Метафизика опыта. Книга IV. Исцеляющая Вселенная

Точно так же и сила мотивов нейроцеребральных процессов, для обозначения которой они используются, является абстрактным свойством этих процессов. Это не единственное свойство в них. Это только то свойство, которое нас больше всего интересует при анализе актов выбора, которые они определяют. Когда же мы переходим к конкретным характерам удовольствий, боли и желаний, то есть к конкретным чувствам, в которых они возникают и которые, так сказать, окрашивают или оттеняют их, мы вступаем на совершенно иную почву. Тогда мы оставляем рассмотрение простой силы или интенсивности мотивов и начинаем сравнивать чувства или идеи, которые только с этой абстрактной точки зрения мы называем мотивами, в отношении их конкретных качеств или видов, относительно друг друга, чтобы оценить их относительную ценность, или место в шкале достоинств или ценности. Это происходит всякий раз, когда мы обдумываем выбор между альтернативными вариантами действий, и является необходимым условием такого обдумывания. Чувствительность к этим специфическим качествам чувств и идей во всем их диапазоне, включая способность различать и оценивать как их внутреннюю, так и относительную ценность и достоинство, – это то, что принято называть нравственным чувством.

Оценка силы мотивов, с другой стороны, не является необходимой или существенной частью акта выбора. Сам акт выбора – это испытание, к которому мы приводим силу мотивов в каждом конкретном случае, и это испытание, будучи вопросом простого факта, является для каждого конкретного случая окончательным и безапелляционным. Чувство, в пользу которого мы принимаем решение, тем самым показывает, что в момент принятия решения оно является самым сильным по силе побуждения. Сравнение и размышление между альтернативными чувствами или желаниями – вот способ, в котором применяется тест. Мы, конечно, можем включить в этот процесс рассмотрение сравнительной силы, как мотивов, желаний, которые мы сравниваем; но это не является существенным для обдумывания, как части и неотъемлемой части акта выбора, чтобы мы делали это. Акт выбора может быть, и чаще всего бывает, завершен и без этого.

.Дрейф этих замечаний, возможно, будет более ясен, если, возвращаясь к четырем главам, по которым был распределен акт, проанализированный в начале этого раздела, мы отнесем удовольствие и боль к первой из этих глав, а именно к содержанию представленных альтернатив, а желания, вытекающие из них, которые являются мотивами действия, – ко второй, или детальному сравнению альтернатив. Причины выбора одного желания в пользу другого относятся к третьей главе, то есть к тому продолжению сравнения, при котором отношения содержания альтернатив к другим переживаниям, которые являются их последствиями, выдвигаются в отчетливое сознание.

Ибо в какой бы момент сравнение и обсуждение альтернативных желаний ни вступало в волевой процесс, чтобы привести его к окончательному акту решения, – а в это обсуждение обязательно входит оценка их внутренней и относительной ценности и достоинства, как воплощающих чувства или идеи специфически различных качеств, – тогда эти самые специфические чувства и идеи, включая их удовольствия и боль, которые в их характере желаний мы называем мотивами, поскольку они свидетельствуют о реальных движущих силах, становятся причинами, а также мотивами для принятия определенного решения, причем термин «причина» означает любую идею или свидетельство, которые имеют тенденцию к решению суждения исключительно как знания и которые, следовательно, относятся к суждениям так же, как мотивы относятся к актам выбора. 1В рассуждении характер причин как бы накладывается на характер мотивов, причем чувства и идеи, с их удовольствиями и болью, остаются основой обоих характеров. Одно и то же конкретное чувство, идея, удовольствие или боль, таким образом, могут быть одновременно не только мотивом и причиной, но и концом акта воления или выбора; мотив – в той мере, в какой это фактически преобладающее желание или фактически принятое желание, причина – в той мере, в какой это желание признается действительно предпочтительным, а конец – в той мере, в какой размышление завершается его принятием, что делает его началом дальнейшего продвижения в том же направлении. Тогда мотив или желание становится сознательно выбранным действием, а конец одного действия – началом другого в соответствии с ним самим.

