АТА

Отношения Джеймса и Гаусса не заладились с самого начала.

Джеймс стал первоклассным лингвистом, опыт оперативника принес ему много практических навыков, как переводчику, так и консультанту по урегулированию межрасовых конфликтов любой сложности. Студенты мечтали попасть к нему на кафедру. А после защиты докторской и получении нескольких грандов в пользу университета, Джеймс стал довольно известной фигурой, что безусловно злило Гаусса, хотя и было ему на руку. Глава университета видел людей насквозь, после нескольких минут общения он безошибочно оценивал выгоду при использовании человека в своих личных интересах.

Нарастающая известность Джеймса пугала и привлекала Гаусса, он держал некий баланс между ценностью и возможностью манипулирования. Гаусс всячески пытался наладить дружеские отношения, чтобы держать Джеймса в соратниках и единомышленниках, но Джеймс не жаждал общения с таким человеком, как Гаусс, понимая всю его, как он выражался «тухлую сущность». Отвергнутый Гаусс не показывал вида, но обиду и зависть на Джеймса таил всегда. Между ними началась негласная война, скрытый конфликт, последней каплей в котором была межгалактическая конференция, где в качестве представителя человеческой расы предложили выступить Джеймсу, а не Гауссу. В университет пришло официальное письмо, подписанное Главой Союза, о необходимости освободить Джеймса Итэра от преподавательской деятельности на период проведения конференции и предоставить доступ ко всем материалам, с целью подготовки официального обращения новоземлян к представителям пяти галактик. Гаусс был в бешенстве, но ослушаться побоялся. Многие знали, что Гаусс из тех, кто перешагивает через друзей и особенно через врагов. Джеймс оказался в числе последних, Гаусс превратил его любимую работу в тяжелое испытание, но контракт требовал от Джеймса продолжения преподавательской деятельности, до окончания которой оставался один месяц.

Глава 4

Джеймс поднёс ладонь к панели идентификации. После секундной проверки разрешенного уровня доступа, дверь в кабинет Гаусса открылась. Металлический голос приветственно пригласил гостя войти.

Попав внутрь, Джеймс оказался на широкой лестнице, ведущей наверх. В пологих, отполированных до состояния зеркальности ступенях, подсвеченных с обеих сторон золочеными фонариками, мерцали отражения многочисленных наград Гаусса, которыми была увешана вся стена. Они пестрили и переливались яркими красками, затмевая настенные лампы. Такая лестница располагала идущего в полной мере насладиться достижениями своего хозяина. Да и сама по себе, она была внушительным его достижением.

Внимание Джеймса привлекла одна из грамот, она отличалась выдающимися размерами и помещалась в резную антикварную раму. Остановившись около виртуального изображения двух пожимающих друг другу руки мужчин, Джеймс прочел надпись: «Гордость современников и будущих поколений», а чуть ниже росчерком пера «Глава союза галактик». Кто конкретно был гордостью, не указывалось, конечно, подразумевалось, что удостоившийся этой грамоты, но все же оставалось чувство формальности и недосказанности, будто штамповка вручалась многим без указания имени. Изображение же недвусмысленно давало понять о личном знакомстве Главы Союза и ректора университета.

Эта грамота находилась прямо у второй двери, ею и заканчивалась звездная аллея, венчающая стену. Как вишенка на торте, она должна была завершать картинку образа великого человека, а сейфоподобная дверь с несколькими панелями идентификации, за которой непосредственно находился Гаусс, являлась лишним тому подтверждением.

Оценив отпечатки пальцев и сетчатку глаз Джеймса, дверь мягко подалась вправо, исчезая за стеной кабинета и освобождая путь. Просторное помещение, в которое вошел Джеймс, отличалось вычурностью и строгостью стиля, хотя не было лишено лоска. Оно напоминало деловой портфель в дорогой кожаной обивке и имело все что нужно для канцелярской работы. Приглушенный искусственный свет, отсутствие достаточного количества мебели, несколько меняющихся голограмм репродукций картин вместо окон вызывали ощущение дискомфорта и чрезмерной официальности.

Гаусс сидел в самом конце кабинета, во главе длинного стола переговоров, по всей поверхности которого располагались маленькие мониторы, для проведения расширенных конференций. Стол напоминал огромного спящего монстра, который задремал, охраняя своего хозяина, но в любую секунду готового проснуться, устремив светящиеся мониторы-глаза на непрошеного гостя.

