Метафизика опыта. Книга IV. Исцеляющая Вселенная

И все же это высказывание не может быть принято без пары слов объяснения и, возможно, ограничения. Верно, что совесть повелевает исполнением воления лишь в той мере, в какой это зависит от воления агента, и что в самом волении имманентный акт выбора сам по себе повелевается немедленно. Но из этого не следует, что, поскольку имманентный акт выбора заповедан непосредственно и немедленно, агент в состоянии определить свой выбор так, как, по суждению Совести, он знает, что должен его определить. Совесть, правда, будучи суждением, в каком-то смысле включает в себя воление или сама является добровольным актом, но воление, вовлеченное таким образом, – это воление судить, а не воление подчиняться суждению. Самосознательное суждение о том, что правильно, – это одно, а воля подчиниться ему – другое, и эта воля не всегда возможна, то есть не всегда в нашей власти. Ибо когда говорится, как было сказано выше, что обе или все альтернативы, предлагаемые на выбор, возможны, то имеется в виду, что для принятия решения по любой из них нет иного препятствия, кроме того, что лежит в имманентном действии выбора или решения как такового. Nihil voluntati obnoxium, nisi ipsa rolantas. Препятствия, лежащие в имманентном действии выбора или решения, известны под фамильярным выражением «слабость воли». Суждение и выбор могут быть функциями одного и того же нейро-церебрального рединтегративного механизма, взятого как единый, но сложный орган; но из этого не следует, что в работе этого механизма эти две функции слабы и сильны вместе или что их изменения в слабой и сильной сторонах неотделимы друг от друга. Выбирающая или решающая сила может быть настолько ослаблена привычкой или настолько сильно затронута удовлетворением, предлагаемым одной альтернативой, или отвращением или страхом, внушаемым другой, что ее способность подчиняться велению Совести посредством имманентного акта выбора может быть практически уничтожена.

Что остается во всех таких случаях, пока голос совести вообще слышен, так это следующее: сила воления принять желание, чтобы укрепить свою собственную способность сделать выбор, который велит совесть, и для этой цели постоянно держать в поле зрения веление совести и воздерживаться от представления желания или отвращения, которые являются мотивами выбора противоположной альтернативы. Таким образом, вторичный выбор будет сделан как средство для того, чтобы в какое-то будущее, но не отдаленное время сделать выбор, первоначально заповеданный Совестью; и способность сделать этот первоначально заповеданный выбор, если он будет возможен и впредь или будет представлен снова, станет скрытой целью выбора, немедленно сделанного как средство к нему; оба эти акта выбора будут продиктованы одним и тем же суждением Совести. Неоспоримой истиной в сентенции Канта является то, что, пока агент представляет любые альтернативы как равно возможные для него, он может слышать голос Совести; и, пока он слышит голос Совести, существуют некоторые альтернативы, которые он имеет право принять, повинуясь ему.

Безусловный характер суждений совести придает, как можно заметить, новый поворот всему вопросу. В свете этого обстоятельства суждения совести становятся повелениями, а альтернативы, признанные правильными, – действиями, которыми повелевают, то есть обязанностями. От представлений о правильных и неправильных направлениях действий мы переходим к представлениям об отданных приказах и об обязанностях, выполняемых в повиновении им. А поскольку эти два набора идей объединяются в явлениях, которые они описывают, у нас есть и третье описание, вытекающее из их сочетания; описание, использующее идеи приговоров, вынесенных юридическими трибуналами, и противоположных требований спорящих сторон, которые эти трибуналы рассматривают. В этом образе альтернативы, предлагаемые на выбор, персонифицируются как спорящие стороны, выдвигающие претензии, а Совесть персонифицируется как судья, выносящий приговор между ними, которому обе стороны обязаны подчиниться. С идеей долга, таким образом, связано представление о долге, причитающемся кому-то, а также о повиновении приказу начальника, и обе идеи выражаются общим термином «наряд», применительно к действиям, которые являются правильными, или должными, или морально подобающими, и в противоположность действиям, которые совершаются просто, и имеют место де-факто, хотя, возможно, и не де-юре.

