Амплерикс. Книга 3. Полет ласточки

– И вам доброго дня, – надменно обратилась она к Баклию.

– Простите, но если не поем, то упаду замертво. И во второй раз могу уже не прийти в себя.

– Во второй раз? – поморщив лицо, переспросила хозяйка огорода.

– Еды! Молю вас…

– В доме есть похлебка из семян, – растерявшись, сказала она.

Баклий быстро опустошил миску, поднеся ее ко рту и даже не воспользовавшись ложкой, чем заставил женщину усмехнуться.

– Еще? – Она кивнула на пустую миску в руках юноши.

– Если вас не затруднит, – смущенно согласился Баклий.

– Надо же, мы вспомнили о манерах, – рассмеялась хозяйка, взяла миску и наполнила ее доверху новой порцией горячей похлебки.

– Понимаю, что мой вопрос может показаться вам странным, – сказал Баклий, на этот раз расправляясь с обедом при помощи деревянной глубокой ложки, – но я не знаю, где нахожусь. Что это за место?

– Ты в Саами, – ответила деквидка.

– Саами… – задумчиво повторил Баклий, пытаясь зачерпнуть ложкой остатки похлебки.

– Возьми, – женщина протянула ему лепешку, – соскреби ею жижу. С лепешкой вкуснее. Еще добавки?

– Нет, спасибо. Кажется, я сыт. Саами, значит…

– Откуда сам-то пришел?

– Из Сентры.

– Из Сентры? – удивилась хозяйка. – На каравелле, что ли?

– Нет, на ногах.

– Вот ведь сумасшедший! – не переставала удивляться хозяйка. – А зачем так далеко? И куда ты идешь?

– Если честно, то я и сам не знаю. Меня ноги ведут. Мне нужно вон туда. – И он рукой махнул в сторону окна, не понимая, куда указывают его пальцы.

– А, ну раз «туда», то тебе совсем недалеко осталось.

– А что тут поблизости? – спросил Баклий.

– Это смотря с чем сравнивать. Если ты притащился аж из Сентры, то тебе любой город в наших краях близким покажется. Пойдешь на северо-восток – доберешься до Эрзальской долины. Если на юго-запад, то рано или поздно упрешься в Землю Отступников. Недалеко от Саами, если идти на запад, не сворачивая, лежит Эр-Нерай. К его владениям относится наша деревня. Ну, а если идти прямо туда, на северо-запад, – говоря это, она показала на открывающиеся за окном виды, – то дойдешь до Медистого плато. И до столицы.

– Кажется, мне именно туда. Спасибо вам. Я бы заплатил за еду, но у меня нет монет. Ни единой.

– Если бы я хотела на тебе заработать, то попросила бы тебя показать мне карманы еще во дворе.

– Я могу вам по дому помочь. Или диетру осмотреть, если у вас больше некому. Я хороший помощник.

– Спасибо, но у меня есть помощник. Муж называется. Он поехал продавать хлопок, к вечеру воротится. Не беспокойся, у нас полный порядок и с домом, и с диетрами.

– Тогда я пойду? – улыбнувшись, сказал Баклий.

– Иди, кто ж тебя держит. Погоди только – дам тебе семян в дорогу. Путь долгий. И неизвестно, встретятся ли тебе на пути такие прекрасные женщины, как я.

Приняв из рук хозяйки небольшой холщовый мешок с семенами, Баклий поблагодарил ее и вновь доверился ногам, которые быстро понесли его на северо-запад.

***

Мачео и Тиби под видом туристов провели в Гальтинге несколько дней. Тиби наблюдала за тем, как ее спутник умело применяет знания человеческой души, разговаривая с простым людом из столицы Эрзальской долины. Казалось, Мачео мог легко найти общий язык и с нивенгом, и с Королевой. Быстро составив мнение о собеседнике, Мачео ловко вторгался к нему в голову, превращал ее в чистый лист, чертил на нем таблицу и заранее расставлял ловушки в нужных клетках. И вот уже собеседник счастливо выкладывает юноше все, разве что не укромное место дома, где хранятся сбережения монет. Без сомнения, Мачео смог бы получить и эту информацию, но мысли его были сосредоточены на патриции.

– Ну, вообще, люди Альвары рассказывают всем, что патриций признал свое поражение и бежал из Гальтинга, – громко рыгнув, болтал захмелевший деквид в одной из таверн, куда Мачео привел простака, чтобы угостить его элем в жаркий день.

