Прикосновение. Книга первая. Я хочу тебе сказать…

С Женькой я и начала придумывать всякие маленькие истории. Наша фантазия не имела предела. Если я придумывала историю для куклы, то Женька непременно додумывала интересное завершение этой истории и наоборот.

Ах, как здорово и интересно было!

Мама даже сфотала нас, но, увы, эта злосчастная Валя отвлекла ее, и на фотке нет Женькиного лица.

Очень хорошо запомнилась тоска по Жене, когда ее положили в больницу на операцию. Какую, не знаю, но само слово операция и его значение понимала. В нашем бараке один мужик порезал женщину, она была такая ласковая, добрая, и ей тоже делали операцию, а мы с Женей за нее переживали.

Я очень скучала по Жене. Но больше так и не увидела ее.

Вскоре мама сняла квартиру в частном большом доме, он был полностью в нашем распоряжении, к тому же большой огород. Но вначале пришлось пожить во времянке у одной богатой и старенькой бабульки. Ждали, пока освободится дом. Во времянке стараниями мамы было уютно и светло. А в доме у старушки, полном старинной блестящей мебели, всегда темно. Она почему-то боялась солнца, и еще во дворе у нее бегала на цепи злющая собака.

Собак я боюсь до сих пор, поэтому не люблю.

Новый дом оказался преогромным. Столько комнат, что я не сразу смогла выбраться из них. Большие окна, через форточку которых я неоднократно умудрялась вылазить, когда закрывали дома одну. Почему-то жутко было оставаться в замкнутом помещении. А на улице меня окружала целая толпа друзей, и мы лазили по пустырям, строя себе всевозможные шалаши.

Я уже тогда представляла себя этаким Мальчишом-Кибальчишем.

Мама много читала книг, но особенно мне нравились не сказки, а именно рассказы Гайдара. Мне было пять лет, а я уже знала все его рассказы и особенно «Военную тайну», которую просила почитать очень часто, искренне надеясь на благополучный конец. Вдруг за день все изменится. Так сильно я переживала за судьбу маленького героя.

Впрочем, это не мешало возвращаться домой мокрой, грязной, но полной радужных планов на завтра. Папка ругал меня, говорил, что девочки так себя не ведут, а затем мыл, одевал в сухое и кормил. И я засыпала с куском хлеба в руке. Он нес в постель, заботливо укрывая.

Но если дома была мама, то мне попадало. Особенно досталось, когда потеряла ключ от дома, и мама меня чуть не убила, так как я в страхе пыталась убежать от нее. Ох, как мама бывает жестока в гневе. Может просто убить.

Но кончилось все неожиданно легко. Отец решил проблему, сказав маме:

– Увольняйся. Ребенок важнее всяких денег. Да и мне лучше, когда ты дома.

Рядом с нашим огромным домом ютилась маленькая беленькая хатка, которую мама называла летней кухней, и там проживали две молодые симпатичные веселые женщины, часто угощающие меня конфетами.

Наш дом был почему-то черный. Папа объяснил мне:

– Дом построен из шлака, поэтому и черный.

– А что такое шлак?

– Сгоревший уголь!

– А что такое уголь?

– Ну, чем мы печь топим, и от него дома тепло.

– Ах, ну это я знаю. Пап, но мама называет это золой, а не шлак.

– Зола от дров, но мама все так называет. Ты же знаешь, она всегда все путает.

Согласившись с папкиными доводами, заговорщицки ему подмигнула:

– Что, поиграем в прятки? Спрячемся от мамы?

Мы охотно играли в прятки. Пряталась, разумеется, чаще я, папка помогал, мама искала. Но если была его очередь, то прятался он так, что мы чаще сдавались, чем догадывались, где он укрылся. Жили мы весело и шумно, бывали у нас гости, бывало, мы ходили и даже ночевали в гостях. Было так здорово, но иногда мама на папу сердилась, я искренне не понимала, за что.

Неожиданно пришло письмо от деда Макара, папкиного отца, оказывается, он лежит в больнице и просит приехать к ним в гости.

Отец работал, а может, просто не захотел, не знаю. В итоге поехали мама и я.

Впечатления от поездки слишком хорошо сохранились. Особенно как ехали на автобусе из Киева, дорога с такими высокими темно-зелеными деревьями.

Мама объяснила:

– Это пирамидальный тополь. Их много и в Киргизии, а на Алтае они не растут.

