Вызов

Здесь действительно было трёхразовое питание и вечерняя кружка молока со сдобой перед сном. Были сезонные поездки на море, торжественные праздники. А также регулярные построения, военная муштра, «воспитание трудом», армейская дисциплина, жёсткий свод правил и наказаний. Здесь давали стабильность и гарантировали будущее – но отбирали всё остальное. Ни собственных вещей, ни права выбора, ни личных стремлений. Твой долг отечеству уже рассчитан до последней капли крови. А что касалось образования – в основном учили искусству убивать и науке не умирать, убивая.

Ро мог простить матери всё: вечно рваную одежду, голодные ночи с урчащим животом, побои от её пьяных приятелей, ту страшную лихорадку, едва не унёсшую его жизнь. Но это… это «обеспеченное будущее» – никогда.

– Сам прыгнешь, или помочь? – голос за спиной звучал почти доброжелательно, если бы не ледяная насмешка в каждом слове.

Ро упрямо смотрел в никуда. Ещё год – и детство канет в прошлое, уступив место «настоящей жизни»: службе, войне, бесконечным походам против желтоглазых демонов. Где малейшая проволочка в бою – смерть. Где солдат дрессировали бояться командира сильнее, чем града стрел, заслонивших небо. Где за серьёзные нарушения прогоняли через строй. Иногда – не единожды. Каждый товарищ обязан был ударить прутом или палкой. Поговаривали: редко кто выдерживал и несколько минут такого «правосудия», а пережившие умирали медленно в муках от страшных увечий.

Ро думал, что не боится смерти. Но от этой перспективы – бессмысленного существования, пропитанного ненавистью и безысходностью – его бросало в дрожь. С такими горизонтами прыжок с крыши казался не безумием, а единственным разумным выходом.

– Эй, Бродяга! Даже для тебя это слишком, не находишь? – голос Верина звучал притворно-заботливым.

Ро оценивающе скользнул взглядом вниз. Так далеко он ещё не прыгал. С такой высоты – тем более. Переломов не избежать, это он понимал. Гораздо разумнее было бы послать задир куда подальше и снова подраться. Несколько синяков против сломанных костей или смертельного падения – выбор казался очевидным. Вот только капитан чётко предупредил: следующая потасовка – и неделя в карцере.

«Не всё можно решить кулаками. Учись договариваться», – таким было его последнее наставление.

Лишь это удерживало Ро от язвительных ответов, хотя на языке уже вертелась пара особенно ядовитых фраз. Его безоговорочное превосходство над сверстниками было в словарном запасе. Он научился читать, когда эти узколобые зазнайки ещё в деревянные мечи играли!

– Спорим, допрыгну? – Ро повернул к ним ухмыляющееся лицо. Его глаза смеялись, но в уголках губ пряталось что-то опасное.

– Ты совсем рехнулся?! – отпрянул Сарвиан, словно от бешеной собаки. – Это же все десять футов, если не больше!

– Пусть прыгает, – махнул рукой Верин и ехидно посмотрел на выскочку. – На что забьёмся?

– Если долечу, – Ро бросил взгляд на зияющую пропасть между крышами, – вы следующие. Если не струсите.

– А если не долетишь? – глумливо улыбнулся Верин.

– Наверняка сломаю шею – и больше вас не увижу. Считаю это беспроигрышным вариантом.

Ро абсолютно не волновали ни сверстники, ни их жалкие разборки, ни даже перспектива разбить голову. В этот момент для него существовало лишь одно – вызов, брошенный самому себе. Если допрыгнет до шестой казармы – значит, сможет сбежать отсюда. Если сорвётся… Что ж, просто окажется недостаточно сильным. Но лучше принять смерть здесь и сейчас, чем провести ещё один год в этой проклятой тюрьме с «прекрасным видом» на кровавые горы!

– Договорились, – сквозь зубы процедил Верин. – Только ты не допрыгнешь. И Сар подтвердит, что никто никого не подталкивал, – в его голосе звучала отвратительная уверенность.

Прежде они постоянно ругались и дрались, теперь же не протянули бы друг другу руку помощи, даже если бы один из них висел на краю пропасти. Эта бессмысленная вражда калечила их души, убивая детство и преждевременно превращая мальчишек в озлобленных взрослых.

Довольно слов. Пора выбирать и действовать.

Ощущая под подошвами шершавую черепицу, Ро сделал несколько шагов назад для разбега. Ветер дул в спину, подбадривая – окрыляя. В этот момент всё остальное потеряло значение: не существовало насмешек, кадетских правил, патрулей и заборов. Только он и пустота между ним и свободой.

