Вечерний лабиринт

– Ничего, ничего, – сказала Элеонора, – не беспокойтесь.

Она посмотрела на Алексеева с такой жалостью, что он закусил нижнюю губу и отвернулся.

– Эх, Коля… – сказала она.

– Откуда же я знал, что так получится, – сказал Алексеев. – Я же не мог. – Он замолчал.

На ходу влезая в пальто, вернулся мужчина в своем галстуке. Подошел к Элеоноре.

– Мир? – спросил он, протягивая ей согнутый мизинец. – Больше не будем ссориться?

Элеонора, казалось, не замечала протянутой руки. Она снова посмотрела на Алексеева, встретилась с его круглыми, беспомощными глазами, тягостно вздохнула и перевела взгляд на шефа. Шеф тотчас же сделал два рьяных шага, взял мужчину в своем галстуке за плечо и сказал:

– Послушайте, вам не кажется, что вы здесь лишний?

– Что?!. – рассвирепел тот. – Да кто ты такой?! Что ты лезешь ко мне все время?!

– Алексеев! – закричал шеф. – Наших бьют!

Алексеев бросился на помощь.

– Без рук! Без рук! – вмешался подбежавший швейцар. – Спокойно, граждане! Или в милицию опять захотели?! А то это можно… – увещевал он, придерживая разгоряченного мужчину в своем галстуке.

Алексеева в свою очередь оттеснял гардеробщик. И только шеф, негодующе фыркая, приводил себя в порядок.

– Лишний! – возмущался мужчина в своем галстуке. – Это я лишний! Элеонора, я лишний?! – вопрошал он.

Элеонора мельком взглянула на него и подошла к Алексееву.

– Если мы сейчас не уйдем отсюда, – сказала она, – то мы не уйдем никогда.

– Да пусти ты меня! – разозлился Алексеев на гардеробщика, пытаясь оторвать от себя его руки.

– Ну-ка, ну-ка, – заверещал вдруг гардеробщик, ухватив Алексеева за руку. – Номерок! У вас номерок от гардероба!

Казалось, из Алексеева выпустили воздух. Он сдался.

– Ишь как прихватило, – бормотал гардеробщик, – почти как намертво. Вросло. Ножовкой брать придется, – говорил он, увлекая Алексеева к гардеробу, – иначе не снимешь. Ну мы это одним мигом.

– Коля!.. – простонала ему вслед Элеонора.

Алексеев обернулся, расплылся жалобной улыбкой, хотел что-то сказать, но не сказал.

Зато шеф за спиной Элеоноры повернулся к мужчине в своем галстуке и злобно сказал:

– Дурак!

– Сам дурак! – сейчас же ответил мужчина.

Элеонора обернулась, смерила их уничтожающим взглядом и пошла вслед за Алексеевым к гардеробу. Шеф и мужчина в своем галстуке свирепо переглянулись и поплелись за ней.

– У вас есть ножовка? – спросил гардеробщик, цепко держа Алексеева за руку.

– Сейчас посмотрим, – сказал швейцар и скрылся за незаметной дверью с надписью «Посторонним вход запрещен».

Шеф почесал в носу.

– Ну что ж, Алексеев, – сказал он и посмотрел на часы. – Так вы ничего и не сделали… А час уже поздний… Нехорошо, Алексеев, нехорошо… А ведь я вас предупреждал. Всё из-за вашей неорганизованности. Почему со мной ничего не случается? А с вами.

– С вами тоже, – через силу сказал Алексеев.

– Со мной?.. – Шеф даже поперхнулся от этой наглости. – А что со мной?.. Со мной ничего не случается! Вы бы лучше за собой понаблюдали, вместо того чтобы делать мне необоснованные замечания! – Он взглянул на Элеонору, ожидая найти одобрение, но нашел что-то другое и потому поспешно добавил: – И вообще, не время сейчас выяснять эти вопросы. У нас с вами много других, более важных дел. Не забывайте, мы должны сдать типовой проект. Поэтому я буду ждать вас завтра. Где-нибудь в десять часов утра. Да, да, пожалуйста, в десять. Только без опозданий. А то это становится уже невыносимым. Итак, я буду ждать вас у себя в номере. Если меня там не будет, значит, я завтракаю. Тогда зайдите в ресторан, ясно?

