Сирруш

Когда он отдавал сие повеление, то сердце кровью обливалось. И бесполезны были утешения, что это вынужденная мера, иначе пострадают жители. Жизни людей крупной части города окажутся под угрозой. Но доводы не возымели должного действия, ибо Девадат прекрасно понимал – какими бы ни были причины, побудившие его отдать варварский приказ, они его не оправдывают. Охотник Шанкар прав. Уничтожение деревьев может привести к крайне печальным последствиям. И дело здесь не только в естественном сокращении природных угодий. Существует серьезный риск того, что ослабленная почва возле берегов Синдху не сможет более удерживать ту в родном русле. А это повлечет за собой затопление огромных земель, превращая их в болота, непригодные для проживания. Не исключено, что от них пострадает и сам Мохенджо-Даро, расположенный в непосредственной близости от реки.

От былого приподнятого настроения Девадата не осталось и следа. Оно испарилось, как роса с листьев лопуха ранним утром Бхадрапада[1].

– Я не хочу на это смотреть, – одними губами прошептал он.

Чувство вины, исчезнувшее в тот момент, когда он снял с себя одеяние жреца, вернулось вновь и напомнило о себе. Словно некто невидимый ударил Девадата острым кинжалом в самое сердце.

Вырубка леса – его приказ. А приказывать другим осуществлять подобное – все равно, что самому взять в руки топор.

– К шакалам эту Хараппу, – в сердцах бросил он, – вернусь, а потом отправлюсь на юг, в Лотхал.

Приняв это решение, Девадат быстро развернулся и уже собрался идти обратно, как вдруг из зарослей донесся странный и непонятный шум. Бывший жрец повернул голову в ту сторону, откуда доносился звук, и внимательно прислушался. Мышцы напряглись, а костяшки пальцев, сжимавшие посох, побелели. Взгляд Девадата быстро обежал зеленую чащу, подступающую прямо к обочине.

Спустя несколько томительных мгновений звук раздался вновь. Будто нечто прошелестело опавшей листвой, подкрадываясь по земле недалеко от дороги.

Девадат развернулся к джунглям всем телом, слегка согнув ноги в коленях. Взмахнул посохом и ухватил его обеими руками, намереваясь использовать как длинную дубинку.

– Синха[2], – прошептал Девадат, сощурив глаза.

Послышался хруст ломающихся веток. Нижние части деревьев затряслись от прикосновения зверя.

Нахмурившись, бывший жрец проговорил:

– Слишком крупный для синха… неужели… носорог?

Он не успел додумать до конца.

Нечто выпрыгнуло на дорогу с такой скоростью, что Девадат не сумел толком рассмотреть. Что-то сильно ударило в левый висок, рассекая воздух, как кнут погонщика зебу. Скулу обожгло, будто к ней приложили клеймо. Жрец рухнул на дорогу, глотая ртом пыль. В ушах звенело. Сильная боль расползлась по левой части лица. Перед глазами все поплыло. Сердце гулко стучало, отдаваясь в висках. Хриплое дыхание вырывалось из легких.

Девадат тряхнул головой. Зрение стало понемногу возвращаться в норму. Каким-то чудом жрецу удалось не выронить посох, и тот по-прежнему был в руках. В тот момент, когда Девадат решил было вскочить на ноги, над ним зависла чья-то тень. Он отчетливо видел ее очертания на серой дороге. Она накрыла его целиком, заслоняя от солнечного света. На дальнем конце тень заострялась, словно ее отбрасывал длинный меч в вытянутой руке.

«Носорог. Так и знал, что меня сбила эта толстокожая туша».

Девадат резво откатился, уворачиваясь от смертоносного удара. Он услышал свист рассекаемого воздуха и поначалу принял его за выпад рога яростного зверя. Однако через миг до него дошло, что звук был точь-в-точь такой же, как когда его что-то ударило в висок. Потный и возбужденный, Девадат вскочил на ноги и развернулся. Тело максимально напряглось, готовясь дать отпор или уйти с пути носорога. В глазах потемнело, однако ему удалось сосредоточить внимание на звере. Солнце светило прямо в лицо, поэтому тот казался крупной тушей непонятной формы.

