С моих слов записано верно

Филевский парк

подкатила зима вопрекизаклинаньям слезам уговорамо извилистый берег реки!я увидел с твоих косогоровчто все нежности лета не в счетчто напрасны все рискии тревога растетпо краям покрасневшего диская увидел – погодки листвыв снег упалии тебе не сносить головына замерзшем причалеспотыкаясь я вышел на ледтолько я да собакии вода под стопою поетне пугаясь во мраке

Баркас

Стоят высотки вдалеке,идет баркасик по реке.И гладь прорезали бортакосыми складками у рта.Пора осенняя пройдет,на русло лягут снег и лед,но будет водный след каймой,чтобы работать и зимой.

Градижск

«как пророки бродят козы…»

как пророки бродят козыи гогочет гусей легионвянет облака белая розамальчик стадо выводит на склонв степь доспехом гремит кукурузано когда созревает баштантает жизни обуза —как поутру туманв синий воздух гляди исподлобьяпейобветшалого сада подобьена подоле репей

Чумаки

зной и скриппить до самого донцакапли вытряхнуть в прахртутный шар заходящего солнцазакачать у вола на рогахдым поднять в почернелое небозаблудиться в извилистых снахпока стройную звездную требубудут петь у тебя в головах

Гора

Снова сокол скользнул надо мною.Значит, юность проведать пора.Пожелтев от тяжелого зноя,там стоит среди степи гора.В ней казацкие спрятаны скарбынад извилистой узкой рекой.Мягкой синью, наверное, Нарбутнаписал эту осень такой.А с горы разглядишь очертанья,будто лук, напряженной реки.И поедут холодною раньюна Азов на возах чумаки.Я развею печали по ветру.Ежевикой заросший курганжертву примет для черной Деметрыкрасной кровью разодранных ран.Для чего? Чтоб в ковыльном просторедо конца позабыли меня.Чтоб мешалось тяжелое горес легким золотом звонкого дня.Чтобы степь – без конца и начала,горизонт – на рогах у волов.Чтоб лазурь, будто песня, звучаласо словами, а после – без слов.

«это птица летит над вечерней водой…»

это птица летит над вечерней водойэто птицавидит месяца шрам молодойи в осоку садитсяэто тайна – река рукава островажелтых осыпей лицана могилах траваи заката зеницаи ужом заползает прибойв камышей пограничьечтоб взлетали над ним чередойзвезды крикнув по-птичьи

Кременчугское водохранилище

1. Подмыло старое кладбищеВ это время зачем объявились здесь мысреди жухлой травы, на ошметках зимы?Рушит берег, нам места оставив в обрез,эта серая ширь от земли до небес.Достает до костей, размывая песок…Эта топь у плотины мне выстудит бок.Оживающим цветом глаз пои допьяна,чтоб дальнейшее – тишина.Празднуй миг отступленья зимы.Как лохматый цветок, выходи на холмы.2Так под небом стареющим пусто,вечер синей звездою запах.Степь ветров волочит недоуздокна истертых широких шляхах.Хочет солнце в Днепре схорониться,залегая, как рыба, на дно,и летит красноногая птица,чтоб вода превратилась в вино.3Ставни сомкнуты. Жар свирепеетнад горою. Сквозь щель,зашипев, солнца желтые змеизаползли к старику на постель.Прямо в волны ныряет дорога,и посыпались с кручи сады,что же счастья сегодня так многов распростертом сиянье воды?..Слышишь – степь пересохла до хруста,ночь лежит на боку в будяках,солнца с кровью отхаркнутый сгустокв оседающий выплюнув прах.А над морем в лохмотьях заката,в хриплом пепле воронкривобокая белая хата,как горящий стоит Илион.4Вижу степь и бетонный коровник.За горою скрывается Днепр.И, охотника-сумрака кровник,солнце роется в тучах, как вепрь.Что ж так пусто в полях кукурузы!Для чего ветродуйная жизньи лазурного неба обуза,что обгрыз уже вечера слизень?Волны берег кусают от злости,подгрызая песчаный обрыв,мне пророка червлёные костииз могилы разъятой явив.Что ж, пророчества красные тучиразверни на просторе пустом,прочерти знак багровый и жгучийпо щеке моей ветра хлыстом!