Это был далеко не первый житель Гальтинга, от которого юноша хотел получить хоть крупицу информации о Шае. И, если это помогло бы выйти на след патриция, Мачео был готов угостить брагой весь Гальтинг, пусть и пришлось бы спустить на это все свои сбережения и даже уйти в глубокий минус.

– Но это не так? – как бы невзначай выпытывал у него Мачео.

– Да кто ж знает. Но друг моего брата работает в городской страже. И, по слухам, патриция держат где-то в подземелье.

– Как это – в подземелье? – Сердце Мачео упало куда-то ниже живота.

– Да тихо ты! – шикнул на него пьяный деквид, допивая третью кружку эля. – Если кто услышит, что я треплюсь, враз без языка останусь, так и знай.

– Да что вы все о патриции, – вмешалась Тиби. – Мне вот подружка рассказывала, что какое-то время назад в Гальтинг прилетел один маленький мальчик.

– М-мальчик? – икнув, поморщился деквид. – Пес его знает, какие мальчики сюда прилетают. Тут народу снует, как муравьев в мувара…вейнике.

– Мальчика того привез сюда здоровенный жук, – из уст Тиби выскочили правильные слова.

– А, да-да-да, – тут же оживился деквид. – Было такое. Сам видал того жука. Своими глазами.

– И мне бы хоть глазком на него взглянуть, – продолжила Тиби.

– Дык уж улетел давно тот жучара вместе с пацаненком. Слыхал, Альвара в бешенстве была. Больно уж хотела того жука себе оставить.

– Улетел вместе с мальчиком? – голос Тиби дрогнул.

– Ну, сам-то я не видал. Слышал от брата.

– А можно поговорить с вашим братом? – спросила девушка.

– Поговори, кто ж мешает, – безразлично ответил деквид. – Могу отвести к нему. Он тут, в Гальтинге работает, на производстве лекарственных зелий. Я-то не шибко наукой увлекаюсь, а братец мой с головой.

– Отведи! – взмолилась Тиби.

Деквид лениво встал из-за стола и, покачнувшись от сморившего его эля, поплелся к лестнице. Он шел так медленно, что Тиби хотелось подтолкнуть пьяного болтуна. Наконец, поднявшись четырьмя этажами выше, они оказались на просторном ярусе Гальтинга. Здесь была обустроена нижняя ступень многоуровневого конвейера, состоявшего из бессчетного количества бегущих лент, трубок, прозрачных сосудов, в которых бурлила светло-зеленая жидкость, и каких-то емкостей с преющей в них травой. Одетые в полупрозрачные легкие халаты ангалийцы и деквиды слаженно взаимодействовали – следили за уровнем жидкости, регулировали пламя в печах и количество чистой воды в сосудах и узких спиралевидных стеклянных трубках. Они смешивали ингредиенты, брали пробы, поджигали их, о чем-то перебрасывались непонятными словами и без остановки делали записи в журналах в толстых переплетах.

– Дабер! – окрикнул одного из них пьяница.

Деквид, в руках у которого была большая стеклянная колба с голубоватой вязкой жидкостью, повернулся на голос и, увидев брата, переменился в лице, не скрывая недовольства. Он поставил колбу на металлический поддон, отходящий от конвейерной ленты, и приблизился к брату.

– Чего притащился? И зачем привел сюда этих? – Он брезгливо глянул на Тиби и Мачео.

– Брат, ты прости меня, – заплетающимся языком сказал пьянчуга, – но люди уж больно хорошие. Помочь надо.

– Я сколько раз говорил тебе, сырьем не торгую больше! В тот раз лишь чудом удалось заболтать старшего травника.

– Да им не нужны твои капли, брат. – Деквид расплылся в пьяной кривой улыбке. – Расскажи про жука им, а? Помнишь, жучара такой здоровенный. Помнишь?

– И что с того?

– Да они хотят узнать, куда он полетел с тем пацаном, который ошивался одно время с любовничком Альвары. Ну, ты сам рассказывал мне, помнишь?

– Какой мне прок толковать об этом? – Брат сердился все больше.

– Простите, – вмешалась Тиби и вежливо улыбнулась брату пьяного деквида, – мне очень дорог тот мальчик. Мы с моим другом уже несколько недель пытаемся его отыскать, но безуспешно. Если бы вы могли дать нам хоть какую-то информацию о нем…

– За информацией идите в библиотеку, – перебил ее брат, – а тут лекарства готовят. Лекарства, которыми вы же потом и лечитесь. А вы меня от работы отвлекаете.