И лишь теперь Девадат осознал, что носорог не издает никаких звуков. Ни рева, ни рыка. Вообще ничего. Более того, существо имеет длинный хвост, которым и рассекает воздух, подобно хлысту. Только этот хлыст был вдвое, а то и втрое длиннее и толще любого орудия, которыми пользовались погонщики зебу. На кончике хвост закруглялся, образуя нечто, похожее на тяжелую гирю. Он переливался угрожающим янтарно-зеленым цветом.

«Богиня-мать, что это?».

Девадат отвел взгляд от вращающегося хвоста, переведя взор на голову существа. Солнце по-прежнему мешало отчетливо ее рассмотреть, но бывший жрец увидел длинный острый рог, украшающий макушку зверя. Он был тоньше носорожьего, но выглядел не менее смертоносным.

– Прочь! – хотел было крикнуть Девадат, но из горла вылетел лишь сдавленный хрип.

Сердце забилось с такой силой, что он почувствовал колющую боль в левой части груди. Дышать стало тяжелее. Тем не менее, он нашел в себе силы и взмахнул посохом, словно дубинкой, пытаясь прогнать зверя. Однако это вышло настолько неловко, что даже шакал посмеялся бы над этой попыткой.

Существо резко прекратило размахивать хвостом. Тот застыл в верхней части своей амплитуды. Его кончик утратил зеленый цвет, полностью принимая янтарно-красный оттенок. Будто спелое яблоко. Пасть зверя приоткрылась, и пораженный Девадат увидел, что она буквально усыпана рядом острых, как кинжалы, зубов.

Последние сомнения отпали. Перед ним стоял не носорог. Не синха. А нечто жуткое и неведомое…

Девадат ощутил, как волосы на затылке встали дыбом. Руки затряслись так сильно, что он едва не выронил посох. Теперь сердце не просто стучало. Оно трепетало в груди так, будто намеревалось выбраться наружу и сбежать отсюда. Сбежать как можно дальше. Дабы не видеть того, кто предстал перед глазами. Никогда в своей жизни он не испытывал подобного ужаса. Даже когда в юности на него набросился крупный синха. Да, страх был, ибо его не испытывают лишь безумцы и глупцы. Но тогда, при нападении полосатого зверя, он мог контролировать его, заставляя действовать на пределе возможностей. Чувство страха помогло справиться с синха. Но нынешний ужас не имел ничего общего с прошлым. Он сковывал тело подобно древесной смоле, в которую угодило нерадивое насекомое. Девадат ощущал себя беззащитным кроликом перед немигающим взглядом кобры.

Из пасти зверя высунулся длинный язык, раздвоенный на конце. До ушей бывшего жреца, беспомощно поглощенного созерцанием этой страшной картины, донесся шепот. Шепот, похожий на шорох пожухшей листвы, переносимой осенним ветром.

– С-и-и-и-и-рру-ш-ш-ш-ш.

Шепот, перешедший в настоящее змеиное шипение, полностью лишил Девадата способности сопротивляться. И когда огромный раздвоенный язык метнулся в его сторону, он не предпринял даже попытки, чтобы увернуться…

***

Пурпурная нектарница[3], взмахнув маленькими крылышками, присела на цветок лотоса, аппетитно растущего из-под поверхности воды. Предвкушая долгожданный обед, она щелкнула тонким длинным клювиком и уже собралась поглощать пищу, как вдруг округу разорвал истошный вопль. Встрепенувшись, птичка стрелой взмыла ввысь, а затем, скрывшись посреди листьев ветвистого сала, уселась на толстую ветку, испуганно озираясь по сторонам.