Внизу лишь камни чужой страны, обиды и разочарования. Пусть они останутся в прошлом. Впереди – далёкий край крыши. Единственное будущее, достойное того, чтобы за него бороться.

Сердце колотилось так, будто птица рвалась из клетки. Кровь пела в висках. Солнце слепило, но казалось холодным в сравнении с жаром, клокочущим в груди. Мышцы напряглись до предела. Волнение воспламенилось в азарт.

Рывок – толчок опорной ногой – и прыжок в неизвестность.

***

– Никто его не толкал! Сам, дурак, прыгнул.

Капитан сверлил гневным взглядом Верина, будто собирался прикончить на месте, но, услышав оправдание, перевёл ярость на зачинщика.

– Ты у меня из карцера до самого выпуска не выйдешь! Ясно тебе, Роваджи?

– При чём тут я? Он сам прыгнул! Я вообще на другой крыше стоял! – возмущённо парировал Ро, намеренно избегая смотреть в сторону упавшего.

По правде говоря, Верину ещё повезло. Всего пара месяцев на костылях – никакой муштры и изнуряющих тренировок. Кухонные наряды вместо строевой – мечта, а не наказание. Но что-то всё равно грызло Ро изнутри. Шутки шутками, но парень мог и шею свернуть. Кто ж знал, что этот упрямый петух действительно прыгнет? Никогда не стоит ставить против безмозглой алорской гордости!

– А на распределении я тебе такую рекомендацию напишу! Будешь до конца своих дней полы драить и выгребные ямы копать! Слышишь меня? Провокатор! – продолжал ругаться капитан. На его высоком лбу вздулись и пульсировали вены.

– Так ему и надо! Только и может, что позорить ало-класси! Да он и не алорец вовсе! – поддержал Сарвиан, с трудом удерживая повисшего на нём приятеля.

– Молчать! Тридцать ударов и карцер на трое суток! Тебе – немедля – за то, что рядом стоял и не вмешался. Веринти́су – как только кость срастётся. Безмозглые! Последний год, а они с крыши бросаются! Вы в долгу перед Колласом и отечеством! Вы не имеете права так бездарно распоряжаться своими жизнями! Не для того вас кормят и одевают, чтобы вы хромали в строю! Бестолочи! Прочь с глаз моих! – капитан резко повернулся к сделавшему шаг Ро. – Стоять! Куда собрался? Думаешь, тебя это не коснётся?

Едва Верин и Сарвиан, сопровождаемые надзирателями, скрылись за дверью, офицер тяжёлой поступью обогнул стол и навис над Ро, как утёс над застывшим прудом. Его осуждающий взгляд прожигал подопечного насквозь.

Котан цвета морской волны резко контрастировала с белоснежными волосами. Гражданские одежды избегали кричащих оттенков, но военные смотрелись броско, сочетая в себе силу шторма и спокойствие океана. Их было видно издалека. Золотые и серебряные нашивки – сверкающие, как слепящее полуденное солнце – манили восторженных мальчишек. Но Ро первые десять лет жизни провёл в Халасате, где даже последний башмачник умел пускать пыль в глаза, что уж говорить о лощёных сидах с их бархатом и пёстрыми лакеями. Ало-класси со своим показным блеском и рядом не стояли.

Но истинное назначение формы заключалось не в этом. За аскетичной простотой линий скрывалась фанатичная преданность идеалам, высеченным на лицах офицеров, словно на каменных скрижалях. Вера в Колласа. Верность отечеству. Личная честь. Ало-класси представляли собой единый организм – безупречный в своей надменности, незыблемый в убеждённости собственного превосходства.

Капитан, несомненно, хранил где-то в глубине души способность мечтать и улыбаться, но эти драгоценности не предназначались для воспитанников. Его глаза были ледяными озёрами, лишь иногда вспыхивающими пламенем пекла. Но теплом – никогда.

– Так вот как ты проблемы решаешь? Это уже перешло все границы. В уставе чётко прописано наказание за членовредительство. Хочешь попасть под трибунал?

Ро стоял, уставившись в пол и упрямо сжимая челюсти. Молчание было его единственной защитой.

– Четвёртый год я бьюсь за твоё будущее! Четвёртый год доказываю начальству, что в этой дурной башке есть светлые мысли, достойные правильного применения!

Офицер с силой треснул его по затылку, заставив пошатнуться, но Ро мгновенно вернулся в стойку «смирно».

