Полная версия
Гамбургский симпатяга. Живые стеклышки калейдоскопа
По-английски «зима» – «винтер». Некоторые подталкивали машины. Я заметил, что неграм всегда больше всех надо. Они очень сострадательные люди. И готовы помочь даже тогда, когда их никто не просит об этом. Афроангличан и афроамериканцев тогда еще все называли неграми. И никто не обижался.
Я приткнул свою хондочку у знакомого паба, дожидаясь окончания метели. И я подумал: «Обещают глобальное потепление и смену климата на Земле… А вдруг в Лондон придут трескучие морозы? Что люди будут делать? Погаснут окна в домах, машины встанут… А на острове Диксоне созреют бананы…Что станет на любимых Островах Зеленого Мыса? Страшно представить! За кубометр газа – тысячи долларов…» Вот как я тогда подумал. Чур меня, чур! Впрочем… Даю себе слова не ходить в сторону политического болота. И не только потому, что тропка туда очень сомнительна. Мой метод предполагает исследование других порывов и других страстей. Порывов человеческой души и страстей любовного накала. Прочитают мои лучшие друзья, Симонов и Лепский, пассажи про Урганта и талантливого пародиста Галкина и перестанут со мной здороваться. У них есть свое мнение. Имеют право. А я не хочу из-за газа и из-за Галкина терять друзей. У нас уже случались времена, когда мы перестали глядеть в глаза друг другу. Слава богу, хватило ума под старость собраться и взгляд сфокусировать. Мы организовали «Пень-клуб». Не Пен, а Пень. Короткая справка: «Пень может быть как еще живым (тогда из него еще может снова вырасти дерево – пневая поросль), так и мертвым». То, что вы читаете сейчас, в чистом виде пневая поросль.
Мой приятель-«нелегал» из «Пень-клуба» демонстративно вышел. Хотя никто его не выгонял. Мы даже избирали его своим президентом. Безо всякого сомнения, он хороший журналист. И слава не однажды накрывала его своим крылом. Он заслуженно получил боевой орден за работу в Афганистане. Он небеден. Хвалится особняком где-то на Николиной Горе. Или на Ильинском шоссе. И главным редактором он работал. Одно время он демонстративно стал называть меня шефом. К месту и не к месту. Тогда в чем же дело? Зависть? Не думаю. Дело вот в чем. На склоне лет он придумал для себя «долгое внедрение». В область таинственной и опасной деятельности, почестей и славы, которых, оказывается, ему так не хватало. Таким людям до глубокой старости, как в детстве, хочется прийти на Северный полюс раньше Димы Шпаро. Первым, раньше Гагарина, полететь в космос. Или получить Звезду Героя Советского Союза. Перейти границу на оленьих копытах. Выкрасть секретные чертежи. Про странный психологический феномен у Шукшина есть рассказ «Миль пардон, мадам!». В рассказе Бронька Пупков собирается освободить мир от Гитлера. Устранить его физически. Пробирается в ставку. Стреляет, но… Промахивается! Пупков, когда рассказывает всю эту чушь, от горя плачет. Выпивает, конечно… Не называю фамилию своего давнего друга и коллеги по двум причинам. Вдруг все, что он нагородил в Интернете про себя и про особо секретные сведения – правда? И он не Бронька, а настоящий разведчик долгого внедрения. А тут я со своими мелкими подозрениями. Работу советских разведчиков за границей я всегда уважал. Но нестыковка с переходом из одной газеты в другую остается. Как в анекдоте: ложки нашлись, но осадочек в душе остался. Вторая причина еще проще. Мой бывший коллега догадался о том, что я догадался об истинной причине его «особо секретных данных». Которых даже МИД страны, заподозривший его в подпольной деятельности, не знает. «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я…» А ведь поначалу слова песенки кажутся глуповатыми. Песня создана композитором М. Леонидовым для таких нелегалов, как мой бывший коллега. Они должны все время оглядываться: нет ли хвоста.