Все это, конечно, лишь образные выражения, используемые для того, чтобы выразить на привычном языке сложные факты, связанные с выбором между конкретными альтернативами, предлагаемыми конкретными обстоятельствами повседневной жизни и общения с другими людьми. Использование образных выражений не означает, что природа феномена выбора между альтернативами посредством имманентных актов выбора и руководства этими актами посредством суждений самосознания вытекает из природы приказа, отданного начальником, или долга, причитающегося кредитору, или приговора, вынесенного юридическим трибуналом, в той же мере, в какой природа морально правильного действия вытекает из природы воображаемой прямой линии. Дело обстоит как раз наоборот; я имею в виду, что без фактов выбора и совести законные приказы и повиновение, законные долги и законные трибуналы не имели бы признанного существования; моральная обоснованность, которая сейчас подразумевается в терминах «закон» и «правомерный», была бы недостаточна для фактов, которые они описывают.. Они являются лишь выражением и воплощением первых в институтах социальной жизни, которые без них приняли бы совсем другие формы, даже если бы они вообще могли существовать. Фраза in foro conscientioe не подразумевает, что форум является предпосылкой Совести. Она означает, что история развития совести более заумная, чем история развития социальных институтов, и поэтому может быть проиллюстрирована ею, а не то, что она позже начала развиваться в действительности. Именно потому, что у человека есть совесть, а значит, и моральный закон, у него есть социальное и политическое право, эти latte] 1 систематизированные приказы, влияющие на явные действия, исполняемые высшей властью, посредством наград и наказаний, которые являются их юридическими санкциями. Власть сама по себе не дает объяснения моральной обоснованности закона, который относится к повелениям высшей власти только тогда, когда они воспринимаются или принимаются как справедливые.

Истоки совести следует искать в определенной дифференциации самосознания, а оно, как уже было показано, возникает сразу же и продолжается вместе с восприятием субъекта как реального материального объекта в мире материальных объектов. Постепенное формирование этого последнего восприятия с сопутствующим ему самосознанием можно проследить по внешним признакам, наблюдая за криками, жестами и другими действиями младенцев. Но в случае с самыми ранними представителями расы, которую мы сейчас называем человечеством, соответствующих признаков нет, потому что нет возможности их наблюдать. В организмах тех самых ранних представителей расы, как и в организмах тех, кто сейчас ее составляет, несомненно, присутствуют физические и инстинктивные действия, которые находятся ниже порога не только самосознания, но и сознания вообще. Они, в той мере, в какой они имманентны субъекту, содержат в себе ближайшие реальные условия возникновения в нем сознания и самосознания; и после их возникновения трансовые и явные действия той же инстинктивной природы входят в число объектов, которые он воспринимает и которые, следовательно, он может сознательно стремиться изменить, направить и контролировать, подобно тому, как он контролирует действия внешних агентов. Желание делать это, то есть желание сознательного агента контролировать свои собственные действия, когда оно принимается по собственному выбору, является корнем-оберегом, из которого проистекает практическая эффективность самосознания и из которого оно черпает свою живую силу как способ самосознательного действия. Это наше собственное действие, наш собственный характер, наше собственное Существо, которое мы на самом деле сохраняем, укрепляем и развиваем, благодаря такому самоуправлению и самоконтролю.

Но эти корень-желание и корень-воля изначально не осознаются как таковые и не воспринимаются как то, чем они являются в своей общности; то есть они не действуют как единое сознательное воление, случаями которого являются конкретные примеры самоконтроля; но каждый случай принятия желания контролировать наши собственные действия первоначально представляется на отдельной основе и, как бы, занимает свою позицию по своим собственным достоинствам. Только по мере накопления опыта, как сознательного, так и самосознательного, как в отношении нас самих, так и в отношении внешнего мира, волевое усилие самонаправления и самоконтроля становится отдельным объектом восприятия, и, pari passu, самокритика, которую оно содержит, то есть совесть, получает признание в качестве существенной характеристики, одновременно общей и свойственной всем его случаям.