Продолжение сравнения желаний определенно выводит на первый план нашу третью категорию – причину предпочтительности в волевых действиях. Сравнивая представленные альтернативные действия, каждое из которых обладает определенной желательностью, с целью выбора одного из них, я рассматриваю их природу, последствия и отношения, вызывая идеи и чувства, связанные с ними по ассоциации. Я классифицирую их с их аналогами и сравниваю их друг с другом в отношении всей сознательной жизни, в которую они предлагаются для принятия. Я рассматриваю преимущества и недостатки различного рода, связанные с каждой из них, а также уверенность или неуверенность, с которой их можно ожидать. Каждая из рассматриваемых альтернатив, имеющая определенную степень побудительной силы, теперь изменяет свои отношения в этом отношении, рассматривая и комбинируя с каждой из них связанные обстоятельства, которые увеличивают или уменьшают ее желательность. Другими словами, я взвешиваю причины за и против каждого альтернативного действия, принимаю решение в пользу того, которое в целом имеет перевес причин в свою пользу, и тем самым придаю наибольшую побудительную силу наиболее очевидно разумному действию. Таким образом, посредством актов сравнения преобладающая причина увеличивает побудительную силу представления, которому она отдает предпочтение, и делает его моим преобладающим мотивом в действии.

Здесь справедливо и неизбежно возникает вопрос: «Как могут причины, которые являются лишь знаками и признаками, causie cognoscendi, предпочтительности действий, давать перевес мотивам, которые являются реальными условиями действия, будучи энергией нейро-церебральных процессов? в конце концов, состояния или процессы сознания оказывают реальное влияние, реальное действие на нейро-церебральный механизм, и оказывают его в самом сердце и центре всей системы поведения, в акте или поворотной точке волевого решения и выбора.

Но объяснение этому простое. Весь процесс сравнения альтернативных действий, чтобы принять решение об одном из них, – это процесс, сопровождаемый самосознанием. Сравнение собственных действий в представлении – это самосознательный акт. Но самосознание – это процесс-содержание, который зависит от нейро-церебральных процессов в той же степени, что и сознание. Причины – это особые состояния или процессы в этом процессе-содержании в целом, которые зависят от особых движений в нейро-церебральных процессах, которые поддерживают их; и именно эти особые движения одновременно придают причинам их вес как мотивов, а также соединяют и, так сказать, включают их в другие процессы нейро-церебрального действия. Когда говорят, что причины накладываются на мотивы и придают одному или нескольким из них преобладающую силу над другими, на самом деле это более сложные и далеко идущие нейроцеребральные процессы, поддерживающие самосознание, которые контролируют, направляют и изменяют более простые нейроцеребральные процессы, поддерживающие те части сознания, которые мы знаем под названием мотивов. На самом деле именно нейроцеребральные процессы, поддерживающие моменты самосознания, имеются в виду, когда мы говорим, что придаем наибольшую силу самому, казалось бы, разумному действию, или что являемся агентами в актах выбора.

Таким образом, мы вводим различия в работу нейро-церебральной системы, с помощью которой поддерживается сознательное и самосознательное действие во всей его полноте, то есть представляем себе различные режимы ее работы, соответствующие и поддерживающие те различные переживания, которые мы называем целями, мотивами и причинами действия. Это, собственно, и есть те категории, или общие понятия, под которые этика подводит феномены имманентного воления или выбора, в той мере, в какой они являются объектами непосредственного опыта, чтобы понять и освоить их, предварительно найдя их способными к грубому анализу и распределению, подобному тому, с которого начался настоящий раздел. Следует заметить, что я говорю только об имманентных актах выбора. Если бы речь шла о явных добровольных действиях или о линиях поведения, направленных на достижение целей, не находящихся в полной власти индивида, используемые категории были бы иными. Они включали бы в себя четвертое понятие, понятие средства, и смысл, придаваемый трем другим, был бы существенно изменен.

Возвращаясь к нашим трем категориям имманентного воления, следует отметить, что они отнюдь не являются эмпирическими различиями, каждая из которых относится исключительно к одному набору сознательных состояний. Одно и то же чувство или идея могут быть и мотивом, и причиной, в зависимости от того, как они рассматриваются в качестве свидетельства движущей силы, то есть только с точки зрения их энергии или интенсивности, или с точки зрения их оценочного характера и места в шкале предпочтительности. Ни цели, ни причины не лишены движущей силы. К ним, как и к тому, что мы называем собственно мотивами, прилагается определенная движущая сила, поскольку все они в равной степени зависят от той или иной части нейро-церебральных процессов, поддерживающих сознательное и самосознательное действие во всей его полноте.