…Виртуальное становище «разведчиков-нелегалов», имитаторов бурной деятельности и недополучивших от своего отечества (родителей, жен, мужей, друзей, контор и фирм – нужное подчеркнуть) наград, благодарностей и благ ширится и пузырится. Стойбище в фейсбуке и в Инстаграм. Им недодали. С ударением на «о». И они о своем горе ежедневно пишут. Прекрасное, на самом деле, изобретение – социальные сети. И фейсбук, в частности. Безграничная свобода общения. Однако же микроскопом гвозди забивали тоже. И книги жгли на площадях. Как показывают события последнего времени, продолжают жечь книги и забивать микроскопами гвозди. Зашкаливает ненасытность и агрессивность френдов, жаждущих лайков. Вольные стрелки-блогеры сбиваются стаями и стаями же нападают на отбившегося волка-одиночку. Или на овцу. Всегда кажется, что френды размножаются почкованием. Мичурин грушу прививал к яблоне. Прививки снижают долговечность деревьев. Если не ставишь заветный «лайк», тебя отправят в «игнор». Так придумано. Ты должен шагать под бой барабана в одну сторону, за старшим пионерским вожатым. Например, за Байденом. Для мирового пионервожатого Джо оказался староват. Моя бабушка говорила: «Трусится дедок на завалинке. То есть трясется. Сидел бы у себя на ранчо и там бы обзывал Путина. Я вот сижу за Торжком и помидоры “монгол” выращиваю. А я ведь моложе Байдена!»
…Тьфу на меня, тьфу! Опять сбиваюсь с курса. Бабушка Матрёна говорила: «Кто про что, а вшивый про баню!» Разрешаю моему редактору убрать из текста все нападки на Америку, если таковые найдутся. На уважаемую мной по-прежнему страну. У меня там дочка живет и вторая внучка, Ниночка. Она любит играть на саксофоне и читает русскую классику. Сам видел – Тургенев, «Ася» и «Дым». Но почему-то Нина категорически отказывается есть борщ. По отцу она украинка. Когда они с мамой приезжали из Америки, она тихонько шептала мне на ухо: «Дед, скажи им, чтобы не давали мне суп с капустой…» Но борщ с чипсами не варят. Как и окрошку не мутят на кока-коле. Только на квасе. Иногда на кислом молоке. Последние несколько лет Нина ко мне не приезжает. Куда-то в Питер едет, в Крым… Я ее понимаю. Недавно ее мама, моя дочь, прислала мне список аэропортов, через которые еще можно добраться до Америки. Я, конечно, не выдержал – ответил: «Дочка! Не выбрасывай список. Через эти аэропорты вы вернетесь в Россию». А ведь в летах уже. И ума палата. Только ключ потерян. Так иронизировала бабка Матрёна. Мы до сих пор дружим с отцом Нины, то есть моим бывшим зятем Михаилом Юрьевичем Панченко. Наша дружба и общение не нравятся моей дочери Татьяне Александровне. Татьяне Александровне хочется, чтобы я нападал на Мишку и бесконечно критиковал его за то, что он недостаточно обильно помогает своей бывшей жене. То есть моей дочери. Но я знаю, что это не так. Михаил привез мне целую папку всяческих счетов и документов. Вот оплата за поездки и учебу Нины, вот оплата за индивидуальные экскурсии в Большой театр. Нина тогда занималась балетом. Вот перевод на накопительный счет – по достижении восемнадцати лет. Вот первый транш на покупку автомобиля… Михаил сам финансист, его специальность – инвестиции. И в таких делах он дока, человек сосредоточенный. Иногда излишне. Он окончил факультет в Джорджтаунском университете, Дипломатическую академию МИДа, защитил диссертацию и стал доктором политологических наук. Работает в солидных фирмах и неплохо, как я вижу, зарабатывает. Он всем своим детям от разных браков (у него четверо детей) всегда помогает. Старшего, Федьку, уже выучил. Тоже в Америке. Я это хорошо знаю без отчетной документации. Миша любит пображничать и всегда слегка авантюрист. Тут он мне даст фору. Я люблю таких. Панченко сходил на Эльбрус, финалист президентского конкурса «Лидеры» первого состава. Но дело в другом.
