Примадонны Ренессанса

– Радость сеньора Лодовико по поводу рождения его первенца не поддается никакому описанию! – сообщил Джакомо Тротти своему господину, герцогу Эрколе.

Сам же Моро не без тонкой иронии заметил иностранным послам:

– У нас двойная причина для радости!

Он имел в виду, что на той же неделе Изабелла Арагонская родила дочь.

Но именно рождение сына Беатриче было встречено всеобщим ликованием. Шесть дней звонили колокола, проходили торжественные процессии, во всех церквях и аббатствах Милана возносились благодарственные молитвы. Заключённые за долги были освобождены, и появление новорожденного было отпраздновано с такими почестями, как если бы его отец был правящим герцогом. Некоторые придворные даже начали шептаться:

– А ведь рождение Франческо Марии, маленького графа Павии, два года назад было отпраздновано с гораздо меньшей помпой!

Расточительность герцога и герцогини Бари по этому случаю не знала никаких пределов. Покои Беатриче располагались в крепости Роккетта миланского замка, в левом крыле нижнего этажа. Они были очень малы, но вследствие этого хорошо протапливались. Из-за сквозняков в просторных помещениях замка стены в комнате младенца были обшиты деревом. Колыбель была покрыта позолотой; балдахин из голубого шелка украшала золотая бахрома; покрывало, разумеется, также было из золотой ткани. Сообщив все эти подробности Изабелле, известной своим умением подбирать способных осведомителей, Теодора, фрейлина Элеоноры Арагонской затем пожаловалась:

– Дабы услужить Вам, Светлейшая сеньора, мне приходится проводить целые дни в комнатах герцогини Бари, которые напоминают мрачную обитель великого дьявола!

Был вызван архитектор Браманте, который должен был придумать некую приличествующую случаю фантазию (декорации) для сценического представления. В течение следующих двух недель от магистратов Милана и главных городов герцогства, а также от высокопоставленных придворных поступали дорогие подарки для молодой герцогини и её новорожденного ребенка, выставленные в зале, примыкающем к покоям Беатриче. Дверцы полок вдоль стен были распахнуты, и великолепная золотая и серебряная посуда, массивные кувшины, чаши, вазы и блюда, которые в них находились, были расставлены ярусами на подставке, защищённой железными прутьями и охраняемой двумя латниками в герцогских ливреях. В воскресенье, 4 февраля, послы, советники, судьи и судебные чиновники, а также многие знатные миланские дамы были приглашены поздравить герцогиню Бари. Дворецкий встретил их у дверей Роккетты, оказав каждому из них почести, подобающие его рангу, и проводил их в зал. Оттуда слуги, одетые в серебряную парчу, провели их через анфиладу комнат, украшенных позолоченными колоннами и завешенных белыми дамасскими занавесками, богато расшитыми фигурами всадников и другими украшениями с эмблемой Сфорца, в покои герцогини.

– Действительно, подсчитано, – писала восхищённая Теодора, – что гобелены и драпировки здесь стоят 70 000 дукатов.

Два пажа охраняли двери, а внутри, возле камина, герцогиня Элеонора сидела у постели своей дочери в сопровождении двух или трёх дам. Собственная кушетка Беатриче была великолепно украшена драпировками цвета шелковицы с золотом и малиновым балдахином с именами Лодовико и его жены из массивного золота, с красными и белыми розетками и бахромой из золотых шаров.

– Всё, – восклицала фрейлина, – «белло» и «галанте», не передать словами!

Отдав дань уважения знаменитой матери, гости прошли в комнату новорожденного. Здесь стены были увешаны парчой цветов Сфорца, красной, белой и синей, и гобеленами, расшитыми всевозможными зверями и птицами и фантастическими узорами. После того, как гости мельком увидели спящего младенца, за которым присматривали фрейлины Беатриче, их провели в зал аудиенций Лодовико, где он принимал послов и главных советников, и через смежную комнату его любимого астролога Амброджо да Розате («Без которого здесь ничего нельзя сделать», – заметила Теодора) посетители вернулись в вестибюль.