«по-над берегом после заката…»

по-над берегом после закатамимо облака поля и хатытеплым хлебом разломится громпыль запахнет дождемчтоб в губах у осла и волаголубая звезда зацвела

«полнолунья текло молоко…»

полнолунья текло молокои кувшин опрокинутый летаиссякал но дышала легкомилость светаобещала онапосле смерти погодувдруг очнешься от снасредь степи на подводебудешь ехать сквозь деньчто склонился к закатуполнолуния сеньобретя как когда-то

Пастораль

вот бы кончить деланам до снегавыгорают на солнце поляослик тянет телегук Райке сын вдруг заехал на дняхрад-раденекговорил что в больших городахстолько девок и денегчто на сердце испугтолько все это лажалучше станем с тобою мой другатрибутом пейзажа

Поезд

Деньги в дороге профукав,сутки в окно просвистав,что-то на станции Крюковпонял состав.У половецкого бродавъехав на мост,бросил на водутень его хвост.Стали видны в отдаленьепляж, ивняки и пролив,раннего солнца раденье.Господи, как Ты красив!Господи, что это значит,чем обернется для наслета степного удача,длинной дороги рассказ?

Чумацкий Шлях[9]

Днем так ярки небесные степи,столько в них синевы, бирюзы.Никогда не заметишь ты в небе,как чумацкие едут возы.Век живу, их нигде не встречая.Я для них – перекатная голь.Только ночью от края до краяза возами просыпана соль.

Пейзаж после битвы

Карл глядит на закат.Днепр сверкнул, как секира.Ты вернулся в прадедовский садна могилы Олега и Дира,под тропу журавлей, и ковыльшелестит ту же мантру,а за морем запомнила пыльлегкий шаг Александра.Звал на помощь и лапу, как лис,грыз в капкане Мазепа,но сильнее, чем доблесть, капризкочевого полтавского неба.Карл спускается в лодку, бросая солдат,зашептав: «Времена миновали»,и по серой воде прочь уносит закат,будто чашу Грааля.А Мазепа тебе говорит:степь схоронит,выйдет месяц в поводыри,ждут нас кони!

Радость

пришло войско сожгло деревнюгде братья не знаюя сижу в узкой прохладной ямеводу в ведра наливаю из кранаа струя журчит пузыритсяи оранжевый и зеленыймне подмигивают бликия забыл 99 имен Богапомню только одно Радость

«какому войску…»

какому войскумашешь акациявслед

Сняли старую дверь

старая дверь краски чешуйкиляг на неесреди листвы облака

«летним вечером с крана в саду…»

летним вечером с крана в садуникак ты не падаешькапля

Язон

мы несли на плечахпо Ливийской пустынето что сделалось прахто что было богинянынче осень чиставетра черные клочьярощ обводят устаочертанием ночикогда луч на волнекровью брызнет в экстазежизнь мерещится мнесилуэтом на вазе

Жара

Дощатые сомкнуты ставни,и жмурится глиняный дом.В июле становится главнымпрохлада, а счастье – потом.Замри же! Но муха дурнаянастойчиво лезет в глазаи, сладкие сны отгоняя,жужжит золотая оса.

«Над колючею кручей трубя…»

Над колючею кручей трубя,ветер вытряхнул рощу сегодня.Над холодной водой сентябряхочешь, выйдем на сходни?В голубой темноте скоро будет звезда,берег тает.Слышишь, сходни толкает вода,будто рыбы настырная стая.