– Последний год, Роваджи. От каждого требуется полная самоотдача. Ты вообще осознаёшь, как этот перелом скажется на карьере Веринтиса?

Терпение лопнуло – Ро оскалился, демонстрируя презрение. Какое ему дело до Верина и его будущего? Разве тот хотя бы раз переживал за судьбу полукровки?

– Его никто не заставлял прыгать! – вырвалось сквозь стиснутые зубы.

Новая оплеуха обрушилась с удвоенной силой. По лицу расползлась жгучая волна – будто сотни игл прошили кожу от виска до скулы. В ухе зазвенело. Ро стоял неподвижно, так сильно сжимая кулаки, что ногти впились в ладони. Он не издал ни звука, но вскинул подбородок. Взгляд с вызовом впился в командира.

Капитан фыркнул и покачал головой.

– Наглости у тебя – через край. И смелости хватает. Это хорошо, трусов в моих казармах не держу. Но есть вещи, которые я не потерплю. И прежде всего – неблагодарность. Или забыл, каким тебя сюда привели? Тощий, слабый, ни на что не годный. Только и делал, что ревел по матери. Позорище! Другого бы пороли до кровавых полос, пока не проникнется дисциплиной. Но я дал тебе три дня! Три пекловых дня, чтобы пришёл в себя и усвоил порядки. Собственному сыну не позволил бы такой поблажки!

Капитан поднял взор к потолку, будто рассчитывал узреть там Колласа. Позолоченное изображение солнцеликого бога холодно поблёскивало на стене за его спиной – словно насмехалось.

– А конюшни? Когда тебя полагалось драть розгами, я отправлял чистить стойла, – продолжил офицер на тон спокойнее. – Подальше от глаз твоих врагов. Чтобы синяки заживать успевали. И вот твоя благодарность? Если бы Веринтис проломил череп, меня бы самого под трибунал отправили.

Ро продолжал молчать. Да, командир корпуса обращался с ним мягче, чем прочие офицеры, но всё равно несправедливо. А подобными речами убивал всякую приязнь в зародыше.

– Настоящий алорец всю жизнь стремится к совершенству, чтобы удостоиться Вознесения. А тебе, полукровке, нужно трудиться втрое усерднее! – не преминул напомнить капитан. – Детские игры закончились. В армии с тобой нянчиться не станут. Не научишься служить и дорожить товарищами – не выживешь и дня. Клянусь Колласом, я делал всё, чтобы направить тебя на истинный путь. Но ты упрям, как дикий осёл!

Он прикрыл лицо ладонью и провёл пальцами по переносице. Его тяжёлый вздох звучал, как очередной упрёк.

– Может выглядишь ты, как алорец, но кровь у тебя дурная. И ты, вместо того чтобы очиститься от позора, ещё и гордишься им! Где смирение? Где благодарность за великую милость, оказанную тебе? Где твоя честь?

Эти проповеди Ро слышал уже сотни раз. Он не разделял алорских идеалов, но каждый раз в груди становилось до боли тесно. Они требовали от него невозможного – возненавидеть самого себя за место рождения, отречься от тех лет, когда он был по-настоящему любим и счастлив. Ему и так приходилось играть эту унизительную роль – зазубрил все молитвы, регулярно стоял в исповедальном столпе света и каждое утро в составе роты хором клялся в верности Алуару. Но даже тысяча повторений не превратит навязанную ложь в правду. Ярость была его утешением – последним бастионом против чувства собственной ничтожности. Щитом, что спасал его рассудок.

– И что мне теперь с тобой делать? – выдохнул капитан после гневной тирады. – Как ты собираешься загладить свою вину?

– Отправлюсь в карцер, – голос Ро звучал монотонно. – Буду молить Колласа простить мне сам факт моего рождения. Обещать впредь не позорить его светлое имя.

Даже тени раскаяния не было в этих словах – только измождённая язвительность. Дерзость не всегда шипела в нём гадюкой – порой она дышала хладом, просачиваясь сквозь трещины давно истерзанного терпения.

– Это не обычная драка, Роваджи, – капитан скрестил руки на груди. – Коллас наделил тебя острым умом. И мне категорически не нравится, как ты его используешь.

