Загородный бал. Перевод Елены Айзенштейн

– Это проныра, – сказал граф, возвращаясь после того, как проводил гостя.

Одна мадмуазель де Фонтень была заинтригована этим визитом, она надела довольно изысканный наряд, чтобы обратить на себя внимание молодого человека. Но она немного огорчилась, увидев, что он не обращает на нее внимания. Семья была достаточно удивлена молчанием, в которое укрылась Эмилия. По обыкновению Эмилия распустила для нового знакомого свою остроумную болтовню, неисчерпаемое красноречие взглядов и манер. Или мелодичный голос молодого человека привлек ее своими очаровательными особенностями, или она всерьез влюбилась; это чувство управляло ею и меняло ее, поддержание разговора потеряло всякую ненатуральность. Став простой и естественной, она, без сомнения, должна была казаться более прекрасной. Некоторые сестры и старая дама, подруга семьи, увидели в ее поведении изысканность кокетства. Они предположили, что, посчитав молодого человека достойным себя, Эмилия, может быть, намеревалась показать некоторые свои преимущества не сразу, чтобы ослепить его вдруг в момент, когда она ему понравится. Всем членам семьи было забавно узнать, что капризная девушка думает о незнакомце; но, когда во время обеда каждый наделял Лонгвиля новыми качествами, претендуя на единственность открытия, мадмуазель де Фонтень какое-то время оставалась молчалива. Легкий сарказм ее дяди пробудил ее от апатии; в своей достаточно насмешливой манере она сказала, что это небесное совершенство, должно быть, скрывает большой изъян, и она одна будет осторожно по первому взгляду судить о человеке, который кажется таким дельным. Она добавила, что те, кто нравятся всем, не приносят удовольствия никому; самая ужасная из всех ошибок – не иметь их. Как все молодые влюбленные девушки, она лелеяла надежду, что сможет спрятать свое чувство в глубине сердца, обманув окружавших его Аргусов; но спустя две недели не было ни одного из членов многочисленной семьи, кто не был бы посвящен в этот маленький домашний секрет. Во время третьего визита мосье де Лонгвиля Эмилия поверила, что с ним возможно многое. Это открытие доставило ей такое опьяняющее удовольствие, что она удивилась, что еще может рассуждать. Было в этом что-то мучительное для ее гордости. Привыкшая быть центром света, она была вынуждена признать силу, влекущую ее за пределы ее существа. Она пыталась возмутиться, но не могла угнаться за своим сердцем, соблазнившимся образом молодого человека. Потом сразу пришло беспокойство. На самом деле, два качества мосье Лонгвиля, очень противоположные общему любопытству к нему и любопытству мадмуазель де Фонтень, были в нем: сдержанность и неожиданная скромность. Он никогда не говорил ни о себе и о своих занятиях, ни о своей семье. Тонкости, которые Эмилия сеяла в разговоре, и ловушки, расставленные ею, чтобы вырвать у молодого человека информацию о нем самом, он разгадывал с умелостью дипломата, желавшего скрыть тайны. Если она говорила о живописи, мосье Лонгвиль отвечал, как знаток. Занималась ли она музыкой, молодой человек доказывал, что он достаточно силен за фортепиано. Как-то вечером он очаровал всю компанию, в одном из дуэтов Чимарозы слившись голосом с Эмилией; но, когда попытались узнать, художник ли он, он отшутился с такой грацией, что не позволил женщинам упражняться в искусстве догадок о чувствах, в возможности открыть, к какой социальной сфере он принадлежит. С какой смелостью дядя Эмилии зацепил якорь этого корабля, с такой же гибкостью Лонгвиль ускользал, чтобы сохранить очарование тайны; настолько легко ему было оставаться прекрасным незнакомцем в особняке Плана, насколько любопытство не выходило здесь за рамки вежливости. Эмилия, измученная этой сдержанностью, надеялась получить тайные сведения от сестры, а не от брата. Поддерживаемая своим дядей, рассуждавшим об этом маневре так же, как о корабле, она попыталась вывести на сцену еще один молчаливый персонаж, Клару Лонгвиль. Общество павильона скоро высказало свое самое огромное удовольствие – узнать эту прекрасную особу, которая могла бы обеспечить ему некоторое развлечение. Бал был предложен и принят без церемоний. Дамы не полностью отчаялись поговорить с юной девушкой шестнадцати лет.