«Сойдешь с автобуса не там, где было надо…»

Сойдешь с автобуса не там, где было надо,и под курганами бредешь, как сотню лет назад.И в небе, где появятся Плеяды,тускнеет красной полосой закат.И дышит влагой тёмная земля.Но я дойду, не заблужусь во мраке,пока лесозащитной тополяменя ведут – труда и братства знаки.

Снегопад

под святки вспомни обо всехзаговори со всемипусть спутается словно снегнад полем времяи лица как кино сквозятв косых лучах под небесамиперекликаются блажаттрунят над нами

Чищу лопату

Теперь я всегда чищу лопату,прежде, чем поставить ее в гараж.Беру сухую ветку и соскребаю со штыкачернозем или глину.Так меня учила бабушка.– Зачем? – говорил я.– Под грязью лопата ржавеет.– Проще будет купить новую.Теперь мне все равно,будет ли ржаветь грязная лопатаи сколько стоит новая.В общем-то, мне наплевать и на чистоту.Бабушки больше нет, и я делаю,как она говорила.

Счастье

это счастье – ночью жечь на межекостер из сухих стеблей кукурузырыжая шевелюра пламенирыжие искры летят в черное небопоказываешь детямэто Кассиопеяэто ОрелЛебедьа там над верхушками больших акацийв темном ветре Плеядыэто искры папанаши искрытуда долетелиидемте спать

На Днепре

«Небо разгорается, как трут…»

Небо разгорается, как трут.Чайка то ругается, то плачет.Ставить сети лодки поплывут —черные, смоленые, рыбачьи.Как фарватер, над тобой денекк западу протянется с восхода.Или это голубой платок,чьи концы легли в речную воду?А когда смеркается всерьез,в омуты плывут созвездий стаи,лодки возвращаются в колхоз,и встречать их прилетает аист.

Черкассы. Жара

Черкассы. Жара. И расплавленный день.Как муха, влипаешь в прохладу квартиры.Сквозняк обдувает. И двинуться лень.Прохлада и лень – ничего больше в мире…Под кручею Днепр. Но дойти нелегкосквозь масло кипящего желтого зноя.Ступеньки шатнутся, дыша глубоко,зеленые доски вильнут под ногою.И, с крошкой зеленой, плеснется вода,когда пролетает на крыльях «Ракета»…Однажды я, может быть, съезжу туда.Да только ни пляжа, ни лестницы нету.

«вкус этот вспомнишь средь зимней судьбы…»

вкус этот вспомнишь средь зимней судьбыТретьего Римасмирно деревья стоят как столбысладкого дымабулькают в небе лазури тазыварятся в осени кущахведра последней жары бирюзысолнечной гущи

«Во дворе наигравшись на зное…»

Во дворе наигравшись на зное,как в пещеру, ныряешь в подъезд.И прохлада тебя успокоит,тьма – не съест.Что то скажут тебе за дверями?Поругают и, может, простят…Все равно не расскажешь ты маме,как трясли школьный сад.

На Днепре

Слышишь, вода на песке прошептала,что хорошо здесь сому?Старую лодку уводишь с причалаи уплываешь во тьму.Звезды разбросаны по небосводу,и одна – ярче всех.С лодки ныряешь в черную водувниз или вверх.

Сентябрь на водной станции «Динамо»

Белокуры и сонливыу воды красотки ивы.Будка лодочника соннождет курортного сезона.Поваляться лодки радына песочке у ограды.И на станции «Динамо»благодать пустого храма.