Затем автобус сломался, и всем пришлось идти пешком через поле пшеницы, которая оказалась высотой в мой рост. Хотя мама была не в восторге от этого. Она тащила огромный тяжелый чемодан с гостинцами, и мы частенько останавливались, а мама даже плакала и грубо ругала всех и вся.

Сердце сжималось от жалости, но я ничем не могла ей помочь. Наконец, дотащились до станции, где мы впервые прибыли на папкину родину. Тогда нас встречали на санях с лошадьми. Но это было тогда, сейчас нет.

Правда, там оказалась какая-то папина родственница, которая, радостно пообнимав и посочувствовав маминым жалобам, предложила ей велосипед:

– На нем быстрее доберетесь. А чемодан поставите на него, будет не так тяжело.

И удалилась, ей надо было работать. А нам с мамой досталось, особенно, конечно же, маме.

Во-первых, мама никогда не ездила на велосипеде.

Во-вторых, он был такой огромный, что невозможно было водрузить на него чемодан.

Ой, сколько бранных слов выслушала я от мамы, пока навстречу к нам не прибежал Коля. Родственнице как-то удалось передать на хутор о нашем приезде.

Коля ловко присоединил сзади чемодан, посадил меня на раму перед собой, и мы быстро докатили до хутора, где, оставив меня, он поехал за мамой.

С уважением поглядела ему вслед. Как он вырос! Но тут же позабыла о нем.

Дом деда сильно изменился, расстроился и оказался таким большим, чисто побеленным, совсем как на Алтае у бабушки Нюры.

Внутри дома тоже многое изменилось. Вместо глиняного пола – деревянный, а рядом с деревянными нарами появилась кровать, опять-таки как у бабушки в Сибири, только новая, с блестящими душками.

Тетка Меланья, чмокнув в щечку, принялась объяснять:

– Це Иванко кровать. Он теперь у нас жених, и треба, шоб усе як у людей було.

Мне нравилось слушать украинскую речь, сразу вспомнилась бабушка Нюра, Валя.

Быстро выскочила из хаты и направилась в сад, который, кстати, тоже изменился —пополнившись новыми деревьями, появился даже мой любимый крыжовник с крупными зелеными ягодами. От одного вида этих полосатеньких ягод потекли слюнки, сразу вернулась в дом, потому что была дисциплинированной девочкой и без спросу ничего не брала.

Вежливо спросила у тетки Меланьи:

– Скажите, пожалуйста, а можно нарвать крыжовника в вашем саду?

Она непонимающе уставилась на меня. Тут в самый раз мама с Колей подъехали, обнимая маму, тетка Меланья посетовала:

– Не пойму, чего малая хочет? Який-то крыжовник? Шо це таке?

Я потянула ее в сад и показала на куст.

– Так це ж ангрус! Ой, рви, ежели хочешь, но вин же кислый?

– А я люблю, когда кислый! И с наслаждением начала хрустеть зелеными ягодами.

Затем Коля взял меня с собой к своим друзьям.

С замиранием сердца спустилась с ним по ступенькам в вырытую в земле землянку. Там все было сделано как в доме, даже лампа керосиновая горела. Скамейки возле земляных стен, стол деревянный, а на земляном полу полосатые половички.

Мальчишки сидели с заговорщицким видом и снисходительно отвечали на мои вопросы. Но затем они заулыбались и приняли меня в свою компанию как равную благодаря моей грамотности. Я была развита не по годам. Умела считать до тысячи. И еще знала очень много историй и рассказов из книг. Мама частенько вечерами читала папе книги, а я не спала и тоже слушала. Хорошо запомнила «Кленовый лист» и «Жаркое лето в Берлине». Не все было понятно, и в голове вертелись вопросы, но спросить у мамы боялась. Еще отругает, что слушаю.

Зато благодаря информации из услышанных книг я была очень эрудирована.

Поэтому мальчишки заинтересовались моей персоной, дружили со мной, как с равной. Чувство собственной важности прям распирало, а внутри гордо распрямлял крылышки птенчик моей души. Коля тоже с гордостью на меня посматривал. Лето на хуторе очень запомнилось. Впечатлений – хоть отбавляй.

Затем ездили в больницу к деду. Там меня поразил необъятно огромный сад, где было много яблоневых деревьев, ветки которых аж прогибались от ярко-красных плодов так любимых мною яблок. Меня даже угостили ими. С удовольствием уплетая, снова размечталась:

– Когда вырасту, непременно построю дом и посажу вокруг много-много яблоневых деревьев, чтобы вырос такой же сад с такими же ароматными, румяными и вкусными яблоками.