– Джеймс, дружище, как же давно мы не виделись, – поднявшись из-за стола Гаусс с легкостью кузнечика, пружиня на своих коротеньких ножках, подошел к Джеймсу. Он крепко сжал его руку и пристально заглянул в глаза.

На слове «дружище» Джеймса передернуло, но вида он не подал.

– Да, давненько, – с натянутой улыбкой ответил он.

– Вы оценили аллегорию, поднимаясь по моей лестнице? Я хотел, чтобы люди, перед тем как встретиться со мною, четко представляли весь путь, который мне пришлось пройти, – на каждом слове его грудь медленно выпячивалась колесом.

– Я думаю, замысел удался, – рассеянно проговорил Джеймс, делая вид, что рассматривает голограмму очередного художественного шедевра.

– О, – протянул Гаусс, важно выпучив маленькие глазки, – как приятно это слышать, я всегда ценил ваше мнение и нашу дружбу, – не отрывая взгляда от Джеймса, добавил он.

Джеймс кивнул, от наигранности ситуации ему становилось тошно, чтобы ускорить процесс и не болтнуть лишнего, он спросил:

– Господин ректор, прощу прощения, до вечера возился с дипломниками, устал как собака, а по какому вопросу меня вызвали?

– Да-да, конечно, дружище, присаживайтесь. Чай, кофе?

– Нет, спасибо, – Джеймс присел в кожаное кресло, которое тут же обволокло его тело, не давая пошевелиться.

Гаусс в два прыжка вернулся на свое рабочее место, со скоростью совершенно не соответствующей его комплекции и деловому костюму.

– Вчера на кафедру пришел запрос от самого, – он ткнул в потолок пухлым пальцем, украшенным массивным перстнем и чуть понизил голос, – для проведения новой вылазки требуется парочка классных спецов по межрасовым контактам. Сами понимаете, запросы такой важности нужно выполнять незамедлительно и на высшем уровне. Я сразу подумал о вас и капитане Сооу, профессионалов такого уровня во всем Союзе не сыскать.

– Господин Гаусс, вы же знаете, я давно закончил оперативную работу и капитан Сооу тоже. Я преподаватель и теперь моя обязанность готовить первоклассных специалистов для выполнения такого рода операций. Если вопрос настолько срочный, к завтрашнему утру, я подготовлю список подходящих кандидатов. Уверен, что там, – Джеймс ткнул пальцем в потолок, – тоже оценят. А теперь извините, мне нужно идти, – кое-как вырвавшись из плена кресла, Джеймс направился к выходу.

– Вы меня не поняли, мистер Итэр, – голос Гаусса стал жестким, – это не просьба, а приказ.

– Я в отставке и не обязан выполнять приказы, – не сбавляя шаг отозвался Джеймс.

– Мы все солдаты Союза.

– Вы это о чем? – Джеймс обернулся.

– Ну сами понимаете, служба службой, а долги надо отдавать. Ваша матушка, – Гаусс слегка приподнял брови, – кажется находится на попечении университета, верно? ведь у нее сейчас действует медицинская страховка и полный соцпакет, который с серьезностью ее заболевания и качеством процедур, вам, мистер Итэр, не потянуть, будь вы хоть самой яркой звездой нашего университета, – его глаза ядовито блеснули в приглушенном свете искусственных ламп.

– Что? вы решили мне угрожать, «дружище», – съязвил Джеймс, – это не законно, какого…

– Так у вас повышенное чувство справедливости, мистер Итэр? Поймите закон, правда и справедливость всегда двуличны глазами смотрящих.

– Не понимаю, о чем вы.

– Знаете, здесь на платформах и ранее на Земле остросоциальные вопросы всегда требовали решения со стороны общества. И каждый раз Фемида, затянув потуже повязку на глазах, сражалась за права обиженных и невиновных. Но на деле выходило так, что любую правду можно трактовать по-своему. Когда мы говорили о домашнем насилии и защищали покалеченных собственными мужьями-тиранами угнетенных женщин, появлялись те, кому становилось выгодно быть жертвой и вот мы кидались защищать их, забывая о перекосах и невозможности трезво оценивать каждый случай в отдельности, а это реальные жизни, мистер Итэр. Когда это касается лично вас, то это уже ваша жизнь, по которой проедут гусеницами под знаменами справедливости и не заметят. Поймите, баланс, правила, обязанности движут нами. И люди, которые нас окружают, требующие защиты и правосудия, не разбираются в том, что это значит.