24 февраля герцогиня Бари вместе с кузиной Изабеллой Арагонской отправилась в Санта Мария делле Грацие, домовую церковь Сфорца, дабы прослушать благодарственную мессу. После торжественного «Те Деум» и других песнопений, очень красиво исполненных хором герцогской капеллы, вся компания посетила дом графа делла Торре, который развлекал герцогов и герцогинь, послов и советников, а также всех главных придворных и дам на великолепном банкете. На следующий день герцогини и их дамы были приглашены на пир, устроенный матерью Никколо да Корреджо, и появились в новых нарядах и ещё более великолепных драгоценностях. В пятницу хозяева и гости отправились на охоту в парк, и в течение дня были убиты три оленя. Беатриче появилась в костюме для верховой езды из розовой ткани, с большим драгоценным камнем вместо пера на шёлковой шляпе и верхом на вороном коне. В субботу в доме Гаспаре ди Пустерла был дан праздник. Беатриче выглядела особенно очаровательно с рубиновым пером в волосах и малиновым атласным платьем, расшитым узором из узлов, циркулей и множества лент, «по её любимой моде» (добавляет Теодора). В тот же день весь двор присутствовал на торжественной мессе в церкви Санта Мария делле Грацие, и последнее развлечение было дано, на этот раз, самой герцогиней Беатриче в Роккетте.

После нескольких дней празднеств Лодовико повёз свою жену, тёщу, герцогиню Миланскую и других гостей в Виджевано, чтобы немного отдохнуть и подышать деревенским воздухом. На вилле Элеонора Арагонская насчитала в гардеробе младшей дочери восемьдесят четыре наряда. Дороговизна материалов и богатая сложная вышивка, покрывавшая атлас и парчу, заставили герцогиню Феррарскую написать в письме Изабелле:

– Я чувствовала себя так, словно находилась в ризнице!

После осмотра всех этих прекрасных платьев Элеонору отвели в другие комнаты, где супруга Моро, по моде знатных дам того времени, собирала свои любимые книги и предметы искусства. В одном шкафу было полно муранского стекла изящной формы и цвета, фарфоровой посуды и майолики из Фаэнцы или Губбио. В другом были изделия из слоновой кости, кристаллов и эмали. Третий был заполнен духами и моющими средствами. Кроме того, в отдельном шкафу хранилось охотничье снаряжение, собачьи ошейники, сумки, фляжки, рожки, ножи и колпаки для соколов.

– Действительно, – приписала всё в том же письме фрейлина Элеоноры, – их было достаточно, чтобы заполнить многие лавки!

Изабелла Арагонская поначалу охотно участвовала во всех придворных развлечениях вместе с Беатриче, а последняя, по свидетельствам современников, очень любила её сына, Франческо Марию Сфорца. Иногда придворные дамы спрашивали герцогиню Бари:

– А не хотите ли Вы, Ваша Светлость, завести собственного сына?

– Нет, мне и одного ребёнка достаточно! – отмахивалась от них Беатриче.

Ситуация в корне изменилась, когда у герцога и герцогини Бари появился наследник. Чрезмерные почести, оказанные ребёнку и его матери по этому случаю, вызвали раздражение у герцогини Милана и привели к ожесточённому соперничеству между ней и Беатриче. Герцог Джангалеаццо, погрязший в праздных удовольствиях и разврате, давно перестал проявлять какой-либо интерес к управлению государством. Все современники признавали его совершенно непригодным к этому, но только не жена. На людях она сдерживала свой гнев и вместе со своей кузиной принимала участие в празднествах и других официальных церемониях, но, оставшись в одиночестве, Изабелла Арагонская заливалась горючими слезами.

Именно к этому времени миланский хронист относит письмо, которое она написала своему отцу Альфонсо. Он даже приводит текст этого послания, в котором герцогиня Миланская жалуется на Лодовико, забравшему, по её словам, всю власть, и вынуждающего их с супругом вести жизнь не государей, а частных лиц вдали от Милана, в Павии, не имея ни друзей, ни денег. В конце письма Изабелла заявила:

– Если Вы не поможете мне, я готова лишить себя жизни!

– Умоляю, Ваше Величество, помогите моей дочери! – попросил Альфонсо своего отца.

– Как, сын мой? Ведь я люблю обеих внучек!

«Но Беатриче больше!» – подумал про себя «любитель мумий».