– Будьте так добры, – Тиби говорила мягко, заискивающе, придав голосу все женское обаяние, которым обладала, – я останусь у вас в неоплатном долгу, если согласитесь дать хотя бы крошечную подсказочку. Мое сердце разрывается оттого, что я не знаю, где мальчик и что с ним. И тут не поможет никакое лекарство. Смилуйтесь, господин!

– Ну… – Деквид в халате покачал головой. – Да, видел я. Наше производство не останавливается даже по ночам. И в ту ночь я был на службе, охлаждал новую партию мазей от женских кровотечений. Вышел на террасу перевести дух, глотнуть свежего воздуха. И прямо передо мной пролетел тот огромный жук. С тех пор его в наших краях больше не видели.

– А мальчик?

– Видел и мальчика. Он сидел в какой-то железной коробке, которая была привязана к лапам того жука.

– Стало быть, Лагей не в Гальтинге, – тяжело вздохнула Тиби.

– А куда они полетели? – спросил Мачео.

– Летели строго на север, если смотреть с нашего замка. Я долго провожал жука взглядом, пока он не скрылся. Сферы светили слабо, но достаточно. Летел на север, не сворачивая. Прямо туда, где Песочные рукава.

– И Маударо, – тихо добавил Мачео.

– Пираты? – воскликнула Тиби.

Дабера окрикнул напарник. Тот спохватился, взял в руки стеклянную колбу с голубой жидкостью и, не сказав больше ни слова, пошел обратно к конвейеру. Тиби нервно кусала губы. Брат Дабера почесал затылок.

– Ну, чем мог…

– Спасибо большое, – сказала девушка.

– Не за что, конечно. Но вот еще от пары пинт я сегодня не отказался бы. Вернемся в таверну, может, пока не закрылась?

– Ступай, угостись, – сухо ответил Мачео, сунул руку в карман, вытащил оттуда монету и вручил деквиду.

– В одиночестве? Эль-то любит компанию, – из вежливости сказал деквид.

– Вот и составишь компанию элю. Конечно, если не хочешь, могу у тебя взять монету обратно, – покосился на него Мачео. – Она мне еще пригодится.

– Нет-нет, – забормотал деквид, вертя в руках блестящий жетон, – я найду ей применение, можете быть спокойны.

Днем ранее до южной границы Эрзальской долины добрались и Лафре с кухаркой Мирис. Покидая Серебряную Слезу, они взяли самую дешевую старую ясеневую лодку и по притоку Арамея доплыли на ней до Байхиби. Через два следующих дня пути по Западному Амплериксу на север приток Арамея стал мельчать, и они бросили лодку в деревушке Кередай.

Когда Лафре еще жил в Кай-Уре, он не раз слышал, как его отец, Гальер Аберус, грозился лично прибыть в Кередай и высказать старшине деревни свои претензии. В Вильдумский отряд из Кередая поставляли ослов. Корона закупала их не только для нужд отряда, но и для работы на Рубеже, чтобы обслуживать конвейерную ленту, вывозящую из Низины ящики с семенами на Медистое плато. Гальер Аберус возмущался, что деревня Кередай продает им самых хилых осликов, беря плату, как за здоровых. Его подчиненные осторожно пытались объяснить вспыльчивому предводителю отряда, что если экономить на корме для ослов, то даже самая крупная и здоровая особь со временем захворает, но Гальер и слушать ничего не желал. Брошенная им в сердцах угроза разобраться со старшиной Кередая по-мужски, впрочем, так и осталась угрозой. В Кередае действительно выращивали лучших ослов на планете, и в этом нелегком труде жители деревни определенно знали толк, не экономя на корме и позволяя осликам ходить по любым пастбищам деревни.

Один из фермеров легко согласился продать Лафре и Мирис ослика и повозку в придачу. Цена смутила Лафре, но он понимал, что или расстанется с монетами, или идти в Гальтинг им с Мирис придется пешком. Фермер быстро это понял, а потому не соглашался скинуть цену. Мирис же была совсем другого мнения и об оценке осла, и о деловом подходе его хозяина. Она торговалась с фермером так долго и эмоционально, что фермер в конечном счете согласился немного подвинуться в цене, ведь обычно расходы на транспортировку четырехногого товара ложились на его плечи, а тут покупатели сами пришли за животным.