Города

Форум

дождик серыйпоходи погляди помолчи…к арке Тита от арки Севераесть пустырь и на нем кирпичина сосцах только капли печалигородов ненасытная матьтреснул мрамор колонны упаличто их мучить зачем подыматьпронеси не губи дай отсрочку…но промокла земля до нутраи набухла вишневая почкабудто купол святого Петраи на сердце победы химера —колесницы венки трубачи…к арке Тита от арки Северане ходи не гляди не молчи

«к замку Ангела от Ватикана…»

к замку Ангела от Ватиканавдоль стены вдоль стены вдоль стеныа Юрку слишком мало стаканано ничьей верно нету винычто весна набухает на светеи как только исполнится срокпрочь летят тополиные детиотыскать себе почвы клочокколокольцем средь Рима златогозабренчим в голубом сквознячкезазвеним будто словоколыбельной о сером волчке

Римские прогулки

Придыхания блажь на губах,ты и тут отыскала…Только мусор любовный в кустахвозле терм Каракаллы.От дождя к тебе дрожь,и пустырь, будто рана.И по горбику сладко бредешьвдоль стены Адриана[10].

Флоренция

1Утро начинается над Арно.Розовым пощекоти лучом,сквознячком продуй меня коварнонад большим коричневым ручьем.Круче неба сшитый купол красный,что ж губу долины закусилкаменный, зубчатый, сладострастный,юный, лживый из последних сил?Словно неразумного дитятю,голубым укрой меня плащом,укачай меня, я буду спатина траве зеленой под мостом.2Ave, Веккьо, Фиоре, Арно!Были вы для меня легендарны,и читал я у Мандельштама,что тосканское небо прямоупирается в эмпиреи,оттого-то и не стареет,не горюет…Но ты на мосточкене дари, не дари мне цепочки,а с драконом оранжевым блюдце —рассмеяться, погладить, проснуться…

«заворожённый юный…»

заворожённый юныйраннего лета плескмедленный взгляд на лагунуклекот и блесквысыпь как соль на ранкуколь не разбудит дрожьчерную итальянкувстретишь и пропадешьв воду глядись с опаскойв свой возвращайся крайвенецианскую маскуне надевай

«во Флоренции Венеции и Риме…»

во Флоренции Венеции и Римея бродил на пару с мыслями своимина меня глядели бронзовые конитолько все равно я ни черта не поняля домой вернуся к лесу и суглинкупод вечер поставлю черную пластинкуструнные и флейта бас и два гобоятеплым в ухо капнут скажут что с тобою

Прага

эта осень похожа на вкус виноградаэта жизнь уходила ты рада не рада?так зачем же туманы запахли листвоюэтот город увидев любил ли его я?виноградную воздуха чувствуя мякотья хотел улыбнуться а вышло заплакатьгде зеленое с желтым смешались нестрогопо колена в земле ждет Его синагогаприходи ведь из славы и срамавы построили город Ему вместо храма

«В Толедо под вечер приедь…»

В Толедо под вечер приедьи подымайся в гору,смотреть – лучей последних медьпогаснет скоро —на белокаменный соборарабской старой веры,где на колоннах до сих поркривляются химеры.Мигнув, потухнет солнца глаз,и тучи дрогнет веко.В квартал еврейский опустясь,ищи эль Греко.

«и начала Каталония сниться…»

и начала Каталония снитьсядумал пойду посмотрю в Барселоне границугорода с морем вагончик канатныйв синее небо билетик бесплатныйя свою жизнь раздарил да вернули подаркисерый листочек слепой ни следа от слезы ни помаркитолько и вижу что мокрый листочек бумагипену и мусор у теплого моря на взмахе

«Поскакала душа…»

Поскакала душавниз по склону —приласкай малыша,Барселона!Я спокоен на вид,но глядеть нужно в оба —мое сердце стучит:Тибидабо[11].

Таррагона

что-то синее там малышпей вино и покрепче и вскорес каталонской скалы разглядишьв искрах морено учти что зари перламутрбыстрый сумерк залижет как ранкуи собору входи внутрьто есть выверни его наизнанку

Zell am See

полетело пухом белое теплоотчего-то Австрию снегом занесловерно добрый кайзер бродит по горамза его здоровье выпьем по сто грамммузыкант раскатит хриплый саксофони над ухом каркнет черной кирхи звонотыщи в тумане матерь-богородицубуковым барокко сердце распогодитсяи просыплет солнце светлую соломукак все мягко стелется в тыще верст от дома2004