Моя дочь Татьяна Александровна Америку любит. А Мишка считает ее (Америку, а не Татьяну) лживой страной, в которой никогда не было и не будет никакой демократии. Панченко, происхождением из харьковских (или херсонских?) хохлов, на пиндосов обижен. Он их так называет – пиндосы. Впервые термин Пиндостан я услышал в среде десантников ВДВ в Афганистане. Когда Миша закончил учебу, его пригласили работать в солидную американскую фирму. Экспертом по бывшим странам социалистического лагеря. Кто забыл – было два лагеря: социалистический и капиталистический. Еще были «страны третьего мира». Панченко возил весь империалистический кагал американских консультантов и экспертов в Москву. Жили только в «Национале». Эксперты днем сбивали с толку Ельцина, Гайдара и Чубайса. Коржакова и Барсукова, ястребов, у них не получалось сбить. А ближе к вечеру наймиты желтого дьявола начинали кобелировать и настойчиво требовали игрищ и забав. Чего ж не устроить-то в «Национале», почти у стен древнего Кремля… Миша, будучи все-таки аборигеном, устраивал. Не президент же с чубайсом поведут шаловливых американских аналитиков в сауну с русскими прелестницами! А потом гарвардские и чикагские высоколобые аналитики возвращались в Америку и с удовольствием Мишаню закладывали своим боссам. Дескать, искуситель Панч. Они его так звали – Панч, на американский манер. Миша обиделся. Я бы тоже обиделся. «У них – все так!» – доверительно говорил мне Панч. Разумеется, в своих политологических статьях и, выступая по телевидению, Михаил про личное умалчивает. И так есть что сказать. Все, что происходит на Украине, он предсказал в Интернете, по телевидению и в газете восемь лет назад. Поразительно! Совпали все его прогнозы. Когда-то я знал отца Панченко. Он работал директором кирпичного завода в Хабаровске. Сильный был мужик. Мишка в него. Миша до сих пор дружит со своими дембелями, дружками по армейской службе. Раз в год они обязательно собираются и идут на мое любимое побережье, Охотское. Далеко не все доктора наук. Обычные парни-дальневосточники. Меня зовут с собой, но я с ними не хожу. Они все охотники, отлично стреляют. А я охоту так и не смог полюбить. И вновь дело не в этом. Они разрушают мою иронию по поводу поколения, идущего вслед за нами. Их я воспринимаю, как исключение из печальной для меня тенденции. Михаил сейчас занимается… мусором! Меня он, по старой привычке, называет папочкой. Мишка говорит: «Папочка! Выбираем приоритеты… Помимо геополитических интересов и собирания нации в кучку надвинулась мощнейшая проблема – мусор…» Собирание в кучку – это как Юля и ее дизайнеры собирают пространство. Только Миша и его фирма собирают в кучки мусор. Не надо думать, что они с утра до ночи расставляют по городам и весям зеленые баки. Сейчас, по-моему, появились еще синие и красные – для раздельного сбора. Сегодняшняя проблема мусора в России – это гигантские полигоны, современные перерабатывающие заводы, логистика, экология, новейшие методы управления, айти-технологии, подбор команд, митинги протеста… Ну и мафия, конечно. А посмотрите, что делается с мусором на северах, на побережьях дальневосточных территорий, в тундре… Груды гнилых бочек из-под использованного топлива, какие-то ржавые баржи и вымершие, как мамонты, трактора, выброшенные на берег катера и баржи. А после нефтяников что в тундре остается?
Надо выбирать приоритеты.