Ударив по рукам, Лафре получил от фермера маленького ослика. Лафре недоверчиво посмотрел на животное. Неужели этому ослу под силу будет везти повозку, груженную двумя пассажирами? Мирис погладила осла по голове между ушами. «Маловат», – сказала она, но фермер лишь недовольно фыркнул. Мирис прошла мимо ограды дома фермера и увидела, что за оградой пасется еще не менее двадцати голов, а может, и больше.

– Можно нам хотя бы вон того, что побольше? – ткнув пальцем в крепенького коренастого ослика, она обратилась к фермеру.

– Можно, – ответил тот. – Но за начальную цену. Сильные головы стоят дороже, а я и без того скинул вам больше, чем мог себе позволить.

– Вы, случаем, не ангалиец ли?.. – бросила ему Мирис.

– Был бы ангалийцем, пас бы ветра, а не этих производителей навоза, – огрызнулся фермер. – Не нужен товар – не берите. Никто не принуждает к сделке.

Из дома фермера донесся звон упавшей на пол посуды. Послышалась беготня, а затем недовольный громкий женский крик. Дверь дома распахнулась, и на улицу выбежал мальчишка лет пяти – видимо, сын фермера. Следом на пороге показалась жена фермера. Волосы ее были растрепанными. В руке она держала небольшую губку, с которой на доски крыльца что-то капало.

– Куда побежал, окаянный? – крикнула она сыну, который, весело припрыгивая, вцепился руками в ограду и потянулся через нее к ослам. – Живо иди сюда, – приказала ему мать и спохватилась, увидев во дворе незнакомцев. – А ну-ка, иди сюда, кому сказала! Мы еще не закончили.

Мирис, которая тоже стояла возле ограды, улыбнулась мальчишке и ласково потрепала его по волосам. Он был в шортиках и коротенькой распахнутой рубашке. Внезапно Мирис переменилась в лице. Взгляд ее стал испуганным, и это сразу заметил Лафре. Он подошел ближе и посмотрел на живот мальчика. Кожа мальчишки была бледной, и на ней Мирис и Лафре увидели едва заметную, почти исчезающую черную паутинку. Мирис присмотрелась внимательнее. Тонкие черные узоры расползались по всему телу мальчика – они извивались по животу, ручкам, ногам, шее. Испугавшаяся мать подбежала к сыну и резко запахнула его рубашку. Лафре косился то на нее, то на мальчика, то на смоченную губку в руках женщины. Лафре обернулся и посмотрел на фермера, который в растерянности стоял у него за спиной. Глаза фермера были испуганными, круглыми, а на лбу проступил пот.

– Вы нивенги! – воскликнул Лафре.

Инстинктивно, объятый страхом, он чуть было не попятился назад, но вовремя взял себя в руки. Ему ни в коем случае нельзя показывать страха. Наоборот. Он знал, что самым большим кошмаром любого нивенга, которому улыбнулась удача выбраться из Низины и обустроиться в цивилизованной жизни среди деквидов, было разоблачение.

– Тише, тише, умоляю, – лепетал фермер. – Пожалуйста, не кричите.

– Вы одни такие в Кередае? – спросила Мирис.

– Да, – голос фермера дрожал. – Никто не знает. Удается вовремя обтирать себя и сына соком диетр. Жена моя деквидка.

– И вы смели торговаться с нами? – Мирис грозно посмотрела на него.

– Молю вас, тише! Тише. Берите осла. Берите самого сильного. Бесплатно. Держите, вот. – И он протянул Мирис монеты, которые ему заплатил за осла Лафре.

– Самого сильного, – напомнила Мирис. – И не одного, а двоих. Двух ваших самых лучших ослов. И мы уйдем. Тайна ваша уйдет вместе с нами.

– Конечно, конечно, – нервно сглотнув, кивнул фермер.

Его жена увела сына в дом. Фермер подошел к ограде, отворил ее, быстро схватил за уши двух ослов и, закрыв калитку, вывел их во двор.

– Вот, эти самые лучшие и сильные. Повозку вам другую дам, крепкую.

Ослы без труда катили за собой запряженную повозку с Лафре и Мирис. Не быстро, но все быстрее, чем мять почву Амплерикса своими ногами. Быстрее и однозначно легче.

