Искушение. Мой непокорный пленник

Я взглянула на Вира, а тот ухмылялся! Правда, заметив, что я смотрю, он быстро спрятал улыбку за отрешенным выражением лица, но в серых глазах северянина продолжали плясать озорные искорки. Вот тебе и Рамона под кровать! Виру нравится, что какой-то выскочка вздумал мной командовать?

Однако, обнаружив, что военнопленный сбил пятую часть от начальной стоимости моркови и даже получил бесплатно пучок свежей зелени, мой гнев поутих. Если он и дальше будет так отчаянно торговаться, то я смогу неплохо сэкономить на продуктах.

– Вот, смотрите, она небольшая и яркая, – брюнет показывал мне морковь, – верный признак, что окажется вкусной.

– Ты лучше скажи, откуда знаешь сколько она должна стоить? Ты ведь не местный.

– Да ну… – хохотнул Маркус. – Торговцы в любой стране одинаковы. Они всегда прибавляют сверх того, за сколько готовы продать. К тому же, не забывайте, откуда я родом. Арамерское царство всегда славилось торговлей. Это у нас, можно сказать, в крови.

– А еще у вас в крови, похоже, тяга к самовосхвалению, – хмыкнула я, наблюдая за напыщенным поведением брюнета. – Пойдем, нам еще мяса надо купить. И ты вроде как обещал приготовить рыбу.

Наш дальнейший час, проведенный на рынке, проходил по следующей схеме: Маркус находил продукты, доводил беднягу-продавца до икоты, торгуясь так, будто от этого зависели наши жизни. После чего с видом победителя и с трофеями в руках шел к следующей палатке.

Я бы так точно не смогла.

Давно заметила одну интересную особенность. Самые сильные чувства восхищения и негодования у нас вызывают люди, которые делают то, что мы сами себе не позволяем. Мы либо смотрим на смельчака восторженным взором, в тайне мечтая походить на него. Либо осуждаем, считая его поведение недопустимым, но лишь потому, что сами запретили себе так поступать.

Маркус вызывал восхищение. Я всегда боялась так дерзко торговаться, опасаясь вызвать недовольство продавца. Но арамерец своим примером показал, что гнев торговца не так страшен. Да, некоторые были не в восторге от чрезмерной прижимистости Маркуса. Однако большинство, наоборот, с удовольствием включались в игру. Они рассказывали о своих товарах, спрашивали военнопленного, откуда он родом, делились секретами о том, у кого на рынке стоит покупать вино или фрукты, а к чьим прилавкам лучше не подходить.

За время, проведенное на рынке, Маркус успел перезнакомиться по меньше мере с десятком торговцев, большая часть из которых выражала надежду завтра вновь пообщаться с рабом.

Мы купили фасоль, свинину, лимон, пару апельсинов, крупную рыбину, головку сыра, капусту, лук и хлеб. По личному настоянию Маркус взял какие-то специи, уверяя, что с их помощью приготовит рыбу, от которой я вознесусь к богам. Надеюсь, это была метафора, означающая, что мне понравится вкус, а не что я умру после первого кусочка и отправлюсь к Далару.

Честно говоря, после морковки я закрыла глаза на дерзкое поведение раба. В какой-то момент мне даже начала нравится та страсть, с которой Маркус покупал продукты. Как он их рассматривал, обнюхивал, рассказывал, что может приготовить из этого.

Мой организм, до того через силу запихнувший в себя мало съедобный овощной суп, приготовленный Виром, капризно скулил и требовал разрешить этому невероятному мужчине творить на рынке все, что тот сочтет нужным, лишь бы по итогу нас ждал обещанный ужин.

Это было абсолютно недопустимо с педагогической точки зрения, но я бы посмотрела на вас, посиди вы все последние месяцы на аскетичной диете. И не на такое закроешь глаза, особенно когда тебе пообещают, что к запеченной рыбке приготовят салат из свежих овощей с секретным соусом. Да пусть хоть весь рынок на уши поставит – лишь бы накормил.

Вернувшись домой, я устало рухнула на диван в гостиной, но любопытство не дало слишком долго разлеживаться. Из кухни слышались шум, грохот и, Рамон по вашу душу, пение! Маркус пел! И весьма неплохо.

Против такого я не смогла сдержаться и, хоть ноги гудели после долгой прогулки, отправилась посмотреть на бесплатное представление.