Михаил сосредоточен. Очень сосредоточен. Так получилось, что недавно он прочитал мой кинороман «Истопник». Роман уже завоевал несколько литературных премий. Одна из них международная. Там я оказался в одном списке с Бекбедером. В романе Михаил нашел больше ста огрехов. Панченко ведь историк. Кроме описок, грамматических ошибок и просто неточностей. Все выписал на бумагу, указал страницы и дал комментарии. «На стр. 307 – До дому, до хаты… Я бы добавил: «До ридной маты». Иначе хохляцкая идиома неполная». Знает, о чем говорит. Украинцев прошу не обижаться, что использую слово «хохлы»… Никого не хочу обидеть. И на «москаля» сам не обижаюсь. У меня по линии родственников отца, жителей деревни Полтавка в Амурской области, большая часть – переселенцы с Украины. Как теперь понять, где хохол, а где москаль? Мой тесть Константин Федорович Коляда объяснял: «Есть хохлы, а есть сыны Богдана Хмельницкого… Я – сын!» В семнадцать лет он, приписав себе годик, ушел воевать. Раненый, в воронке от бомбы, залитой водой, пролежал трое суток. Его вытащил на себе русский солдат-одессит. Коляда вернулся с войны на костылях. Потом тот солдат стал полковником, а Коляда – ревизором-контролером в Совнаркоме. Потом работал в прокуратуре. Он летал в Одессу, в гости к своему спасителю. И всегда фонил, проходя рамку безопасности. Осколки из ноги выходили у Коляды до конца жизни.
Лайки в тундре и лайки в фейсбуке – совсем разные собаки. Изобретение Интернета на века. Как изобретение бумаги, пороха и пенициллина. Между тем президент журфака МГУ Ясен Засурский в свое время заметил: «Если все читать, что в фейсбуке пишут, то вы вообще умрете и больше ничего не узнаете…» Социальные сети переполнились фейками – лживыми новостями и роликами специального воздействия на массовое сознание. Поколение русских, формируясь во лжи и двуличии, выстраивалось в новые отряды. Уже не пионеров, но френдов. Сознание их в социальных сетях исказилось. Патриарх Кирилл предупредил: «Антихрист на пороге!» Имея в виду интернет-зависимость. Либералы взвыли на разные голоса: «Мракобесие, замшелость! Капуста в бороде запуталась… Нас хотят насильственно изъять из мировой цивилизации!» Они тоже не хотели есть суп с капустой. То есть борщ. Уже тогда. Им больше нравились гамбургеры. Но стало очевидно и другое: страна потеряет не только поколение школяров и студентов. Потеря самоидентичности нации – разрушение, сравнимое с ядерным взрывом. От двуличия советской системы и ее коммунистической доктрины мы плавно переходили к двойным стандартам не менее лживого либерализма, навязанного европейскими родителями № 1 и № 2. И уже почти перешли… Страшна не пятая колонна. Она поступила по-честному. Шестая затаилась и сидит в норках. Как нацики сидели в подвалах «Азовстали». Потом их сдачу в плен назовут плановой эвакуацией.
…Прямо наваждение какое-то! Куда ты несешь меня, птица-тройка? Не дает ответа. Валентин Гафт читал мне отрывки из своей поэмы про Сталина. Дело происходило в клинике иглоукалывания. Мы лежали на кушетках рядом. «Куда ты, птица-тройка, нас несешь? Пора заправиться, поешь овса немного. Потом опять скачи, авось поймешь, что это кольцевая, б…, дорога…» Тут претензии не ко мне – к Гафту. Хоть и обещал. Но из песни слова не выкинешь. Почему нас так тянет в криминал и в политику? Как в рюмочные и на кладбища… Мы уже где-то отметили странную особенность русского характера.
Я спросил своего тестя-хохла Коляду, ветерана войны и труда:
– Вот ты всю жизнь проработал ревизором… И даже в прокуратуре. Хоть одного вора поймал?
Константин Федорович трудился в основном в хлебопекарной промышленности Хабаровского края. Дед Костя, так мы его звали дома, закряхтел. Сидели в буфете гостиницы «Дальний Восток, недалеко от конторы ревизора Коляды.