Уже в Эрзальской долине, в одной из деревень к югу от Гальтинга, Лафре продал ослов и повозку одинокой старушке за треть той цены, которую они заплатили бы фермеру в Кередае. На счету была каждая монета, и было бы расточительно просто так бросить ослов. Вырученные монеты пригодились путникам – они отдали их беззубому старику, одному из тех, кто зарабатывал себе на хлеб, поднимая на своей крошечной лодке туристов с земли на парящий Гальтинг.

У Лафре билось сердце, когда лодка причалила к одному из многочисленных ярусов этого дивного Яркого замка. Он вспоминал утро после проведенной в постели с Шаем ночи, и как в опочивальне патриция показался Гальер Аберус, которому вскрылась вся правда о Лафре. С тех пор он ни разу не виделся с отцом. И надеялся, что никогда больше не увидит его. Сердце его и глаза желали видеть только патриция.

Мирис, приоткрыв от удивления рот, оглядывалась по сторонам. Еще недавно она проводила день за днем в кухне при мэрии Серебряной Слезы, а сейчас могла смотреть на чудных, обворожительных ангалийцев, каждый из которых казался ей в сто крат краше, чем она, девушка совсем недурная собой. Даже деквиды в Гальтинге были совершенно не такими, как у них, в Серебряной Слезе. Казалось, будто все, что оказывается в столице Эрзальской долины, вмиг напитывается удивительной красотой. Лафре же пытался вспомнить, какая из этих многочисленных резных лестниц, на которые он смотрел, могла провести его в опочивальню Шая.

Лафре и Мирис выбились из сил, блуждая по Гальтингу. Когда они подошли к одной из таверн, девушка устало рухнула на свободный стул и положила голову на стол: «Ни шагу больше не сделаю, пока не передохну». Лафре отодвинул второй стул и тоже присел – отдых не мог помешать и ему. За соседним столом, стоящим к ним вплотную, сидела небольшая компания. На их столике располагались кружки с пивом и большая круглая тарелка с недорогими закусками. Недорогими по меркам Гальтинга, ибо жители остальных земель Амплерикса не могли себе позволить закусывать пиво молодым соленым козьим сыром.

– Тебе-то откуда знать? – со спины до Лафре доносился голос одного из той компании.

– Так я полгода жил в Аджхарапе. Работал на производстве ясеневых лодок. Я и раньше строил обычные лодки у нас, в Саами. Из ясеня строить сложнее, но если наловчиться, то нормально. Заработал немного. Теперь домой. Передохну тут, в Гальтинге, и обратно в Саами, к отцу. Он старый, у него кроме меня никого нет.

– И они прямо в банях это делали? – в голосе собеседника слышался неподдельный интерес.

– Да. Мы с моим как ни придем в бани помыться после работы на доках Аджхарапа, так Шай туда наведывается.

Заслышав имя своего любимого, Лафре насторожился и стал слушать разговор как можно внимательнее. Мирис тоже услышала имя патриция и увидела, что Лафре утратил интерес ко всему происходящему и сосредоточился на разговоре. Она вздохнула, но постаралась, чтобы Лафре этого не заметил. Между тем разговор пьяной компании продолжился:

– В смысле – наведывается?

– Заходит туда по-хозяйски.

– Понятно, что по-хозяйски. Он же мэром ихним был, пока в Гальтинг не вернулся.

– И с ним всегда был один и тот же парень. Все знают, что патриций охоч до мужей. Но ни разу я не видел, чтобы кто-то другой составлял ему в банях компанию. Нет. Всегда один и тот же. Вроде как племянник той бабы, что до патриция правила в Аджхарапе.

– Они прямо в банях кувыркались, что ли? – со смешком произнес кто-то из компании.

– Ну да. Если кто был в банях, то сразу уходили. Но патриций не дожидался, пока все уйдут. Они еще из бассейна не вылезли, а он уже приступает к действию.

– С тем племянником?

– Ну да, говорю же тебе. Я один раз не ушел. Решил понаблюдать. Поучиться искусству любви у самого патриция – оно, понимаешь, дорогого стоит.

– А патриций видел, что ты смотришь?

– А пес его знает. Думаю, патрицию все равно. Он же патриций. Знал бы ты, что он вытворял с тем племянничком прямо на лежаках, какие слова говорил ему. Ух!

– А тот?

– А что тот? Все в Аджхарапе знали, что он любит патриция. С нелюбимым так себя не ведут, нелюбимому не говорят тех слов, что племянник Дейны говорил патрицию, пока тот вколачивал его в лежак.