До сих пор Ферранте I поддерживал тёплые отношения с Лодовико, чьи притязания на регентство он поддержал первым, и чей брак с Беатриче стал новым связующим звеном между Арагонским домом и домом Сфорца. Однако он всё же направил в Милан своих послов, перед которыми Моро разразился гневной речью:

– Я знаю, что мадонна Изабелла хотела бы лишить меня власти и убить, и править самой, но ни герцог Милана, ни его подданные не позволят ей этого! Я обвиняю её в гордыне, жестокости и злобной зависти! Герцогиня Милана не способна ладить ни со мной, ни со своим мужем, ни со слугами, и всегда залезает в долги!

Таким образом, послы ни с чем уехали назад в Неаполь. Лодовико, однако, был слишком проницателен, чтобы не видеть угрожавшей ему опасности от родственников Изабеллы Арагонской.

Вернувшись из Венеции в апреле, Франческо Гонзага привёз своей жене приглашение от дожа посетить праздник Вознесения Господня в этом городе и стать свидетелем ежегодной церемонии обручения Венеции с морем. Изабелла с радостью приняла это предложение, но вскоре узнала от Моро:

– Я пообещал в мае привезти герцогиню, свою жену, и ребёнка в Феррару, а затем отправить её вместе с матерью в Венецию, дабы поддержать дружбу со своими союзниками.

– Кстати, а Мантуя ведь находится недалеко от Феррары? – намекнул затем Лодовико.

Маркиза тотчас всполошилась и без промедления написала мужу, чтобы узнать его мнение по этому вопросу. По-видимому, она надеялась, что тот вежливо откажет в визите свояку. Ещё больше, чем встречи с Моро, она страшилась предстать перед дожем и венецианским сенатом одновременно с сестрой, будучи не в состоянии соперничать с её роскошными одеяниями и многочисленной блестящей свитой.

– Ничто в мире, – уверяла она Франческо, – не заставит меня отправиться в Венецию одновременно с моей сестрой-герцогиней!

К счастью, то ли по политическим соображениям, то ли из-за своего обычного внимания к советам астролога, Лодовико отложил свой визит в Феррару до середины мая и сам написал вежливое письмо Изабелле, выражая сожаление, что не сможет посетить Мантую. Таким образом, счастливо избавившись от своих страхов, маркиза 4 мая отправилась на барке в Феррару. По прибытии она отправила нежную записку своей золовке Елизавете:

– Когда я оказалась одна на барке, без твоей милой компании, я почувствовала себя такой одинокой, что едва понимала, чего хочу и где нахожусь. К тому же, ветер и прилив всю дорогу были против нас, и я часто мечтала оказаться снова в твоей комнате, играя в скартино!

В тот же день Елизавета Гонзага ответила ей:

– Погода была такой плохой с тех пор, как ты уехала, что я вообще не выходила из комнаты, и теперь чувствую себя только наполовину счастливой, потому что лишена очаровательной беседы с тобой, сестра

Удвоив в Ферраре численность своей свиты за счёт людей своего деверя Сигизмондо Гонзага, папского протонотария, и напрягая все силы, чтобы не создавать слишком заметного контраста с будущим царственным великолепием Беатриче, маркиза 13 мая достигла Кьоджи. Здесь её поселили во дворце подесты и развлекали за счёт Синьории (венецианского правительства). После ужина три итальянских патриция, присутствовавших на её свадьбе, подошли к ней, чтобы поприветствовать от имени дожа и сопроводить во дворец близ Сан-Тровазо, занимаемый её мужем в качестве капитана войск Республики.

Рано утром следующего дня Изабелла вошла в Венецианский порт и была принята в Санта-Кроче дожем и Синьорией вместе с послами Неаполя, Милана и Феррары. Последовавшую за этим сцену лучше всего описать её собственными словами из письма к мужу:

– Здесь я вышла на берег и, встретив дожа и послов, выходящих из церкви, поцеловала руку Его Светлости и обменялась вежливыми приветствиями, после чего он повёл меня к своему буцентавру, который был загружен кавалерами и дамами. Последних было девяносто три, все богато одетые и сверкающие драгоценностями, и я уверена, что ни у одной из них не было при себе украшений стоимостью менее 6000 дукатов. Я сидела справа от дожа, и так, разговаривая о многом, мы плыли вверх по Гранд-каналу под звуки колоколов, труб и пушек, сопровождаемые такой толпой лодок и людей, что невозможно было сосчитать их. Я не могу передать тебе, мой дорогой господин, какое любезное внимание и великая честь оказаны мне здесь. Сами камни Венеции, кажется, радуются моему приезду, и всё из-за любви, которую они питают к Вашему Превосходительству. Не только мои собственные расходы, но и расходы всей моей свиты щедро покрываются, и двум дворянам поручено обеспечивать нас. Завтра дож и Синьория должны дать мне аудиенцию, и я отвечу так, как Вы пожелали, в меру своих возможностей. Я не буду описывать красоты этого места, поскольку Вы бывали здесь так часто, и скажу только, что мне, как и Вам, он кажется самым прекрасным городом, который я когда-либо видела.

