Видали мы ваши чудеса!

– Вот оно как… – Голос незримого кладовика посерьезнел. – Стало быть, толковая… А про клад откуда знаешь?

– У шишиги выспорила.

– Шишиги – они хитрые. Расплатилась с тобой чужим добром… А скажи-ка, смелая: что тебе твоя ведунья баяла про чистые и нечистые клады?

– Тут и ведунья не нужна, это все знают. Бывает, спрятал человек свое добро от разбоя или пожара, а забрать не сумел, погиб. Такой клад называют чистым, его легко взять. А бывает, золото грабители зарывают или другие худые люди. Это нечистые клады, на них-то зароки кладутся. И охрана при них.

– Стало быть, понимаешь, какой клад брать пришла?

– Ты меня, кладовик, не пугай. Я за разбойничьим атаманом замужем была. Ела-пила награбленное, наряжалась в награбленное…

– И люба тебе была такая жизнь?

– Атаман был люб.

– Ну так слушай, что я тебе скажу. Клад, что у тебя под ногами лежит, куда грязнее, чем ваши наворованные да награбленные денежки.

– Да ну? – искренне удивилась Незвана. – Разве бывает добыча грязнее, чем та, что разбоем взята?

– Бывает, бабонька, бывает… Ты оставь лопату, она тебе не понадобится. Я тебе клад сам из-под земли подниму. Сядь вон на корень дуба да послушай меня…

– Если беседа надолго, так можно мне костерок развести? Темно уже.

– Нельзя. – Голос кладовика стал строгим. – Сиди и слушай.

Незвана послушно опустилась на могучий корень дуба, пытаясь разглядеть в лунном свете своего собеседника. Не получалось. А голос звучал – словно рядом:

– Ниже по течению Блестянки, ближе к морю, стоял когда-то город. Он давно разрушен…

– А! – не удержалась Незвана. – Ты о Проклятом Месте? Знаю! Говорят, там в стародавние времена варварцы разрушили город. А потом какой-то князь хотел снова там строиться, да весь город великий пожар пожег…

Ей бы помалкивать да слушать. Но давила на душу враждебная ночь, тревожил лунный свет – словно круглое серебряное лицо с неба заглядывало через плечо Незваны, перемигивалось с кладовиком.

– Шибко умная! – осерчал кладовик. – Всё-то ты знаешь… Вот бери свою лопату да тыркай в землю. А я полюбуюсь…

– Прости, дедушка кладовик! – быстренько покаялась Незвана. – Ты рассказывай!

– Ну то-то же… Город назывался Яснец. Никто уже про то не помнит, кроме меня… Когда к стенам подошли варварцы, яснечане отправили гонцов к соседнему князю и затворили ворота. И дождались бы помощи: были в городе колодцы, была еда, были крепкие руки, чтоб врага со стен сбрасывать. Да только нашелся предатель. Звали его Моргун. Варварцы под стенами кричали, награду обещали. Моргун на награду позарился, ночью ворота открыл. Варварцы город врасплох взяли, разграбили да пожгли. Жителей – кого не убили, тех в рабство угнали в свою Варварию, ни живой души на развалинах не оставили.

Незвана зябко передернула плечами.

– Моргуну обещано было столько добычи, сколько он унесет. И враги слово сдержали. Моргун вместе с варварцами разбивал в теремах сундуки, срывал кольца с мертвых пальцев, выдирал серьги из ушей. И нагреб полный печной горшок золота. Другому бы и не поднять, а Моргун силен был – зашагал с горшком к воротам. Мимо него гнали пленников. Те начали его проклинать, а одна женщина пожелала: «Пусть твоя совесть проснется и загрызет тебя!»

Кладовик замолчал.

– А потом что? – шепотом спросила Незвана.

– Моргун зарыл горшок под дубом, положил зарок, чтоб случайному человеку клад не дался, а сам ушел странствовать. А я стерег клад и ждал… Дождался. Вернулся Моргун – худой, седой, в рванине. Долго сидел под дубом, думал. А потом снял опояску да повесился – во-он на том суку, что над твоим плечом.