Он резко ткнул указательным пальцем в висок воспитанника, заставив того непроизвольно скривиться. Ро ненавидел, когда к нему прикасались. Другие слишком легко нарушали и без того призрачные границы его личного пространства – наглядно демонстрируя его бесправие. Слова могли ранить больнее кулаков, но существовала особая, изощрённая форма насилия – эта снисходительная жестокость, с которой наделённые властью постоянно подчёркивали своё превосходство. После драк Ро никогда не чувствовал себя настолько униженным, как от «дружеских» подзатыльников и похлопываний по щеке.

– Сегодня ты подбил товарища на прыжок с крыши. Что вытворишь завтра? – капитан не убирал пальца от виска, будто хотел ввинтить туда здравый смысл. – Это уже третий случай подстрекательства, но впервые всё могло закончиться смертью. Ваши жизни принадлежат не вам – они собственность Колласа и Алуара! Вы не имеете права ставить их на кон в мальчишеских спорах!

– Моя вина в том, что Верину солнце напекло голову? – не выдержал Ро, дрожа от ярости. – Вот Коллас пусть и отвечает!

От хлёсткой пощёчины он едва удержался на ногах, но вместо покорности ощерился, как дикий зверь.

– Капрал! – голос командира сотряс стены.

Дверь распахнулась, впуская бледного дежурного, который чётко отсалютовал знак верности ало-класси.

– Да, капитан!

– Немедленно препроводить этого паршивца в карцер, а через час – построение на плацу!

– Прикажете ротному высечь его? – с почтительной осторожностью уточнил капрал.

– Нет. Я сам им займусь, – ответил капитан и посмотрел на воспитанника с ожесточением. – У меня остался всего год, чтобы выбить из него дурь и сделать человеком.

Ро выдержал его взгляд без тени страха и молча последовал за конвоиром, демонстративно игнорируя горящую щёку. Он шёл, смотря себе под ноги, стараясь не видеть ненавистных зданий и знамён, будто от этого они могли раствориться в небытии вместе с окружающим миром, который с первого дня отвергал его.

Сам зашёл в карцер, со скрежетом задвинул решётку, растянулся на голых досках нар и уставился в потолок. Стоило вдоволь належаться на спине. Неважно, сколько ударов ему предстоит вынести – боль будет нестерпимой и бесконечно долгой. Сначала – во время торжественной порки перед строем. Потом – мучительными днями и ночами на животе, когда каждое движение превратится в пытку. Раны затянутся, но ещё долго будут зудеть, а шрамы останутся на всю жизнь.

Через всё это Ро уже проходил. В первый раз – в одиннадцать лет – он ещё верил в чудо. Ждал, что вот-вот офицер с сияющими солнцами на нашивках выйдет вперёд и отменит жестокий приказ. Но его высекли – показательно и жестоко. Он кричал и изо всех сил старался не плакать, но никакое упрямство не могло вмиг сделать ребёнка взрослым.

Теперь иллюзий не осталось. Сначала разденут до пояса. Затем привяжут руки к перекладине, чтобы не мог сойти с места. После – исполосуют на глазах у всей роты. Неделя в лазарете. Ещё неделя лёгких работ. А дальше – будто ничего и не было: марш-броски, штурмовые полосы, многочасовые построения. Бегай, прыгай, ползай, сражайся, а на уроках – сиди смирно часами. Боль? Терпи и не ной – будь достоин лазурного котана.

Но сегодня, по странной иронии, вместо отчаяния в груди разгорелось лихорадочное возбуждение. Это была надежда – преждевременное, но сладкое ликование. Капитан ошибался. У него не было года. Скоро «Халасатец» вернётся домой.

Дрейф

Халасатская наглость могла поспорить с расчётливостью, но против жадности – обе были бессильны.

– Три сардины, – протянул перекупщик, будто делал милость.

– Сколько? – переспросил Ро. Ему хотелось расхохотаться, но сильнее – заехать дельцу по мерзкой физиономии. – Это же золото!

– Ну, да. Червонное. И весом ничего так, – согласился мужчина средних лет, приглаживая промасленную бородку. – А камушки фальшивые. Стекляшки, поди.

– Да хрен с камнями! Три сардины за золото? Это грабёж!

Обычно Ро вёл себя скромнее и не срывался на людях, но в эту паршивую лавчонку его привела нужда. Он уже второй день ничего не ел, не считая одной перезрелой груши, а тело болело так, что о работе и мечтать не приходилось. Расставаться с кулоном не хотелось – он в ярости расшиб кулак о стену, осознав, что выбора нет. Нужно было выручить серебра, набить живот и отлежаться на постоялом дворе, а лучше убраться из Синебара хоть по реке, хоть в дилижансе. Но, Ликий подери, три сардины?!