Более того, критерий, по которому совесть судит о волениях, сопровождает ее или присущ ей от начала и до конца ее развития. Я имею в виду гармонию или диссонанс, которые, как предполагается, они могут внести в сознательную жизнь агента. Но она не выделяется и не признается как то, что она есть, а именно как критерий добра и зла, до сравнительно позднего периода, когда самосознание уже некоторое время занимается анализом своей собственной процедуры и тем самым закладывает основы этической науки. Должно быть, очень рано в истории совести, как того способа самосознания, объектом которого являются воления агента, был замечен факт определенной фиксированной природы различных классов волений, группирующих их под фиксированными тенденциями, заложенными в естественной конституции человеческих существ, которые были агентами воления. Так, например, агенту естественно было принять желание самосохранения; любовь к жизни была желанием, основанным на глубоко укоренившейся тенденции, которой не противостояла никакая антагонистическая тенденция или желание; следовательно, это было желание, которое он не мог не одобрить и не принять волевым усилием, как только отчетливо осознал его как желание.

А для самосохранения гармоничное сотрудничество всех его телесных способностей и функций вскоре должно было стать необходимым условием.

От этой ранней стадии развития совести в истории человечества до стадии, на которой самоконтроль воль признается необходимым для существования высшей нравственной жизни, которая немедленно обеспечивается органами реинтеграции; критика воль совестью признается необходимой для их самоконтроля; критерий гармонии признается необходимым для их критики совестью; прогресс был постепенным, даже в случае тех сообществ, в которых вообще была достигнута такая высшая стадия. Постепенно более постоянные и глубоко укоренившиеся тенденции, как в эмоциональной, интеллектуальной и образной, сознательной жизни, так и в низшей животной жизни организма, стали признаваться как те, которым должны соответствовать менее постоянные и менее глубоко укоренившиеся тенденции, даже при их изменении. Постепенно внимание моралистов стало направлено на то, чтобы выяснить, какие из всех тенденций, составляющих в совокупности высшую эмоциональную, интеллектуальную и образную жизнь, являются в действительности, а не только в иллюзии, возникающей из-за временной интенсивности желаний, которыми они проявляются, наиболее постоянными и наиболее глубоко укоренившимися.

Разлад между этими тенденциями приводит к гибели всей высшей жизни, так же как разлад в возможностях и функционировании телесных сил и органов чувственного восприятия приводит к гибели животного организма. Но из всех тенденций, составляющих субстрат высшей нравственной жизни, наиболее глубоко укоренившейся и постоянной (хотя и не самой навязчивой) является тенденция к сохранению и укреплению органического единства всей группы, тенденция, проявляющаяся как коренное стремление к познанию и подчинению суждениям совести. Именно эта тенденция в долгосрочной перспективе обладает наибольшей силой. Прямой восходящий рост характера – вот цель, к которой стремятся волевые усилия, сознательно принимающие это коренное стремление. Отсюда вытекает чрезвычайная важность и интересность великой проблемы анализа характера, которая сейчас так широко привлекает внимание психологов.

Здесь, однако, следует отметить, – и этот момент является одним из самых тонких и, следовательно, вероятным источником большой путаницы в этической теории, – что самоконтроль, рассматриваемый как желаемая цель, которая определяет воление, то самое корневое воление, которое известно как происхождение и основная пружина Совести, не является оправданием воления, которое он определяет, или Совести как зависящей от него. Оправдание – это факт, полностью находящийся в пределах самосознания, идея, принадлежащая процессу-содержанию одного лишь самосознания. Как и «реальное условие», оправдание не встречается в форме оправдания в реально существующем ходе природы. Именно бессознательный фактор, или составной элемент, рассматриваемого желания и воления, – тот реально обусловливающий процесс, от которого зависит воление самоконтроля, в той мере, в какой оно является способом сознания, – является порождающим и поддерживающим агентством в Совести. И поэтому то, чем Совесть обязана этому бессознательному фактору, – это ее фактическое существование и эффективность как Совести, а не моральная обоснованность или оправданность ее суждений или ее Критерия, когда, в ходе естественного развития организма, который является ее Субъектом, она появилась как отдельный способ сознания, зависящий от отдельной мозговой функции Субъекта. Воление – это механизм всех сознательно избирательных действий, а значит, и Совести; но моральная обоснованность суждений Совести, в отличие от их фактического существования, не вытекает из этого фактического механизма. Мы можем не более приостановить действительность суждений Совести, чем мы приостанавливаем истинность восприятий вообще, на основании контингентного факта существования субъекта. Суждения совести, как и непосредственные восприятия чувств, принадлежат к природе сознания как знания, хотя и обусловлены своим существованием реальными объектами, существование которых предполагается на основании этого знания. Следовательно, идея самоконтроля, которой определяется воля, поддерживающая осуществление Совести, обязана своей моральной обоснованностью Совести, а не наоборот.