На следующий день сорок дворян сопроводили маркизу в зал дель Куэджио, и дож, взяв её за руку, усадил справа от себя, в то время как Сигизмондо Гонзага сел слева от него. Затем, встав и с очаровательной грацией поклонившись дожу, Изабелла выразила свою радость по поводу того, что ей было позволено заверить его в своём почтении и преданности, как и прославленную Синьорию, под сенью которой её муж хотел жить и умереть, и попросила взять маркиза, его состояние и себя саму под их защиту. Дож ответил любезными словами и пригласил её посетить вечерню в соборе Сан-Марко.

– Я знаю, – писала она Франческо, – что завтрашняя церемония будет не менее утомительной, но я перенесу её с радостью ради того, чтобы увидеть множество прекрасных вещей и оказать честь Вашему Превосходительству.

Само празднество (символическое обручение Венеции с морем) и последовавший за ним государственный банкет оказались ещё более утомительными, чем ожидала Изабелла.

– Сжальтесь надо мной, – написала она в тот же вечер, – потому что я никогда так не уставала и не скучала, как сейчас, из-за всех этих церемоний. Мне кажется, пройдёт тысяча лет, прежде чем я смогу вернуться в Мантую! Ибо, хотя Венеция – славный город, и у неё нет соперников, мне вполне достаточно увидеть её один раз.

Однако заключительные дни её визита прошли более приятно. Она посетила Катерину Корнаро, королеву Кипра, в её прекрасном доме в Мурано, присутствовала на заседании Большого совета и ходила в церковь Сан-Заккария послушать пение монахинь. Следующий день маркиза провела с дядей своего мужа, герцогом Баварским, который гостил в Венеции и проявил к ней самую сердечную привязанность, а также посетила герцогский дворец и увидела благородные фрески Джованни Беллини и братьев Джентиле. По этому случаю она, вероятно, познакомилась с самими художниками, чья сестра Никколосия была женой Андреа Мантенья, и увидела замечательный портрет султана Магомета II, недавно привезённый из Константинополя. В то же время Изабелла выразила большое желание иметь портрет дожа Агостино Барбариго, над которым работал Джентиле, но так и не получила его из-за того, что эта работа была обещана племяннику дожа.

Зато маркиза добилась другого. Франческо намеревался просить дожа увеличить плату за его «кондотту» (службу). Благодаря красноречию, деловой хватке и дипломатической ловкости Изабеллы, ему удалось получить от венецианцев 4 000 дукатов, то есть, вдвое больше, чем предполагалось изначально.

20 мая Изабелла покинула Венецию и провела ночь в Падуе. Произнеся там свои обеты в знаменитой базилике, она отправилась в Виченцу и Верону, где её тоже приняли с большим почётом. Тем временем Елизавета Гонзага с нетерпением ждала её возвращения и писала ей письма, говоря, как сильно она скучает по её милому обществу, и умоляя её поскорее вернуться. Франческо же руководил работами на своей любимой вилле Мармироло и наносил сестре лишь краткие визиты, так что герцогиня Урбино с радостью откликнулась на приглашение Изабеллы встретиться с ней в Порту, недалеко от Мантуи.

– Там, – писала Изабелла, – мы сможем вместе насладиться чистым деревенским воздухом и рассказать друг другу всё, что с нами произошло с тех пор, как мы расстались.

Две принцессы провели следующие шесть недель на этой вилле, которую маркиз недавно подарил своей жене, и которую ей предстояло перестроить в последующие годы. Они читали и пели вместе в террасных садах на Минчо, а опытный виолончелист, которого прислал из Милана Моро, долгими летними вечерами исполнял им изысканные серенады. Изабелле было очень приятно услышать от своего мужа, вернувшегося в Венецию, о прекрасном впечатлении, которое она произвела на дожа и сенаторов. Куда бы он ни пошёл, везде слышал восхваления её прелестей и о том, с каким бесконечным тактом она вела себя на приёме у дожа. Сам маркиз не слишком высоко ценил её мудрость и благоразумие, и всё, о чём он просил, – это чтобы его жена тщательно заботилась о своём здоровье. Привязанность Франческо к жене, очевидно, усилилась не только из-за благодарности за её добрые услуги в Венеции, но и из-за надежд на наследника. В общем, Изабелла блаженствовала в ожидании сына и даже слухи о триумфе Беатриче в Венеции не могли вывести её из равновесия.

