Нежить

Вадим Кучеренко

Нежить

Предисловие, из которого читатель узнает о давней вражде нежити к людям и знакомится с лешим Афанасием.

Был бы лес, а леший будет!

Предки наши крепко знали:

Если кто о том забудет,

Выйдет из лесу едва ли.

Лешему одна забота –

Человека заморочить,

Завести с тропы в болото,

Смерти страх в душе упрочить,

Серым волком рыскать в поле,

Филином ночами ухать…

По своей, чужой ли воле

Зло в крови лесного духа.

Но ему по нраву дело.

Со времен проклятья Евы

В нем вражду зажег умело

Соблазнитель юной девы.

Лешего судьба такая –

Не живет, не умирает.

Нежить он; душа простая

Людям не прощает рая.

Но в семье не без урода.

В дебрях Сихотэ-Алиня

Жил позор всего их рода,

Леший – сущая разиня.

Не космат, всегда опрятен,

Будто не в лесу он жил,

Быть пытался всем приятен,

Словно и не лешим был.

Днями пас он зайцев мирно,

Ночью лунной тихо пел,

И, с рожденья нравом смирный,

Ненавидеть не умел.

Век за веком коротая

В сумрачном своем лесу,

Леший жил, не понимая –

Кротость лешим не к лицу.

Оттого и слыл блаженным,

Никудышным – просто брось.

Леший, если он смиренный,

Со своим народом – врозь.

А ему и горя мало,

Что бесчестит грозный род.

Леший – он упрямый малый.

Афанасий тем и горд,

Что с лопастой дружбу водит

И с кикиморой прядет,

С полевыми хороводит

У костра ночь напролет.

Он шутя сносил презренье

Нежити округи той.

Леший чтит свое сужденье,

Мненье прочих – звук пустой.

Так и жил бы вечно, мнилось,

Поживал бы, как пришлось,

Но однажды приключилась

С ним беда. И началось…

Ведь обычно так бывает,

Что одна беда к другой,

Как снежинки, налипают

И грозят большой бедой.

Глава 1, в которой старый леший Прошка задумывает украсть у Афанасия зайцев и отсылает его обманом в город.

Средь леших мало пастухов.

Попробуй-ка, поспей за зайцем,

Когда он деру даст без слов,

А беглеца не тронь и пальцем!

Но Афанасий знал секрет,

Как управлять косой зверушкой.

Он стадо выводил чуть свет,

И то тучнело на опушке,

Пока сам Афанасий млел

Под солнца жаркими лучами,

Иль мастерил свой самострел,

Охотой балуясь ночами.

В то утро леший был рассеян.

Своей природе вопреки,

Забыть не мог, как был осмеян

Он на рассвете у реки.

Младые нагие шутовки

Его забрызгали водой,

Крича, что очень он неловкий,

И почему не с бородой?

Взыграла кровь… Но водяной,

Заслышав крик и смех не в пору,

Русалок всех прогнал домой

И помешал их разговору.

Но Афанасий все ж успел

С одной из дев перемигнуться.

И вот теперь понять хотел,

Чем мог ей леший приглянуться.

Русалки чарами сражен,

Забыл мечтатель наш о деле.

А потому не сразу он

Заметил филина на ели.

Тот затаился средь ветвей

И был на вид совсем как птица,

Вот только не было бровей

И словно опалил ресницы.

Каким ни слыл бы простаком

Наш леший, но не усомнился:

К нему в обличие таком

Далекий родственник явился.

Не филин был то – леший старый,

Своим дурным известный нравом.

Легко затеять мог он свару,

Когда не получал что даром.

А что мог Афанасий дать?

Ну, разве желудей в лукошко,

Иль стадо зайцев перегнать,

Когда бы было то у Прошки.

Ведь старый был беднее мыши,

Чужим добром лишь мог разжиться.

Затем и из лесу он вышел,

Чтоб парой зайцев поживиться.

Но Афанасий был сильнее,

Отнять рискни – так быть беде.

Пусть хил ты, Прошка, но умнее,

Так думал леший о себе.

Коварный план обдумав, тенью

Гость к Афанасию слетел.

Вернув свой облик, возмущенье

Изобразил и заскрипел:

– Как можешь быть ты безмятежным,

Ведь каждый леший на счету.