Дед все время брал меня к себе на колени, при этом восклицая:

– Ну, краля, настоящая куколка! Дуся, как это ты умудряешься ее так красиво одевать? До чего же гарна дивчинка. Красавица ты наша, – и чмокал в щечки.

Мама улыбалась от счастья, довольная тем, что дед заметил ее старания.

Мне все нравилось, но я спросила маму:

– А где большая Галя?

Мама нахмурилась и стала шепотом объяснять, что Галя теперь живет в городе в специальном доме.

– В каком доме? И почему?

– Алька, не задавай вопросов! Все равно ведь не поймешь.

– А ты объясни понятно! – возмутилась я.

Тут нас услышал Коля и сказал:

– Этот дом для ненормальных. Галька-то у нас ненормальная и есть. А сейчас наш Иван жениться собрался, вот ее и спровадили туда.

Зло посмотрела на него, подумав про себя: «Ну как он может так говорить?! Большая Галя и ненормальная! Такая ласковая, красивая». От жалости к ней заплакала и прижалась к маме, заявив вслух:

– Поехали отсюда, они все здесь такие злые. И ты, Колька, тоже.

Он оторопело уставился на меня:

– Ладно, Аль, не буду так говорить. Пошли поиграем.

Но я, расстроенная Галиной судьбой, продолжала плакать.

Коля виновато посмотрел на маму, она успокоила:

– Ничего, Коля, она поймет когда-нибудь, что так нужно было сделать.

Но я еще долго дулась на Колю, а заодно и на самого Ивана, которого знала раньше Коли и полюбила еще тогда, когда он приезжал к нам в Горняк.

Такой высокий и красивый, спокойный и важный, он тогда произвел на меня неизгладимое впечатление. Там у мамы с папой случился первый скандал, вернее драка, не знаю, из-за чего.

Но Иван так быстро всех успокоил. А потом долго играл и шутил со мной. Я была ему так благодарна. Теперь же это чувство благодарности боролось во мне с обидой за Галю и за то, что именно Иван стал причиной Галиного выселения в какой-то дом для ненормальных.

Ничего не могла с собой поделать, внутри горько и безысходно рыдал птенчик.

Впервые мною овладело противоречие – любовь к Ивану спорила с любовью к большой Гале, и красивый мужественный Иван проигрывал в моих глазах наивной и доброй Гале.

Своим детским умишком, как любила выражаться мама, я почему-то считала, что так поступать нельзя. Галя не могла защититься, а он сильный и здоровый, казался теперь таким некрасивым и плохим, раз был виновником ее изгнания и даже не хотел заступиться за нее.

Еще я обижалась на Ивана за то, что он перестал мне нравиться. И стала избегать его, стараясь заблаговременно скрыться с его глаз. А он так и не понял ничего, слишком занятый предстоящей женитьбой на какой-то там Нине.

А потом мы уехали, так и не увидев эту загадочную Нину. Но наш отъезд омрачился похоронами молодого парня, утонувшего в ставке. Весь хутор был опечален этой трагедией. Парень жил по соседству с дедом Макара. Такой улыбчивый, разговорчивый красавец.

Он всегда находил время поговорить со мной, и, наверное, поэтому его смерть стала для меня самой первой и горькой потерей моих детских лет. Его мать так кричала.

Мы с мамой пошли даже на кладбище. Там одна сердобольная старушка показала нам заброшенную могилку папиной мамы. Старушка рассказывала нам о ней, а я жадно слушала, затаив дыхание:

– Вот туточки и похоронена мати Грицка та Гали. Христя ее було звати. Це ж писля Гали она ще двойню родила, они вмерли, вона тож не смогла оправиться, дюже хворала. А Макар вже с Меланьей путался, жинкой убитого брата, сын Иван у нее вже був. Так Христя як почуяла, что вмирает, кликнула Грицка проститися, а вин спугався и за батькой побиг. А нашел Макара у Меланьи. Вот тогда Грицко взнал, шо батько робит. Ну опосля похорон Христи Макар и Мелания вже и поженилися. Тогда Грицко совсем из дому убег. Нияк не може батька простити.

Я слушала этот витиеватый рассказ, и сердце заходилось от жалости к папке. Бедный, как он рос без мамы. Это же так страшно, когда на твоих глазах умирает самый родной и близкий тебе человек. Стало так страшно, и я сразу же прильнула к маме.