– Это не грабёж, молодой человек, – спокойно и вкрадчиво произнёс перекупщик. – Грабёж – это то, каким способом ты получил эту вещицу, а я тебе предлагаю честную сделку. Не нравится моя цена? Так иди в другую лавку. Там, завидев твою разбитую рожу, торговаться не станут – сразу кликнут стражу. Ну так что? Три сардины?

– Катись в пекло! – осклабился Ро и вышел, громко хлопнув за собой дверью.

Его дерзкое «проживу сам» обещало продлиться недолго и закончиться через пару дней в помойной канаве. Города он не знал. Ему было четыре, когда они с матерью здесь жили, пока не перебрались в Ангру. Помнил только бесконечные крыши и вечную тесноту: окна в десяти футах друг напротив друга, отчего соседи всегда оказывались ближе, чем хотелось бы. Тогда Ро всего этого не понимал. Ему и самому было любопытно таращиться, высматривая, как живут люди, но мать прикрикивала, чтобы закрыл ставни, и плотнее запахивала халат под чьё-нибудь улюлюканье. В те годы они проводили много времени вместе, но стоило сыну подрасти – его всё чаще выставляли на улицу, где он и провёл беспечное детство. Теперь же только улица у него и осталась.

Кулон в виде ножниц вёл себя тихо. Он больше не вертелся и не дрожал. Если в нём и оставалось волшебство, то не желало развлекать фокусами всяких невежд. Можно быть и приветливее к новому хозяину, а то променяет на горстку монет или, не ровён час, переплавит! Кусок золота сбыть легче, чем эту вычурную безделушку – кому нужны ножницы, которые не режут? Камни же, пусть и фальшивые, всё равно могли сойти за настоящие – блестели-то благородно. «Сам дурак поверил», – зло подумал Ро.

Нацепив кулон и спрятав за пазухой, он побрёл вдоль однотипных лавок, обходя глубокие лужи. Сдаваться не стоило. Везёт только тем, кто не опускает рук. Его взгляд искал возможности: широко разинутую сумку с ценностями, зазевавшегося торговца у ящика сочных слив, оброненную в грязь монету. Но наградой стала одна-единственная ржанка на дне деревянной миски у закутанной в выцветшее покрывало старухи – слепой, судя по мутным бельмам. Нет уж. Грабить такую было ниже его достоинства.

Раздражённо свернув в проулок, Ро начал высматривать место, чтобы забраться на крышу. Хотелось погреться в лучах солнца, пока его не заволокли тучи. В Халасате не бывало безоблачных дней, но несколько часов тепла иногда выдавалось. Не потрескивающие жаровни таверны, но и это сгодится. Главное – дать отдых побитым бокам и немного успокоиться. Холодная голова всегда лучше горячей – если только не болтается в петле.

Время шло, и надо было что-то решать. Ещё одного вызова Ро бросать не хотел. Не каждый же день дёргать богов! Нужно и своей головой думать. Достать денег, поесть, убраться подальше. Придётся воровать. Лучше дождаться темноты и наведаться в чьё-нибудь окно. Жаль ловкостью он не мог теперь похвастаться.

Убегая от расфуфыренного колдуна, Ро был слишком опьянён успехом, чтобы осознавать последствия ночных приключений. Наутро болело всё: тело расцвело огромными синяками, ссадина на губе покрылась грубой коркой, а под глазами темнели круги цвета не самого свежего трупа. Спустя день лучше не стало. С таким лицом вообще не стоило шляться по улицам – того и гляди, прилетит за бродяжничество. Выставят за ворота, ещё и пинка дадут на прощание.

Подтянув колени к груди, Ро подпирал дымоход. Стёртые сапоги наконец были ему впору, но он ещё помнил, как они болтались, если не заталкивал тряпки в носки. От кадетских пришлось избавиться – быстро стали малы. Ну и Ликий с ними! Он ненавидел натягивать ботфорты, да и лазать в них было неудобно.

Хотелось подремать, но мысли обступали со всех сторон, настойчиво напоминая о насущном. Они нашёптывали согласиться на три жалкие сардины, попытать счастья у других перекупщиков или обчистить последнего. Но вот пойти поискать работу они не предлагали.

Вряд ли Синебар чем-то отличался от Санси или Ранты. С первых же дней на улице Ро оказался в двойной ловушке – слишком рослый, чтобы вызывать жалость, но при этом достаточно жалкий на вид, чтобы никто не доверил ему честного дела. Выбор, совершённый в прошлом, лишил его многих вариантов будущего, но он предпочитал не отравлять голову ненужными сожалениями, а думать о том, как раздобыть хоть какой-то ужин.