А может, стал ты слишком нежным,

И я напрасно речь веду?

Тогда беги, скрывайся в чаще,

И носа высунуть не смей.

Что из того, что все пропащим

Сочтут тебя, ведь жизнь ценней.

– Постой, за что меня ругаешь? -

Был Афанасий изумлен.

– И зайцев ты моих пугаешь,

Им портишь аппетит и сон.

– Кикимора, не леший ты.

А я еще не верил слухам!

О прялке все твои мечты…

– Эй, Прошка, враз получишь в ухо!

Наш Афанасий осерчал,

А Прошке лишь того и надо.

Обида, старый леший знал,

И черта выманит из ада.

– Бес в воду, а пузырья вверх, -

Ответствовал без страха Прошка.

– Ты ссоры ищешь, как на грех.

Подраться можно бы немножко,

Да только не затем я здесь,

Чтоб кровью орошать кусты.

Тебе принес дурную весть,

Так выслушай сначала ты,

А там решим, чем нам заняться,

Куда нам силушку девать.

Недаром лешим битвы снятся –

Пришла пора повоевать.

Был Прошка мастер завирать.

Любил он юным лешим спьяну

То быль, то небыль рассказать.

Вот и сейчас пустился рьяно:

– Лешак и водяной всегда

В согласии и мире жили.

Нам лес навек, ему вода –

На том когда-то порешили.

Раздора не было с тех пор

Меж лешими и водяными.

Блюли мы строго договор

И стали, почитай, родными,

Не чванясь тем, что ближе леших

Был водяной нечистой силе,

Нередко конных мы и пеших

Из леса в омут заводили,

И водяной их всех топил,

Тряся зеленой бородою.

А после гоголем ходил,

Всплыв колесом по-над водою.

Косматый весь, опутан тиной,

То выпью крикнет, то совой –

Утопленник бы сам картиной

Залюбовался, будь живой.

Теперь совсем другое дело.

Как будто беса подменили:

Ему оставили лишь тело,

А чести бесовской лишили.

Он леших вздумал обвинить:

Мол, милосердны те не в меру,

Готовы людям все простить

И перейти в чужую веру…

Нет в этом правды ни на грош,

Но верь мне, леших ждут напасти!

Ведь слово лживое как вошь

Свербит и разжигает страсти.

Недолго ждать нам – водяной

Всю нечисть ополчит на леших.

И в лес придет народ иной,

И будет вволю беса тешить.

А нам придется пасть геройски,

Или бежать всем в города.

Ведь, я скажу тебе по-свойски,

Не победим мы никогда.

Давно уже угас наш дух,

Нам зайцы белый свет затмили.

Был леший воин – стал пастух.

Прав водяной, мы все забыли.

Умолкнул Прошка, и слеза

Скатилась вниз по наглой роже.

Он пальцем обмакнул глаза,

Ведь плакать лешему негоже.

А Афанасий странно тих.

Он вракам всей душой поверил.

Казалось, даже лес затих,

И в страхе разбежались звери.

А вместо них из всех оврагов,

Из ям, берлог и буераков

Полезли полчища врагов,

Подобия кошмарных снов.

Бесплотные, стоят безмолвно

За каждым деревом и пнем,

Команды ожидая словно

Всех леших истребить огнем…

– Да не бывать такому ввек! -

Нахмурился он грозной тучей.

– Ужель храбрей нас человек?

И длань моя его могучей.

Но даже слабый род людской

Сражается с нечистой силой,

И та всей злобою мирской

Досель его не подкосила.

Я верю, сдюжим все и мы.

Ты прав, мы, лешие, забыли,

Что водяной – исчадье тьмы,

И потому с ним мирно жили.

Но нет изменнику прощенья.

Он хочет леса моего?

Жестоким будет отомщенье:

Из вод глубоких вон его!

А Прошка сам уже не рад.

Он, в раж войдя, наплел такого,

Что будь то не слова, а град,

Побил бы насмерть водяного.

Когда бы веская причина,

А то ведь зайцы в грех ввели…

«Эй, плачет по тебе осина, -

Подумал леший. – Не шали!»

– Где надобно умом раскинуть,

Там норовишь рубить сплеча.

