Загородный бал. Перевод Елены Айзенштейн

Эта интересная особенность «сходок» в Со делала этот бал более пикантным, чем два других бала в пригородах Парижа; ротонда этого бала, красота видов и приятность сада, создавали неоспоримую выгоду. Эмилия первая выразила желание заполнить публикой веселый местный бал, пообещав себе огромное удовольствие от нахождения посреди деревенского сборища. Все удивлялись ее желанию блуждать в такой толпе; но разве инкогнито не является для знати самым живым наслаждением? Мадмуазель де Фонтень наслаждалась, выполняя все эти повороты, она видела оставленные в самом сердце буржуа воспоминания о взгляде и об очаровательных улыбках и уже смеялась над танцорами с претензиями, и готовила карандаши для сцен, которыми могла обогатить страницы своего сатирического альбома. По воле ее нетерпения, воскресенье никогда не приходило достаточно рано. Общество павильона Плана шло пешком, чтобы не совершить неосмотрительности к рангу тех персон, которые хотели почтить бал своим присутствием. Обедали рано. Наконец, месяц май способствовал этой аристократической эскападе одним из самых прекрасных своих вечеров. Мадмуазель де Фонтень удивлялась, обнаружив в ротонде несколько кадрилей, составленных из людей, казалось, принадлежавших к хорошему обществу. И здесь, и там она хорошо видела нескольких молодых людей, казалось, месяц экономивших, чтобы блистать один день здесь; она заметила несколько пар, чья искренняя радость не обвиняла ни в чем супружеском; но она могла только подбирать, вместо того чтобы собирать урожай. Она удивлялась, видя, что удовольствие одетых в перкаль так сильно похоже на удовольствие одетых в атлас, что буржуа танцуют с такой же грацией или несколько лучше, чем танцует дворянство. Большинство нарядов были просты и хорошо сидели. Те, кто в этом обществе представлял сюзеренов территории, крестьяне держались в уголке с невероятной вежливостью. Мадмуазель Эмилии понадобилось даже поупражняться в некоторых элементах, которые исполняла эта публика, прежде чем она нашла предмет для забавы. Но у нее не было времени ни на доставление злой критики, ни на выбор заметных комментариев, с радостью собираемых карикатуристами.

Гордая натура внезапно встретила в этом огромном поле цветок, метафору времени, чье сияние и цвета воздействовали на ее воображение авторитетом новизны. Мы часто смотрим на платье, на стену, на белую бумагу достаточно отвлеченно, чтобы не наблюдать на поле пятно или яркую точку, которые позднее поразят весь наш взор, как если бы они возникли в нем только в то мгновение, когда мы их увидели; феноменальный моральный тип, достаточно похожий на это: мадмуазель де Фонтень различила в толпе молодого человека, внешне совершенного, о котором она так долго мечтала. Сидя на одном из грубых кресел, составлявших обязательный облик залы, она разместилась в конце группы, сформированной ее семьей, собираясь, наконец, подняться или предполагая отдаться своим фантазиям, включаясь в живые картины и группы этой залы, как на музейной выставке. Она дерзко наводила свой лорнет на персону, находившуюся в двух шагах от нее, делала свои размышления, как если бы она была критиком или художником, лепившим голову или жанровую сцену. Ее взгляд, словно блуждавший по огромному живому холсту, выхватил вдруг лицо, которое, казалось, нарочно поместили в уголке картины, в самом прекрасном освещении, за пределами всякой соразмерности с остальными.

Незнакомец, мечтатель и одиночка, легко прислонившись к одной из колонн, поддерживавших крышу, скрестив руки, держался, поворотясь, словно чтобы позволить живописцу написать его портрет. Полная элегантности и гордости, эта манера была свободной. Ни один жест не указывал, что он специально на три четверти повернул свое лицо и слабо склонил голову вправо, как Александр, как лорд Байрон, как некоторые другие великие люди, с единственной целью – привлечь к себе внимание. Его остановившийся взгляд следовал за движениями танцорши и менялся от какого-то глубокого чувства. Его тонкая и свободная талия напоминала тонкие пропорции Аполлона. Его прекрасные черные волосы естественно кудрявились на его высоком лбу. С первого взгляда мадмуазель де Фонтень заметила тонкость его белья, свежесть козьих перчаток, очевидно, хорошей выделки, миниатюрность ног, уютно обутых в ботинки из ирландской кожи. На нем не было никаких отвратительных безделушек, которыми обвешивались маленькие хозяева национальной гвардии или Адонисы прилавка. Только черная лента (на ней висел его лорнет) плыла на аккуратно скроенном жилете. Никогда трудная Эмилия не видела таких смутных глаз, таких длинных, таких изогнутых ресниц. Меланхолия и страсть дышали в этом лице, характеризовавшемся мужественным оливковым оттенком. Его рот все время казался готовым улыбнуться и поднимал уголки красноречивых губ; но это положение, далеко не веселое, являло, скорее, сорт печальной грации. В этой голове было слишком много будущего, слишком двоилась личность, чтобы можно было сказать: «Вот прекрасный молодой человек или красивый человек. Хорошо бы познакомиться с ним». Увидев незнакомца, самый проницательный наблюдатель не мог не принять его за человека талантливого, привлеченного к деревенскому празднику каким-то властным интересом.