Незвана встрепенулась, как вспугнутая птица. Обернулась.

Длинный сухой сук, словно протянутая за помощью рука, чернел даже в ночи, а над ним нависла круглая недобрая луна.

– Тело его расклевали птицы и сожрали звери, а я всё караулю клад… – продолжал тихий голос.

Незвана выпрямилась и сказала себе:

«Не трусь! Чернава тебе в детстве и не про такие страхи баяла!»

Мелькнувшее в памяти имя потянуло за собой и другое воспоминание. Незвана сунула руку в дорожную суму и нащупала вещь, с которой не расставалась никогда. Единственный подарок Чернавы – круглое зеркальце. Бронзовое, посеребренное.

Старуха говорила, что зеркальцем можно поднимать из могил упырей, чтоб наслать на своих врагов. Сперва надо было зеркальце завернуть в смертный плат – платок, которым было накрыто лицо покойника. Потом в полнолуние прийти на могилу самоубийцы, навести зеркальце на луну и пойти прочь. А за твоей спиной зашевелится земля, встанет упырь и пойдет за тобой следом…

«Тогда веди его к дому своего врага, – тихо говорила Чернава. – Да помни: если дрогнет твоя рука, перестанет в зеркальце отражаться луна… если облачко луну закроет… если в зеркале хоть на миг промелькнут ветки деревьев, ночная птица или летучая мышь… тогда тебе конец. Набросится на тебя упырь!»

Никогда Незвана этого не делала и сейчас делать не собиралась. Да и кого тут поднимать? Ни могилы, ни тела: звери потрапезничали. Но луна так упорно таращилась сзади, словно звала обернуться…

Не удержавшись, женщина достала из сумы зеркальце и поглядела в него через плечо, поймав на посеребренный диск луну, черную ветку дуба… и длинную безжизненную фигуру под этой веткой. Черная тень удавленника вытянулась в ночном воздухе, бессильно опустив длинные руки.

«Ох, храни меня чуры-предки!»

Незвана знала: когда говоришь с нечистью, нельзя показывать страх.

– Что ж ты, дедушка кладовик, не один караулишь, а с приятелем? – спросила она учтиво.

– С приятелем? – не сразу понял тот. – С каким еще… А! Ты про Моргуна? Он не караулит. Маячит там, под веткой, да молчит. Скучный сосед. Сам не знаю, почему он до сих пор не ушел…

– Ладно, – твердо сказала Незвана. – Не ушел – его дело, пусть себе болтается. А ты мне, дед кладовик, зубы не заговаривай. Обещал поднять сюда клад? Так поднимай.

И тут она разглядела кладовика. Словно из лунного света соткался – невысокий бородатый старичок в долгополом кафтане. Глаза острые, внимательные:

– Не побоишься, что будет тебе беда от проклятого золота?

– От золота, дядя, беды не бывает. Все беды или от других людей, или от нашей собственной глупости. Доставай горшок из-под земли!

Она ожидала спора, какой-то хитрости… но кладовик сказал покладисто:

– Как скажешь. Я тебя предупредил.

В лунном свете, струящемся к ногам Незваны, земля вспучилась пузырем, словно снизу пробивался огромный крот. Поднялась – и опала, оставив на виду черный печной горшок.

Когда-то горшок был завернут в рогожу, но за века рогожа истлела. И Незвана, склонившись над добычей, разглядывала поблескивающие в лунном свете монеты и украшения. Они казались холодными – и невыносимо, до томления в душе прекрасными.

Видела раньше разбойничья жена и серьги золотые, и браслеты, и очелья, и височные кольца. Не только видела, но и носила на радость мужу. Да не держались у них дорогие вещи. Легко добытые, легко и уходили – и ни слезинки по ним не пролила беспечная женщина.