Недолго лешему и сгинуть, -

Заметил Прошка, – сгоряча.

– Так посоветуй мне, приятель.

Я знаю, тертый ты калач!

– Видать, что водяной наш спятил.

Здесь знахарь нужен, не палач.

– Ведун?! – и Афанасий сник. -

Ты сам здоров ли часом будешь?

Он в городе живет, старик…

– Ой, зверя ты во мне разбудишь!

Не посмотрю, что ты здоров,

А наломаю хворостины…

– Смотри, не потеряй портов.

Не лешачонок я – детина.

– Так я к тому и речь веду, -

Стучатся, слышишь? Так впусти! -

Рискнет кто на свою беду

Такого задержать в пути?

Куда там с Прошкою тягаться!

Словами с ним не совладать…

Но в страхе как тому признаться,

Кто ужас всем привык внушать?

Лукавил старый, знал и сам

Что урожденный дух лесной

Скитаться мог лишь по лесам,

А прочий мир пред ним стеной.

Как горожанину ужасен

Дремучий бор ночной порой,

Так город лешему опасен:

Где дом – ведь там и домовой.

Но не было такого сроду,

Чтоб леший с домовым дружил.

Чтил каждый и свою породу,

И тот удел, что получил.

И забредать в чужие веси

Чревато было карой злой…

Когда б все Афанасий взвесил,

Рискнул бы разве головой?!

Не то недолго леший думал,

Не то тем утром на беду

Он мир вдруг изменить задумал,

Но только он решил: «Иду!»

Свершилось! Прошка ликовал.

Одно лишь омрачало радость:

На смерть, возможно, посылал

Он Афанасия… Но жалость

Недолго лешего терзала.

Она исчезла без следа,

Едва о зайцах услыхала.

– А стадо как же? Вот беда!

То Афанасий вспомнил вдруг,

Что был с утра еще пастух.

– Как будто я тебе не друг, -

Изрек с обидой Прошка вслух.

– Не брошу зайцев я твоих,

И сберегу все стадо.

Тебя любя, люблю я их,

Тревожиться не надо.

Был взгляд его на диво чист,

Лишь в глубине туманен.

Так грязной кляксой белый лист

Бывает опоганен.

Но Афанасий вдаль глядел,

Не лешему в глаза.

Наивный малый скрыть хотел,

Что веки жгла слеза…

Он в дудку свистнул – зайцы вмиг

Сбежались на поляну.

Теснясь, подняли визг и крик

От сутолоки рьяной.

Там лапу отдавили, здесь

На ухо вдруг присели…

Казалось, лес кружится весь

В пушистой карусели.

Но Афанасий свистнул вновь,

И стихли зайцы сразу.

Привыкла заячья их кровь

Смиряться по приказу.

– Я ухожу, – так леший начал, -

Куда, зачем – вам ведать ни к чему.

Надеюсь, ждет меня удача.

А вы послушны будьте вот ему.

Любить он обещал вас. Правда, Прошка?

– Я их люблю не меньше, чем своих, -

Заверил тот. – Сюда иди, эй, крошка!

И ты, толстяк… Я обожаю их!

– Ее Малыш зовут, того – Обжора, -

Заметил леший, не сумев скрыть грусть.

– Так мы с тобой закончим здесь не скоро.

Давай мне дудку, сам я разберусь!

И дудку выхватил старик без лишних слов.

Устал уже скрывать он нрав свой вздорный.

Надул он щеки, дунул – звук был нов,

Но заяц был дуде всегда покорный…

Глава 2, в которой леший Афанасий, отправившись в путь, встречается со своим старым другом полевым Никодимом.

Хруст веток под ногами, птичий крик,

Овраг, поросший бешеной травою,

И плеск ручья, и грозный тигра рык,

Бредущего с охоты к водопою, -

Все это лес, и музыка его.

Всем жителям Земли она знакома.

Но горожанин не поймет в ней ничего,

А леший слышит зов родного дома.

Он дух лесной; и плоть от плоти леса,

Его глаза, и уши, и душа.

То он злодей, а то большой повеса,

Но чаще тень, что стороной прошла.