Эта масса наблюдений стоила Эмилии не больше минуты ее внимания, в течение которой особенный молодой человек был подвергнут строгому анализу, стал объектом восхитительной тайны. Она не говорила себе: «Нужно, чтобы он был пэром Франции!» Но она думала: «О! Если он благороден, тогда он обязательно должен быть…» Не закончив мысли, она поднялась вдруг, следуя за своим братом, генерал-лейтенантом, к колонне, казалось, наблюдая за радостной кадрилью, но, по искусной оптике, свойственной женщинам, она не потеряла ни единого из движений молодого человека, к которому приблизилась. Незнакомец вежливо отступил, чтобы уступить место двум гостям, и придвинулся к другой колонне. Эмилия, взволнованная вежливостью незнакомца, настолько же вежливого, насколько она была дерзка, принялась говорить со своим братом гораздо громче, чем это позволяли правила хорошего тона; она сделала особенное лицо, увеличила жестикуляцию, не слишком по теме смеялась, не затем чтобы развеселить брата, а чтобы понравиться невозмутимому незнакомцу. Ни в каких маленьких хитростях она не преуспела. Тогда мадмуазель де Фонтень последовала в направлении, которое занимал взгляд молодого человека, и заметила причину его небрежности.

Посреди кадрили, находившейся перед ней, танцевала молодая бледная девушка, казавшаяся божеством экосеза, которую Жироде разместил в своей огромной композиции французских воинов перед Оссианом11. Эмилия поняла, что узнала в девушке блестящую леди, в течение недолгого времени поселившуюся в соседнем местечке. Она имела кавалером молодого человека пятнадцати лет, с красными руками, в нанковых панталонах, в синей одежде, в белых туфлях, который доказывал ее любовь к танцам и то, что она не испытывала трудности в выборе партнера. В ее движениях не чувствовалось слабости; но легкая краска освещала ее белые щеки, и цвет ее лица начинал меняться. Мадмуазель де Фонтень приблизилась к кадрили, чтобы иметь возможность изучить незнакомку в момент, когда та вернется на свое место, пока ее визави повторяли необходимые фигуры. Но незнакомец опередил ее, поклонился красивой танцорше, и любопытная Эмилия смогла отчетливо услышать слова, произнесенные повелительным и нежным голосом:

– Клара, дитя мое, не танцуйте больше.

Клара сделала маленькую надутую гримасу, склонила голову в знак покорности и перестала улыбаться. После контрданса молодой человек с предосторожностью возлюбленного укутал плечи девушки кашемировой шалью и попросил ее сесть таким образом, чтобы на нее не дуло. Вскоре мадмуазель де Фонтень, видевшая их, поднялась и прошлась вокруг ротонды, как люди, расположенные уйти, но нашла предлог, что хочет полюбоваться видами сада. Ее брат с хитрым добродушием поддался капризу этой достаточно странной прогулки. Эмилия заметила эту красивую пару, показавшуюся в элегантном тильбури12 (его сопровождал слуга на лошади и в ливрее). В момент, когда молодой человек сел и постарался сделать вожжи равными, она сначала добилась от него одного из взглядов, которые без цели бросают на большую толпу; но испытала слабое удовлетворение, увидев, что он повторно поворачивает голову в ее направлении; молодой незнакомец подражал ей. Это не предмет ли ревности?

– Я полагаю, ты теперь достаточно осмотрела сад, – сказал ей брат. – Мы можем вернуться к танцу.