А этот клад заставил ее вдохнуть – и задержать дыхание от алчного восторга. Золотое сияние влилось ей в жилы, вместе с кровью заскользило к сердцу.

Сколько золота – и сразу! Какие крупные алмазы! Да ей никогда и не снилось… В богатых каменных палатах она жить будет, шубы собольи носить, толпе слуг приказы отдавать… Как боярыня заживет… нет, как княгиня! А что? С таким приданым ее князь за себя возьмет!

– Унесешь ли такую тяжесть? – с легкой насмешкой поинтересовался кладовик.

– Волокушу из веток сделаю! – огрызнулась Не-звана. – Волоком утащу! Своя ноша не тянет!

Она оторвала глаза от золота, бросила на кладовика быстрый взгляд: не задумал ли отнять ее сокровище?

И вздрогнула, успев заметить на лице старика ехидную улыбочку. Тут же лицо его вновь стало серьезным и сочувственным, но ведь видела Незвана, видела!.. И говорила та поганая ухмылка: мол, всё идет как надо!

Женщину словно ведром холодной воды окатили. Отпустил ее звонкий, сияющий морок. Вновь подняла она зеркальце, глянула на луну за плечом, на черный сук – последний приют самоубийцы.

И увидела Незвана, как тень удавленника дрогнула, простерла перед собой длинные руки, они удлинились еще больше… Тень потянулась к горшку, обняла его бестелесными руками.

Незвана поняла: предатель отправится за нею вместе с кладом. Всегда за ее плечом будет стоять истлевший мертвец. Навь. Упырь. За свое золото высосет жизнь…

В ушах зазвучал голос Чернавы:

«Не сладит с нечистью тот, кто с собой не сладит!»

– Да, матушка названая, – беззвучным шепотом, одними губами ответила ей Незвана.

Всё вдруг стало понятно, просто и легко. Незвана широко, искренне улыбнулась в лицо опешившему кладовику:

– А может, и волокуша не понадобится. Много ли мне надо?

– Что ты говоришь, бабонька? Не пойму я тебя.

– А чего тут не понять? Пока я шла сюда – поняла, чего мне от всей души хочется. Дом хочется. Свой. Сроду у меня своего дома не было. А чтоб дом поставить, не нужен горшок с золотом да ценными украшениями. Возьму сколько надо, а весь клад пусть остается тому, кто его зарыл.

– Вот оно как? Удивила ты меня. А ну как поставишь ты себе дом, глянешь на него да скажешь себе: эх, дура я, не пожелала высокие хоромы, каменные палаты! Не прибежишь ли снова сюда за золотишком?

И тут очи его засветились, вспыхнули расплавленным золотом. Кладовик почти перестал походить на человека. Незвана вспомнила, что иногда в пустынных местах люди видят золотой свет, словно глаза сияют. И говорят друг другу: «Дедка горит. Клад где-то близко, да разве найдешь…»

В этом золотом сиянии женщина вновь почувствовала приступ алчности, но усилием воли справилась с собой и твердо ответила:

– Не прибегу, дедушка кладовик. Ни к чему мне каменные палаты. А коли понадобятся – сама добра наживу да поставлю!

– Ух ты! Наживешь? Что ж ты не пошла сразу наживать деньжат на новый дом, а сидишь тут над чужим кладом?

Незвана хихикнула: все-таки поддел ее вредный старик! Но ответила честь честью:

– Я, дедушка, этот клад не на дороге нашла, а выиграла. И ставкой в той игре была не медная монетка, а жизнь моя. За своим-то выигрышем – да не прийти? Сроду бы я себе такого не простила!

– Хм… Ну бери… если сумеешь!

Последние слова кладовика прозвучали негромкой угрозой.