Зашла на кухню, а там брюнет во всю жонглировал овощами, сковородками, ножами. На счет жонглирования я, конечно, преувеличила, но обращался с утварью арамерец мастерски.

К моему появлению военнопленный успел разжечь очаг и начал разделывать рыбу. При всем при этом еще и пел, зараза. Да так красиво, что можно было заслушаться.

Я постаралась тихонечко подкрасться, пользуясь тем, что Маркус стоял ко мне спиной, но он все равно услышал мои шаги, обернулся. Добродушно улыбнулся, оборвав песню, и пояснил, что собирается основную часть рыбы использовать для ужина, а из головы, плавников и хвоста приготовить на завтра ароматный бульон.

У меня и завтра будет вкусный обед! Потрясающе!

– О чем ты пел?

Я довольно неплохо знала арамерский язык, но не все слова в песне поняла. Очевидно, она была или на незнакомом мне наречии, или на языке древних арамерцев.

– Да в общем-то… – Маркус смутился, – Там нет глубокого смысла. Мне ее бабушка в детстве пела. В песне говорится о том, что наступает рассвет, по реке плывет лодка, которая несет к любимой.

– Спой ее еще раз, – попросила я, присаживаясь на лавку.

Маркус еще больше смутился, но не стал отнекиваться и затянул песню. Легкую, светлую, от которой так и веяло добром. Вернулся к рыбе, продолжая напевать. Натер ее специями, вложил внутрь кружочки лимона, сбрызнул оливковым маслом и отправил в печь запекаться. А сам взялся резать овощи на салат.

– Жалко, что тебя купила госпожа Эйстерия, – произнесла я, когда песня закончилась. – Потому что тогда я смогла бы пристроить тебя поваром в какой-нибудь богатый дом.

– Вот еще, – Маркус вновь решил возразить. – Я бы не стал готовить. Делать это по принуждению? Ни за что!

Я раздосадовано вздохнула.

Хорошо же все было. Тихо, умиротворенно. Ну вот чего он опять ерепенится?

– Но ты ведь сейчас готовишь для меня, – сделала я очередную попытку образумить брюнета.

– Ты меня к этому не принуждала. Это была моя личная инициатива. К тому же я готовлю не для тебя, а для нас. Или ты планируешь съесть рыбу одна, а меня морить голодом? – он грозно вздернул бровь. – Нет, конечно, я пойму, на твоем месте мне бы тоже не захотелось делиться столь вкусным ужином, – Маркус театрально прижал ладонь к груди и состроил жалобную гримасу: – Но если ты все же сжалишься перед голодным человеком и поделишься, то обещаю и дальше кормить тебя божественно-прекрасными завтраками, обедами и ужинами.

Разумеется, в моих планах не было намерения подвергать раба голодовке. Я действительно собиралась поделиться приготовленной рыбой, но его упрямство начинало раздражать. А еще его нежелание обращаться ко мне на «Вы» и соблюдать дистанцию. Что я ему, подружка что ли? Или то, что я отношусь к нему по-человечески он воспринимает за слабость и начинает садиться на шею?

Его поведение весьма забавно для мужчины, но совершенно не допустимо для раба. И что самое скверное, если я и дальше продолжу закрывать глаза на его выходки, он окончательно обнаглеет, и тогда я точно не смогу выполнить заказ Эйстерии. С этим нужно было что-то делать, причем немедленно. Так что пришлось выводить себя из добродушного настроения и вспоминать, за что мне платят деньги.

– Ты вновь забываешься, раб! Мне надоело каждый раз тебя поправлять. Раз не можешь запомнить, как себя вести, то я помогу! – надеюсь, мой тон был достаточно суров. – Вир!

Вышла в коридор в поисках слуги. Тот оказался неподалеку, занятый работой в саду.

– Вир! – произнесла отчетливо и громко, чтобы Маркус обязательно услышал. – Иди и немедленно замочи розги. И перца красного добавь в воду. У нас сегодня будут воспитательные мероприятия.

А затем вернувшись, злобно ткнула пальцем в грудь зарвавшегося арамерца:

– Ты – собственность госпожи Эйстерии. Запомни это! Прежняя жизнь закончилась. Теперь ты – раб и должен выполнять приказы. Ко мне обращаться на «Вы» и добавлять «Госпожа»! За каждое неповиновение последует жестокое наказание. Так будет до тех пор, пока ты не научишься вести себя подобающе! Все понял?