– Я очень этого хочу, – ответила Эмилия. – Как полагаете, это леди Дадли?

– Она не выходит без Феликса Ванденесса, – сказал ей брат, улыбаясь.

– Леди Дадли не может быть, она у родителей…

– Молодой человек, да, но юная леди – нет, – сказал барон де Фонтень.

На следующий день мадмуазель де Фонтень заявила, что хочет прогуляться на лошади.

Незаметно она приучила своих братьев и старого дядю сопровождать ее в утренних прогулках, очень полезных, говорила она, для ее здоровья. Она любила исключительно окрестности деревни, возле которых жила леди Дадли. Несмотря на кавалерийские маневры, несмотря на радостные поиски, коим она предавалась, заставлявшие ее надеяться, она не увидела незнакомца так скоро. Несколько раз она возвращалась на бал в Со, но не могла найти юного англичанина, упавшего с неба, чтобы возвышаться в ее мечтах и украшать их. Хотя ничто больше не подстрекало любви юной девушки, кроме преграды, был момент, когда мадмуазель Эмилия де Фонтень была готова отказаться от своего странного и тайного преследования, почти отчаявшись в успехе предприятия, чья необыкновенность могла создать представление о смелости ее характера. На самом деле она могла долго кружить вокруг деревни Шатни, не увидев вновь своего незнакомца. Юная Клара (таково было имя, услышанное мадмуазель де Фонтень) не была англичанкой, и так называемый иностранец не жил в благоуханных и цветущих рощах Шатни.

Однажды вечером Эмилия выехала на лошади со своим дядей, который добился от своей подагры довольно долгого прекращения военных действий, и встретила леди Дадли. Рядом с блестящей незнакомкой в ее карете находился мосье Ванденесс. Эмилия узнала пару, и ее предположения рассеялись, как рассеиваются сны. Огорченная, как все расстроенные своими ожиданиями женщины, Эмилия повернула поводья так быстро, что ее дядя испытал все горести мира, следуя за ней, так она пришпорила своего пони.

– По-видимому, я слишком стар, чтобы понимать переживания двадцатилетних, – сказал себе старый моряк, пуская лошадь галопом, – или, может быть, юность сегодня не напоминает прошлую? Однако, что моя племянница? Вот теперь движется маленькими шагами, как жандарм, патрулирующий улицы Парижа. Не будем говорить, что она хочет окружить этого бравого буржуа, у меня создается впечатление, что он автор, мечтающий о поэзии, так как, я полагаю, он ходит с альбомом в руке. По-моему, я большой дурак! Не этого ли человека мы ищем?

С такой мыслью старый моряк тихо пошел на лошади по песку таким образом, чтобы бесшумно оказаться подле племянницы. Вице-адмирал оставил слишком много темных пятен в году 1771 и в следующих эпохах наших летописей, когда в чести была обходительность, чтобы тотчас не догадаться, что Эмилия встретила незнакомца на балу в Со по самой большой случайности. Несмотря на пелену, наложенную возрастом на его постаревшие глаза, граф Кергаруэт видел у племянницы признаки необычайного волнения, постоянную досаду, которую она пыталась выразить на своем лице. Сверлящие глаза юной девушки в своего рода ступоре остановились на незнакомце, мирно шедшем перед ней.

– Хорошо, – сказал себе моряк, – она последует за ним, как торговый корабль за корсаром. Когда она увидит его удаляющимся, она испытает отчаяние, не зная, кого она любит, маркиз ли это или буржуа, и тогда станет его игнорировать. Поистине молодые головы превращаются подле нее в старых попугаев, как я.

Вдруг он неожиданно толкнул свою лошадь, чтобы поехать вслед за племянницей, и так быстро пронесся между ней и молодым пешеходом, что заставил незнакомца броситься на зеленый откос, окружавший дорогу. Сразу же остановив свою лошадь, граф воскликнул:

– Не могли бы вы уступить дорогу?

– Ах, простите, мосье, – ответил незнакомец. – Я не заметил, но это ваше дело – принести мне извинения в том, что вы свалили меня с ног.

– Ах, друг, закончим, – зло продолжил моряк, беря звуком голоса насмешливую интонацию, имевшую что-то оскорбительное.

В это самое время граф поднял свой хлыст, словно чтобы стегнуть лошадь, коснулся плеча своего собеседника, сказав: – Либеральный буржуа мыслит, а все мыслители должны быть мудры.