Сознательные акты самокритики и самоконтроля, как и сознательные акты самосохранения и самозащиты, являются волевыми актами, которые в конечном счете могут быть отнесены к инстинктивным действиям, укорененным в конституции организма, которые не обязательно и изначально сопровождаются сознанием. Когда эти инстинктивные действия, после того как над ними нависло сознание, проявляются как волевые, виды целей, на которые они направлены и которые определяют их природу как волевых, уже определены, будучи вовлечены в их инстинктивный и досознательный режим или стадию существования. Сознательные и волевые акты, такие как самокритика, самоконтроль и самосохранение, являются, таким образом, необходимостью природы и конституции человеческих субъектов; и оправдание волевых актов является идеей, лишенной смысла, пока волевые акты критики и контроля действий субъекта не займут отдельное место по сравнению с волевыми актами того же субъекта по мотивам другого рода, которые имеют аналогичное происхождение.

Тем не менее, эти факты не препятствуют индивидам, всем или каждому, формировать вероятные суждения о моральности действий других людей по аналогии с теми, которые они с уверенностью формируют в отношении своих собственных действий, и при условии, что эти люди также наделены совестью. Именно таким опосредованным образом и в таком ограниченном смысле формируются суждения и классификации Этики, относящиеся к действиям вообще, и становятся законно применимыми для оценки действий других людей, кроме того, кто их формирует. Почти нет необходимости добавлять, что такие суждения не являются суждениями совести; это более или менее точно сформированные суждения более или менее рудиментарной Этики, суждения, для которых совесть в индивидах действительно является необходимым условием, но которые полностью лишены ее особого авторитета.

Только благодаря консенсусу индивидов этические суждения становятся общепринятыми, а сама Этика возникает как практическая наука, имеющая общее применение. Рассматриваемая как детище совести, она, можно сказать, приобретает свою применимость к общим классам действий, к действиям людей вообще и к совместным или объединенным действиям людей в обществах, отказываясь от той непосредственной юрисдикции над действиями отдельных людей, которая является прерогативой ее родителя, индивидуальной совести. Таким образом, этика является общеприменимой наукой, несмотря на то, что совесть, которая является ее конечной и наиболее существенной основой, имеет непосредственную власть только над отдельным человеком.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Поскольку суждения также являются актами, из этого следует, что они могут определяться мотивами, которые не являются причинами. В этом случае, строго говоря, определяется не суждение, а согласие.

2

Я думаю, что, должно быть, именно от того, что я потерял из виду волевые действия как единственный непосредственный объект совести, я пришел к тому, чтобы написать, как я писал в 1870 году: «Конец делает правильным все, что правильно, даже сам Критерий». (Теория практики, кн. II, гл. II, §80, параграф 2). Только в качестве реального условия можно сказать, что Цель делает Критерий правильным; и даже тогда, только в том случае, если мы можем представить ее и как Цель человеческих действий, и как реальность, существующую от вечности и до вечности. Вопрос об установлении цели человеческого действия, то есть того, в чем оно, как известно, состоит, должен быть отделен от дальнейшего вопроса о том, какое отношение (если предположить, что оно установлено) оно имеет к Вечной и Божественной Силе. Именно цели, мотивы и причины, как положительно известные нам, и их приоритеты между собой в порядке познания (хотя и не без ссылки на их ближайшие реальные условия), интересуют нас, когда мы закладываем основы этики путем анализа опыта. Теперь без критерия правильности действий знание о правильности Концов так же невозможно, как и знание о правильности самих действий.

3

Book I., Chapter II., §§25 and 31.

4

Work cited. Book I., Chap. II., §38, and Book II., Chap. II., §80.