И всё же сон медленно пополз вместе с солнцем, увлекая в обманчивое тепло и кратковременную безмятежность. Немного счастья боги отвели для каждого, пусть оно и таяло при пробуждении.

Треск черепицы под чьим-то весом и лёгкое жжение на груди враз вернули Ро к действительности. Он нащупал кулон, сжал в ладони и ощутил покалывание вместе с неожиданным осознанием – кто-то стоял неподалёку, шагах в двадцати, за дымоходом. Близко.

– Ненавижу крррыши! – раздался хриплый рык, больше похожий на звериный.

– Не переживай, я котам не проболтаюсь, – ехидно отозвался второй голос. Кагмар. Колдун с серебряными ножницами. Это его почувствовал Ро вместе с пульсацией кулона.

– Он где-то здесь. На крррыше. Чую, – сообщил бист. Только существо с волчьей пастью могло произносить согласные с таким рокотом. – Запах свежий.

Ро криво усмехнулся, стараясь заглушить подступающую панику. Уж чем-чем, а свежестью он точно не пах – давно пора было помыться, если не ради здоровья, то хотя бы чтобы сбить со следа всяких псин. Прятаться больше не имело смысла: острый на нюх зверь мимо не пройдёт.

Проклиная коварную Наминэрию, Ро резко вскочил на ноги, рванул вниз по скату и перепрыгнул на соседнюю крышу. От колдунов лучше держаться подальше. Вряд ли его разыскивали, чтобы снова угостить ликёром – скорее вздёрнут или четвертуют. А может, рыжий сид пожелает расправиться с ним лично.

– И́мпас! – выкрикнул Кагмар.

Черепица под ногами вздыбилась и разлетелась осколками. Ро, не глядя, перепрыгнул пролом и помчался ещё стремительнее.

– Стой, мерзавец! Вернись, а ни то пожалеешь! – неслось следом.

Но ветер удачно подгонял в спину, а ноги занялись любимым делом. И только грудная клетка отзывалась болью и грозилась сложиться капканом, если её не перестанут проверять на прочность.

Фехтовальщик из него вышел так себе, боец – и подавно, но в беге мало кто мог с ним сравниться. По плацу, через полосы препятствий, по шатким лестницам и узким перекладинам – он носился с лихой безрассудностью, падал, разбивался, но каждый раз вставал и бежал ещё быстрее. Эти навыки не раз спасали ему жизнь. И сейчас он вновь делал ставку на лёгкие ноги.

Синебар разительно отличался от прочих городов Юга. Здесь словно соревновались в высоте – здания вздымались на пятьдесят-шестьдесят футов, теснясь так плотно, что образовывали сплошную каменную стену, лишь изредка прерываемую узкими арками и проулками. Крыши перетекали одна в другую, становясь причудливыми мостами, вымощенными не булыжником, а черепицей и выцветшими досками. Но в этом таилась опасность – в любой момент можно было провалиться если не целиком, то хотя бы ногой. Ро выбирал путь осторожно, ступая лишь там, где предположительно проходили несущие балки. Жителям верхних этажей оставалось только сочувствовать – наверняка они слышали топот, а на их головы с потолка сыпалась пыль.

Казавшийся бескрайним простор для бегства обернулся ловушкой. Куда не кинься – везде как на ладони. Нужно было только оторваться и юркнуть в какой-нибудь неприметный дворик. Но вокруг – лишь людные улицы, да и толпы́ недостаточно, чтобы в ней раствориться.

Перепрыгивая через очередной переулок, Ро переоценил свои силы, едва ухватился за карниз и повис над головами горожан. Раздались возгласы – кто-то ахнул, кто-то закричал. Внизу засуетились стражники. Выругавшись, Ро рывком подтянулся. Едва забравшись на крышу, тут же понёсся дальше. Какая разница, кто за ним гонится – наёмники или стража? Пусть хоть поубивают друг друга из-за добычи! Хотя… Судя по тому, как легко он их обставил своими манёврами, погоня наверняка уже отстала. Или просто махнула на него рукой.

Ро обернулся на бегу – и едва не споткнулся от неожиданности. Позади, неотступно преследуя, мчался огромный бист с волчьей мордой, чья белоснежная шерсть уже покрылась серой пылью. Из оскаленной пасти свисал язык, а жёлтые глаза пылали яростью и страхом высоты.