Молодой человек, слушая эти сарказмы, поднимался по насыпи; он скрестил руки и сильно взволнованным тоном ответил:

– Мосье, я не могу поверить, видя ваши седые волосы, что вы веселитесь, ища дуэлей.

– Седые волосы? – воскликнул моряк, прерывая его, – Ты лжешь, они не седые.

Спор в несколько секунд стал таким жарким, что молодой противник забыл умеренный тон, который он пытался сохранить. И когда граф Кергаруэт увидел племянницу со всеми признаками глубокого беспокойства, он объявил свое имя противнику, прося сохранять молчание перед юной персоной, вверенной его заботам. Незнакомец не смог скрыть улыбку и отдал свою карточку старому моряку, заметив, что живет в деревне Шеврез, и вскоре после этого удалился.

– Вы едва не ранили бедного незнакомца, моя племянница, – сказал граф, скоро шагая впереди Эмилии. Разве вы не умеете удержать поводья вашей лошади? Вы позволили себе скомпрометировать мою честь, чтобы покрыть ваши безумства. Пока что, если вы остановитесь, единственного вашего взгляда или вежливого слова, одного из тех, которые вы произносите так красиво, когда вы не дерзки, будет достаточно, чтобы все исправить.

– Мой дорогой дядя, это ваша лошадь, а не моя явилась причиной ссоры. Я полагаю, на самом деле, вы не можете больше садиться верхом, вы уже не тот кавалер, каким были в прежние годы. Но, вместо того чтобы ничего не говорить…

– Ничего. Значит, ничего, что сделает дерзость вашему дяде?

– Но нужно узнать, не ранен ли этот молодой человек? Видите, дядя, он прихрамывает.

– Нет, он бежит. Ах, я грубо к нему придирался.

– Ах, дядя, я узнаю вас в этом.

– Остановитесь, – сказал граф, беря лошадь Эмилии за поводья. – Я не вижу необходимости заигрывать с хозяином лавки, которого слишком осчастливили, бросила ли его на землю очаровательная юная девушка или с ним разделался командующий Бель-Пуль.

– Почему вы предполагаете, что это простолюдин, мой дорогой дядя? Мне кажется, у него слишком почтенные манеры.

– У всех сегодня манеры, моя племянница.

– Ну нет, мой дядя, весь свет не использует оборотов речи, имеющих место в гостиных, и я поспорила бы с вами, что этот молодой человек благороден.

– У вас немного времени, чтобы это проверить.

– Но я уже не в первый раз вижу его.

– Вы ищете его уже не в первый раз, – ответил, смеясь, адмирал.

Эмилия покраснела, и дядюшка на некоторое время оставил ее в смущении. Потом он сказал:

– Эмилия, вы знаете, что я люблю вас, как своего ребенка, именно потому, что вы единственная из семьи обладаете законной гордостью, которую дает высокое рождение. Моя маленькая племянница, поверившая, что добрые принципы становятся такими редкими? Я хочу быть вашим доверенным лицом. Моя милая малышка, я вижу, что юный молодой человек вам не безразличен. Тише… Они забавляются нами в семье, если только мы плывем под недобрым флагом. Вы знаете, что я хочу сказать. Позвольте мне вам помочь, моя племянница. Сохраним все в секрете, и я вам обещаю, что вы сможете ввести его в центр гостиной.

– И когда, мой дядя?

– Завтра.

– Но, дядя. От меня ничего не потребуется?

– Совсем ничего, будьте спокойны, моя милая племянница, – сказал он Эмилии, – вы можете бомбардировать, сжигать, завоевывать его с чистой совестью, как старую каракку13, если вы этого хотите; это не в первый раз, не правда ли?

– Вы добры, мой дядя.

Сразу же, как только граф вернулся к себе, он надел очки, достал из кармана карточку и прочел: «Максимилиан Лонгвиль, улица Сонтьер».

– Будьте спокойны, моя милая племянница, – сказал он потом Эмилии, вы можете на него охотиться со всею добросовестной надежностью, он принадлежит к одной из исторических наших семей, и если он не пэр Франции, то непременно им будет.

– Откуда вы знаете так много вещей?

– Это мой секрет.

– Вы знаете его имя?