Беспристрастной может быть только Фемида, она богиня, но, к сожалению, решает не она, решает общество, которое не может быть беспристрастным по своей природе. Люди оперируют фактами и доказательствами, эта система работает лучше всего, защищая жертву и преступника в равной степени, ведь факты и доказательства, это не правда в чистом виде, лишь указатели направления. И вот мы видим, что с одной стороны, угнетая права людей с отличным цветом кожи, с другой, мы ставим их на ведущие рабочие места, угнетая в свою очередь тех, кто этого действительно достоин. Но высказать это мы не можем, чувство справедливости застряло в глотках, оно саднит и мучает, но без него нельзя, должен существовать баланс или естественный отбор, называйте, как хотите.

– Оправдать можно все, даже жестокость, – сухо проговорил Джеймс.

– Смотря, что называть жестокостью, – прищурившись ответил Гаусс, – хищник настигает жертву, чтобы прокормиться или прокормить своих детенышей. Со стороны это убийца, отнявший жизнь, но жесток ли он?

– Мы не звери, нам дан разум для того, чтобы контролировать свои инстинкты.

– Вы правы, мистер Итэр, оправдать можно все, но я хотя бы не прячу голову в песок, как вы. Ведь не бывает зла в чистом виде, как и добра, оно существует в сказках, которые мы читаем детям в надежде описать лучший мир. А как же право на ошибку, Джеймс? Как же пучок событий и ощущений, предшествующий злодеянию? Ведь, согласитесь в расчет нужно брать все.

Внутри похолодело, воспоминания об отце, окатили Джеймса с головы до ног. Он перестал улавливать слова Гаусса. Пара вопросов смогла ввести его в беспомощное состояние, словно котенка, поднятого за шкирку. И только пронзительный звон САО сбил овладевшее им оцепенение.

Гаусс искоса посмотрел на имя звонящего, видимо разговор мог подождать, уверенным движением он отклонил звонок. В кабинете стало тихо.

– А знаете, это похоже на паутину, – продолжил Гаусс, – чем больше барахтаешься, тем больше запутываешься и в конечном итоге… – он прервался и раскурил сигару. Неумелые колечки дыма начали медленно выплывать из скрученных в трубочку губ.

– В конечном итоге? – в нетерпении повторил Джеймс.

– В конечном итоге, вас все равно сожрут.

Джеймс молчал.

– Вы злитесь, а знаете почему? Потому что это и есть правда за которую вы боретесь, а она вам не нравится, она никому не нравится. Потому что справедливость в чистом виде с ней не вяжется.

– И что теперь будем защищать тиранов?

– Нет, зачем такие крайности, но и не всегда жертв нужно списывать со счетов, как вы считаете? – Гаусс прищурился.

– Что же, найти кого наказать в своих интересах у вас всегда получалось.

Гаусс криво улыбнулся:

– Ну вот, опять вы злитесь, может сигару?

– В чем будет заключаться миссия? – спросил Джеймс, усевшись обратно в кресло.

– Мистер Итэр, браво, – от восторга Гаусс подпрыгнул на месте, – а то мы с вами заболтались, – он выпрямил спину и поближе придвинулся к рабочему столу, – итак, к делу. Вы будете в офицерском составе группы, которая отправится на Ату для получения секретных данных, хранящихся в бункере.

– Ату?

– Именно. Военный конфликт там никак не утихнет. Киборги перестали вести диалог. За последние полгода ни одна из попыток представителей Совета урегулировать трения не увенчалась успехом. В связи с чем, на прошедшем заседании, глава Союза огласил решение о проведении бомбардировок и испытании нового сверхлучевого оружия на территории Аты, с целью полного уничтожения киборгов и всех стратегических ресурсов планеты.

– Полного уничтожения? – Джеймс крепко сжал подлокотник кресла.

– Дружище, у вас начались проблемы со слухом? – улыбнулся Гаусс.

Эту колкость Джеймс пропустил мимо ушей.

– Уничтожив киборгов, их военные базы и всевозможные запасы Аты, из которых они могли бы подпитывать свою мощь, мы наконец устраним это осиное гнездо, которое на протяжении многих лет сосет ресурсы Союза и представляет угрозу для входящих в его состав рас.