Ярославль

ничего мне не надотолько видетьблеск на смятой водегде целуются рекии детей на пескеугловатую голую пляскукак вливается ветер в листвуи березашестою главою у храманичего

Серпухов

Словно этим ветром снесеныкупола и колоколен шпили.У Великой грозовой стеныоблака-кочевники застыли.Смутные сквозные времена.Грязь опять спасает от пришельца,грязь лежит в полях по стремена —стережет и кормит земледельца.И простор, вздыхая глубоко,все кому-то молится о чуде.На губах обсохло молоко.Осень, Русь – других уже не будет.1980, 2008

Ленинград

Армия приходит в чисто поле,тихо говорит: е. на мать!Ну, так что нам помирать здесь, что ли?И садится в балочку посрать.Город прячет статуи в подвалы,дохнет за фонетику свою.Что ж ты ничего мне не сказала,что мы можем встретиться в раю?Что ж ты ничего мне не сказала,что все это будет наяву?Вдоль мостов замерзшего каналаможно выйти прямо на Невупостоять, но надо торопитьсясесть в трамвай, покуда за окномвянет день и спица золотитсяс ангелом, а может, с петушком.

«Дождливая туча под утро уйдет…»

Дождливая туча под утро уйдети выглянет ясная зорька.И самое время гулять без заботв апрельских садах Нью-Йорка.В подножье столпов, пирамид и Свободосмотрит полиция зоркотого, кто запретный сорвать хочет плодв апрельских садах Нью-Йорка.К Эмпайру тебя, будто пробку, несет.Вздыхаешь и лезешь на горкусмотреть, как внизу загорает народв апрельских садах Нью-Йорка.А издали, в дымке, морской разворотсверкнет тебе сладко и горько.Площадка качнется, и сердце замретв апрельских садах Нью-Йорка.

Дубровник

Мы по Дубровнику ходили,и синим море расцвело.Чуть ниже были башен шпили,а сверху – синее стекло,что на ветру слегка дрожалоуже не знамо сколько лет.И, заплатив за то немало,мы ели рыбу на скале.Смотрели свысока на гавань,от солнца спрятавшись под зонт,а море подымалось справаи шло под самый горизонт.И даль о будущем, как Ванга,несла какую-то херню.И что там делал этот ангел,все прозевавший на корню?

«В город твой поеду, царь Давид…»

В город твой поеду, царь Давид,в город твой поеду, Соломон,тот, что между двух морей стоитна горе, как бирюзовый сон.Полумесяц твой – родня ножу.Никаких страстей не нужно, кроме…Из окна отеля погляжуна Вирсавию в соседнем доме.

«Пить поедем кофе на Босфоре…»

Пить поедем кофе на Босфоре.Сядет бабочка на локоть – не дыши,пусть выходят в Мраморное мореморяки, туристы, торгаши.Пусть идет среди холмов дорогадля несущих грузы кораблей.Счастья попроси себе у Богаи по ветру свежему развей.И под кровлей Голубой мечети,нагулявшись в синих витражах,сядем вместе на ковер, как дети,что остались допоздна в гостях.

«Ах, Тбилиси, Тбилиси – какая-то яма…»

Ах, Тбилиси, Тбилиси – какая-то яма.Разве только распробовать стих Мандельштамаприезжать сюда стоит, селиться на склоне,что изрезан морщинами, словно ладони,у того, кто идет с топором за дровамив своей черной одежде, здороваясь с нами.Ведь отсюда, грустя о червонном Иране,Пастернак задыхался про серные бани.Счастье в улиц откосах бродить до рассветабычьебойных церквей охраняют ракеты.Сумрак прян виноградом и рван…Что же крутится в ухе всё: «Ах, Эривань…»[12]?