– Ясно, – безжизненным голосом сказал Алексеев.

– Надеюсь, – сказал шеф и с улыбкой повернулся к Элеоноре. – Надеюсь, ваш начальник завтра нас примет?..

– А что? – влез в разговор мужчина в своем галстуке.

– А ты не лезь, не твое дело!

– Не знаю, – сказала Элеонора. – Вы лучше у него спросите.

– Да? – удивился шеф. – А как?

– Да вот так прямо и спросите. – Она повернулась к мужчине в своем галстуке и сказала: – Здесь товарищ интересуется, примите вы его завтра или нет.

Дверь с надписью «Посторонним вход запрещен» распахнулась, и оттуда вышел швейцар с ножовкой в руке.

– Порядок, – сказал он. – Сейчас всё сделаем. – И в недоумении остановился.

Вытаращив глаза, шеф неудержимо пятился. В воздухе пахло озоном.

– А что ему нужно? – спросил мужчина в гробовой тишине, гипнотизируя шефа свирепеющим взглядом.

Элеонора молча достала из портфеля Алексеева типовой проект.

Никакая сила не могла заставить шефа что-нибудь сказать, он только мелко кланялся, отступая все дальше, дальше, прямо к лестнице. А сверху, ему навстречу спускались двое – маленькая женщина с печальными глазами и бритый наголо мужчина угрожающего вида с тяжелым чемоданом в руке. Женщина ахнула и остановилась.

– Этот?.. – хрипло спросил мужчина с чемоданом.

Женщина, сдерживая слезы, еле заметно кивнула.

Мужчина поставил чемодан на пути пятившегося шефа и скрестил руки на могучей груди. Шеф наткнулся на препятствие, от неожиданности не удержался и беспомощно шлепнулся ему под ноги.

– Не надо, Семочка, – тихо сказала женщина, удерживая мужчину за руку.

Шеф посмотрел на чемодан, на женщину с печальными глазами, потом на того, кто с нею был, подумал и не стал подниматься с пола.

– Вставай, – сказал ему мужчина.

Шеф жалобно завертел головой: нет. В сторону гардероба он старался не смотреть.

– Вставай и бери чемодан, – сказал ему мужчина.

Шеф недоверчиво хихикнул, встал, с трудом поднял чемодан и нежно погладил его свободной рукой.

– А теперь неси, – сказал мужчина.

– Куда? – еле слышно спросил шеф.

– На вокзал, – сказал мужчина. – А потом поговорим.

Гардеробщик дернул Алексеева за руку.

– Это что, твой приятель? – спросил он.

Алексеев обернулся, посмотрел на гардеробщика и отрицательно замотал головой.

– Не. Начальник. – И под холодным взглядом мужчины в своем галстуке опустил глаза.

Сгибаясь под непомерной тяжестью чемодана и поминутно украдкой оглядываясь, шеф брел к выходу на непослушных ногах. За ним шли маленькая коварная женщина с печальными глазами и бритый мужчина. Дверь открылась и захлопнулась.

– Значит, это вы… – полувопросительно сказал мужчина в своем галстуке, держа проект двумя пальцами.

– Мы… – тихо согласился Алексеев.

Мужчина разжал пальцы, и проект провалился в недра подставленного портфеля.

– Это я возьму с собой, – сказал он.

Алексеев тоскливо кивнул.

– Ладно, хватит, – вмешался гардеробщик. – Пора и честь знать. Нам пилить надо.

– Ну мы пошли, – брезгливо сказал мужчина в своем галстуке и взял Элеонору под руку. Но Элеонора не двинулась с места.

– Идем, – сказал ей мужчина. – Это не для женских глаз.

Элеонора смотрела на Алексеева, и в глазах ее была и мольба, и нежность, и еще что-то, чего Алексеев никогда не встречал.