Граф, достаточно напоминавший старый ствол дуба, вокруг которого летали какие-то скрученные холодной осенью листочки, в молчании склонил свою седую голову; по этому знаку племянница попыталась оказать на него влияние всякий раз новым своим кокетством. Обученная искусству обольщения старого моряка, она расточала ему самые детские ласки, самые нежные слова, она даже поцеловала его, чтобы достичь разоблачения такой важной тайны. Старик, всю жизнь заставлявший племянницу разыгрывать перед ним подобные сцены, за которые часто он платил ей ценой украшений или купленной ложей в итальянской опере, на этот раз был доволен отбросить молитву и приласкаться. Но, поскольку он продлил удовольствие слишком надолго, Эмилия разозлилась, перешла от нежностей к сарказмам и надулась, а потом в ней возобладало любопытство. Моряк дипломатически добился от своей племянницы торжественного обещания быть в будущем более сдержанной, более нежной, менее своевольной, тратить меньше денег и сразу все ему рассказывать. Договор заключили и подписали поцелуем на белом лбу Эмилии; он отвел ее в угол гостиной, посадил себе на колени, положил карточку под два своих пальца, скрывая ее, открывая букву за буквой имя Лонгвиля и очень настойчиво отказывался открывать все остальное. Это событие вернуло чувству мадмуазель де Фонтень чрезвычайную интенсивность. В течение большей половины ночи она развернула перед собой самую блестящую картину мечтаний, питавших ее надежды. Наконец, благодаря этому случаю, о котором она так часто молила, она увидела теперь совсем другие вещи, а прежнее было химерой, воображаемым богатством золотившей будущую супружескую жизнь. Как все молодые люди, игнорирующие опасность любви и брака, она страстно увлекалась обманчивой внешней оболочкой брака и любви. Можно ли было сказать, что чувство зародилось, как зарождаются почти все причуды юности, нежные и жестокие ошибки, в которых с таким роковым влиянием на их существование упражняются молодые девушки, достаточно неопытные, для того чтобы полагаться только на себя, заботясь о грядущем счастье? На следующий день, как только Эмилия проснулась, ее дядя побежал в Шеврёз. Увидев прекрасный особняк молодого человека, вчера почувствовавшего себя оскорбленным, дядя отправился к тому, чтобы выразить теплую ласку дворянина старых времен.

– Эх, мой милый мосье, кто бы сказал, что я устрою ссору в возрасте семидесяти трех лет с сыном или с внуком одного из лучших моих друзей? Я вице-адмирал, мосье. Вы могли бы сказать, что меня смущает участие в дуэли так же мало, как выкуривание сигары. В мое время два молодых человека не могли стать близкими людьми, если не увидели крови друг друга. Но, брюхо лани! Вчера, будучи моряком, я залил рома до краев, на меня нашло. Я привык, скорее, получить сто резких отказов от Лонгвиля, чем причинить малейшую боль его семье.

Какую бы холодность ни пытался показать маркиз графу Кергаруэту, он не мог долгое время таить искреннюю доброту своих манер, ему оставалось только пожать графу руку.

– Вы собирались отправиться верхом, – сказал граф, – не смущайтесь. Но, по крайней мере, если у вас нет никаких планов, приезжайте ко мне, и я устрою для вас обед в павильоне Плана. Мой племянник, граф де Фонтень, человек известный. Я собираюсь компенсировать мою резкость знакомством с пятью самыми красивыми женщинами Парижа. Ну, ну! Молодой человек, лоб ваш наморщился. Я люблю молодых людей, и я люблю видеть их счастливыми. Их счастье напоминает мне о прекрасных годах моей юности и о приключениях, присутствовавших в нашей жизни не меньше дуэлей. Мы были веселы тогда! Сегодня вы рассудительны и беспокоитесь обо всем, как если бы не было ни пятнадцатого, ни шестнадцатого веков.

– Но, мосье, разве мы не правы? Семнадцатый век дал нам только религиозную свободу Европы. Девятнадцатый век дал нам поли…

– Ах, не будем говорить о политике. Я ультра-гововотяп, как видите. Я не мешаю молодым людям быть революционерами, при условии, что они предоставят королю свободу рассеять собрания.

Спустя несколько шагов, когда граф и его молодой товарищ находились среди деревьев, моряк заметил достаточно тонкую березку, привязал свою лошадь, взял один из своих пистолетов и с пятнадцати шагов попал в середину дерева.

– Вы видите, мой милый, что я не боюсь дуэлей, – с комической серьезностью сказал граф, посмотрев на мосье Лонгвиля.