Однако именно случай с мотивами заставляет нас в современном состоянии психологии четко различать два отдельных значения одного и того же слова. Это необходимо потому, что слово мотив само по себе подразумевает действительно обусловливающую инстанцию, а также получило право, в этике, использоваться как термин сознания. Мы неизбежно говорим о всех сознательных и самосознательных действиях в терминах сознания, большинство из которых дошло до нас со времен, когда еще не была признана полная зависимость сознания от нейро-церебральных процессов; и поэтому нам нужен какой-то термин сознания, чтобы выразить различные степени силы, с которой идеи и чувства действуют друг на друга и на нас самих. Термины Конец и Причина действия являются терминами сознания, а также имеют части или элементы процесса-содержания сознания как объекты, непосредственно предполагаемые и обозначаемые ими. Но с термином Мотив дело обстоит иначе. Здесь мы должны сохранить этот термин как термин сознания, признавая при этом, что его главный и непосредственно обозначаемый объект, а именно движущая сила, не является частью самого существующего сознания, а принадлежит к нейроцеребральным процессам, которые являются его реальным состоянием. Интенсивность или яркость идеи или чувства, посредством которых они, как кажется, воздействуют на сознание, сами по себе вовсе не являются движущей силой.

Наконец, в связи с двумя значениями термина «мотивы» следует отметить один момент, который может стать камнем преткновения при интерпретации явлений практического опыта. Мотивы как состояния сознания или мотивы, которые мы можем выразить как причины выбора, не соизмеримы со всей мощью реально обусловливающих процессов, от которых они зависят и о которых они свидетельствуют. Они соизмеримы лишь с временными фазами их активности. Они не раскрывают всей силы и возможностей этих процессов. За порогом сознания всегда остается нечто большее, о чем они не дают никакого представления, но что может породить сознание подобного рода, рано или поздно, в более или менее измененных условиях. Мотивы – это желания, которые имеют свои корни и являются временным проявлением тенденций действовать определенным образом, присущих нервно-церебральной системе и более или менее тесно связанных с более или менее глубоко укоренившимися в ее природной или приобретенной конституции.

Это обстоятельство является источником одновременно и ценности, и трудности самоанализа в нравственном поведении. Чтобы правильно судить о прошлом и подготовиться к правильному руководству будущими поступками, мы должны отличать просто умозрительные причины и просто кажущиеся мотивы от тех, которые действительно представляют собой движущие силы, которые были, есть или будут действительно действующими, а для этого необходимо довести анализ наших собственных мотивов и причин до самой дальней точки, насколько это возможно, с помощью самоанализа. Мало найдется моралистов, которые не признают как важность, так и трудность самоанализа, хотя, как и любая другая необходимая задача, он может вызвать злоупотребления при выполнении.

§3. Критерий предпочтительности совести

Итак, предмет был раскрыт в его основных чертах и подразделениях, и теперь возникает действительно центральный и решающий вопрос этики, а именно вопрос о критерии предпочтительности в актах выбора, который мы до сих пор видели лишь частичным и несовершенным взглядом. Этики, а именно вопрос о критерии предпочтительности в актах выбора, о котором мы до сих пор имели лишь частичное и несовершенное представление. В процессе самосознательного сравнения причин, по которым мы приходим к какому-либо конкретному решению и принимаем какой-либо конкретный конец, который, являясь завершением одного волевого акта и началом другого, может положить начало или продолжить связанную линию поведения, существует ли какой-либо один вид причины, который обязательно или во всех без исключения случаях определяет – не выбор, который мы действительно делаем между альтернативными желаниями, а суждение, которое мы выносим об этом выборе, как о хорошем или плохом, правильном или неправильном? Если да, то этот единственный вид разума и есть тот Критерий, который мы ищем, а суждения, определяемые этим единственным видом разума, являются источником и истоком идей морального добра и зла, в строгом и правильном смысле этих слов.

Следует предположить, что практические суждения, то есть суждения об альтернативных действиях как действиях, всегда являются суждениями об этих действиях как хороших или плохих, правильных или неправильных, вообще; в отличие от суждений о противоположных представлениях относительно других вопросов факта, которые оцениваются по их соответствию или содействию определенному виду блага, а именно истине факта. Ибо в этих суждениях об альтернативных действиях как таковых мы всегда начинаем с идеи о том, что одно действие лучше или хуже другого; поскольку сам факт того, что они различны, как и альтернативные действия, предполагает эту идею предпочтительности. Если, однако, мы не можем обнаружить никаких оснований для того, чтобы считать какую-либо альтернативу лучше или хуже другой, наше суждение не перестает быть суждением о предпочтительности, но становится суждением о равенстве действий с точки зрения предпочтительности, то есть об их безразличии (насколько мы можем судить) в отношении того, хороши они или плохи, правильны или неправильны. Иными словами, суждения о безразличии основаны на причинах, в том числе и на той единственной, которая называется критерием, в той же мере, что и суждения, утверждающие большую предпочтительность одного действия по сравнению с другим.