Я ожидала либо гневных протестов, либо осознания, что он перешел все допустимые границы, но брюнет попросту отмахнулся от моих угроз!

– Давай сперва поужинаем, госпожа, а потом можешь хоть всю ночь меня воспитывать, – Маркус достал из печи рыбу, от которой шел пар и какие-то сумасшедшие ароматы пряных трав. – Посмотри какая красота!

Да Рамон тебя задери и по всему лесу раскидай! Он меня вообще слышал?!

Мне очень хотелось приказать арамерцу поставить рыбу на стол и немедленно отправляться в дисциплинарную. Руки чесались прямо сейчас пройтись розгами, плевать что сухими, по его филейной части. Я была настолько взбешена нахальным поведением, что едва сдерживалась чтобы не перейти на крик.

Но рыба… Хватило одного только взгляда, чтобы мой желудок начал требовал перенести все воспитательные мероприятия на потом. Сперва эта золотистая рыбка, свежий хлеб, салат и хорошее вино, а потом уже все остальное. Желудок убеждал, что воспитательный процесс никуда от меня не денется. И что пороть Маркуса часом раньше или часом позже – не имеет значения. А вот рыба за этот час остынет и будет уже не такой вкусной.

– Бери рыбу и неси в столовую! А сам жди на кухне! – прорычала я, стараясь не смотреть на источник раздражения, чтобы не передумать.

Кажется, Маркус понял, что я на пределе и готова сорваться в любой момент, поэтому перестал злить меня. Молча отнес в столовую тарелки и налил вина.

– Приятного аппетита, госпожа, – произнес он подчеркнуто холодно, после чего удалился на кухню.

Успела подумать, что арамерец, похоже, решил обидеться, но потом отломила кусочек рыбы и вкусила настолько нежное филе, что выкинула из головы все лишние мысли и сосредоточилась на еде.

Это было восхитительно. Ароматная сочная рыбка, с легкой кислинкой от лимона и пряностью трав. И немного сока, в который я с удовольствием макала хлеб. Лучший ужин за последнее время.

Стоило чуть утолить голод, как его место заняла совесть. Она считала, что лишить автора возможности попробовать собственное творение – это довольно скверный поступок. Да и чего я так взъелась? Парень просто упрямится и показывает характер. Ну так что ж теперь? Воспитаем.

Я пригласила Маркуса к столу и разрешила ему взять немного рыбы для себя и Вира. Конечно, это было неправильно, ведь рабам не следует питаться так же, как господам. Но, с другой стороны, мне казалось кощунственным не дать арамерцу попробовать то, что он готовил с такой любовью. Кроме того, я не могла не угостить Вира, который не меньше моего настрадался от скудности рациона.

– Приготовишь ещё порцию салата? Потому что этим я делиться не буду, – демонстративно придвинула к себе миску. Я уже успела попробовать немного и убедилась, что он был не менее вкусным, чем рыба.

– Как пожелаете, – Маркус все еще вел себя как обиженный мальчишка.

А что он хотел? Чтобы я спокойно смотрела, как он фамильярничает со мной? Я и так была более чем добра к нему.

Да и пусть обижается. Я ему в подруги не набивалась, и хорошее отношение – дело десятое. Лишь бы покорно выполнял приказы. А то удумал: подчиняться не стану, готовлю по собственному желанию, на рынок тоже иду по собственной прихоти. Слишком много гонора.

Но как же он вкусно готовит!

Честно говоря, не хотелось, чтобы ужин заканчивался. Давно я не испытывала такого наслаждения. К тому же, окончание вечера тоже меня тяготило. Я и при тетке старалась увиливать от телесных наказаний, но там хотя бы рабы сами этого заслуживали своим поведением.

Маркус, разумеется, тоже виноват. Но в нем слишком тесно переплетаются нахальство и добрый заботливый нрав. В итоге гнев, вспыхивающий во время его наглых выходок, мигом гаснет, стоит брюнету проявить участие в мой адрес.

Не делают так рабы. Они либо с самого начала проявляют враждебное отношение, либо стремятся выслужиться. А этот и не выслуживается, и агрессии в мой адрес не демонстрирует. Ни хороший, ни плохой, пойди разберись как такого воспитывать.

– Заканчивай с ужином. Пора заниматься твоим воспитанием, – я зашла на кухню в тот момент, когда Маркус допивал вино, рассказывая Виру какую-то историю.

При моем появлении брюнет резко оборвал повествование и насмешливо уточнил:

– Наконец-то мы перейдем к более близкому знакомству? Что ж. Ведите, гас-па-жа!