Денек выдался жарким и безветренным, поэтому дерево стояло неподвижно.

Хлопая маленькими черными глазками, нектарница осторожно выглянула из-за своего укрытия в виде плотной древесной листвы. Но ничего, что могло представлять опасность, не обнаружила. Птичка прислушалась, не раздастся ли страшный звук снова? Однако округа опять погрузилась в тишину. Только кузнечики стрекотали в траве где-то внизу. Тогда, выждав еще немного, нектарница вновь слетела к кромке воды и уселась на цветок лотоса. На этот раз никакие крики не помешали ей насладиться долгожданным обедом.

***

Шанкар проснулся от того, что соседский петух, пристроившись под окном, решил хорошенько прочесать свою глотку. Состроив недовольную гримасу, охотник протер глаза, а затем собрался положить правую руку на спину Нилам, но нащупал лишь пустоту. Постель рядом была еще теплая, а простыня сохранила рельеф ее тела.

Слегка откашлявшись, он позвал хриплым спросонья голосом:

– Нилам?

Ответа не последовало.

– Ушла.

Внезапно его жилище, ранее казавшееся таким уютным и родным, предстало перед ним серым и опустевшим, будто разом лишившись всех ярких красок. Тяжко вздохнув, Шанкар непроизвольно закинул руки под подушку. Пальцы нащупали что-то холодное, гладкое, с острыми и ребристыми краями. Сдвинув брови, охотник ухватил предмет и вытащил наружу. В его руке заблестел драгоценный камень. Сапфир отливался приятным синим цветом. Шанкар не мог отвести взгляда от камня, напоминавшего ему глаза Нилам.

«Она оставила его?».

Охотник сел и спустил босые ноги на прохладный глиняный пол. Только сейчас, устремив взор на противоположную стену, он заметил, что на ней выведены несколько иероглифов. Шанкар вскинул брови и, не выпуская сапфир из руки, подошел, дабы повнимательней рассмотреть письмена. Рядом на полу валялся его кинжал. Судя по кускам глины на лезвии, именно он и послужил орудием для послания. Иероглифы слегка плясали и кренились. Проведя подушечками пальцев по их поверхности, Шанкар сделал вывод, что человек, написавший их, сильно торопился.

Надпись гласила:

Я решила оставить сапфир у тебя. Думаю, это самое безопасное место для него. А мне пора возвращаться. Жду с нетерпением твоего прибытия с востока. И еще раз – я согласна!

 Нилам

Секунду Шанкар стоял и тупо рассматривал иероглифы, а затем захохотал на весь дом:

– Она бы еще мне на лбу написала! Эй, сапфир у него! Еще и стену мне испортила.

Покачав головой, он спрятал камень в мешочек обратно под кровать, затем надел чистую белую рубаху, а старую бросил в кадку из-под воды. После чего вышел наружу.

Небо на востоке осветилось предрассветными лучами, хотя само солнце еще не взошло. Скоро город начнет просыпаться от спячки, а пока что еще можно было поймать мгновения утренней тишины. Петух, так бесцеремонно вторгшийся в сон охотника, деловито прохаживался у Шанкара под окнами, периодически разбрасывая землю в поисках червяков.

– Когда-нибудь я пущу тебя на суп, – пообещал он и огляделся.

Каран сидел на ступеньках соседнего дома и со скукой взирал на небо.

– Эй, – окликнул его Шанкар.

Услышав знакомый голос, мальчуган перевел взгляд на охотника. Его лицо озарилось задорной улыбкой.

Вскочив с крыльца, он вмиг подбежал к нему:

– О, с утречком, Шанкар!

– Доброе, Каран. Занят?

Мальчик вскинул правую бровь:

– А что, похоже?

– Мало ли, – пожал плечами охотник.

– Сам же видишь, что умираю от скуки.

– Это хорошо, ибо у меня к тебе дело есть.

– Правда? – глаза Карана загорелись.