Несмотря на маленькие нюансы, сотворенные намеками и любопытством, живой свет пронизывал душу мадмуазель де Фонтень, которая восхитительно наслаждалась очарованием существования, связанного с другим, а не с собой. Она начала постигать социальные связи. Или счастье делает нас лучше, или она была слишком занята, чтобы мучить других, мадмуазель де Фонтень становилась менее колкой, более терпеливой, более нежной. Перемены ее характера очаровали удивленную семью. Может быть, после всего ее эгоизм метафоризировался в любовь? Ожидать появления ее робкого и тайного обожателя было ее глубокой радостью. Ни единого страстного слова не было произнесено между ними, она сама знала, что любима; и с каким искусством наслаждалась она, заставляя незнакомца развертывать перед ней сокровища образованности, которые он ей разнообразно демонстрировал! Она заметила, что за ней тоже заботливо наблюдают, и она пыталась победить все ошибки, которые вырастило в ней ее образование. Не было ли это первой хвалой, возвращающей любовь, и жестоким упреком, что эта любовь адресована себе самой? Она хотела нравиться, она очаровывала; она любила, она заставляла боготворить себя. Ее семья знала, что она хранима своей гордостью, и давала ей достаточно свободы, чтобы она могла наслаждаться этими маленькими детскими удовольствиями, которые вносили такое очарование и неистовство в первую любовь. Несколько раз молодой человек и мадмуазель де Фонтень прогуливались одни в аллее того парка, где природа была похожа на женщину, едущую на бал. Несколько раз они беседовали вдвоем без цели и дела, чьи фразы были пусты чувствами, скрывавшими еще более глубокие чувства. Часто вместе они восхищались заходом солнца и богатством цветов. Они собирали маргаритки, чтобы срезать листья, и пели дуэтом самые страстные страницы, найденные в нотах Перголези и Россини, как верные посредники, выражая их тайны.

Настал день бала. Клара Лонгвиль и ее брат, которых слуги настойчиво украшали благородной частицей де, казались героями. В первый раз в своей жизни мадмуазель де Фонтень с удовольствием смотрела на триумф юной девушки. Она искренне выказывала Кларе изящные ласки и заботу, какие в ходу между женщинами, только чтобы возбудить ревность мужчин. Но Эмилия имела цель, она хотела узнать тайны. Сдержанность мадмуазель Лонгвиль была, по крайней мере, равна сдержанности ее брата; по девичьим качествам, она проявила больше тонкости и ума, чем он, так как у нее даже мысли не было что-то скрывать; она умела вести беседы на странные темы, касавшиеся материальных интересов; и на все она набрасывала такое очарование, что мадмуазель де Фонтень почувствовала что-то вроде зависти и назвала ее сиреной. Хотя у Эмилии появился замысел, как заставить Клару заговорить, это сделала Клара, которая стала расспрашивать Эмилию; та хотела судить ее, но была судима ею. Эмилия часто злилась, позволяя своему характеру проявиться в ответах, которые из нее ловко вытягивала Клара, чья скромность и чистота отчуждали обвинения в вероломстве. Настал момент, когда мадмуазель де Фонтень казалась разозленной на то, что, провоцируемая Кларой, неосторожно напала на простолюдинов.

– Мадмуазель, – сказало ей очаровательное существо, – я слышала о вас от Максимилиана, у меня возникло живое желание узнать вас из-за привязанности к нему, но хочу спросить, хотите ли вы полюбить?