– Иди, – сказал он ей. – Я прошу тебя. Мы еще встретимся.

Элеонора вдруг улыбнулась, кивнула и, вырвав свою руку из руки мужчины в своем галстуке, быстро пошла к выходу.

Мужчина вздохнул и смерил Алексеева презрительным взглядом.

– Конечно, мы еще встретимся, – сказал он, – если вы опять не опоздаете… – и ушел вслед за Элеонорой.

– Да не сжимай ты пальцы, – сказал Алексееву швейцар, прилаживая ножовку. – Она, правда, туповата, но ничего, потерпишь. В крайнем случае пой.

У Алексеева на лбу выступил холодный пот.

– Что петь? – спросил он.

– Что хочешь, – душевно разрешил швейцар.

– Поосторожнее, – сказал швейцару гардеробщик. – Номерок не задень.

И Алексеев запел.

Это и есть музыкальный конец. Песню, которую он пел, знали многие, и поэтому швейцар с гардеробщиком ему подпевали. Если хотите, можете к ним присоединиться.

«ВЕЧЕРНИЙ ЛАБИРИНТ»,

1980 г., киностудия «Мосфильм»

Автор сценария – Георгий Николаев

Режиссер-постановщик – Борис Бушмелев

Оператор – Марк Дятлов

Композитор – Георгий Гаранян

В ролях: Владимир Басов, Виктор Ильичев, Татьяна Васильева, Александр Лазарев-старший, Валентина Талызина, Николай Парфенов

Голый[1]

В клетке прыгал щегол. Клетка висела на форточке.

– Что наша жизнь? – думал щегол. – Вот за окном я вижу мост, гранитный парапет канала, столбы фонарей, каменные дома, вижу людей, вижу машины, вижу собаку – и больше ничего. Вот шпингалет на окне, вот ключ в ящике стола, вот дверная ручка.

Щелкает замок, щелкает кнопка лифта, скользит трос.

Снова дверь, снова ручка, пыльные стекла – по ним кто-то давно провел пальцем, да так и осталось. Угол дома, край тротуара, железная решетка для стока воды. Спичечный коробок, трамвайный рельс, булыжник. Кожа сиденья, железная рама и снова дверь.

Что наша жизнь? Водосточная труба, колесо машины, горбушка хлеба. И снова двери, такие разные, такие непохожие, но все открываются и закрываются.

Последними захлопнулись двери электрички.

Величественный лес обступал поляну. В высоких кронах мелькало солнце, их густая сочная зелень заполняла небо и, заполнив, опускалась ниже, по стволам, переходя в глубокую с темным отливом листву кустарника.

Всюду, куда доставало солнце, природа играла радужными красками. Блестела паутина, порхали бабочки, и среди травы, папоротника вдруг прыгала лягушка, предвещая близость воды. Сонная послеполуденная тишина нарушалась редкими птичьими голосами и случайными порывами ветра, заблудившегося в деревьях.

Потом раздалось сухое потрескивание веток, а вслед за этим неторопливо приближающиеся шаги.

Кошкин шел медленно, стараясь держаться еле заметной тропинки, петляющей среди зарослей орешника. В одной руке у него была большая сухая палка, в другой – клетка с прыгающим щеглом.

Иногда Кошкин останавливался и смотрел по сторонам. На его губах блуждала мягкая, добрая улыбка. В своих потертых парусиновых штанах из тех, что носят на даче, и в старенькой ковбойке он выглядел лет на сорок, хотя был моложе.

На тихой солнечной поляне он остановился снова, осмотрелся и, подняв клетку, сказал щеглу:

– Ну что, Петя, здесь?..

Щегол прыгал и не отзывался.

– Посмотри, какое место, – сказал Кошкин. – Лучше уже не найти. Это, Петя, мать-природа.

Он поставил клетку на пенек, присел на корточки и, открыв дверцу, достал щегла. Любовно, нежно держа в руке, поднял к солнцу и разжал пальцы. Щегол выпорхнул, метнулся над поляной и исчез в листве.