– Ты что-нибудь про ГОСТы слышал? Если выпекать булочки, торты, ром-бабы и пирожки по нормам, заложенным госстандартами, то вся продукция или сгорит, или ее в рот не возьмешь. Все заложено с большим перебором. Мука, сливочное масло, яйца, сахар… И шоколад с коньяком. Чтобы делать нормальную выпечку, нужно все нормы уменьшать. Технологи знают. Образуются огромные остатки. Когда приходит ревизия, у работника любого хлебопекарного предприятия одна проблема – немедленно уничтожить или спрятать остатки. Неоспоримая улика! Что получилось? Государство само спланировало воровство. Там не доложил килограмм масла, здесь не долил сто граммов рому…
– Ром-то при чем?
– А в ром-бабу что подливают? Ром или коньяк. Еще нужны корица, какао, ванилин. Прикинь – сто ром-баб… А если тысяча?
Я прикинул. Ром-бабу я представлял несколько иначе, чем ревизор Коляда. В моем представлении ром-баба была похожа на комендантшу нашего малосемейного общежития на улице Ленинградской, в котором я жил, прежде чем женился на дочери Константина Федоровича. Общагу называли Воронья слобода, или Аул. А комендантшу звали Идея Петровна. Идея Петровна была ростом с нашего главного редактора хабаровской молодежки Сергея Торбина, под два метра. Тетка-гренадер. Торбин меня в Аул и подселил. По большому, между прочим, блату. Ну да господь с ней, с Идеей Петровной. Хотя нам еще придется пересечься с ней на страницах увлекательного повествования. Увлекательного-увлекательного! Где вы еще встретите коменданта с именем Идея (имя подлинное)? К Идее захаживал начальник ЖЭКа. Фамилия необязательна. Яков Давыдович был ростиком с меня в десятом классе. Где-то я упоминал, что на уроках физкультуры я стоял в строю предпоследним. Последним – Гена Касаткин, сын директора Рейда морской сплотки. Если и не упоминал, то еще упомню.
Я продолжал расспрашивать тестя.
– Ну. Хорошо… Воровские госстандарты… Сама система подталкивала… Ну а взятки ты брал?
Сын Богдана Хмельницкого с осуждением посмотрел на меня. Дед был высоким и костистым. На фронте служил в разведке, за «языками» ходили. Он жил с тещей в «двушке», на 56‐й школе, окраина Хабаровска. Дальше только «Стройка», конечная остановка трамвайных путей. Жили в желтеньком двухэтажном доме, построенном пленными японцами после окончания войны. Неподалеку, в таком же домике, жил Ишаев Виктор Иванович, будущий губернатор Хабаровского края. Он тогда работал электросварщиком на судостроительном заводе. (Здесь снова в ходу мой метод.) Тесть досадливо крякнул, но не оскорбился:
– Я себя не на помойке нашел. У меня, между прочим, орден и медаль «За отвагу».
Он помолчал:
– Ну, случалось… Главбух или директор после окончания ревизии занесет пару бутылок коньяка. Килограмм шоколада промышленного – горького и твердого, как камень. Вместе и выпьем. А насчет «посадил»… Хотел я посадить одну директоршу. Между прочим, Герой Социалистического Труда. Во всех президиумах рядом с первым секретарем крайкома партии сидела. Ее завод перезатаривался хлебом, и она заставляла излишки хлеба вываливать на помойку. Прямо вагонетками увозили. Так меня чуть самого не посадили и из партии собрались исключать. За очернительство и наговор. Друг, который меня спас в войну, звонил командующему Дальневосточным округом. Просил меня выручить… Еще по сто будем?