– Моя дорогая Клара, я боялась вызвать ваше недовольство, когда говорила о тех, кто неблагороден.

– О! Уверяю вас! Сегодня это разновидность спора без объекта. Что касается меня, они меня не достигают: я за пределами вопроса, – ответила Клара.

Несмотря на честолюбие этого ответа, мадмуазель де Фонтень почувствовала глубокую радость; потому что, как все страстные люди, она объяснялась, как объясняются оракулы, с чувством, которое согласно желанию, и вернулась к танцу более радостная, чем когда смотрела на Лонгвиля, чей облик, чья элегантность даже превосходили, может быть, воображаемый тип. Она почувствовала большую удовлетворенность, мечтая, что он благороден; его черные глаза мерцали, она танцевала с таким удовольствием, которое находим от присутствия того, кого любим. Никогда двое возлюбленных не слышали друг друга лучше, чем в этот момент. Несколько раз они чувствовали, как края их пальцев дрожат и трепещут, когда они сливались благодаря правилам контрданса.

Посреди деревенских удовольствий и праздников красивая пара достигла начала осени, позволив себе нежно отдаться потоку чувств, самых милых в жизни, усиливавшихся от тысячи маленьких случаев, которые каждый может вообразить; любовь в каких-то вопросах оказывалась схожей. И один, и другая, они изучали себя настолько, насколько могут изучать себя те, кто любят.

– Наконец, ни один любовный роман никогда так быстро не склонялся к браку, как этот, – проговорил старый дядя, следивший за молодыми, как натуралист, разглядывающий насекомое в микроскоп.

Это слово испугало мосье и мадам де Фонтень. Старый Вандеец перестал быть таким безразличным к браку своей дочери, каким он обещал быть ранее. Он искал в Париже информацию и не находил ее. Он беспокоился относительно этой тайны и еще не знал, каким будет результат этого беспокойства, он просил парижского управляющего провести расследование, касавшееся семьи Лонгвиль, он считал, что должен предупредить свою дочь о необходимости осторожного поведения. С притворным послушанием, полным иронии, Эмилия приняла отцовские слова.

– По крайней мере, дорогая Эмилия, если вы любите его, не признавайтесь ему.

– Отец, правда, что я люблю его, но я подожду, чтобы сказать ему, что вы мне это позволяете.

– Однако, Эмилия, подумайте, что вы не знаете еще его семью и его положение.

– Но, если я не знаю, я очень хочу знать. И, мой отец, вы желаете увидеть меня замужем, вы мне дали свободу сделать выбор, мой сделан безвозвратно, чего же больше?

– Нужно знать, мое дорогое дитя, выбрала ли ты сына пэра Франции, – иронически ответил почтенный господин.

Эмилия на мгновение замолчала. Она подняла голову, посмотрела на отца и с беспокойством сказала ему:

– Неужели семья Лонгвиль…

– Умерший старый герцог Роштейн-Лимбург погиб на эшафоте в 1793 году. Он был последним отростком последней младшей ветви.

– Но, мой отец, есть много хороших домов, произошедших от бастардов. История Франции изобилует принцами, которые поставили решетку на свой щит.

– Твои мысли очень изменчивы, – сказал, улыбаясь, пожилой джентльмен.

Назавтра был последний день, который семья де Фонтень должна была провести в павильоне Плана. Эмилию сильно беспокоило мнение отца, она с живым нетерпением ждала часа, в который обычно приезжал юный Лонгвиль, и, наконец, потребовала от него объяснений. Она вышла после обеда и пошла прогуляться одна по парку в направлении рощи тайн, где, она знала, нетерпеливый молодой человек уже искал ее; пока она спешила в рощу, она раздумывала, каким образом лучше всего застигнуть его, не компрометируя себя, узнать важную тайну: вещь, достаточно сложная! До этого момента никакое прямое признание не утверждало, какое чувство объединяет ее с этим незнакомцем. Как у Максимилиана, у нее было тайное наслаждение, нежность первой любви; но была и гордость и его, и ее, и боязнь признаться в том, что каждый из них любит.