Естественно, вся радость нашей чудесной поездки сюда, на папкин хутор, куда-то улетучилась, и не хотелось ни о чем больше думать. Жизнь давала понять, что как бы мы ни старались, не столь уж и многим нам по-настоящему дано в этом мире располагать…

Вернувшись домой, крепко-крепко прижавшись к отцу, сказала:

– Я так соскучилась. Мы были на могилке у вашей мамы.

Отец прижал меня к себе, а у самого слезы в глазах стоят. А мама заявила:

– Гриш, может, поедем обратно в Горняк? Надоела мне твоя Украина, домой хочу к своим, соскучилась очень.

Папка неожиданно тут же согласился, а я от радости аж закричала:

– Ура! Я тоже соскучилась по бабушке и Вале.

Хотя пышные благоухающие сады Украины запали в душу.

Тогда, еще не совсем все понимающим и осознающим ребенком, я почувствовала, что никогда не смогу забыть этот прекрасный мир, наполненный зеленью, белыми хатками и чарующе-пьянящим ароматом яблок.

Особенно запечатлелся в памяти наш отъезд из хутора.

К тому времени дедушку Макара уже выписали из больницы, и он повез нас на автостанцию на своей подводе.

Стояло раннее летнее утро, и свежесть прозрачного воздуха будила и бодрила.

Лошадка шла мерно, иногда потряхивая гривой, фыркала.

Мама тихо беседовала с дедом, а я любовалась разворачивающимся передо мной видом, представляя себя этакой сказочной королевой, обозревающей свои несметные королевские владения.

Поначалу шли заборы, так называемые плетни, через которые свешивались ветки с тяжелыми и спелыми яблоками, которые буквально сами просились в рот, ну чтоб их непременно скушали.

Затем вставал пронизанный солнечными лучами таинственный лес с перекликающимся гомоном птиц, и наконец выехали в безоглядное поле пшеницы.

Подставив лицо ярко-золотистым лучам утреннего солнышка, оглянулась, прощаясь, на удаляющийся лес, где по-прежнему не смолкало звонкое пение птиц. От охватившего восторга, радости и счастья внутри дивно запел птенчик.

А впереди наплывало и наплывало колышущее зелено-желтое море пшеницы, позади отставал, маня прохладой изумрудной зелени, лес, сверху лилась бездонная голубизна неба и пронизывающие все это великолепие лучи теплого летнего солнышка, в ушах звенел щебет птах.

Непередаваемое словами состояние полета, вернее сказать, парения над землей.

С тех пор, если вдруг загрущу, вспоминаю это удивительно-прекрасное утро, ставшее таким далеким, и чувство светлой радости и тоски по незабываемой красоте Украины снова переполняет мое сердце.

Вообще я мечтатель и часто чувствую, что вот-вот со мной непременно должно произойти что-то необыкновенное, хотя внутри этого боюсь – да-да, именно боюсь.

А в чудеса почему-то продолжаю верить.

Запись шестая

Когда мы вернулись в Горняк, на станции нас встречала бабушка Нюра.

Мы устроились со своими чемоданами на кузове грузовика, и меня буквально распирало от восторга, что стою рядом с отцом и ветер мощной струей бьет прямо в лицо. Пугали только рытвины на дороге, от которых нас подбрасывало вверх, и мы еще крепче цеплялись за борт машины.

Поначалу мы жили у бабушки Нюры, однако вскоре переехали на Северный поселок, где шло строительство новых домов.

Мама устроилась работать техничкой в интернат, который построили за время нашего проживания на Украине. Валя училась и жила в этом новеньком здании интерната, а я ей завидовала. Но она почему-то была недовольна и уговаривала бабушку забрать ее домой.

Приходя к маме на работу, я с удовольствием бродила по огромным классам, выглядывая из их больших окон на улицу. Особенно нравился красный уголок, где постоянно что-то происходило или оформлялось. С восхищением смотрела на это разнообразие красок, кисточек и карандашей. И если что-нибудь доставалось в подарок, то садилась и малевала, все равно что.

Вскоре мама уволилась оттуда, так как купили дом на другом конце нашего городка, на улице Алтайская. Дом принадлежал маминой дальней родственнице, о которой ходили жуткие слухи, будто она ведьма и могла превращаться в черную кошку. Мама сама лично рассказывала, как ночью повстречалась с этой кошкой, но пнула ее, и та исчезла.