Следует заметить, что, Эрколе I ещё до замужества Беатриче уговаривал своего будущего зятя, чтобы тот провозгласил себя герцогом Милана. Однако Моро удовольствовался званием регента при своём слабовольном племяннике. Тем более, что тот любил своего дядю и всецело доверял ему. Что же касается Беатриче, то в этом вопросе она поддерживала своего отца и не случайно после появления на свет маленького Эрколе сказала:

– Я родила сына не только своему мужу, но и своему отцу!

По мере того, как между Моро и неаполитанской королевской семьёй росло отчуждение, регент стремился укрепить союз с Францией. Молодой французский король Карл VIII лелеял тайные мечты о завоеваниях и уже обратил завистливые взоры на Неаполитанское королевство по праву наследника Анжуйского дома, когда-то владевшего Неаполем. На всякий случай, Сфорца также решил тайно создать Лигу (Союз) с Венецией (а ещё с римским папой и Мантуей), и с этой целью отправил туда свою жену, так как его личное присутствие в этом городе могло вызвать подозрения у короля Франции и Максимилиана Габсбурга, будущего императора, чьей благосклонностью он дорожил. Впервые Беатриче была вовлечена в большую политику. Чтобы поездка имела вид визита с целью приятного времяпровождения, она отправилась в Венецию вместе с матерью, братом и его женой. Однако при этом герцогиня Бари везла секретное послание мужа, датируемое 10 мая 1493 годом, и, кроме родственников, её сопровождали опытные в дипломатических делах советники.

18 мая Лодовико и Беатриче со своим маленьким сыном прибыли в Феррару. Они провели ночь в палаццо Тротти, в пригороде, и на следующее утро въехали в город по мосту Кастель-Тилде. Добравшись до кафедрального собора, супруги посетили мессу и сделали пожертвование у алтаря. Площадь была украшена зелёными ветвями и яркими драпировками, и толпы людей заполонили улицы, крича:

– Моро! Моро!

Навстречу гостям выехали старший брат Беатриче Альфонсо д‘Эсте и его супруга Анна Сфорца с весёлой компанией феррарских дворян и дам. Лодовико был полон решимости ослепить мир своим великолепием, поэтому наряды и драгоценности Беатриче поразили жителей Феррары. За герцогской четой следовали десять повозок и пятьдесят мулов, нагруженных багажом. Чтобы не отстать от своей невестки, Анна Сфорца появилась в тёмно-сером атласном платье, украшенном массивными золотыми буквами, и позаимствовала для этого случая у своей свекрови лучший жемчуг.

– Поэтому, – сообщал Проспери, секретарь герцога Феррары, Изабелле, – её драгоценности казались почти такими же красивыми, как у герцогини Бари.

О том, что соперничество в одежде и драгоценностях было не только между принцессами, но и между миланскими и феррарскими дамами из их свиты, поведала маркизе всё та же неутомимая Теодора. Каждая из фрейлин Беатриче носила длинные золотые цепочки стоимостью по двести дукатов за штуку, а дамам по случаю поездки в Венецию были предоставлены ещё парчовые платья их госпожи. Услышав об этом, феррарские дамы стали умолять Элеонору подарить им похожие ожерелья и не успокоились, пока не получили цепочки стоимостью в двести двадцать дукатов за штуку. Затем, выяснив, что у некоторых миланских дам есть жемчужные чётки, подаренные Беатриче, её мать приобрела для своих приближённых ещё более красивый жемчуг. Когда Лодовико увидел это, он подошёл к Беатриче и сказал:

– Жена, я хочу, чтобы жемчужные четки носили все твои дамы!

И сразу же заказал ещё более дорогостоящие жемчужины. Впрочем, Теодора тут же радостно успокоила маркизу:

– Наши дамы всё равно будут лучше выглядеть в Венеции, поскольку госпожа подарила нам свои подвески, приготовила накидки из зелёного сатина с полосками из чёрного бархата и захватила с собой некоторое количество драгоценностей!