Незвана склонилась над горшком, понимая, что предстоит непростая задача. Заговорила вслух:

– Могу взять чужое добро, могу – чужое горе на свою хребтину. Как же мне выбрать-то? Вот очелье с рубинами. Больших денег стоит. Богатая женщина его носила – может, боярыня? Муж ей очелье подарил, чтоб перед людьми красовалась, богатством гордилась? Давно тебя нет в живых, боярыня, не один век уже. Не серчай на чужую бабу, что берет твое очелье. Не буду я в нем красоваться, я на него дом себе построю. Будет у меня крыша над головой – вспомяну тебя добрым словом…

Закусив губу, взяла очелье с рубинами. Вытащила из сумы старенький платок, расстелила на траве, положила на него очелье.

– Может не хватить денег. Скупщики-то хитрые да подлые, как щуки речные. Правильной цены не дадут. Придется еще малость добавить. Вот монеты.

Кто их наживал, копил да хранил – простите меня, люди добрые. Не пожалейте вдовице на жилье. Много не возьму, а хозяину денег пусть легче станет там, в Нави, за последнею рекой…

Осторожно отсчитала три золотые монеты, завязала добычу в узел, убрала в суму. Потом взяла из горшка серебряную монету, тоже положила в суму – отдельно.

– Серебро-то зачем берешь? – не удержался кладовик. – Вон же сколько золота!

– Мне на постоялом дворе пить-есть придется, – деловито, буднично объяснила женщина. – Чего я там золотом светить буду? Разменяю серебро…

Глянула через плечо в зеркальце. Луна казалась прозрачной на предрассветном небе (это уже и ночь прошла?!), а тень удавленника смирно чернела под дубовым суком.

– У клада хозяин есть – вот пусть с ним и остается, – поклонилась Незвана кладовику. – А ты, дедушка, стереги клад в оба глаза…

Она не договорила: кладовик исчез в тенях, среди ветвей орешника…

* * *

Когда над Блестянкой встало солнце, Незвана ушла уже далеко от памятного дуба.

А ближе к полудню увидела она с крутого берега вдали, на пологом левом берегу, дорогу, хижину перевозчика и причаленную к берегу лодку.

Только тогда Незвана вздохнула облегченно, до конца поверив, что лес, кладовик и черный призрак отпустили ее.

– Спасибо за науку, Чернава, матушка названая, – сказала женщина вслух. – Без твоей мудрости пропала бы я там, под дубом. Была б ты жива – взяла бы я тебя к себе, до смерти бы холила и лелеяла. А раз тебя нет в живых… – Незвана запнулась, мгновение подумала и продолжила твердо: – Как заживу своим хозяйством – возьму в дом сироту, как ты меня когда-то взяла!

И с легким сердцем пошла по берегу к перевозу.

6. Бродница

Уж до того славно было спускаться на плоту по Блестянке! Сидела Дарёнушка бок о бок с Матрёной. Они то пели песенки (а плотогоны им подпевали), то молча смотрели на свешивающиеся в воду ветви плакучих ив, на заросли камыша у берега, на летающих над крутым правым берегом ласточек и стрижей. Один раз к берегу вышла медведица с медвежатами и проводила плоты настороженным взглядом.

Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Река принесла плоты к вытянувшемуся далеко в воду земляному «языку». – Шевелись! – крикнул старший из плотогонов. – Мы тут долго торчать не будем!

Скоморохи быстро попрыгали на покрытую высохшими водорослями Плешивую косу. Дед Деян оступился, ухнул по колени в воду. Дарёнка тоже оступилась, но ее поймал за руку Нерад, не дал упасть в реку.

Плотогоны еще работали шестами, отталкиваясь от берега, когда скоморохи и Дарёна уже поднялись по торчащим из земли корням на высокий берег и двинулись дальше своим путем.

Деревня Сбитеневка лежала чуть дальше по реке.

Скоморохи вошли туда с музыкой – под гудок и балалайку. Нерад завопил сбежавшимся мужикам и бабам:

– Потеха начинается – мы пришли!

Негромко, подрагивающим от азарта голосом сказал оробевшей Дарёне:

– До чего ж я люблю, когда на меня этак глаза пялят!