Кошкин вздохнул, чуть грустно, чуть мечтательно, потом закрыл у клетки дверцу, снова обвел поляну взглядом, словно прощался с ней, и пошел назад.

Тропинка плутала между деревьями, и Кошкин упруго шагал, раздвигая ветви руками, шагал энергично и устремленно, словно знал, куда идет, пока тропинка не пропала, не растворилась в траве, в пружинящем мху, прямо под ногами. Кошкин постоял, посмотрел на солнце и свернул.

Вскоре он вышел на пригорок и здесь остановился. Что-то привлекло его внимание. Он прислушался, повернул голову и вдруг начал торопливо спускаться вниз, к небольшой ложбинке, где мелькал цветастый женский платок.

– Эй! – крикнул он. – Эй, подождите!

Старушка чуть не выронила корзинку с ягодами, но, увидев Кошкина, передохнула.

– Подождите, пожалуйста, – повторил Кошкин, спускаясь со склона. – Здравствуйте. Вы, должно быть, знаете… Как к электричке выйти, не подскажете?

– Это ж к какой электричке? – удивилась старушка, оглядывая Кошкина. – Ты откудова идешь-то? Со станции, что ли?

– Со станции, – кивнул Кошкин.

– И-и, – еще больше удивилась она, – туда и затемно теперь не поспеешь. Далеко ты заплутал, сынок, считай, к заповеднику вышел!

– Это как же так?

– Городской, небось, – посочувствовала старушка. – То-то птицелов… Места тут заповедные, тропинки путаные… Давно плутаешь?

– С утра, – сознался Кошкин.

– И-и, непутевый. Ты вот что, низом иди, к озеру выйдешь. Там тропинку наверху заприметишь. По ней и ходь. К конторе попадешь, там и автобус.

– Сперва сюда, что ли? – Кошкин махнул в сторону редеющего леса.

– Сюда, сюда, – закивала ему вслед старушка, – только ходко иди, автобус у них редкий.

– Спасибо, успею. – Кошкин легко запрыгал под горку.

Озеро было небольшое. В зеркальной воде отражались зеркальные облака, высокие деревья и переливались, искрясь, низкие лучи вечернего солнца. Кошкин постоял, любуясь озером, и вдруг решительно стал раздеваться. Квакали лягушки.

Всколыхнулась вода, и вот уже Кошкин, размашисто работая руками и фыркая от удовольствия, выплыл на середину, нырнул, затем лег на спину и уставился в высокое бирюзовое небо.

Тем временем на берегу зашуршали кусты, и из зарослей показалось нечеловеческое лицо: заросшее щетиной, искусанное комарами, с царапинами и ссадинами, разбитым носом и зловеще редкими передними зубами. Завершали картину полуразбитые очки в дорогой оправе.

– Ага, – торжествующе прорычал неизвестный. – Попался, попался… – и торопливо подбежал к одежде Кошкина.

Оказалось, что он абсолютно голый, если не считать пары лопухов на сплетенной из травы веревке.

Кошкин продолжал колыхаться в зеркальной воде, не подозревая об опасности. Ему было хорошо. Наконец он окунулся пару раз с головой и плавно поплыл к берегу, но тут же высунулся из воды и встревоженно закричал:

– Эй!..

Незнакомец уже полностью оделся, проверил карманы, демонстративно показал Кошкину часы, деньги, ключи и положил их на землю.

– Эй! Что вы делаете!!! – закричал Кошкин и захлебнулся от возмущения. – Эй!

Незнакомец радостно запрыгал на берегу, разводя руками во все стороны и приплясывая, потом показал Кошкину кулак и стремительно побежал к зарослям.

Кошкин кричал, бил руками об воду, плыл изо всех сил, торопился, но до берега было еще далеко, а незнакомец уже бесследно исчез. И всё же Кошкин выбрался на берег и на подгибающихся ногах бросился вглубь леса.

– Подождите! Стойте! Я же голый совсем! – раздавалось в заповедных лесах, но даже эхо не отвечало Кошкину.

