суточном дежурстве, он выехал на очередную заявленную кражу из дачного дома и по горячим следам вышел в прямом смысле слова на двух «бродяг», ожидающих электричку на ближайшей к дачам железнодорожной станции.

Похищенного из дачного дома имущества (заявленного по-терпевшими) у этих людей при себе не было. У них вообще при себе ничего кроме трех бутылок пива не было, даже документов.

Просто само нахождение потенциальных и вероятных подозреваемых вблизи криминогенного объекта, коими являются дачные общества, не имеющих при себе документов, не проживающих вблизи данного места, не имеющих дач в этих обществах, является обоснованной причиной для доставления таких людей в местный отдел милиции и проверки их на причастность к совершению преступлений на близлежащей территории. Что и было осуществлено Юрием Яковлевичем.

Доставив предполагаемых жуликов в отдел, он оставил их оформляться в дежурке и поочередно, неспешно начал персональное общение с каждым.

– Юр, тебе помочь? – спросил я.

– Да не, я сам их сейчас отработаю: откатаем пальчики, личности установим, опрошу подробненько, что там делали. Если что-то наклюнется, то потом поможешь.

Юра начал монотонно опрашивать по очереди каждого из доставленных.

Вернувшись часа через полтора в отдел, я обратил внимание на изменившееся поведение задержанных.

Один что-то кричал из камеры для задержанных, куда был водворен дежурным по отделению, второй в чем-то убеждал Эрлиха, оправдываясь перед ним чуть ли не на коленях.

– Что случилось, Юр, что тут за цирк? – спросил я у него.

– Потом расскажу, сейчас дожму еще одного. Да, Леха? Обратился он к находившемуся в нашем кабинете жулику, несколько повысив голос и растянувшись в ехидной улыбке.

– Да гражданин начальник, я вам честное слово говорю, не был я там никогда, Петруха подтвердит, мы в первый раз там вообще оказались.

Он так убедительно и красноречиво оправдывался, всхлипывая и вытирая то нос, то глаза, что даже я поверил в его непричастность к чему-то, на что его пытался расколоть Юрий Яковлевич.

Юра, закончив опрашивать жулика по имени Леха, протянул ему измученный своим нечеловеческим почерком бланк объяснения и произнес:

– На, читай, что ты ничего не делал и ни в чем не виноват. Вот здесь, в конце, напиши своей рукой: «С моих слов записано верно, мною прочитано лично, замечаний и дополнений нет».

– Так тут же ничего не понятно, что написано, – возмутился жулик Леха.

– Ну что написано? Что ты мне говорил, что не виноват ни в чем и ничего не знаешь, я то и написал, только чуть подробней. Подписывай быстрее, быстрее и домой пойдешь.

Леха написал своим почерком фразу об ознакомлении с протоколом опроса, поставил свои подписи, и Юра отвел его в дежурную часть, в соседнюю камеру с Петрухой – вторым запертым там маргиналом.

«Достав» из соседней камеры Петруху, Юра завел его в кабинет, плотно прикрыв двери за собой.

– Ну что, чучело, говорил я тебе, кто первый покается, тот и на воле останется, а? – стихами «выпалил» Эрлих. – Всё, приплыл ты. Леха первый говорить начал, значит, ему и веры больше, значит, он сегодня домой поедет, а ты задержишься у нас сначала на трое суток, а потом и лет на пяток отчалишь в места не столь отдаленные…

– Юрий Яковлевич, да не делал я ничего противозаконного, я же говорю, что мы случайно на дачах оказались, вышли не на той остановке, вот и ждали обратную электричку…

– Ну ладно, так и скажешь на суде – больше срок получишь, это я тебе точно говорю.