Tour Eiffel

Жара чуть утихла,но от солнца в воздухе столько блеска,что наперсточники у Эйфелевой башнивсе быстрее тасуют свои стаканчики,и то и дело кто-то из обступившей их смуглолицей толпывыигрывает крупную сумму,а остальные приветствуют счастливчика громкими аплодисментами.Даже в тени под деревьями столько солнечного света,что восточноевропейские женщиныодна за другой подбирают в траве у наших ногзолотые кольца и от всей души протягивают их нам.– Летите, – машу на них рукой,отгоняю, как ос от груши, —несите на хвосте своим детям это цыганское золото Парижа!Да не оставит оно на детской коже черных пятен!Да превратит его прикосновение к детской кожев настоящее золото!И каждый пускай отгадает, под каким стаканчикомлежит его счастье!Даже тот, кто пожалел денег и сил,чтобы забраться под небесана знаменитый стальной столппосреди изнуряющего блесказолотого парижского дня.

Черные белки Торонто

«Боинг», как ладья Харона, везет за Большую Воду,в край забвения и необременительной смерти.Господи, сколько же тут китайцев!Так мы никогда не пройдем паспортный контроль!Но, оказывается, здесь тоже встает солнце,блещут озера, шумит водопад,и повсюду в зеленой траве шныряютэти маленькие подружки Прозерпины,черные белки Торонто.

«Столб стоит над Ниагарой —…»

Столб стоит над Ниагарой —это Отче Саваоф.Белый, влажный он и ярый,головой до облаков.Эти рухнувшие водыв котловане меж озервертят мельницы погоды,гонят ветры на простор.Брось с обрыва вниз монету:– На пяток-другой годовнамели тепла и света,старый мельник Саваоф!

В Харькове

…такой осенью хорошо думается, и на этих деревьях хорошо повеситься.

Сергей Жадан. Баллада о Биле и МоникеЙогансен-фест кончился.До поезда осталось часа полтора.У гигантского памятника Ленину поздняя свадьбаготовилась запустить в теплое ночное сентябрьское небокитайские фонарики счастья. – Ну что, – предложил Сергей, – последние пятьдесят?Вон там на днях открылась забегаловка «Папаша Хэм»…Мы спустились в только что отремонтированный подвал.Со стены нам улыбнулась большая нарисованная голова папаши Хэма.По другой стене от потолка до пола свисал кубинский флаг —минималистский вариант американского по числу звезд и полос.Еще в один зал с баром вела похожая на трап лесенкас поручнями из канатов.Там галдела молодежь и мужской голос пел под гитару что-то в стиле рок,но слов было не разобрать.Сергей ушел в бар за водкой, а вернулся еще и с владельцем заведения.– Любые ваши инициативы… – говорил ему владелец. – Мы открыты…Он повторил «Мы открыты» раза три, и я догадался, что речь оботкрытости художественным инициативам.– Вот сейчас поют ребята, – продолжил он, – просто пришли с                                             улицы и предложили спеть.Публике нравится, и нам нравится.Он повел нас к барной стойке.Вдоль всей ее боковой поверхности, как черный иконостас,мастихином были написаны мужские фигуры —некоторых я узнал сам, остальных подсказал наш Вергилий:Дали, Шевчук с Бодровым-младшим, Стив Джобс, Марк Твен,оба владельца заведения, блогер Навальный, майор Маресьеви физик-инвалид Хокинг.– Так что любые ваши предложения, – говорил хозяин, —любые предложения…– У меня есть предложение, – сказал я Сергею.– На ту вот белую стенку повеситьружье, из которого застрелился папаша Хэм.– Не начинай! – отшутился Сергей.2012

Метро

Гляди – «Беговая».Упрятанный в словопришел, открываясь,на явку Егова.Ты едешь, как робот,зазоры все уже —«Кропоткинской» ропот,«Тушинской» уши.

Александровский сад

Есть в местности какая-то отрада,хоть юнкера здесь гибли и стрельцы.И думаешь, когда идешь по Саду,глядишь на итальянские зубцы:– Какой купаж там в старые мехи налит?..Но столько красок в воздухе и звуков!Хоть колокольней новою испорчен вид,и вместо Сталина стоит какой-то Жуков.