Кошкин вышел не к конторе с автобусом, как ожидал, а к небольшому дачному поселку. На его бедрах болталось странное фанерно-проволочное сооружение, в котором можно было узнать птичью клетку. К этому было добавлено несколько лопухов. Вокруг шеи, как ожерелье из звериных клыков, болтались на проволоке ключи от квартиры.

Солнце тем временем закатилось, и дело близилось к ночи. Кошкин, сложив руки за спину, озабоченно выхаживал за кустами, не решаясь выйти из леса.

На окраине поселка было три дома. Они стояли довольно далеко друг от друга, разделенные буйно зеленевшими участками и неприметными заборами. В первом и во втором – окна были открыты, горел свет, и даже слышались голоса. Третий дом казался вымершим.

Кошкин закусил губу и остановился. Его взгляд сверлил темный прямоугольник пустого дома.

– Ладно, – решился он и стал продираться по лесу, болезненно чертыхаясь и стараясь не натыкаться босыми ногами на корни.

Обойдя дом с тыла и держась в тени, Кошкин подкрался к забору и хотел перелезть, но тут же занозил ногу. Некоторое время Кошкин еще пытался незаметно перемахнуть через забор, потом плюнул на это дело, взялся за штакетник руками и в титанической попытке стал раздвигать его, как прутья в клетке. Сухое дерево затрещало и переломилось. Где-то залаяли собаки.

Кошкин выждал, потом пролез в образовавшуюся дыру и проскользнул к дому. Ставни были закрыты изнутри, и он без толку поковырял их и со всеми предосторожностями подобрался к двери. Дверь венчал крупный амбарный замок. Кошкин только тихо вздохнул. С соседних дач раздавались голоса и слышалась музыка. Там была жизнь.

Кошкин отошел в тень деревьев и стал разглядывать запертый дом. На фоне потемневшего неба дом казался неприступной крепостью, готовой выдержать любую осаду. Кошкин почувствовал, как в нем пробуждается память истории. Волна безумной отваги и непреклонной решимости захлестнула его. Протрубил рожок. Сплоченными рядами Кошкин подступил к дому и полез на стену.

Это был яростный штурм. Метр за метром отвоевывал Кошкин. Выступ за выступом. Бревно за бревном. И когда он вцепился намертво в крышу, сомнений не оставалось – он победит.

Бледной фигурой, голым привидением выпрямился Кошкин на крыше, но победный клич не издал, наоборот, тут же склонился, спрятался в тень и полез к чердачному окну. Ставни не выдержали его напора, хрустнули шпингалетами, распахнулись, и Кошкин, дрожа от нетерпения, забрался внутрь.

В рассеянном вечернем свете чердак был пуст и темнел углами. Кошкин обеспокоенно огляделся и, замирая от нахлынувшего предчувствия, двинулся к лестнице.

На первом этаже было темно, и только шорохи выдавали присутствие Кошкина. Щелкнул выключатель.

Кошкин оглядел пустую безжизненную комнату и вышел в коридор. Прошелся. Открыл одну дверь, другую. Все было так же безнадежно. Только на кухне стояли банки с краской, лежали инструменты и несколько пустых бутылок. Одежды не было. Вообще ничего не было. Был ремонт. Кошкин сник и погасил свет.

В ночной темноте голый Кошкин крался вдоль забора. Где-то лаяла собака, слышались голоса. Кошкин тихо скрипнул калиткой и через участок подобрался к темному открытому окошку, в котором светился огонек сигареты. Кошкин помедлил, потом встал на бревнышко, и его голова появилась над подоконником.

– Добрый вечер, – вежливо сказал он.

– Ой, – негромко удивился приятный женский голос. – А вы шутник.

Кошкин, жалко улыбаясь, промычал что-то смущенное.

– Тоже не спится? – с пониманием заметила незнакомка, затягиваясь сигаретой. Вспыхнул огонек. Насколько Кошкин мог рассмотреть в темноте, его собеседнице было лет тридцать, и она показалась ему весьма привлекательной. От этого Кошкин растерялся еще больше.