Слушая эти ужасные небылицы, я цепенела от ужаса, искренне веря в эту жуть. Слава богу, что не довелось увидеть эту ведьму. Когда мы переехали в ее дом, она давно уже не жила в нем и, более того, вообще уехала из нашего города.

Дом был небольшим, всего одна комната и кухня, но с огромными сенцами. Возле дома был большой огород, который стараниями мамы процветал.

Вообще, мама, конечно же, у нас трудяга, но псих, и не дай бог попасться ей под руку в этот момент. Может огреть чем попадя. А потом плачет, сожалея о содеянном. Жалеет.

Вскоре в нашем новом доме произошел ужасный скандал, оставивший после себя тяжелое чувство горечи, обиды и слез моего внутреннего птенчика.

Мы с мамой уже спали, отец почему-то долго не приходил с работы. Проснулась от громкого стука в дверь:

– Мам, стучит кто-то? – но увидев, что мама не спит, а молча лежит и слушает, в испуге замолкла. Но, не выдержав громыхания за дверью, повторила:

– Мам, ты что, а вдруг это папка стучит?!

– Он и стучит, но пусть идет туда, где был! – с непреклонной уверенностью в своей правоте ответила мама.

Заплакала, предчувствуя очередной скандал. Мать встала и, накинув халат, пошла отпирать дверь.

Разбуженный птенец внутри выжидающе затих, предчувствуя, что сейчас произойдет нечто ужасное, ведь отец поди сердит, что так долго не открывали.

Предчувствия не обманули, в сенцах раздались громкие крики брани. Затем мама, заскочив в кухню, пробежала мимо двери комнаты, где на кровати с шевелившимися от ужаса на голове волосами затаилась я, и в порыве необузданной ярости, схватив с печи чайник, она запустила его в дверь, где как раз появился отец.

Успев увернуться от летящего прям на него горячего чайника, он с проклятиями кинулся на маму. Та, как всегда, с дурацким бесстрашием приняла бой, вцепившись в густую шевелюру отца.

Позабыв о страхе, я металась между ними, пытаясь остановить драку, при этом на ходу натягивая на себя первое попавшее платьице.

Мама упорно не сдавалась и в состоянии праведного гнева не уступала папке в силе.

Наконец выдохшись, тяжело дыша, они отступили друг от друга.

Вдруг отец кинулся в комнату и зачем-то полез на шкаф, мама, подумав, что он хочет его повалить, тут же вцепилась зубами в его палец.

Пронзительно вскрикнув от боли, он ударом кулака оттолкнул мать, упал сам и, падая, повлек за собою огромный коричневый чемодан со стеклянными елочными игрушками. Озверев от боли в руке, он стал крушить все что попало в поле его зрения.

Тут уж испугалась сама мама. Подхватив меня на руки, она выскочила на улицу.

Дверь в сенцах успела захлопнуться, как тут же по ней что-то ударилось вслед за нами, при этом музыкально всхлипнув, рассыпалось.

Прошептала:

– Мое пианино.

Мама, еще крепче прижав меня к себе, заявила:

– Все, бежим в милицию. Он совсем озверел.

– Конечно пошли, – тут же согласилась я.

В милиции мы долго кого-то ждали, потом, посидев и успокоившись, мама передумала, и мы пошли обратно. Всю дорогу уговаривала маму не идти домой, а лучше к бабушке Нюре.

Но мама, погладив по голове, успокоила:

– Не бойся, доченька, все будет хорошо.

– А ты не будешь больше на него кричать?!

– Не буду.

И мы молча продолжили свой путь по темным неосвещенным улицам, пока, наконец, не выбрались на свою, где светились желтые фонари на высоких столбах.

Но перед нашей калиткой мой птенчик внутри снова забился в страхе, когда в темноте дверного проема появился отец с огромным чемоданом из-под игрушек. Он пытался замкнуть висячий замок, но перевязанный палец мешал.

В ужасе замерла: что будет?!

Но мама решительно подошла и, плечом бесстрашно оттолкнув отца, сбросила замок.

Затем, подхватив огромный чемодан, коротко бросила:

– Пошли! – вошла в коридор, включила свет и, открыв дверь на кухню, повернулась к нам: – Ну что вы там стоите?! Давайте заходите, не бойтесь!

Папка взял меня за руку и повел за собой в дом.