– И укажет этим расам кто сейчас действительно представляет угрозу, не так ли?

– Вы, как всегда, видите самую суть вопроса, мистер Итэр.

– Опыт, – сухо ответил Джеймс.

– После того, как главой Союза наконец-то стал представитель человеческой расы, мы не должны упускать возможность закрепить наши позиции и показать всем остальным, что может быть с теми, кто решит нарушить равновесие в сложившейся расстановке сил.

– Вы же понимаете, что после бомбардировок планете конец?

– Ну, – протянул Гаусс, рассматривая дымящуюся сигару, – кому какое дело до этой планеты, она так далеко от нас, что никто и не заметит потери. Особенно в масштабах пяти галактик.

Джеймс ощутил, как боль, сухим, остроконечным камнем наглухо застряла в горле.

– Мне пора, – он поднялся и зашагал к выходу.

– Завтра в девять жду вас у главного входа в университет, – выкрикнул ему вслед Гаусс, – и не опаздывайте мистер Итэр, иначе последствия будут крайне для вас неприятными. И это чистая правда.

Выйдя из кабинета, Джеймс остановился. Чувство ненависти давило и жгло где-то в груди, будто чьи-то сильные руки месили его внутренние органы как тесто. «Сколько же ведер дерьма за свою жизнь нужно выпить, чтобы оно наконец добралось до горла и начало перекрывать кислород?». Прокрутив эту мысль несколько раз и уловив на языке появившийся неприятный привкус, Джеймс побежал к выходу. Только оказавшись снаружи и глубоко вдохнув спертый воздух, переработанный измученными за день очистительными фильтрами, ощущение безысходности понемногу начало отступать.

Глава 5

Дорогу к матери, Джеймс преодолевал автоматически. Мелькание потолочных ламп в бесконечных тоннелях платформ, двигало его вперед. Оно задавало нужный ритм отупения и гипноза, при котором все чувства, включая чувство справедливости исчезало напрочь. Только когда он переступил порог неродного дома, в котором жил самый родной для него человек, Джеймс смог прийти в себя.

– Привет, мам, я дома, – вырвалось у него.

– Здравствуй, сынок, – мать вышла навстречу. На руках и щеке остатки муки, на поясе повязан чистый, но изрядно потрепанный передник, прохудившийся в нескольких местах до дыр.

– Что готовишь?

– Твой любимый пирог, – она аккуратно стряхнула с тела остатки серой, как бетонная пыль муки на стол, а затем тщательно собрав их в ладонь высыпала в пакет.

– Да, запах отменный, – Джеймс глубоко вдохнул, – у всего человечества жизнь поменялась, но только не у тебя, – он присел на старый, скрипучий стул и улыбнулся.

– Ты о чем?

Джеймс сжал в руках чашку с ароматным чаем. Только его мать могла так заваривать чай, добавляя к травам щепотку перца. Джеймс втянул пряный запах и сделал громкий глоток.

– А, это, твой отец тоже его любил, а ты во всем хотел быть на него похожим, с самого детства, – легкая улыбка, подчеркнула грусть в материнских глазах.

– Откуда перец?

– Так на нашем рынке купила, еще в прошлом месяце, когда завоз был.

– Мам, не бери там ничего. Вся провизия, которую шаттлы на третью закидывают, это остатки, пыль из того, что доставляют на четвертую и выше. Я же тебе говорил, все что нужно привезу.

– Да, да, хотела сюрприз тебе сделать, – ее глаза тут же стали влажными.

Элма Итэр была из тех женщин, которых не старил возраст, но жизнь на платформе и болезнь ярко отразилась на ее статной внешности. Прежний лоск давно спал, на его место пришли морщины и дряблая кожа, не свойственная ее годам. Руки зрелой женщины превратились в крючковатые старушечьи. Частый кашель и выматывающая отдышка сопровождали ее последние семь лет. А любая физическая нагрузка превращалась в каторгу.

Джеймсу стало стыдно, он увидел, как смутилась мать и как она старалась сделать ему приятное:

– Спасибо, мам, извини, после переезда как-то не по себе.

– Не переживай, у меня все замечательно, продуктов и конденсата, которые привозишь, хватает с запасом, – она всплеснула руками для пущего эффекта и грустно улыбнулась, – одной только тоскливо.