Последнее слово он произнес противным голосом, растягивая по слогам. Этот проклятый брюнет одной фразой разбивал все мое миролюбивое благодушие. Если после ужина я подобрела настолько, что готова была ограничиться воспитательной беседой, то теперь мой решительный настрой вновь пробудился.

– О да. Сейчас мы познакомимся гора-а-аздо ближе! – надеюсь, мой голос звучал угрожающе.

– Звучит заманчиво, безымянная незнакомка, – Маркус не остался в долгу и сверкнул глазами, бросая мне вызов. Дескать, мы еще посмотрим кто кого перевоспитает.

Глава 4

Я чуть подтолкнула раба к выходу из кухни, сама взяла факел и подожгла от кухонного очага. Если сейчас дам с Маркусом слабину, то он решит, что может и дальше чувствовать себя хозяином положения, и творить все, что ему вздумается. А в моем нынешнем финансовом состоянии мне нельзя так рисковать.

Мы прошли по коридору, в котором гулял свежий вечерний ветер, проникавший из внутреннего сада и разносивший по помещениям прохладу. Дисциплинарная комната находилась на второй половине дома, там, где жили рабы. Вход в нее прятался за массивной деревянной дверью, расположенной неподалеку от кроватей.

Дверь открылась со скрипом, встречая нас густой темнотой. Здесь не было окон, и свет с улицы не проникал за эти стены. Пламя факела лизнуло по каменной кладке, нашло собратьев и поделилось огнем, осветив стол, расположенный возле входа. На нем лежали кожаные плети, широкие ремни, кнуты, хлысты. Здесь же стояла бадья с замоченными розгами. У противоположной стены находилась лавка для порки, которой я обычно и ограничивалась.

В дальнем конце помещения была сколоченная рама, значительно превосходившая по высоте человеческий рост. В ней имелись четыре кольца (два вверху и два внизу) и продетые через эти кольца цепи, которые можно было закрепить на оковах раба так, чтобы он стоял на месте с широко расставленными ногами и руками, не способный увернуться от ударов.

Помимо рамы имелся столб, к которому можно было приковывать раба и ящик с различными инструментами на случай, если обычных плетей окажется мало. Той дальней частью комнаты я не пользовалась. Раму, столб и дополнительные инструменты любила эксплуатировать тетушка.

– Это и есть дисциплинарная комната? – Маркус окинул взглядом мрачное помещение. – Какое интересное название для пыточной.

– Снимай тунику и ложись, – я указала на лавку.

– Вот так сразу? Без предварительных ласк? – брюнет продолжал ерничать, скидывая одежду на пол. – Раздеваться до гола? Ты хочешь быть сверху или снизу?

Ничего, веселись. Сейчас тебе будет не до смеха.

Я молча достала розги, стряхивая с них капли. Замоченные в воде с красным перцем, они не только больно жалили, но и вызывали острый зуд, который сохранялся еще несколько часов после наказания.

– На живот! – скомандовала, увидев, что Маркус лег на бок и принял соблазнительную позу, выгодно демонстрирующую красивое телосложение.

– Значит, предварительные ласки все-таки будут, – усмехнулся он, переворачиваясь лицом вниз. – Я так понимаю, меня ждет массаж?

Я не собиралась поддерживать его настрой и, наоборот, была максимально серьезна.

Первый удар вышел «примерочным». Розги легко и звонко отскочили от ягодиц мужчины.

– Решила размять мою задницу? Отличная идея. А то все последние дни… – договорить он не успел, прерванный вторым ударом. Тот вышел более весомым, заставив Маркуса вздрогнуть.

– … я провел в основном в сидячем положении и мой зад изрядно затек.

Еще удар. Кожа начала наливаться багрянцем.

– Можно еще спинку помассировать?

Снова удар.

Я старалась не обращать внимание на шуточки Маркуса, продолжая методично раскрашивать ягодицы широкими красными полосами. От легких ударов перешла к тяжелым, с оттяжкой, оставляющим яркие следы на коже.

В какой-то момент брюнет замолчал, шумно вдыхая воздух. Наконец-то его начало пронимать. Действо мне не доставляло ни малейшего удовольствия, но такова работа. В сущности, я не отличалась от обычных школьных учителей, которые тоже использовали розги для наказания непослушных учеников. Разница была лишь в том, что передо мной не маленький хулиган, а взрослый человек, который не желал признавать свое положение.