Нетрудно встретить лешего в лесу:

Окликни лишь, да разглядеть сумей –

Быть может, встанешь с ним лицом к лицу,

Но не рассмотришь черт среди ветвей…

Но лес ревнив, и нежить это знает.

Непросто даже лешему порой

Из чащи выйти; та не отпускает,

Встав на пути зеленою стеной.

Огонь и тот, устав, стихает скоро.

Никто другой не проживет и дня,

Смирится в ожиданье приговора,

Познав все ужасы лесного бытия.

Но Афанасий лесу был родной,

Его пугать – нелепая затея.

Шел налегке, с котомкой за спиной,

Мечтами с каждым шагом богатея.

Не близок путь, и чем себя занять?

Не все же морокуше подпевать.

А мыслям волю дай – и не унять.

О ведуне он начал вспоминать.

Еще не позабылось это время –

В леса ведун пришел и жил средь них.

Он с нежитью делил проклятья бремя,

Приняв обычаи и все повадки их.

Лечил от сглаза, отводил заклятья,

На Ерофея бешенство снимал,

А на русальнице рядил шутовок в платья,

Чтоб их нагими леший не видал.

Ни то ни се он был, ни друг, ни враг.

Не человек уже как будто – и не бес.

Он для житья облюбовал овраг

И жил отшельником, не покидая лес.

Не то чтоб ведуна в лесу любили –

Как был чужак, так и остался им, -

Но до поры и ненависть таили,

Ему платя презрением своим.

Все изменилось сразу, лишь узнали –

Ведун с ведьмачкою сошелся и живет.

Кикиморы – и те тут возроптали:

«Позор на наши головы падет!»

Он из людей, она – иного рода,

Меж ними пропасть пролегла навек.

Недопустимо честь пятнать породы.

Нечистой силе ненавистен человек.

Судили их, и ведуна изгнали.

Что с ведьмой стало, леший плохо знал.

Слыхал он только, как в лесу болтали:

Мол, в родах умерла, а плод – гидроцефал.

Но так ли это? Может быть, и врали,

Чтоб неповадно было нежити грешить.

Русалок взять – давно уж потеряли

Стыдливость девичью. И как ее внушить?..

– Помилуй беса царство князя тьмы! -

Ворвался в размышления вдруг голос. –

Забыл ты, видно, как любили мы

Срывать с русалок грудь прикрывший колос?

И что бы было, будь они стыдливы?

И где тогда ты лицемерье прятал?

Коровы, знаешь ли, с того и не бодливы,

Что их с быком в хлеву пастух сосватал.

– Эй, Никодим, как смел ко мне без спроса! -

Взъярился Афанасий, озираясь. –

Ну, берегись, я вытопчу все просо,

И будешь голодать всю зиму, каясь!

– Скрыть хочешь мысли – думай тише.

Вам, лешим, эта истина знакома?

Тебя, мой друг, слыхали даже мыши.

Ты все же в поле, Афанасий, а не дома.

И в самом деле, лес был за спиной,

А перед лешим простиралось поле.

Здесь даже воздух, грезилось, иной,

И с каждым вздохом опьянял он волей.

– Вы, лешие, в лесу совсем забыли,

Что в поле даже у травы есть уши.

– А вы бы, полевые, отучили

Свою траву чужие мысли слушать!

Был леший с полевым уж век знаком,

Немало в прошлом вместе почудили.

Слыл Никодим беззлобным чудаком,

Но за беспутство все его бранили.

Завечерело, и в лучах закатных

Сгустились тени, пали в чернозем –

И Никодим, приземистый, но статный,

Встал перед лешим в облике своем.

– Здоров будь, Афанасий, бес пропащий!

– Будь вечность жив и здрав, друг Никодим!

– С каким попутным ветром к нам из чащи? -

И полевой расцеловался с ним.

Но сей порыв смутил тотчас обоих,

Ведь не в чести у нежити такое.

И с малолетства приучают их,

Что бес тогда лишь бес, когда задумал злое.

– Как будто что-то мучает тебя, -

Молчание нарушил Никодим.

Спросил пытливо, ус свой теребя: -

Иль невзначай разжился ты чужим?

В котомке что – алмазы, самоцветы,

Сокровища подземного царя?

– Не смейся и оставь свои наветы!