– Переезжай в мою капсульную, а? будешь хотя бы смотреть на картины гор и полей, которые показывает САО, а не на это уныние, – Джеймс кивнул в сторону небольшого окошка, покрытого масляно-грязным ободом смога. За стеклом простиралась картина стандартного индустриального пейзажа третьей платформы, которая славилась своими заводами. Здесь были сосредоточенны основные кузницы продовольственного полуфабриката или суригата, как его называли в народе. Небольшие пищевые брикеты, содержащие энергетический порошок серого цвета, который можно было использовать в качестве любого блюда – налей горячей воды, получишь похлебку, добавь каплю жира, будут лепешки.

Ингредиенты для суригата, как и все остальное скудное продовольствие завозилось на Новую Землю шаттлами. Они прилетали груженные из разных колоний Союза. После вступления Рора Иккена на пост главы, разнообразие и качество продуктов улучшилось, но поставки оставались нестабильными, из-за чего на второй и третьей платформах случались вспышки голода.

– Джеймс, мы это уже обсуждали, в капсулу не перееду, задыхаюсь я в этой коробке. Да и толку, там и для одного-то места мало, та же тоска, – мать глубоко вздохнула и тут же всполошилась, почуяв запах гари: – ой, пирог горит.

Она неуклюже убежала на кухню, откуда понеслись шум, грохот и ароматный запах пирога.

Джеймс прошелся по комнате. Раскладная кровать матери, старая софа, на которой он когда-то спал. Ветхий стол и стул. Вот и все убранство. Он подошел к комоду, где лежал журнал двадцатилетней давности. На обложке изображение жабоподобного лица, отдаленно напоминающего человеческое. И заголовок: «Профессор Альюс великий и ужасный». На отвратительной роже этого волшебника из страны Оз сверкали изумрудные очки с надписью «онио».

– Зачем ты это читаешь? – спросил Джеймс, когда мать вернулась из кухни.

– Не спалось ночью, – она поспешно спрятала журнал в ящик комода.

– И ты взяла это? – удивился Джеймс.

– Перестань, иди лучше пить чай и расскажи, как твои дела?

– Да все как обычно, – пожал плечами Джеймс.

– А, что хотел от тебя Гаусс? – с тревогой спросила она.

– Небольшая командировка, по работе.

– Командировка? – мать нахмурилась и начала быстро размешивать несуществующий сахар у себя в чашке, – Сэм мне все рассказал, опять вылазка? – сухо проговорила она.

Прежде чем ответить Джеймс сделал несколько больших глотков:

– Что ж, теперь ты знаешь.

– И? это все, что ты можешь мне сказать?

– Еще, что нигены, не умеют держать язык за зубами, – недовольно буркнул он и подал закашлявшейся матери немного воды, – конденсат у тебя заканчивается, привезу на днях.

– Не переводи тему, Джеймс, – недовольно выпалила та и ее дыхание снова дало сбой, – просто в отличие от людей нигенам трудно говорить неправду.

– Штатная вылазка, ничего серьезного, – с наигранной обыденностью ответил Джеймс, – нечего даже обсуждать.

– Ты же больше не занимаешься оперативной работой. У тебя на кафедре полно забот.

– Да, – протянул Джеймс.

– Но ты согласился.

Джеймс кивнул. Он не мог найти подходящих слов, чтобы остановить нарастающую в душе матери бурю.

– Это из-за лекарств, верно? Ты согласился, чтобы они выделяли мне медпаек?

Джеймс, знал, что сейчас ее взгляд направлен прямо на него, ему понадобилось усилие, чтобы поднять глаза и соврать:

– Нет, это связанно с моей работой, есть незакрытое дело, еще со времен межгалактических полетов.

– Врать ты не умеешь, так же, как и твой отец, я всегда знала, когда Уильям говорил неправду, – женщина закрыла лицо ладонями, – как же я устала, – прошептала она.

Джеймс подошел к матери и крепко прижал к себе, его рубашка стала мокрой и теплой:

– Не плач, мам, – с трудом выговорил он, – мы вылечим тебя.

Она резко отстранилась, ее заплаканные глаза яростно поблескивали:

– Значит все-таки ты согласился из-за лекарств.

– Мам, перестань, я же сказал, не из-за них.

– А из-за чего тогда? Что за незаконченное дело?

Джеймс молчал.