Отсчитав пятьдесят ударов, я остановилась, разглядывая раскрасневшиеся полушария. После такого брюнет еще долго не сможет нормально сидеть.

Заметив, что я остановилась, Маркус обернулся и спросил:

– Ну что, прелюдия закончена? Теперь приступим к сексу?

Эта фраза меня буквально взорвала изнутри! Я-то рассчитывала, что после такого арамерец умерит легкомысленный настрой и пообещает впредь не совершать ошибок. Пятьдесят ударов – это более чем прилично. Даже самые упрямые юноши после второго десятка молили о пощаде. А тут пятьдесят – и ни капли раскаяния!

Да Рамон с ним с раскаянием. Злость, обида, ярость. Хоть что-то привычное, с чем я знаю, как работать. Вместо этого вновь его дурацкие шуточки и поведение, демонстрирующее, что плевать он хотел на все мои наказания.

– Вставай! – ох как я была зла в тот момент! – Иди сюда.

Указала на раму. Значит, для него порка сродни развлечению? Хорошо, посмотрим, как он теперь заговорит.

Зафиксировала Маркуса внутри рамы, заставив его поднять руки над головой и широко расставить ноги. Брюнет совершенно не сопротивлялся, чем еще больше злил. Наоборот, с любопытством наблюдал за происходящим, позволяя надеть на себя наручи и прикрепить их к цепям. Накинула набедренную повязку на его исполосованный зад, чтобы не отвлекал меня своим достоинством. Подтянула цепи, вынуждая арамерца развести конечности на максимум своих возможностей.

Розги, значит, для него сущая ерунда? Хорошо, милый, сейчас возьмем что-нибудь из арсенала тетушки.

Мой взгляд остановился на плети – длинной, черной, из прочной кожи. Выглядела плетка пугающе. Пару раз я держала ее в руках, и знала, что это норовистая штука. Чтобы нанести точный удар – нужно приловчиться. Но да Рамон с ней. Куда попадет – туда попадет.

Подошла к еще улыбающемуся Маркусу. Посмотрим, как теперь запоешь.

Обошла его со спины, примерилась, и в следующую секунду плеть со свистом разрезала воздух, оставив яркую полосу на спине.

Кареглазый издал приглушенный сип, и я обрадовалась. Наконец-то! Нашла, чем приструнить!

Еще несколько ударов оставили следы на загорелых мышцах раба. Я ждала вскриков, а еще лучше – мольбы остановиться. Но Маркус плотно сжал губы и не издавал ни звука.

«Ничего, он сдастся, – подбадривала я себя. – Просто более крепкий и выносливый, чем обычные рабы. Но сейчас и его проймет».

Еще несколько взмахов плетью. На оголенной спине появились кровоподтеки. Я видела, как вздрагивает тело Маркуса от каждого удара. Понимала, насколько это больно. И тем сильнее мне не нравилось отсутствие реакции.

Я помнила, как наказывала этой плетью рабов по указу тетки. Хватало трех-четырех ударов, после которых несчастный начинал молить о пощаде. Сейчас я нанесла уже больше десятка, а Маркус не издавал даже стонов. И это плохо. Это хуже, чем плохо.

С каждым новым ударом отчаяние и паника охватывали меня все больше и больше. Или я заставлю Маркуса подчиниться, или мне конец.

Рука начала уставать. Наносить удары плетью совершенно не тоже самое, что розгами. Пару раз нечаянно я попала себе по бедру. Плетка отскочила и прошлась по мне концом, но кожу опалило так, что пришлось приложить усилия, чтобы не взвизгнуть от обжигающей боли. А этот упрямец продолжает молчать. Ни стонов, ни криков.

Он там живой хоть?

Я обошла раму, встав перед лицом брюнета. Лицо его покраснело, взгляд был расфокусирован. Жив. Но вид у него, далеко не такой бодрый, как в начале вечера.

– Все еще нравится мой массаж? – спросила я, надеясь услышать в ответ «уже не очень». Или хоть какой-то намек, что Маркус готов к переговорам.

Но вместо этого паршивец выдавил очередную улыбку.

– У вас прекрасные мануальные практики. Я буквально чувствую, как кровь разбегается по каждой мышце, приводя ее в тонус. А уж как сексуально вы выглядите с этой плеткой… ммм…

Да твою же душу да Рамону в задницу!