– Я знаю, почему вы пришли, – грустно сказала она. – У вас курить нечего.

– В общем… да, – выдавил из себя Кошкин.

– Берите, – женщина протянула ему сигареты. – Вот так всегда, – продолжала она игриво, – думаешь, рыцарь, а посмотришь, голый меркантилизм.

Кошкин при слове «голый» закашлялся и выронил изо рта сигарету.

– Вы не обижайтесь, – незнакомка по-своему поняла нерасторопность ночного гостя, – это не про вас. Так… грустные ночные мысли.

Покурили немного молча. Кошкин несколько раз решительно затянулся, готовясь к постыдному разговору.

– Смотрите, какая луна! – неожиданно восхитилась женщина. Кошкин послушно посмотрел на луну.

– А вы любите мечтать? – незнакомка взволнованно задышала.

– Э-э… в каком смысле? – не понял Кошкин.

– В поэтическом. Вы любите стихи?

– Какие?

– Что с вами? – укорила она. – Посмотрите вокруг. Какая ночь, запахи… тишина… петь хочется… У вас нет гитары?

– Нет, – грустно сказал Кошкин и хлопнул себя по голой ноге. Кусались комары.

– Жаль, – сказала она и внимательно посмотрела на Кошкина. – Я бы вам сказала одну вещь, но боюсь, вы меня неправильно поймете.

– Нет, почему же… я догадываюсь, – смутился Кошкин.

– Вряд ли, но все равно… лучше не буду, а то вам совсем неловко станет.

– Мне уже, – вконец потупился Кошкин, – ужасно неудобно. Вы простите, пожалуйста, просто какое-то необъяснимое стечение обстоятельств. Случается же такое…

– Вы телепат! – собеседница восхищенно положила свою теплую ладонь на вцепившуюся в подоконник руку Кошкина. – Вы прочли мою мысль! Скажите, только честно, что вы подумали?

– Я… я ничего не подумал.

– Как же, ведь вы догадались!

– Ну в общих чертах… предположил.

– Что? То, что я подумала?

– Э… да, – Кошкину показалось, что он уже проваливается на бревне сквозь землю, но незнакомка крепко держала его за руку.

– Какой вы стеснительный, – шепнула она, – по-моему, в этом нет ничего удивительного, такие вещи часто случаются.

– Да? – безрадостно удивился Кошкин.

– Конечно, вот, например, моя подруга. Тоже случайно познакомилась, а он – ну вылитый «первая любовь», даже имя совпадает. Знаете что. Забирайтесь в комнату, а то так разговаривать неудобно. И увидеть могут.

Кошкин смутился, замешкался.

– Вы что, в окно залезть не можете? – спросила она игриво.

Тогда Кошкин тяжело вздохнул, подпрыгнул и подтянулся на руках.

– Ох, – только и сказала женщина, отпрянув в темноту.

На фоне звездного неба Кошкин походил на космического гимнаста.

– Как вы смеете?! – с гневом, с болью воскликнула женщина. – Как вы могли такое подумать? Убирайтесь немедленно.

Она бросилась к окну и столкнула Кошкина с подоконника. Кошкин упал, поднялся и снова полез в окно.

– Подождите! Одну минуту! Умоляю вас! Я не всё сказал! У меня к вам просьба!

– Как вы себя ведете! Уберите руку с окна! Уберите руку! Я друзей позову!

Она свела оконные рамы и больно прищемила Кошкину пальцы. Он ойкнул и сорвался с подоконника. Окно захлопнулось, стукнула форточка, звякнула задвижка, и где-то в темноте зацокали, удаляясь, каблуки.

Кошкин сунул пальцы в рот и торопливо отбежал к кустам.

Возле большой двухэтажной дачи стояло несколько машин. Свет из открытых окон освещал широкую площадку перед домом, на которую выходили, прощаясь с хозяевами, гости. Следовали последние поцелуи, рукопожатия и усталый смех. Гости разбредались в ожидании конца церемонии, зевали и сонно переговаривались друг с другом. Импозантная пара, обнявшись, подошла к машине. Мужчина сел за руль и включил фары.