– Так сам скажи, чтоб не гадал я зря.

Когда бы Афанасий мог признаться!

Но Прошке обещал о ведуне молчать.

А слово дал – так надобно держаться

И другу полуправду рассказать…

– Иду я в город, – начал он уныло, -

Давно хотел на мир людей взглянуть…

– Сдается, леший, жизнь тебе постыла,

Коль в лапы смерти свой направил путь.

Знал Афанасий сам, что Никодим был прав,

И он безумен был, решив леса покинуть.

Ведь города не место для забав,

Не мудрено в них лешему и сгинуть.

Есть здравый смысл, но есть еще гордыня.

И леший удила вдруг закусил.

Домой вернуться он не мог отныне:

Ну, как признать, что сильно он сглупил?!

– Все это бред кикиморы и слухи, -

Сказал и взгляд отвел, себя стыдясь.

– Не лгут, видать, одни лесные духи, -

Воскликнул Никодим, на лешего озлясь.

Они нахмурились; недолго и до ссоры.

Известно ведь – в себе не волен бес,

Нередко завершает дракой споры

И неизменно – криком до небес.

Закат окрасил тучи в цвет багряный,

Над полем ветер, как шакал, завыл…

Однако буря стихла, гром не грянул.

Никто о давней дружбе не забыл.

– Напомню я, чем города опасны, -

Вновь приступил к осаде Никодим.

– Но даже если доводы ужасны,

Предупреждаю – я неисправим!

– Ты выслушай сперва, там поглядим,

Кому из нас менять придется мнение. -

И заслонил собою солнце Никодим. –

Открой глаза и уши откровению!

Уселся леший поудобнее на кочку,

А полевой грозой навис над ним.

Решив поставить в этом деле точку,

Он был, как никогда, неумолим.

– Слово город – бесцветное слово,

Но ведь ужас, ты прав, не в словах.

В городах не живут даже совы,

Только люди живут в городах.

Обитатели каменных клеток

Дышат воздухом смрадным и ждут,

Что зима превратится вдруг в лето

И от бед их молитвы спасут.

Но живя в ожидании чуда,

Все погрязли в грехах, как в смоле.

Сотворили кумира из блуда,

Подменив бога им на Земле.

Лицемерные божии твари

Понастроили всюду церквей.

Но когда же молитвы спасали

От гнездящихся в душах чертей?

Город – та же зловонная яма.

Человек – узник низких страстей.

Я прошу тебя, друг мой упрямый,

Ты живи, как и жил, без затей!

И Никодим вздохнул устало.

Он красноречием блеснул,

Как другу доброму пристало.

Но леший, заскучав, зевнул.

– Прости, но я тебя не понял,

Чем город так опасен мне.

– Ты слушал или спал, засоня?

Погибнешь по своей вине.

– Я честно выслушал тебя,

Теперь давай все по порядку.

Превыше истину любя,

От сорняков прополем грядку.

Ты говоришь: слаб человек,

Владеют гнусные им страсти.

Нас, леших, уж который век

Леса спасают от напасти.

Мне морок не опасен сей,

Заразе этой неподвластен.

От плевел зерна ты отсей –

Порок над нежитью не властен.

– Готов поверить: леший нелюдим.

Но обречен, кто о церквах забудет.

– Не ангелы там служат, те же люди.

И что мне от молитв их грешных будет?

– Ты безрассуден, нечего и спорить, -

И Никодим в сердцах махнул рукой. –

Безумного с его безумьем сорить –

Что беса окроплять речной водой.

– Напрасный труд, с тобою я согласен.

Ты лучше мне советом помоги.

Один вопрос мне все-таки неясен:

Ждут в городе меня одни враги?

– Враги твои врагов – твои друзья.

Пусть даже враг он прежде был и твой.

– Загадки этой разгадать нельзя!

– Ответ простой: твой друг там – домовой.

– Мы во вражде ведь с давних пор!

– Да я о том и речь веду,

Что распри ваши – просто вздор.

Поймешь и сам, когда сведу.

– Ты хорошо знаком ли с ним?

– Товарищем мне верным слыл.

– Давно ли было, Никодим?

Возможно, он уже забыл.