После встречи в буфете он мне всегда совал червонец в карман: «На шампанское, на цветы и на гондоны». Шутил так. Когда Коляда засобирался на пенсию, мне позвонил прокурор края и попросил уговорить Константина Федоровича остаться. У деда было образование семь классов и какие-то курсы счетоводов после войны. Он вернулся инвалидом и нужно было зарабатывать на хлеб. Физически работать не мог. Фамилию того русского одессита-полковника он мне называл и письма его показывал. Но я запамятовал. В свободное от ревизий время Коляда читал «Кобзаря» Тараса Шевченко, очень любил песню «День Победы» в исполнении Льва Лещенко. И обожал Высоцкого. Восхищался: «Он же там не был! Откуда он так все знает? Как будто мы в одной роте служили…» В конце песни «Друг, оставь покурить… А в ответ – тишина…» тесть плакал. Даже трезвый.
Мой личный протест наивен и жалок. И я отдаю себе в том отчет. Но он не так глуп, как может показаться. Я не ставлю программу WhatsApp бесплатного сервиса мгновенного обмена сообщений. И два раза в неделю отключаю телефон. Уже скоро год как экспериментирую. Никаких страданий и никаких последствий. Мой смартфон, коварный китайский зверек, противно мяукающий эсэмэсками и утробно «булькающий» сообщениями электронной почты, решил сделать меня своим рабом. Как он уже поработил русских стариков и старух, их детей и внуков от мыса Кушка до пролива Лаперуза. Ишь, размечтался! Сложнее обстоят мои отношения с другим девайсом – планшетом. Каким-то неведомым для меня способом он узнает мои «хотелки» и подбрасывает статьи на якобы нужные мне темы. То есть, утверждают специалисты IT-технологий, я сам даю наводки. Но тут вдруг случилась осечка! Никак я не обозначил в Интернете свой недавно проснувшийся интерес к выращиванию томатов в открытом грунте и в теплицах… Никак! И вдруг гаджет прислал мне справку про сорт помидоров «монгол низкорослый». Понятно, когда девайс снабжает постами-эссе про музыку, философию, историю и литературу. Это даже как-то льстит. А тут помидоры… В принципе, закуска. Я вырастил и на зиму засолил бочонок прекрасных томатов! Крепеньких и ядреных монголов. Если бы гаджет прислал мне изречение Гая Аврелия Диоклетиана, легендарного римского императора, было бы объяснимо. Друзья-цезари, Максимилиан и Галерий, попросили императора вернуться к власти. А он ответил им, что, если бы они видели, какова капуста, которую он вырастил, то не стали бы приставать к нему со своими предложениями. Хочется, конечно, добавить – глупыми предложениями. У нас, в деревне Иннокентьевка, помидоры не вызревали. Приходилось их прятать в валенки. Там и краснели. Водитель Сергей Васильевич Чванов мне все объяснил: «Смартфоны слушают нас. Их микрофоны включены постоянно. Из разговоров они формируют по ключевым словам наши запросы». Мы тут же поговорили про артриты и про боли в суставах. Весна была сырой и затяжной. Подождали несколько минут молча. Телефон булькнул. Пришла реклама мази «Кетанол». А если мы начнем дискуссию про возможность революции в России? Через несколько минут подъедут бойцы с квадратными плечами и в масках… Мы с Васильичем решили дальше не экспериментировать. Ни разу не видел в руках Путина телефон. Вот какую свободу принесли нам цифровые технологии. Меркель первой убедилась в коварстве партнеров. Она телефон из рук не выпускала.