– Правда. Только работу нужно сделать быстро, ибо мне надо скоро уехать.

– Куда? – тут же поинтересовался Каран.

– На восток.

– А куда именно?

Шанкар вздохнул:

– И с чего ты всегда такой любопытный?

– Познаю мир, – выпятив нижнюю губу, гордо ответил мальчуган.

– Оно и видно, – буркнул охотник, – просиживая зад на крыльце.

– Так куда? – проигнорировал колкость охотника Каран.

– На Сарасвати, – со вздохом ответил Шанкар, прекрасно зная, что тот не отвяжется. Каран обладал свойством репейника.

– Ух ты! – восхищенно прошептал он. – Возьми меня с собой!

– Нет, – немного резко ответил охотник.

Каран демонстративно надулся:

– Вот никогда не берешь!

– Мал еще, да и забот у тебя хватает.

– Уверен, госпожа Пратибха отпустила бы, если б ты попросил, – небрежно махнул рукой Каран, а затем, уперев костлявые руки в бока, спросил, – так что за дело-то?

Шанкар знал ответ на этот вопрос, но на всякий случай все-таки задал его:

– Ты умеешь читать иероглифы?

– Пф, – фыркнул тот и закатил глаза так, что стали видны одни белки, – откуда? Кто станет тратить время на обучение раба письму?

«Ага, – подумал Шанкар, – и кому нужен раб, умеющий читать? Чем меньше слуга знает, тем лучше».

– Отлично! – воскликнул охотник и тут же нарвался на испепеляющий взгляд мальчишки.

– Не разделяю твоего веселья, – буркнул он, скрещивая руки на груди, будто желая огородиться от Шанкара.

– Помню-помню, ты познаешь мир, – примирительно улыбнулся охотник, – ну, так как, поможешь с одним делом?

Каран скосил взгляд:

– В зависимости от того, что я за это получу.

Шанкар усмехнулся:

– Познаешь мир.

– Задарма не работаю, – отвернулся он.

– Ты раб и привык работать бесплатно, – охотник легонько толкнул того кулаком в плечо, – так, что не заговаривайся.

– Спасибо, что напомнил, – беззлобно огрызнулся Каран, тем не менее, продолжая смотреть в сторону.

Верхняя часть небесного светила уже показалась над горизонтом.

– Я дам тебе одну меру серебра.

Обиду как рукой сняло.

Каран так резко повернулся, что Шанкар явственно услышал хруст шейных позвонков:

– Шутишь что ли?

– И не думал даже.

– Целую меру серебра?!

– Да.

Каран заговорщически наклонился:

– На кого-то нужно вылить ведро помоев?

– Нет, все гораздо проще, – он поманил его пальцем за собой, – идем.

Вернувшись в дом в сопровождении Карана, охотник кивком указал на исписанную иероглифами стену:

– Вот это необходимо замазать глиной, да так, чтобы стена выглядела, как новенькая.

Каран с интересом осмотрел иероглифы:

– Что здесь написано?

– Здесь написано, что Каран – любопытный болван.

– О-о-о-чень смешно, – растянуто молвил мальчуган, – это ведь она написала, да?

– Она? – Шанкар сделал вид, что не понимает, о ком тот говорит.

– Да, ладно тебе, – Каран задорно подмигнул, – та девчонка с грудями, словно кокосы. А это, – он ткнул пальцем в иероглифы, – признание в любви, даже читать уметь не надо.

Шанкар отвесил ему легкий подзатыльник:

– Принимайся за дело. Времени у тебя до полного восхода солнца. Потом я уезжаю.

– Принимайся за дело, принимайся за дело, – скрипучим голосом передразнил его Каран, – сейчас, только сбегаю за ведром и скребком.