Максимилиан Лонгвиль, в ком Клара вдохновила достаточно глубокие подозрения, находился попеременно охваченным неистовой страстью молодого человека и умеренным желанием узнать и проверить женщину, которой он хотел вверить свое счастье. Его любовь не помешала ему признаться Эмилии, что предрассудки испортили ее юный характер; но он желал знать, любит ли она, перед тем как сражаться с ее недостатками, так как он не хотел больше рисковать судьбой своей любви, как любовью жизни. Но он постоянно хранил молчание об этих взглядах, манерах, малейших опровергающих действиях. С другой стороны, природная гордость молодой девушки, превратившаяся у мадмуазель де Фонтень в глупость тщеславия, данное ей рождением и ее красотою, мешала ему сделать предложение, просить о котором убеждала его растущая страсть. Так двое влюбленных инстинктивно понимали ситуацию без объяснения их тайных мотивов. Бывают моменты жизни, когда неясность радует юные души. Они оба слишком долго молчали, вместо того чтобы поговорить; им обоим казалась жестокой игра их ожиданий. Один хотел узнать, любит ли он усилием, стоившим признания его гордой возлюбленной; другая надеялась вдруг сокрушить слишком почтительное молчание.

Сидя на деревенской скамье, Эмилия думала о событиях, происходивших в течение трех месяцев, полных очарования. Подозрения отца были последними страхами, которые могли дойти до него. Она отдала дань справедливости двумя или тремя такими мыслями неопытной юной девушки, казавшейся ей победительницей, перед тем как она согласилась с собой в невозможности ее заблуждения. В течение всего сезона она не смогла заметить в Максимилиане ни одного жеста и ни одного слова, показывавших его происхождение или общественные занятия. Больше того, его манера спорить раскрывала человека, занятого высокими интересами страны. Впрочем, как говорила она себе, чиновный человек, финансист или коммерсант не имели бы возможности оставаться за городом целый сезон, чтобы посреди полей и лесов заниматься ухаживанием, так свободно тратя время, как аристократ, перед которым – вся не занятая заботами жизнь. Она бросалась в круг размышлений, более интересных для нее, чем предварительные мысли, когда легкий шорох листвы объявил ей о появлении Максимилиана, с восхищением смотрящего на нее.

– Знаете ли вы, что очень нехорошо заставать врасплох юных девушек? – сказала ему она, улыбнувшись.

– Особенно когда они заняты их тайнами, – тонко ответил он.

– Почему бы мне не иметь моих? У вас есть ваши!

– Однако вы и в самом деле думаете о ваших тайнах? – спросил он, смеясь.

– Нет, я думаю о ваших. Мои я знаю.

– Ну, – нежно воскликнул молодой человек, схватив за руку мадмуазель де Фонтень и положив ее руку под свою, – может быть, мои секреты ваши, а ваши – мои?

После того как они сделали несколько шагов, оказавшись под массивом деревьев, цвет заката красно-коричневым облаком покрыл их обоих. Это естественное волшебство внесло отпечаток торжественности в момент объяснения. Живое и свободное поведение молодого человека и, главным образом, кипящее душевное волнение, мгновенный трепет которого передавался рукам девушки, бросили Эмилию в состояние экзальтации, настолько пронизывающей, что она волновалась даже от самых простых и невинных вещей. Сдержанность, в какой жили молодые девушки большого света, давала невероятную вспышку силе их чувств, и это была одна из самых больших опасностей, в которой они могли оказаться, встретив страстного возлюбленного. Никогда глаза Эмилии и Максимилиана не говорили таких вещей, каких мы не смеем назвать. Во власти этого опьянения они легко забыли маленькие положения гордости и холодные соображения недоверия. Сначала влюбленные не могли выразить себя иначе, чем пожатьем рук, служивших переводчиками их радостных мыслей.