И заверещал пронзительно:

– Пошел я на Кудыкину гору лыко драть, кафтан плести. Гляжу – озеро на утках плавает! Полез я на осину, нарвал на ней яблок и давай ими в уток бросать! Озеро вспорхнуло и улетело, а утки остались…

Дарёна сразу сбросила робость. Она еще по пути попросила у Горыни козью маску – и теперь с удовольствием прыгала, мемекала и угрожала рогами хохочущим мужикам и бабам.

На ночь рассыпались по избам. Дарёну пустила на сеновал старушка. Перед сном она накормила девочку гороховым киселем – так густо уваренным, что его пришлось резать ножом. Добрая старуха еще и полила кисель топленым маслом. Так что уснула девочка на сене сытая и счастливая, жалея лишь об одном: ей нельзя насовсем остаться с ватагой.

А рано поутру скоморохи двинулись к перевозу.

Идти пришлось недолго. Вскоре вышли на узкую проселочную дорогу, которая вывела их к спуску к реке. А на том берегу стояла хижина перевозчика.

На крики перевозчик вышел из хижины, отвязал от колышка большую лодку и заработал веслами.

Этот плечистый пожилой дядька был суров, неразговорчив и безжалостен. Везти бесплатно на другой берег девочку он отказался наотрез. Его не убедили уговоры Матрёны: мол, куда же ребенку деваться? Он только махнул рукой: мол, пусть идет по проселочной дороге в деревню Зимники. Далековато, но дойдет. А там, глядишь, найдется работа и еда.

– Но мне обязательно нужно в Звенец! – вскинула руки к груди Дарёна.

– А коли нужно в Звенец, – то ли шутя, то ли всерьез сказал перевозчик, – так бродом иди. Во-он в той стороне – горелая сосна на берегу, молнией разбитая. Там брод и есть.

– Сдурел? – возмутилась Матрёна. – Какой дитю брод? Где взрослому по плечи, ей с головой будет! И теченьем ее унесет!

– Может, и унесет, – равнодушно отозвался перевозчик, отталкивая от берега тяжело осевшую в воде лодку. – Лучше ей и впрямь в деревню идти.

* * *

Разбитая молнией сосна на берегу была только одна, не ошибешься. А когда Дарёна спустилась с обрыва к самой воде, к прибрежным зарослям орешника, то увидела сквозь пронизанную светом толщу воды замечательное песчаное дно, наверняка надежное. Водорослей тут не было совсем, только ходила стайка мальков, играла в прозрачных струях.

Течением Дарёну унесет? Вот еще! Она прекрасно плавает. Да, Блестянка – широкая река, а брод наверняка годится лишь для взрослых людей. Но всё же она пройдет по дну хотя бы часть пути до другого берега, меньше придется плыть. А если течение отнесет ее далеко от дороги – подумаешь, потом берегом вернется. Покажет язык вредному перевозчику и пойдет в Звенец…

Девочка развязала и сбросила лапти, скинула онучи. Сняла платок и юбку, оставшись в длинной рубахе. Сложила одежду в суму, накинула суму так, чтобы она оказалась за спиной. И, держась за ветки орешника, ступила на твердое песчаное дно.

Даже здесь, у самого берега, вода была такой холодной, что Дарёна невольно взвизгнула.

Сделала шаг… другой…

И тут случилось странное, страшное.

Песок, только что надежный и плотный, вдруг стал вязким, втянул в себя ноги девочки. Дарёна в ужасе поняла, что прямо здесь, на мели, она уходит под воду. Девочка забарахталась, пытаясь вырваться из плена, но уходила всё глубже – и вот вода уже накрыла ее с головой!

Но тут Дарёна почувствовала, что кто-то тянет ее за косу. Песок отпустил ноги, девочка глотнула воздуха пополам с водой, отчаянно закашлялась…

Что-то понимать она начала, уже лежа грудью на берегу, а ногами в воде. Тело ее сотрясалось от кашля, но Дарёна уже сообразила: кто-то ее вытащил.