Опасливо двинулась за ним, но, споткнувшись о разбитое вдребезги игрушечное пианино, отпустила руку отца. Присев на корточки возле любимой игрушки, горько расплакалась. Папка виновато погладил по голове:

– Не плачь, Алла, я тебе новое, еще лучше куплю. Пошли.

В доме мама уже наводила порядок, сметая веником разбитые елочные игрушки.

Затем, уложив меня спать, они еще долго выясняли отношения, деля между собой вещи. Мама даже захотела разрезать пополам их красивый портрет, но папка отобрал ножницы. Постепенно они угомонились, и все в доме затихло. Но я еще долго успокаивала жалобно плачущего внутри птенчика, который заходился слезами от горькой обиды на непонятных взрослых, на их равнодушие и отсутствие любви.

После этого скандала отец еще долго ходил с перевязанным пальцем, который никак не хотел заживать, оказалось, человеческий укус сильно гноится.

Как выяснилось потом, маме сказали, что у папки появилась другая женщина, поэтому он поздно пришел домой. А чайник она бросила от боли, оказывается, когда открыла дверь в сенцах, то папка ее пнул.

Но я еще долго жила с ощущением маминой вины.

Своим тогда еще детским умишком я почему-то думала, что маме не надо было так долго не открывать, тем более разбираться с пьяным. При всей моей безграничной любви к маме я по-взрослому осознавала ее главную ошибку. Умная, добрая и все знающая мама не умела быть сдержанной и терпеливой.

Ну, потерпела бы до утра, успокоилась, папка проспался, разбирайся сколько хочешь.

Внутри росло осуждение, и мама, словно чувствуя это, пыталась оправдаться, рассказывая мне, ребенку, все эти взрослые подробности.

Почему вся наша семья отличалась слишком повышенной импульсивностью и горячностью?!

Бабушка Нюра, сама такая же, осуждала маму:

– Вся в отца, Андрия. Тот еще аспид был, кулаками махать горазд. Бывало, лошадей пойдет распрягать, так если сразу не получалось, ну давай уши коням грызть, – и с горечью заканчивала: – Бешаный был, а в порыве ревности как даст по уху, аж звон идет. Ну да царствие ему небесное, отмучилась, слава богу.

С ужасом слушала, представляя, как дед грызет уши лошадям. Неужели так можно?!

Но новые события отвлекли от горьких переживаний.

Изменения произошли в Валиной жизни. Наконец-то она избавилась от интерната и закончила свой первый класс уже в нормальной школе.

Наступало лето, и, помимо огорода, у нас появилась злющая собака по кличке «Узнай». Она бегала на цепи по длинной проволоке, а мы с Валей дразнили Узная.

Однажды он сорвался с цепи, и мы в ужасе махом очутились на высоком заборе, с которого нас потом снял вовремя пришедший с работы отец.

Приключений у нас в этот период почему-то оказалась очень и очень много.

Как-то вечером возвращаясь с отцом от бабушки, попали в аварию. Ехали на велосипеде, я сидела перед папкой на раме. Мамы с нами не было, она ждала дома.

Неожиданно из переулка навстречу выскочил мотоцикл с люлькой. Папка резко повернул в сторону, а те, видать, тоже растерялись и свернули в нашу же сторону, отец успел скинуть меня с велика, и я приземлилась возле самой ограды, в кровь разбив свои коленки.

А мотоцикл врезался в отца, люлька проехалась возле самой его головы. Не останавливаясь, мотоцикл помчался дальше.

Подняв велосипед и вытирая кровь и грязь, побрели домой. Папка хотел ехать на велике снова, но я наотрез отказалась. Пошли пешком, ведя рядом велосипед. Этот непреодолимый страх у меня до сих пор, по-видимому, из-за него так и не научилась ездить на велике, не в пример Вале, частенько катавшейся на нем.

В начале лета Валя взяла меня с собой в поход. Они всем классом после окончания школы должны были непременно сходить куда-нибудь в поход. И вот, набрав с собой еды и воды, мы пошли в парк имени Горького, который располагался на самом конце нашего городка. Далее за парком виднелся террикон шахты. До сих пор помнится гордое ощущение того, что иду в поход со школьниками, Валиными одноклассниками.

Этот парк я уже посещала с родителями. Этакие длиннющие зеленые аллеи деревьев.

Теперь же он производил совсем другое впечатление, казался огромным, загадочным, ну, совершенно незнакомым. Наверно, оттого, что листочки на деревьях были еще такие нежно-зеленые, маленькие, и сквозь них хорошо просвечивалось ярко-голубое небо.