Шанкар с легкой улыбкой на устах проводил мальчишку взглядом, а затем поднял кинжал, прошел в кухню и очистил его от кусочков засохшей глины. Удовлетворенный осмотром клинка, он прикрепил его к поясу, после чего открыл чулан за очагом. В нем, аккуратно прислонившись к дальней стенке, стояли длинное копье с бронзовым наконечником и лук в форме полумесяца. Проверив состояние тетивы, охотник достал вещи из чулана и прикрыл дверь.

– Вот это да, – услышал он шепот Карана и обернулся.

Мальчуган появился в дверном проходе, сжимая в правой руке ведро с жидкой глиной, а в левой – скребок. Он с благоговейным трепетом взирал на лук и копье. В глазах светилось неподдельное восхищение.

– Не отвлекайся, – хмыкнул Шанкар, – солнце встает.

[1] Бхадрапада – август-сентябрь по древнеиндийскому календарю.

[2] Синха – лев/тигр на древнеиндийском.

[3] Пурпурная нектарница – птица из семейства воробьинообразных. Распространены в тропическом поясе Евразии, Африки и Австралии.

5

– Анил?

Лесоруб поднял веки и уставился в потолок. Белки глаз раскраснелись. Тело ломило от усталости и перенапряжения. Вдобавок ко всему его переполнял страх. Страх перед неизвестностью. А картины из воспоминаний недалекого прошлого только ухудшали душевное состояние.

В их доме царил сумрак, несмотря на то, что солнце уже взошло над горизонтом. Тесная застройка не позволяла лучам проникать внутрь.

Мина лежала рядом на постели. Светлая хлопковая рубаха скрывала легкую полноту ее тела, от которой она никак не могла избавиться после рождения дочери. Темные длинные волосы растрепались по плечам. Густые брови сдвинулись к переносице, а в карих глазах застыла тревога.

– Что? – сухо ответил Анил.

– У нас заканчивается серебро.

– Я знаю.

Мина поджала губы:

– Тебе нужно вернуться на просеку.

– И не подумаю, – Анил резко отвернулся и лег спиной к жене.

– Тогда что нам делать? – у Мины дрогнул голос.

– Пойду мести улицы. Устроюсь на свиноферму Панишвара. Что угодно, но больше топор я в руки не возьму!

– Анил, ты лесоруб, а не прислуга.

Он промолчал.

Анил ощутил, как мягкая холодная ладонь Мины коснулась его плеча:

– Панишвар много не заплатит. Уборщик улиц тоже получает гроши. Живи мы одни, я, быть может, и согласилась… поняла тебя. Но у нас маленькая дочь. Подумай о Нирупаме.

Кулаки Анила непроизвольно сжались:

– Я не могу, – процедил он сквозь зубы, – ты не ведаешь того, что там происходит. Не выдержу! Не выдержу я более!

– Ради Нирупамы, – в голосе Мины прозвучали слезы, – молю тебя, Анил.

Лесоруб закрыл глаза, пытаясь унять заколотивший его озноб.

Ради Нирупамы он готов пойти на все. Но способен ли вновь взять в руки топор? Шанкар не зашел к нему вчера вечером, поэтому лесоруб не знал, что сейчас происходит в верховьях Синдху. Анил злился. Злился, что охотник так и не явился. А ведь он обещал! Быть может, ему бы уже и думать не пришлось о возвращении на просеку.

Анил даже не подозревал, что Шанкар напрочь забыл о своем обещании. И все из-за прекрасной Нилам, перед чарами которой он не смог устоять.

***

– Ну и гадость!

Абхай, здоровый лесоруб с широкими плечами и тупым выражением лица, сплюнул на землю. Следом за харчком полились остатки гороховой каши – прямо под пень, на котором детина сидел.

Его приятель Кунал, такой же здоровяк, только чуть меньше ростом и с проблесками ума в глазах, хмыкнул, вставая с соседнего пенька:

– А ты ожидал, что нас тут разносолами кормить будут? Мы и так жалование получаем за работу. А еда, между прочим, казенная.