Диоклетиан прожил шесть лет уединенно в своем поместье на Родине, в Иллирии. Его дружок, цезарь Галерий, кстати сказать, был большим выпивохой. А начинал пастухом. Получил прозвище Арментарий. С латинского «арментум» – «пастух». Галерий-арментум стал храбрым солдатом и выдающимся полководцем. Он сам отдал приказ не выполнять его поручений, отданных после обильных трапез. Сам знал про пунктир своей жизни. Галерий умер от рака пениса. А Диоклетиан, по одной из версий, от яда. Какие были люди! Все сведения про римских цезарей я успел получить до того, как нами, я считаю – в извращенной форме, овладели гаджеты. Без предварительных ласк. Мы забыли греческое понятие «норма». И вот вопрос: неужели девайсы стали считывать наши истинные мысли и тайные желания? Ведь планшет узнал, что больше истории Рима, философии и литературы меня интересует «монгол низкорослый, морозостойкий». И дубовые бочки для засолки капусты. 10 тысяч рублей за бочку. Ручная работа. Я засолил бочку капусты. Долго готовился к процессу. Изучал рецепты, расспрашивал местных хозяек и крестьян… Никакого уксуса и никакого рассола! Никаких алюминиевых бачков и стеклянных банок. Только дубовая бочка. На дно бочки стелешь листья смородины, хрена и дубовые же листья. Тмин, лаврушка, укроп и крупная соль. Чуть-чуть гвоздики и сахара-песка. Буквально треть чайной ложечки на килограмм капусты. Врассыпную ягода-клюква, черный перец горошком. И – мять! Толкушкой, кулаками, чтобы тут же нашинкованная капуста дала сок… Потом нужно точно выдержать срок квашения, протыкать капусту палкой, чтобы вышли газы. Все, кого угощал, удивлялись: ты где так научился? В детстве научился у бабушки и мамы. И потом, я же деревенский. Некоторые приезжали за моей капустой вторично. Моя капуста брала начало из потаенных глубин какой-то многим уже неведомой жизни. Она хрустела на зубах, пахла на весь дом и, поставленная на обеденный стол, требовала рюмку, налитую всклень. Старинное русское слово, которое я еще подробно объясню. Сейчас коротко. Всклень – значит по самый краешек. Подозреваю, что моя капуста прошла многие моды, веянья и времена. Сталинскую бескормицу, хрущевскую кукурузу, зеленый горошек горбачевской перестройки, куриные окорочка Буша. Продралась через американский биг-мак и шуршащие, как осенние листья, чипсы. И даже итальянскую пиццу и испанский хамон она преодолела. Не говоря уже о корейской морковке чим-ча, французских сырах вонючих и лапше «роллтон». Я видел, как сельские ребятишки грызли «роллтон» сухим, прямо у автолавки, которая привозила в деревню фастфуд. Дети считали «роллтон» лакомством. Моя по-настоящему заквашенная капуста брала свое начало далеко-далеко. Осмелюсь предположить – со времен Петра. А может, даже от князя Владимира Ясного Солнышка. Или от Вещего Олега. Какая-то не капуста, а, прости меня господи, русская марихуана! И пусть про меня скажут: «У него в бороде капуста запуталась!» Квашеная капуста наша вторая после грибов национальная идея. А немцы и поляки со своими тушеным бигосом (бигос – от немецкого Beiguss) и колбасками должны знать, что у русских есть еще солянка. Члены Пень-клуба на заседании одобрительно отозвались о моем новом увлечении.
Так всегда и в жизни. Высокое и низкое рядом. Пастернак любил сажать картошку у себя на участке в Переделкино. И он написал пронзительные строки: «Засыплет снег дороги, завалит скаты крыш… Пойду размять я ноги – за дверью ты стоишь. Одна, в пальто осеннем, без шляпы, без калош, ты борешься с волненьем и мокрый снег жуешь…» Дальше там про вечное. «И весь твой облик слажен из одного куска…» Ночь двоится, свет жестокосерд, «ее вели нарезом по сердцу моему». Строки про музу и последнюю любовь Пастернака, Ольгу Ивинскую. У любого писателя, а у поэта – тем более, должна быть муза. Ивинскую за любовь к Пастернаку посадили. И вот она возвращается после трехлетней ссылки. И он пишет стихотворение «Свидание». Настала пора объясниться и моему лирическому герою. Что за намеки на Острова Зеленого Мыса, куда он все время стремится в поисках той, упоминание о которой упорно стремится выделить и написать курсивом? «Ну, может быть, еще она, далекая…» «У меня был билет на самолет, я так и не нашел ту, которую искал. И мне взгрустнулось. Я завидовал чужому счастью».