– Жива, глупая? – ласково спросил женский голос.

Дарёна справилась с кашлем, подняла голову – и встретилась взглядом с ясным зеленым взором.

Какая странная женщина склонилась над Дарён-кой! Прекрасное бледное лицо, волосы цвета ветвей орешника, в них вплетены листья. То ли орешник окружает незнакомку и прячет от глаз, то ли она сама вырастает из зеленых зарослей. И разглядеть ее в листве трудно: сморгнешь – и расплылось лицо, словно отражение на воде. Снова сморгнешь – опять красавица рядом, смотрит насмешливо, но не зло.

– Кто ты? – спросила Дарёна.

– Я бродница. Мы с сестрами храним броды по всей Блестянке – и ниже по реке Гремячей, от того места, где Блестянка в нее впадает.

О бродницах Дарёна уже слышала. Вроде не злые…

Опираясь на руки, девочка с трудом села и хрипло сказала:

– Плохо ты броды хранишь, раз тут люди тонут…

– А ты не вовремя в воду сунулась, – не смутилась бродница. – Мы незваных гостей ждем, нарочно все броды перепутали, дно топким сделали. Чтоб каждая вражина, которая попробует перейти на левый берег, об этом сильно пожалела. Ступил в брод – да по самый рот!

Дарёна хотела было сказать, что никому она не вражина. Но тут девочка сообразила:

– Ой! Варварцы?

– Они самые. Птицы и ветер принесли весть об отряде. На город не нападут, мало их, а вот в здешних деревнях жители уже детей спрятали в глуши. Заметили, стало быть, варварцев… А мы с сестрами на всякий случай превратили броды в топь. – Тут лицо бродницы исказилось, словно от боли. – Мы очень не любим, когда в речную воду льется человеческая кровь. А в прошлую войну эти пришлые негодяи вволю напоили нас кровушкой… Этот-то набег – не война, невелик отряд. Пошастают по берегу да уйдут. Но на тот берег им трудно будет перебраться.

– Ой, а мне-то как быть? Бродница, светлая госпожа, хоть меня-то пропусти!

– Не могу! Думаешь, легко превратить песчаное дно в топь? А я еще омутов там нарыла… Дня три оно так продержится, а потом снова всё станет по-прежнему. Мой тебе совет, девочка: пока не поздно, беги по тропке в деревню Зимники. Птицы говорят, что там мужики уже готовы уйти в чащу да в болото. Они-то здесь каждый куст знают. Если не опоздаешь, возьмут тебя с собой.

Ветви орешника сомкнулись, закачались под ветром. За ними больше не видно было лица речной девы.

Слабость разом отхлынула от Дарёны. Девочка поднялась на ноги, быстро оделась и обулась, легко вскарабкалась по обрыву наверх.

Да, бродница дала верный совет. Надо спешить в Зимники, пока деревня не опустела, пока не скрылись в лесу последние, самые неосторожные крестьяне…

Дарёна вернулась к дороге, уже видна была сверху хижина перевозчика…

И тут девочка увидела то, что заставило ее забыть даже о вражеском отряде, который рыскал поблизости.

Навстречу ей по берегу к перевозу шла Незвана!

Дарёнка с криком кинулась ей навстречу и, глядя прямо в изумленно округлившиеся глаза женщины, затараторила про варварцев, про опасность, про то, что к броду нельзя…

Незвана поняла всё сразу и не стала задавать глупых вопросов. Она повернулась к реке, поднесла руки «лодочкой» ко рту, чтоб голос звучал громче, и заорала так, что из-под берега в панике взлетела стая уток:

– Перево-о-оз!!

– Перево-оз! – во всё горло подхватила и Дарёна.

Перевозчик неспешно вышел за порог – и, завидев его, Незвана завопила еще пронзительнее:

– Варварцы!