Злая на упрямство Маркуса и на проклятую госпожу Эйстерию с ее трижды проклятым заказом, я продолжила наносить удары еще яростнее и чаще. Маркус должен сломаться и хотя бы вскрикнуть! Должен! Иначе я в ловушке!

Но вместо этого после очередного удара вскрикнула я сама и уронила плеть. Запястье правой руки пронзило такой болью, что на секунду у меня в глазах потемнело.

– Что случилось? – встрепенулся Маркус.

Сжала зубы, чтобы не стонать, придерживая руку и пятясь спиной к тумбе.

– Да что с тобой? – раб извивался, пытаясь повернуть голову в мою сторону.

– Все нормально, – сейчас мне меньше всего хотелось общаться с военнопленным. Пусть бы он провалился под землю вместе со своей госпожой Эйстерией.

Боль была такая, что, если бы не раб – я бы выла в голос.

– Иди сюда! – прозвучал приказ, и я сама не понимая почему, покорно подошла к мужчине.

– Рука?

Молча кивнула.

– Пошевелить ею можешь?

Попробовала, но это вызвало новую волну мучений, и я не смогла удержаться от вскрика.

– Отцепи меня! – потребовал арамерец.

Мне кажется, в тот момент боль настолько притупила мое сознание, что я мало что соображала. Отстегнула его правую руку, а дальше он справился сам. Я же продолжала стоять в каком-то оцепенении, кусая губы, чтобы не выть, и боясь пошевелить запястьем.

– Покажи, – Маркус потянулся к моей руке после того, как освободился от цепей.

Прикосновение выдало очередную болезненную вспышку, я попыталась выдернуть кисть, но он не отпустил.

– Ш-ш-ш… потерпи чуть-чуть. Я аккуратно. На перелом не похоже. Скорее, это вывих или растяжение. У тебя есть в доме какие-нибудь лечебные мази на такие случаи?

– Есть, – ответила я.

– Это хорошо. Но сначала приложим что-нибудь холодное, чтобы рука не опухла.

Маркус повел меня в столовую и усадил, чтобы я смогла положить травмированное запястье на столешницу. На шум пришел Вир.

– Слишком усердно перевоспитывала. Теперь сидит с растяжением, – пояснил Маркус в ответ на удивленный взгляд северянина. – Будь добр, принеси, пожалуйста, чистую тряпку.

Вир послушно кивнул. Сам Маркус раздобыл миску с холодной водой. Принесенную тряпку он тщательно смочил и приложил к моей руке. Прохладная влажная ткань приятно обволокла кожу.

Удивительно, но не только я, но и Вир слушались Маркуса, будто так и надо. Ладно я слегка растерялась от боли, но мой северянин почему спокойно подчиняется приказам постороннего человека?

– Сейчас подержим немного в холоде, чтобы не было отека, смажем мазью и перевяжем. Мы так в армии делали. Два-три дня и все пройдет. Давай вина принесу? Поможет притупить боль. Вир, где у вас вино? И мазь захвати, пожалуйста.

Мужчины вновь ушли в кладовую, а я сидела, глядя на ноющую кисть и пыталась осмыслить происходящее. Оно не желало укладываться в голове.

Я только что исполосовала Маркуса плетью, и как бы он не храбрился, понимала, что ему пришлось только что вытерпеть. Но при это он ни разу не пожаловался. А стоило мне повредить руку, моментально бросился помогать.

Как это все понимать?

Рабы так себя не ведут.

Но должно же быть какое-то разумное объяснение. Что это? Попытка добиться моего расположения? А смысл, если при этом он демонстративно подчеркивает, что не согласен мириться со статусом слуги? Или он надеется, что я сжалюсь и решу оставить его у себя? А может быть, он действительно настолько крепкий и выносливый, что все мои наказания для него – полнейшая ерунда? Если так, то что мне тогда делать? Как его воспитывать?

– Вот, выпей, – Маркус принес мне бокал вина.

Отхлебнула и закашлялась.

– Ты его не разбавил? Надо было с водой размешать.

– Женщина, ты в своем уме? Как можно портить благородный напиток водой?

– Да это пить невозможно! Слишком крепко. Вир, сделай нормально.

– Давай сам разбавлю, – проворчал Маркус. – А еще говорят, что это мы – варвары.

Арамерец явно пожадничал с водой, и вино все равно вышло крепким, но Рамон с ним. Сейчас это даже к лучшему. Рука до сих пор ныла так, что хоть плачь.