– Да плевать! – взревел Абхай. – Мне мясо нужно для силы, иначе как я буду рубить эти проклятые пальмы?

– Топориком, друг, топориком, – Кунал помахал перед его носом бронзовым лезвием, заблестевшим в лучах утреннего солнца.

Позади послышался треск и звук падения очередного срубленного дерева. Остальные лесорубы уже принялись за работу, очищая от джунглей новый участок земли. Вчера им пришлось отойти от берега вглубь, ибо деревьев поблизости уже не осталось.

Только Абхай и Кунал продолжали находиться возле русла реки, складируя стволы на подготовленные плоты для дальнейшего сплава в Мохенджо-Даро. Там древесина должна пойти на растопку огня, необходимого для обжига глиняных кирпичей под строительство нового городского квартала. Однако такие тонкости Абхая и Кунала не интересовали. Оба они были родом из небольшой деревеньки, что располагалась вверх по течению. Все, что привлекало их интерес в этом деле – плата за работу. И плата оказывалась немалой. Вполне возможно, что денег в итоге хватит на покупку лошади для хозяйства и постройки нового, более крепкого дома. Так, по крайней мере, размышлял Кунал, мечтавший стать первым парнем на деревне. Мысли же Абхая никогда дальше выпивки и веселья не заходили.

Четверо лесорубов приволокли к берегу очередную пальму и бросили возле деревенских приятелей.

– Хватит прохлаждаться, бездельники, – весело крикнул один из них, вытирая пот со лба, – топоры в руки и за дело!

– Кто бы говорил, Мадхан, – быстро парировал Абхай, – ты позавчера полдня на брюхе пролежал!

– Ладно-ладно, – взмахнул топором Кунал, – несите следующую, а мы пока займемся этой.

Компания лесорубов, возбужденно переговариваясь, вновь направилась вглубь чащи. Вскоре они скрылись за листьями деревьев, откуда непрестанно доносился звук откалывающихся щепок и хруст ломающихся стволов.

– Все как обычно? – уточнил Абхай, берясь за топор.

– Да. Сначала отрубаем макушку, затем волочем ствол на плот.

Абхай тяжко вздохнул:

– Мне нужно мясо.

– Погрызи кокосы, – ухмыльнулся Кунал.

– Если только твои!

Оба расхохотались.

Солнце стремительно летело к зениту, все больше нагревая окружающий воздух. Спины лесорубов быстро покрылись испариной, а через некоторое время и вовсе залоснились от пота, словно они только что искупались в реке. Лезвия топоров грозно сверкали в лучах небесного светила. Не успели они обработать одну пальму и погрузить ее на плот, как их товарищи приволокли из леса вторую, не давая им времени на передышку. Вновь в воздух взметнулись топоры, чтобы в следующий миг с силой обрушиться на макушку свежесрубленного дерева. Третья пальма поступила тогда, когда они еще даже не отнесли на плот вторую.

– Что, ребята, уже выдохлись? – подшутил над ними Мадхан.

– Вас там человек пятнадцать, а нас двое, – пропыхтел Абхай, хватаясь за ствол.

– Отговорки, – весело воскликнул Мадхан и махнул рукой, направляясь в сторону джунглей, – работайте, солнце еще высоко.

– Иди ты в зад макаки! – крикнул ему в спину Кунал, берясь за другой конец ствола, но Мадхан только засмеялся.

Этот парень всегда пребывал в хорошем настроении, готовый поделиться им с окружающими. Настоящий душа компании. Поэтому остальные лесорубы снисходительно воспринимали его колкости.

Водрузив очередную пальму на уже изрядно подзабитый плот, они вернулись к третьему дереву и начали обрабатывать его топорами. Когда же то было завершено, и новый ствол оказался уложен на плот, тяжело дышавшие Абхай и Кунал обнаружили, что свежей партии древесины от лесорубов пока не поступило.