– Забыть нельзя, ведь мы не раз

Вгоняли лошадь в мыло.

Хозяин после думал: сглаз,

Параличом разбило…

– Какая лошадь? Мы про город…

– Он на селе в те годы жил.

Ты помнишь? Был великий голод.

Бежал, кто мог. И Доможил…

На новом месте он обжился,

Ни человек, ни дух – наш брат.

И с жизнью в городе смирился,

Но злее стал с тех пор стократ.

Ему поклон мой передай,

Напомни о проказах,

Да будь приветлив – руку дай,

И сдружишься с ним сразу.

Вздохнул печально Никодим:

– Тебя я сам бы проводил,

Но, как и ты, неисправим –

Мне человек не угодил.

Но если попадешь в беду,

Подумай только, да сильней!

Я все забуду и приду.

Нет друга, верь, меня верней…

И полевой протяжно свистнул:

«Смотри, не попади в беду!»

Затем тихонечко он пискнул

И мышью скрылся в борозду.

А леший вновь один остался.

Кругом он глянул. Вечерело.

Туман по-над землею стлался,

И солнце в ночь упасть созрело;

Но медлило, лучом лаская

Холмы и впадины полей,

Прощальной лаской утомляя

Неистовой любви своей.

Травы высокой колыхание,

Цветок, а в нем пчела в работе,

И ветра страстное дыхание,

И птицы песнь на звонкой ноте –

Тем, кто живет, любовь ценя,

Все это было как признание,

Что поцелуй на склоне дня

Есть встречи новой обещание…

Но Афанасий не любил.

Сомненьями вовсю терзаясь,

Иных забот он полон был

И ими жил, не отвлекаясь.

«Пора и в путь», – подумал он,

На солнце пятен не заметив.

В любви был леший не силен,

Своей нигде пока не встретив.

За полем снова лес вставал,

А там гора горбы вздымала…

Но дух лесной не уставал,

Ему природа сил давала.

В краю безлюдном незачем таиться

И опасаться встречи с чужаками.

Мог Афанасий и росой напиться,

А закусить древесными грибами.

Но если б из людей увидел кто его –

Узрел бы мужика, каких немало

По свету бродит. В лешем ничего

От духа не было, на вид – обычный малый.

Легко весь день мог волком пробежать,

А ночью – филином или пугливой тенью.

Но не любил он облика менять,

Предубеждение оправдывая ленью.

Он шел в надежде, будто так и надо,

Весь леших род от тяжких бед спасти.

Собою жертвовал, не требуя награды,

Мечтая лишь до города дойти.

Мечтал – сбылось, и он дошел таки!

Не леший, а позор лесного рода.

…Нередко вот такие простаки

И остаются в памяти народа.

Глава 3, в которой леший Афанасий приходит в город и в поисках знахаря встречается с домовыми.

Лишь тот из нежити, кто не боится сглаза,

Увидев город, в ужас не придет:

Как будто зверь притих тысячеглазый

И, злобою терзаясь, жертву ждет.

Но из таких – ну, домовые разве,

Ведь не случайно в городах живут они.

А впору лешему и слепота, и язвы,

Когда кругом огни, огни… и вновь огни.

А воздух городской? Его нет гаже,

Опасен он для тела и души.

Не ядовит так газ болотный даже.

Будь осторожен, леший, не дыши!

Но за бедой беда идет опять -

И нос сочился, и глаза слезились.

Не будь упрям так, повернул бы вспять,

И долго бы потом кошмары снились.

…Так город лешего сразил,

Едва начался бой;

Он нежить страхом заразил.

И духом пал герой.

Едва живой в кустах лежал,

Пережидая день.

И потому лишь не сбежал,

Что выдала бы тень.

Но шли часы; чем ближе ночь,

Тем крепче духа дух.

И в полночь страх изгнал он прочь

И стал к сомненьям глух.

Он осторожно сделал шаг –

Не дрогнула земля,

И скрылся в подворотне враг,

Растерянно скуля.

И леший, осмелев, пошел…

Неведомо куда.

В лесу он быстро бы дошел,

А в городе – беда!

Один средь множества домов,

И улицы пусты.

Нет ни тропинок, ни следов…

Как лешие просты!

Ведь Афанасий думал как?