Перевозчик быстро оглядел противоположный берег, убедился, что прямо сейчас врага рядом нет, быстро столкнул на воду лодку и проворно замахал веслами. Незвана и Дарёна, не теряя времени, спустились к самой воде. Едва лодка приблизилась к берегу, женщина и девочка зашли в воду по пояс и вскарабкались на борт.

– Лодку не опрокиньте, – сурово сказал перевозчик. Узнал Дарёну и спросил: – Ты, пичуга, не сочинила про варварцев, чтоб бесплатно на тот берег перебраться?

Вопрос-то он задал – но уже греб обратно. Не хотел рисковать.

– Я заплачу за нас обеих, – сквозь зубы процедила Незвана.

А Дарёна, обернувшись, вскрикнула и указала рукой на оставленный берег.

Перевозчик поднял глаза – и во всю мочь навалился на весла.

– Храни нас чуры-предки! – истово выдохнула Незвана.

На крутом берегу стояли два всадника и смотрели вслед лодке.

– Варварцы! – взвыл перевозчик. – Расстреляют из луков, чтоб мы тревогу не подняли!

Один из всадников неспешно поднял лук.

– Греби! – рявкнула на перевозчика Незвана. – Бросишь весла – глаза выдеру!

И, сдвинувшись в лодке, закрыла собой Дарёну.

Но тут второй всадник тронул соседа за плечо, указал рукой куда-то на левый берег.

Рука первого всадника дрогнула, спуская тетиву. Стрела, чуть сбившись со своего незримого пути, вонзилась в корму лодки.

Варварец, держа лук в левой руке, поднес кулак правой к своему лбу – и сделал резкое движение, словно отшвырнул что-то прочь от своего лица. Второй всадник повторил его жест. При этом оба не сводили глаз с левого берега.

И тут же оба всадника повернули коней и ускакали прочь, скрывшись из вида.

Люди в лодке разом поглядели туда, куда только что указал варварец.

Над вершинами деревьев поднимался столб черного дыма.

– Княжьи караульные дали знать в Звенец, – просипел перевозчик.

– Значит, теперь им на нас стрелы тратить не расчет, – неожиданно твердым голосом откликнулась Незвана. – Раз их приход уже не тайна…

Перевозчик, продолжая грести и приходя в себя, спросил почти нормальным голосом:

– А чего это он кулаком перед своей рожей махал?

– Я слыхала, они так беду отгоняют, – напряженно откликнулась Незвана. – Вроде как христиане крестятся.

Лодка ткнулась в берег. Перевозчик выбрался на берег и трясущимися руками привязал лодку к колышку. Незвана вытащила серебряную монету. Несмотря на пережитый страх, оба внимательно пересчитали медь, которую перевозчик дал на сдачу.

– Не уйдешь отсюда? – спросила женщина, увязывая медь в тряпочку. – Тут же опасно стало…

– Было опасно, – успокоился перевозчик. К нему вернулся прежний голос. – А теперь вороги уже удирают. Понимают, что тут скоро будет княжья дружина. По ту сторону реки – земли князя Мстивоя Всеславича, а по эту – нашего князя, Светозара. Но князья промеж себя договорились, что ежели надо варварцев гонять, то можно с дружиной на чужую землю заходить, из-за того ссоры не выйдет…

Дарёну еще не отпустил ужас, ей хотелось поскорее уйти от опасной реки – в город, под защиту высоких стен и крепких ворот. Но Незвана не унималась, продолжала любопытствовать:

– А что ж ты чужого князя по отчеству повеличал, а своего – только по имени?

– Да куда его по отчеству, годами не вышел. Как осиротел, так по малолетству за него вдовая княгиня да бояре правят, а дружиной командует воевода Буйтур Мечеславич. Вот этот – матерый боец!.. Слышишь, красавица, а ты смелая! Не хочешь со мной остаться на перевозе? Не пожалеешь!

– А ты даже не спросил – может, у меня муж есть? – ухмыльнулась Незвана.