Вопрос о критерии имеет жизненно важное значение для всего нашего представления о моральной природе человека и его отношении как морального существа к вселенной, частью которой он является, поскольку от этого не зависит, являются или не являются реальностью истинная предпочтительность, моральное добро и зло. Это также вопрос самого общего характера в области добровольных действий, которая также является областью этики; вопрос, от которого мы не можем уклониться, если хотим систематизировать наш практический опыт, а также вопрос, на который нельзя ответить сходу, исходя из индивидуальных привычек, склонностей или темперамента. Например, когда мы судим (если придерживаться случая, выбранного для нашего предварительного анализа), что одно из решений, в пользу домашнего или зарубежного тура, было или будет лучшим из двух, или что одно было правильным, а другое неправильным, или что оба были равны в этом отношении, есть ли какой-нибудь один знак хорошего и плохого, правильного и неправильного, на который мы можем указать в доказательство того, что наше суждение о нашем собственном фактическом решении само по себе является правильным? Если такой знак, одинаковый во всех случаях оценки наших собственных воль, не обнаруживается, то наши акты выбора неизбежно будут избегать любой критики, кроме чисто благоразумной. Таким образом, становится ясно, что данный вопрос ставит нас лицом к лицу с проблемой: каково конечное основание, если таковое имеется, концепции существования реального морального различия между хорошими и плохими поступками, или, как это принято и верно называть, морального добра и зла? Прежде всего следует отметить, что суждения самосознания, о которых мы говорим, – это суждения не о желаниях, а о волениях, или актах выбора между желаниями. Альтернативные желания, предлагаемые на выбор, порождают альтернативные воления, в зависимости от того, какое желание принимается тем или иным. Я имею в виду, что до того момента, когда мы выбираем между любыми двумя желаниями A и B, воление, которое должно принять A, отличается от воления, которое должно принять B, и все же только одно из этих волений может стать действительным; другое, хотя и возможное до момента выбора, остается навсегда неосуществленным. После выбора о нем думают как о некогда возможном. Действительное же воление становится действительным после обдумывания, в акте решения, завершающем и завершающем обдумывание принятием одного желания и отказом от другого. Именно эти актуальные воления являются объектами самосознательных суждений, о которых мы говорим. И поскольку очевидно, что причины любого и всякого рода могут вступать в рассуждения, ведущие к окончательному акту выбора, посредством которого воление становится действительным, чтобы иметь свой вес в качестве мотивов при его фактическом определении, перед нами встает вопрос: существует ли какой-либо один вид причины, который один доступен для определения наших самосознательных суждений о моральной ценности действительных волеизъявлений, несмотря на то, что он также может вступать с мотивирующей силой в рассуждения, посредством которых действительные волеизъявления фактически определяются. Если это так, то этот единственный вид причины и есть тот критерий, который мы ищем.

Сложность, которая в основном затрудняет анализ, заключается, как мне кажется, в том, что тот особый способ самосознания, который имеет воления как таковые в качестве своих объектов, а именно совесть, сопровождает весь процесс воления и проявляется в обеих его частях. Она не только выносит суждение о действительных волениях, когда они завершены или в момент завершения, но и входит в ход размышлений, ведущих к ним; так что она предстает в двух образах, то имея своим содержанием причину, способствующую определению действительного воления, то имея своим содержанием окончательное и авторитетное суждение о нем; то есть предстает, образно говоря, то как защитник, то как судья. Нам приходится как бы отделять его, посредством единственного вида разума, который является отличием его суждений, от других способов самосознания, не имеющих воления как такового в качестве своих объектов, которые также входят, вместе со своими суждениями, в размышление, предшествующее окончательному акту выбора. Но это обстоятельство никоим образом не мешает его уникальной компетенции выносить обоснованные моральные суждения о действительных волениях, вытекающих из уникального вида разума, который является дифференциацией его суждений, или который он использует в качестве своего критерия при вынесении суждений. Чтобы помочь нам в решении поставленной задачи, я думаю, что теперь можно четко выделить три вещи, являющиеся результатом нашего анализа, насколько он продвинулся в настоящее время: (1) желания, мотивы и причины, которые входят во все размышления, предшествующие действительным волениям, (2) действительные воления, которые являются объектами суждений самосознания, и (3) суждения, которые самосознание выносит о действительных волениях, независимо от того, имеют или не имеют эти суждения причину или причины, общие с некоторыми из тех, которые были введены в предшествующее размышление. В настоящее время мы имеем дело непосредственно только с двумя последними, то есть с действительными волениями как объектами оценки и с суждениями самосознания о них. Критерий, или единственный вид разума, который отличает совесть от других видов самосознания, позволяя ей выносить действительные моральные суждения о действительных волениях, должен быть найден, если он вообще есть, как в этих самосознательных суждениях, так и в определенных знаках, соответствующих им в действительных волениях, которые являются объектами суждения. Ибо оно должно быть таким, чтобы мы могли выносить утвердительные суждения с положительно известным содержанием, а все такие суждения состоят в утверждении в мысли воспринимаемых отношений в объектах суждения, так что суждение не более чем возвращает в своей собственной форме представления и мысли факты, которые были положительно восприняты в объектах, воспринимаемых и мыслимых.