– Мосье, я вам хочу задать вопрос, – после долгого молчания сказала Эмилия дрожащим и взволнованным голосом, когда они сделали несколько шагов. – Но ради бога поймите, что этот вопрос для меня что-то вроде заказа в той достаточно странной ситуации, в которой я нахожусь по отношению к моей семье.

Ужасная для Эмилии пауза наступила на этой фразе; она произнесла ее, почти заикаясь. В течение мгновений, пока длилось молчание, гордая молодая девушка не осмеливалась поднять пылающий взгляд на того, кого она любила, так как у нее было тайное предчувствие неблагородства следующих ее слов:

– Вы аристократ?

Когда эти последние слова были произнесены, ей захотелось оказаться на дне озера.

– Мадмуазель, – сказал Лонгвиль, чье изменившееся лицо контрастировало со строгим почтением. – Я обещаю ответить на этот вопрос без уверток, если вы искренне ответите на то, что я хочу вам сказать.

Он выпустил руку молодой девушки; она почувствовала, что совсем одна в жизни, и он сказал ей:

– Вы стремитесь узнать о моем рождении?

Она остановилась неподвижная, холодная и молчаливая.

– Мадмуазель, – снова сказал Максимилиан. – Мы не пойдем дальше, если мы не понимаем друг друга. – Я люблю вас, – добавил он глубоким и нежным голосом. – Хорошо! – продолжил он радостно, услышав счастливое восклицание, которое не могла сдержать юная девушка, – почему вы спрашиваете меня, благороден ли я?

«Говорил бы он так, если бы не был благороден?» – подумала Эмилия про себя, в глубине своего сердца. Она грациозно подняла голову, как бы черпая новую жизнь во взгляде молодого человека, и протянула ему руку, как будто для заключения нового союза.

– Вы считаете, что я очень дорожу почестями? – спросила она с изящным лукавством.

– У меня нет титулов, которые я мог бы предложить моей жене, – ответил он наполовину весело, наполовину серьезно. – Но, если я буду брать жену из высоких сфер, из тех, кого отцовские доходы приучили к роскоши и к удовольствиям изобилия, я знаю, что этот выбор будет меня обязывать. Любовь дает все, – добавил он с веселостью, – но только влюбленным. Что касается супругов, им нужно немного больше, чем небесный купол и луговой ковер.

«Он богат, – подумала она. – Что касается титулов, он меня проверяет, может быть. Скажу ему, что я была увлечена знатностью и не хотела выходить замуж ни за кого, кроме как за пэра Франции».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Загородный бал». Повесть. Французское название – «Le bal de Sceaux». 1830. Не входит в «Человеческую комедию» («La ComÉdie humaine»).

2

«Платон мне друг, но нация подруга». Ср.: «Платон мне друг, но истина дороже».

3

Автор сравнивает Эмилию с младшим и любимым сыном библейского Иакова, Вениамином.

4

Фетва – закон, решение, которое выносит, например, муфтий.

5

Лоншан – ипподром в Булонском лесу.

6

Граф де Виллель – французский государственный деятель эпохи Реставрации, премьер-министр в 1821—1828 гг.

7

Синекурист – тот, кто стремится к раздаче казенных средств.

8

Барбарина – героиня оперы Моцарта «Свадьба Фигаро».

9

Ритурнель – это инструментальное вступление в вокальном произведении или танце. В данном случае слово подчеркивает, что дочь хорошо подготовилась, чтобы устроить отцу нечто вроде спектакля.

10

Опера Чимарозы «Тайный брак».

11

Речь идет о картине Л. Жироде «Оссиан, встречающий тени погибших воинов». 1801 (?).

12

Тильбури – в 19 веке легкая открытая карета с крышей.

13

Каракка – большое парусное судно 15—16 веков.