– Я не хочу потерять тебя, я просто не выдержу, – облокотившись на руку, мать снова заплакала.

Удушливая тишина мягко сотрясалась тиканьем часов, доносившимся из соседней комнаты. Прошло какое-то время прежде, чем Джеймс сказал:

– Обещаю, это в последний раз, – его слова, словно вдавленные в подушку, прозвучали каким-то чужим голосом.

Джеймс подошел к окну. В мутном отражении толстого стекла был виден шрам на его лице – след нового прошлого, того, что началось после окончания университета, когда по предписанию системы распределения он стал оперативником. И год за годом перелетая из одной галактики в другую будучи специалистом по межрасовым контактам, устанавливал дипломатические связи с расами менее крупными, чем те, которые входили в состав Союза. Превращая их в колонии. Но теперь это стало прошлым и только шлейф старых заслуг, да багровая полоска, протянувшаяся от левого виска до середины небритой щеки, напоминали о тех событиях.

– Не о том думаешь, – мать тяжело вздохнула, – пора забыть прошлое и жить.

Джеймс ничего не ответил.

– Жениться тебе надо, тогда и командировок не будет.

– Это тут причем, – сухо выговорил он.

– Тебе нужны дети, а мне внуки.

– Новым поколениям негде будет жить, платформы по швам трещат.

– Не сгущай.

Джеймс улыбнулся, видя замешательство матери:

– Да и не нашёл я похожую на тебя.

– Ой, – появившийся на морщинистом лице румянец, выдавал настоящие чувства, – была же Клэр. Очень хорошая девочка.

– Мы с Клэр давно расстались, чего вспоминать.

– Да, ты упустил ее, у тебя же одна работа на уме. А сейчас что, на кафедре никого подходящего нет?

– Нет, – мягко отрезал Джеймс.

– А ты приглядись.

– Хорошо, я буду очень внимателен, договорились?

– Ох, знаю я это "договорились".

Подойдя ближе, Джеймс крепко поцеловал мать в лоб. Обняв ее, он почувствовал, как сильно она исхудала с момента их последней встречи.

– Расскажи про отца, – неожиданно попросил Джеймс.

– Про отца? – брови матери слегка дернулись вверх, – что ты хочешь знать?

– Про тот вечер, когда началась эвакуация.

– Снова ты об этом.

– Я часто вижу сон.

– Сон?

– Я думаю это было на самом деле, человек в штатском, он забирает отца, уводит его куда-то и я, – Джеймс осекся, к горлу подступил комок, стало трудно говорить.

С тоской и страхом мать посмотрела на Джеймса. Ему стало не по себе от этого взгляда.

– Не знаю кто это был, – промямлила она, – я ждала тебя в автолете, – ее голос задрожал, а сухие длинные пальцы, крепко сжались на запястье Джеймса.

– Возможно тебе рассказывал полковник Маунз?

– Маунз? Нет, мы с ним не встречались после того, как улетели с Земли.

Джеймс почувствовал ложь. Он помнил, как через пару месяцев после эвакуации полковник приходил к ним. Джеймс был еще слишком мал и не понимал суть разговора. Он видел, как Маунз с матерью ушли на кухню, говорили они тихо, а после мать долго плакала. Джеймс понимал, что случилось что-то плохое, но боялся спросить. А когда полковник вышел и увидел Джеймса, то крепко ухватив его за плечи сказал одно слово: «держись». Больше полковник к ним не приходил.

– Я не могу забыть, мне нужно выяснить правду.

– Какую еще правду? не все в наших силах, твой отец понял это слишком поздно. Теперь мы вынуждены жить в постоянном страхе, но он в этом не виноват.

– А кто виноват? – настаивал Джеймс.

– Умоляю оставь это, – мать подскочила со стула и подойдя к окну, начала нервно теребить кусок ткани, заменяющий занавеску:

– Тогда было тяжёлое время, – ее слова оборвал приступ кашля. Джеймс принес матери стакан конденсата:

– Может отдохнешь?

– Нет, – отмахнулась та.

– Мам, – осторожно начал Джеймс, – они что-то искали в ту ночь. Что-то чем обладал отец.

– Уильям не хотел посвящать меня в это, он хотел уберечь нас.

– Ты не думала, что он мог ошибаться.

– Конечно нет, такие были обстоятельства.

– Иногда обстоятельства складываются так, что у человека не остается выбора и он может отступить от своих принципов.