Однако на следующий день Проспери погасил радость Изабеллы:

– Только что прибыл знаменитый ювелир Карадоссо с большим количеством рубинов и бриллиантов, которые мессир Лодовико купил за две тысячи дукатов и собственноручно нанизал на нити для фрейлин своей жены.

В общем, Элеонора Арагонская, как и другие, проиграла своей младшей дочери на этой «ярмарке тщеславия».

Герцог Эрколе целую неделю устраивал блестящие торжества в честь своего зятя. На площади перед замком Кастелло состоялся великолепный турнир.

– Мессир Галеаццо выступал на ристалище, – пишет старый хронист Феррары, – со всей присущей ему храбростью и выиграл приз у своего брата графа Кайаццо, Никколо да Корреджо, Эрмеса Сфорца и всех других соперников. После этого, взяв в руки массивное копьё, он напал на дворянина из Мирандолы, сломал его копьё и сбросил его с седла, так что и лошадь, и человек перевернулись вместе. А Лодовико в утешение послал сто дукатов этому воину. На следующий день во дворе замка состоялось состязание между мантуанцем и миланцем, в котором победил последний, и Лодовико подарил ему атласный жилет с золотой бахромой и юбку из серебряной ткани, а маркиз Мантуанский и другие тоже получили прекрасные подарки. Затем начались скачки, которые выиграл Альфонсо д’Эсте, а в конце знаменитые берберийские лошади Франческо Гонзага показали великолепную дрессировку.

Днём в садах также был устроен прекрасный праздник, где присутствовал весь двор, а по вечерам давались театральные представления, которые так понравились Лодовико, что он объявил:

– По возвращении я обязательно создам театр в Милане!

– Среди произведений, представленных в этот раз, была комедия, сюжет которой был направлен против Моро, но, похоже, он не обиделся, – отметил Проспери,

Пребывая в самом прекрасном настроении, Лодовико, по своему обыкновению, был вежлив и приветлив со всеми, и явно гордился своей женой и ребёнком. Он восхищался дворцами и садами Феррары и с большим интересом изучал последние усовершенствования герцога Эрколе. Ширина и чистота улиц особенно поразили его, и он решил последовать примеру своего тестя и убрать кузницы и лавки, загораживавшие дорогу и мешавшие движению транспорта на улицах Милана. Но из всех достопримечательностей, которые он видел в Ферраре, больше всего ему понравилась прекрасная вилла в Бельригуардо. В субботу, 25 мая, после отъезда Беатриче Эрколе I пригласил своего зятя и миланскую знать провести день в своей любимой загородной резиденции и устроил банкет в знаменитых террасных садах на берегу реки По.

В это время Беатриче со свитой около 1 200 человек отправилась в плавание сначала по реке По, а затем по опасному бурному морю, что вызвало страх у многих сопровождавших её лиц, но не у самой герцогини Бари, которой нравилось издеваться над трусами. Утром 27 мая флот достиг форта Маламокко и там путешественников приветствовала делегация венецианских патрициев. Затем Беатриче высадилась на острове Сан-Клементе, где её лично ждал дож. Он убедил её сесть на Бучинторо (галеру дожа), который направился к Большому каналу.

– Никогда, – писал миланский посол, – дворянина или даму не принимали с большей радостью и не развлекали так великолепно, как герцогиню.

Спустя семь дней празднеств и развлечений Беатриче с матерью была приглашена на заседание Совета Магджиора и на роскошный завтрак во дворце Дожей, посетила Арсенал, остров Мурано, базилику Святого Марка и Сокровищницу. Таким образом, делегация дважды была весьма пышно принята Синьорией и дожем Барбариго. А затем герцогиня Бари послала мужу письмо с отчётом:

– В центре зала мы увидели дожа. Он спустился из своих комнат, чтобы приветствовать нас, и препроводил к помосту, где все мы сели в обычном порядке, и началось тайное голосование: нужно было выбрать два комитета. Когда с этим было покончено, матушка поблагодарила принца за оказанные нам почести и ушла. Когда она закончила говорить, я сделала то же самое. Затем, следуя инструкциям, которые ты мне дал в письме, сказала, что с дочерним смирением подчинюсь всем приказам дожа.