Сначала поговорим о суждениях. Всякое суждение имеет свою собственную природу, просто как суждение. Оно представляет собой завершение некоторого этапа процесса, инициированного избирательным вниманием с целью узнать нечто большее о данном содержании, чем известно в тот момент, когда на него направлено целенаправленное внимание. Целенаправленное внимание стремится обнаружить некое позитивное отношение в воспринимаемых объектах; а утвердительное суждение утверждает, что такое позитивное отношение было обнаружено. В противном случае может быть вынесено только отрицательное суждение, то есть утверждение, что такого положительного отношения не было обнаружено и не было достигнуто такого желаемого дополнения к положительному знанию. Мы видели, что такова природа суждений в самом простом их случае, а именно при первом образовании общих понятий из восприятий; Например, когда, впервые увидев красный цвет, я целенаправленно обращаю на него внимание, держа его как бы открытым для объединения с дальнейшим опытом, но не могу завершить общее представление о красноте, пока не возникнут аналогичные восприятия, которые на основании их наблюдаемого сходства или объединения по качеству я классифицирую с ним под одним общим началом, чтобы иметь возможность отнести в мыслях любой последующий случай подобного цвета (будь то в представлении или отображении) к тому же общему классу и назвать его общим именем «красный».

Суждения совести не могут быть исключением из той же природы, которая присуща суждениям вообще. Возникая из целенаправленных актов внимания, они стремятся к дальнейшему познанию своего особого объекта – воления. Они ищут в них признаки, которые должны соответствовать этому желанию, и таким образом позволяют утверждать положительные отношения, в которые они вступают. В то же время они имеют дополнительный характер практических суждений, в смысле нацеленности на лучшую практику, а также на лучшее знание, и этой цели подчинена их нацеленность на лучшее знание. Отсюда следует, что они обязательно стремятся систематизировать наши знания о волевых актах, выражая в своей собственной форме суждения факты, относящиеся к их природе как перспективных и сознательных актов выбора. Или, другими словами, цель суждений совести как практических суждений – направлять настоящие или будущие воления посредством позитивного знания об их природе как практических актов. Но для этого они не несут с собой никакого предварительного позитивного представления о какой-либо конкретной цели, к достижению которой они направляли бы воления. Их целью является только лучшая практика, не уточняя, какая именно, точно так же, как спекулятивные суждения стремятся только к лучшему знанию, а не к какому-либо конкретному знанию. Их предварительное представление о каком-либо конкретном конце исключается их природой, поскольку они основаны только и исключительно на опыте.

Они не могут вывести никакого критерия, никакого стандарта, по которому можно было бы судить о волениях, из какой-либо заранее продуманной идеи, ибо таковой не существует. Поэтому критерий, или единственный вид причины, которым они определяются, в той мере, в какой он принадлежит им как суждениям, есть не что иное, как то стремление к позитивному и систематическому знанию, которое является общим и существенным для всех актов суждения, как спекулятивных, так и практических, хотя в их случае оно подчинено или ограничено дальнейшей целью направлять те воления, которые они оценивают, к лучшим результатам, чем те, которые без них были бы возможны. И в этом состоит отличие их критерия от причин всех других видов, которые могут входить в рациональное определение воль, как актов выбора между альтернативными желаниями. Он заключается в том, чтобы знать для практических целей истину о предпочтительности воль как практических актов.