– Вот ведь повезло идиоту… Лечь с самим патрицием…

– Лечь не раз и не два. И не десять. Каждый вечер, представляешь? Каждый! И это только в банях. Сам видел, как они в обнимку потом шли в опочивальню к патрицию. Там-то, слово даю, скачки продолжались до самого утра. Патриций неуемный.

– Неуемный, а с одним и тем же спал. Если верить слухам, на патриция такая верность не похожа.

– Может, любили друг друга. Мне почем знать.

Мирис смотрела на Лафре. Тот сидел с мрачным лицом. Она видела, как каждое слово, произнесенное разгоряченной пивом компанией, заставляет юношу сжимать зубы так сильно, что лицо его белело от стиснутых челюстей. Лафре встал из-за стола и вышел из таверны. Мирис покорно последовала за ним. Он быстрым шагом шел куда-то в глубь площади, в толпу. Ей едва удалось нагнать его. Мирис схватила его за руку, и Лафре остановился. Он обернулся, и Мирис увидела смятение в его глазах. Сердце девушки дрогнуло от мысли, что ее любимого сковывает боль из-за услышанного. И даже то, что боль та была вызвана вестями о досуге Шая в Аджхарапе, не убила в Мирис желание обнять Лафре и успокоить его.

– Ну чего ты? – тихо спросила она, все еще держа Лафре за руку. – Расстроился?

– А думаешь, не стоило?

– Лафре, я понимаю, что тебе больно. Правда.

– Он влюбился.

– Не обязательно. Ты много мне рассказывал о Шае. И я не уверена, что он вообще способен влюбиться. Он не любил тебя. Не любит и его.

– Да? – со злостью прошипел Лафре. – Почему тогда один и тот же каждый вечер, каждую ночь?

– Лафре, милый мой…

– Он влюбился. И предал меня.

– Так уж и предал? – Она постаралась улыбнуться так, чтобы не разозлить юношу еще больше.

– А как еще? Что это, как не предательство?

– Влюбленность в другого – это не предательство. Нарушение клятвы – да. Но не влюбленность. Наши сердца неподвластны нашим планам и ожиданиям. По себе знаю.

– Нет! Это предательство! – крикнул Лафре.

– Отнюдь. Шай никогда ничего не обещал тебе. В отличие от меня. А считать предательством влюбленность в другого – все равно что считать предательством смерть, что забирает у нас любимых.

Лафре не ответил. Возможно, потому что не был согласен со словами Мирис. А возможно, потому что согласился.

Тут до них стали доноситься громкие крики. Ангалийцы, величественно прохаживаясь по этому ярусу, замерли и посмотрели куда-то наверх, откуда слышались пронзительные возгласы и отборная ругань. Крик принадлежал девушке, но самой обладательницы голоса видно не было. Внезапно на верхнем ярусе распахнулась дверь, и оттуда по ступеням кубарем покатился вниз какой-то ангалиец. На типичного представителя расы повелителей ветров он не походил – на нем была испачканная изорванная одежда, а его серебристые волосы сплошь уделаны не то грязью, не то фекалиями. Следом в дверях показалась рассвирепевшая молодая ангалийка. То была Альвара Лаплари. Она быстро скользнула по ступеням вниз, подошла к ангалийцу и с силой пнула его, отчего тот, кувыркаясь и вопя от боли, полетел дальше по ступеням.

– Идиот! Ненавижу! – орала Альвара. – Проклинаю, драли бы тебя диетры! Как можно было упустить его? Я доверила тебе, идиоту, одно маленькое, несложное поручение! Тебе, моему стражнику!

Забитый, обезумевший от ужаса ангалиец с трудом поднялся на ноги, но Альвара толкнула его в грудь – и вот он снова летит вниз на два пролета, ударяясь об острые края хрустальных ступеней и ломая себе ребра.

– Как Шай мог заточить тебя в камере? Как он мог сунуть кляп тебе в рот и уделать тебя своим дерьмом из ведра? Чего молчишь? Отвечай, скот! Целая стража великого Гальтинга не смогла удержать в цепях его, ослабевшего, сломленного, больного! Ну почему я окружена придурками?

Стражник Сэндел не мог ответить ей, ибо те же самые вопросы задавал себе, пока сидел с кляпом во рту на холодном полу темницы по соседству с той камерой, где в заточении когда-то томился патриций. Последним, что он помнил перед тем, как сослуживцы отворили дверь к нему в камеру и обнаружили его связанным, был образ Шая Лаплари, который вывалил ему на голову ведро фекалий.