Московское Сити

За Крылатскими холмами тьма.Над излучиной реки она чуть чернее,а после редеет, растягиваясь на пойме.Как сигнальная ракета, мерцает высокий огоньи, опираясь на костыли подъемных кранов,продуваемое насквозь метелью,по колено в снегубредет по полюразбитое войсконедостроенных небоскребов.2010

«Третье Транспортное…»

Третье Транспортноедолго идетчуть нижежелезнодорожной насыпии над голубоватой щебенкойтолько облака и небо —словносчастливые вагоныразбрелисьи пасутсяна синейтраве

От Садового к Бульварному

В жару по столице прогулкине так чтобы очень легки,но все же с Кольца в переулкизатянут тебя сквозняки.Среди тополиного пуха,разрухи, увечий и сквернМосква семенит, как старуха,одета в столетний модерн.Но все в нем пошито по мерке,и дышишь свободно, покас каким-то сомнением церковьглядит на рабочий ДК.И снова в разломах Москва ирасколот, как мозг, тротуар…Запнувшись о рельсы трамвая,выходишь к пруду на бульвар.И нет пешеходу запретов —шагай хоть до мартовских ид.Вид сзади: остряк Грибоедовв трагической тоге стоит.

«Текстили13 вы мои, Текстили…»

Текстили[13] вы мои, Текстили!Оттого ли, что жил я в Подольске,и меня электрички везли,я перрон вспоминаю ваш скользкий.И когда, проскочив поворот,появлялся фонарь вожделенный,в электричку врывался народ,будто варвары лезли на стены.Но привратный стихал скоро бой,и, добычу закинув на полки,возвращались устало домойинженеры, фарцы, комсомолки.Их встречал городок над рекой,развозили автобусы в спальни,в допотопный древлянский покой,в быт простой, как рисунок наскальный.И, как ясли – вола и осла,укрывало их небо седое.И провинция тихо спала,как младенец под яркой звездою.

Посад

Тебе никто не виноват,ты понапрасну недоволен,что красный рушится закатза этажами колоколен,и во пророках – «все – мура,на жизни переклеен ценник» —к тебе выходит со дворакристально пьяный современник.И ночь на сходку с кондачкаподвалит – нервная, глухая…А над водой два огонькадруг другу ласково кивают.

Царицыно

Как навсегда исчерпанная тема,

В смертельном сне покоится дворец.

А. АхматоваГосударыня строит дворец…Недостроила и померла.И дворцу наступает конец.В общем, грустные это дела.Но кирпичные башни стоят,и деревья аллеи растут.И, прудам загнивающим рад,отдыхающий шляется люд.Коммунизму приходит кердык.Октября стал милее Февраль.В кепке толстый и лысый мужикговорит: «Будем строить Версаль!Нам пора приобщаться культур.Все должно быть тип-топ в человеке».И старательно режут в ажурбелый камень таджики, узбеки.Подновляют на стенах узор,вновь возводят масонские знаки.Чтобы снова плели заговор,раздували кровавые драки?Иль страстям и надрывам конец?Тот и правит, кто больше башляет?И, на пенсию выйдя, дворецбезмятежно по парку гуляет.

Море

«только вытку скорей распускаю…»

только вытку скорей распускаюОдиссей Навсикаяу дырявых камней причитаюОдиссей Навсикаязнаешь ветра прочней только пена морскаяОдиссей Навсикая

««…Александрович Серов…»

«…Александрович Серовв этом доме жил и умер».Две картины помню: в шумесиних пенистых валоведет к морю Навсикая,стирка будет ей большая,ветер светел и суров.Деву бык везёт в пучину,сновидением дельфинапрочь скользит от береговНавсикая иль другая…Я иду себе, гуляю.…Александрович Серов…