Женщина пронзительно завизжала. Все обернулись.

Выхваченный из темноты внезапным светом, у дерева застыл голый Кошкин. Он был в столбняке, как животное, захваченное врасплох.

Первой пришла в себя хозяйка дома.

– Голый! – тонко выкрикнула она.

Кошкин дернулся, как под током. И ринулся в кусты.

– Голый! Голый! – преследовало его.

Поднялся гвалт, залаяли собаки, взревел мотор. Поселок просыпался, зажигались окна. Кошкин петлял по улице, как заяц, пока не выскочил к какому-то дому, и здесь в последней надежде стал барабанить в дверь.

Вспыхнул свет, и за столом веранды появилась пожилая женщина. Застегивая халат, испуганно всмотрелась.

– Кто? Кто там?

– Я, я, – взмолился Кошкин. – Откройте! Помогите! Мне бы одежду! Какую-нибудь, старую, грязную, помогите!

За спиной женщины появился мужчина.

– Кто это? Что вам нужно?

– Одежду! – причитал Кошкин – Какую-нибудь! Прошу вас!

– Нет никакой одежды, – решительно сказал мужчина. – Уходите. Слышите? Отойдите от двери.

– Позови соседей, – нарочито громко сказала женщина.

– Дайте одежду! – Кошкин сгоряча дернул за ручку. – Я же совсем голый! Дайте одежду!

– Он дверь ломает! – закричала женщина и исчезла.

С другой стороны дома раздавались голоса, смешивались с собачьим лаем и с шумом мотора.

– К нам опять голый лезет! – истерично закричала женщина.

Свет фар заметался по дому. Кошкин не выдержал и бросился бежать.

Остановился он в зарослях, довольно далеко от поселка, отдышался и прислушался. В поселке началась паника. Во всех окнах горел свет. Безумно лаяли собаки.

Кошкин в ужасе торопливо уходил в лес.

– Боже мой, Боже мой, Боже мой, – стонал он.

Тут ему показалось, что собачий лай в поселке усилился и даже вроде бы стал приближаться.

Кошкин затравленно оглянулся и припустил без оглядки.

Только в глухой лесной чаще Кошкин наконец остановился и, теряя последние силы, со стоном опустился на землю. Он дрожал, задыхался и отчаянно страдал. Племя не принимало его, не пускало в свои пещеры, к своему костру. Он был обречен на гибель. Кошкин прислонился к стволу и замер.

Высоко над деревьями стояла большая желтая луна и освещала Кошкина зловещим, тревожным светом. Ровно шумел лес. Кричали ночные птицы. Хлопали крылья. Все вокруг шуршало.

Кошкин сидел напряженно, с остановившимися, широко открытыми глазами.

Хрустнул сучок. Мелькнула тень. Сверкнули зрачки. Из глубин Кошкина стал подниматься животный стон. Ужас объял его. Он вскочил и, круша всё на своем пути, бросился в чащу.

Его били ветви, хлестали кусты, он натыкался на деревья, падал, поднимался снова и бежал, бежал, бежал, пока его ноги вдруг не заскользили вниз, и, потеряв опору, Кошкин полетел в овраг.

Докатившись до дна, он растянулся внизу загнанной жертвой и, уже готовый к близкой смерти, вдруг нащупал рукой здоровый узловатый сук.

Тогда Кошкин медленно поднялся на ноги и, сжимая его двумя руками, грозно зарычал.

Утром снова светило солнце, шелестела под теплым ветром трава, и деревья шумели верхушками – все дышало покоем и умиротворением.

Кошкин косолапо брел по лесу с дубиной на плече и ключами на шее. Иногда он наклонялся и рвал ягоды. Запихивал, давясь, в рот и шел дальше. Выглядел он неважно. Исцарапанный, весь в ссадинах, с ввалившимися глазами, почерневшим, искусанным лицом и с разбитыми в кровь губами он походил на опустившегося вконец лешего.