– Я не больше, – ответил последний, зарядил свой пистолет и выстрелил в ту же точку, которую сделала в дереве пуля графа, разместив выстрел рядом с целью.

– Вот что такое хорошо обученный молодой человек, – с энтузиазмом воскликнул моряк.

В течение прогулки, которую он сделал с тем, на кого смотрел уже как на племянника, граф нашел тысячу возможностей поговорить о разных пустяках, что показало совершенную осведомленность Лонгвиля, соответствие коду благородного человека.

– Имеете ли вы долговые обязательства? – спросил граф у своего нового друга после всех вопросов.

– Нет, мосье, – ответил тот.

– Как? Вы платите все, в полном объеме?

– Точно так, мосье, – в противном случае, мы потеряем весь кредит и уровень оценок.

– Но, по крайней мере, у вас больше одной любовницы? Ах, вы покраснели, мой друг! Нравы меняются. Юность испорчена идеями юридического порядка, кантиантства и свободы.

У вас нет ни Гимара, ни Дюте, ни кредиторов, вы не знаете геральдики; но, мой юный друг, вы не ученик! Знаете, тот, кто не совершает безумств весной, делает их зимой. Если в семьдесят лет у меня восемьдесят тысяч ливров дохода, это оттого что в тридцать лет я съел капитал… С моей женой, со всей честью. Тем не менее, ваши недостатки не мешают мне пригласить вас в Плана. Подумайте, что вы обещали мне приехать, и я буду ждать вас.

– Какой особенный старичок! – сказал себе юный Лонгвиль. – Он крепкий и сильный. Хотя он хочет казаться порядочным человеком, я не буду этим гордиться.

Назавтра, в четыре часа, когда компания была разбросана в гостиных и биллиардных, слуга доложил о новом госте особняка, мосье де Лонгвиле. На имя избранника старого графа Кергаруэта все, до игрока, собиравшегося пропустить мяч, сбежались, чтобы наблюдать присутствие духа в мадмуазель де Фонтень, чтобы судить о человеческом фениксе, заслужившем похвального отзыва в ущерб соперникам. Действия молодого человека были элегантны, манеры просты, формы благородны; нежный голос и тембр, вибрировавший по струнам сердца, принесли мосье Лонгвилю благоволение всей семьи. Он не казался чужаком в роскоши пышной обстановки генерала. Хотя беседовал он как светский человек, каждый мог легко догадаться, что он получил самое блестящее образование, что его знания солидны и обширны. Он хорошо находил собственное слово в дискуссии, довольно легко возбуждая в старом моряке желание говорить на морские темы, и одна из женщин обратила внимание, что он кажется выходцем из Политехнической школы.

– Я полагаю, сударыня, – отвечал Лонгвиль, что на Политехническую школу можно смотреть как на славное название, куда почетно войти.

Несмотря на все настояние, которое ему делали, он вежливо, но твердо отказывался, в ответ на упорное желание задержать его на обед, прервал наблюдения дам, сказав, что является Гиппократом для юной сестры, чье хрупкое здоровье требует большой заботы.

– Мосье, без сомнения, врач? – спросила с иронией невестка Эмилии.

– Мосье окончил Политехническую школу, – с добротой сказала мадмуазель де Фонтень, чье лицо ожило более богатыми оттенками в тот момент, когда она поняла, что юная девушка, увиденная ею на балу, это сестра мосье де Лонгвиля.

– Но, моя милая, можно быть врачом и представителем Политехнической школы, не так ли, мосье?

– Ничего нет невозможного, мадам, – ответил молодой человек.

Все глаза устремились на Эмилию, смотревшую на соблазнительного незнакомца с особенно беспокойным любопытством. Она вздохнула свободнее, когда он не без улыбки добавил:

– Не имею чести быть врачом, мадам, я даже отказался от поступления на службу мостов и дорог, чтобы сохранить мою независимость.

– Вы правильно сделали, – сказал граф. – Но как вы относитесь к назначению быть врачом? – добавил благородный бретонец. – Ах, мой юный друг, для такого человека, как вы…

– Мосье граф, я бесконечно уважаю все профессии, имеющие полезную цель.

– Э-э! Мы согласны: вы уважаете эти профессии, а я представляю, как молодой человек уважает богатую вдову.

Визит мосье де Лонгвиля не был ни слишком долог, ни слишком короток. Он ушел, когда заметил, что вовсю идет дождь и что к нему пробудилось всеобщее любопытство.