– Отлично! – пыхнул Абхай. – Можно и передохнуть.

– Верно, – согласился Кунал, упираясь руками в поясницу.

– Если сегодня вечером я не получу мясо, то, клянусь Богиней-матерью, сбегу отсюда, сверкая пятками.

– Как тот парень, Анил? – хмыкнул Кунал.

– Не сравнивай меня с этим городским слюнтяем! – гаркнул Абхай.

– Да уж, – издал смешок Кунал, – он так торопился обратно домой, что забыл свой топор.

– Нюня, – сплюнул на песок Абхай.

– А топор, кстати, неплох. Прочный, бронзовый, а на лезвии гравировка в виде цветка лотоса. Из чистого серебра.

– Правда? – глаза Абхая загорелись. – Где он?

Кунал указал пальцем на север:

– В нашем лагере вверх по течению, где ж еще?

– Предлагаю разыграть его в кости. Раз хозяин бросил свою вещицу, значит она ему без надобности.

– Закатай губу, – хмыкнул Кунал, – на него претендентов человек двадцать.

– Ну, – упрямо твердил его приятель, – разыграем в кости.

Кунал не ответил. Он с удивлением смотрел в сторону джунглей.

Лесорубы до сих пор не принесли очередную партию деревьев. Более того, топоры дровосеков больше не раздавались в чаще джунглей. На берегах Синдху наступила полная тишина, прерываемая лишь тихим журчанием воды.

– Соберемся всем скопом и разыграем ценную вещицу, – не унимался Абхай, – чего добру пропадать-то…

– Тише, – прервал его Кунал, в приказном жесте поднимая руку с топором, – слышишь?

Абхай умолк и напряг слух. Однако ничего, кроме журчания воды в Синдху, да пения нектарницы в цветах лотоса расслышать не сумел.

– Ниче не слышу, – недоуменно сказал он.

– Вот именно, – Кунал перевел взгляд на него, – они прекратили рубку.

До Абхая, наконец, дошло.

Его лицо, раскрасневшееся от работы, приобрело малиновый оттенок:

– Эти сукины-дети устроили себе привал в тенечке, пока мы тут горбатимся на жаре!

Кунал ловко махнул топором, рассекая воздух:

– Пойдем-ка, навестим этих лангуров[1].

С лицами, расплывшимися в злорадных ухмылках, они направились в сторону джунглей, уже предвкушая, какую трепку устроят лесорубам-бездельникам. Когда же Абхай и Кунал скрылись под сенью деревьев, вступая на тропинку посреди лесной чащи, до их слуха донеслись возбужденные голоса. Послышался лязг металла, а затем отчаянные вопли. Внезапные душераздирающие крики, от которых волосы на голове встали дыбом. В этих воплях читалась ярость и боль. Дикая, нестерпимая боль. Улыбки моментально слетели с лиц лесорубов. Абхай и Кунал недоуменно переглянулись.

– Что там происходит? – тупо пробормотал первый.

– Не знаю, – неуверенно ответил второй.

В этот момент крики усилились. Словно нескольким людям сразу прищемили дверью детородный орган. И снова вопли ярости и боли, смешанные с лязгом металла.

Кунал рванул вперед, поудобнее перехватив топор в руке. Не говоря ни слова, Абхай побежал следом.

Ветви деревьев хлестали им по лицу. Воздух свистел в ушах. Куналу и Абхаю приходилось постоянно опускать голову вниз, дабы случайный сучок не выколол глаза. Их ноги шуршали опавшими листьями. Несмотря на крупное телосложение, лесорубы ловко перепрыгивали через корни деревьев. Оба были взволнованы и возбуждены. Таинственная неизвестность происходящего впереди будоражила разум, заставляя воспринимать окружение обострившимися чувствами. Поэтому, несмотря на бег и легкую усталость, они подметили про себя, что крики и лязг стихли еще до того, как друзья добрались до места вырубки леса.