Вы его видели, но не заметили

– Давно не ел? – Предположил Кофеварка и протянул два пирожка.

Надкусив один, я почувствовал повидло. От сладкого зубы тотчас обдало болью.

– Спасибо, дорогой. Дай Бог тебе здоровья.

В ответ Валя дежурно улыбнулся и вернулся к своим делам. Я знал таких, как он, помогающих не по зову сердца, а чтобы спалось крепче. Чем мог, тем и помог. Помог едой – славно. День хотя бы, но от голода старик-беспризорник не умрет. Искренности в таких поступках было мало, но я был рад всем причинам, по которым мне доставались еда или деньги.

– Не в обиду, но ты можешь отойти хотя бы на пару метров? Уж слишком твой парфюм ощущаетсяы, если ты понимаешь меня.

Я чертыхнулся и отошел. Из-за проблем с носом я не чуял собственного запаха. На самом деле я никогда его не чуял. Да и не понимал, чем я мог не угодить нежным носам жилищеобеспеченных. Куртка точно была чистая – с неделю назад я стирал ее у Слесаря. Разве что штаны могли пахнуть. Неужто ли запах так отдавал?

– А что за новенькие здесь? Вы размножаетесь быстрее кроликов, – поинтересовался Валя. – Я видел одного из них, слепого. Бедный парень, моего возраста.

Я схаркнул и отвернулся. Говорить о новичках я не хотел. И уж тем более не хотел разделять восхищение недугом Косого. Все они были лгунами не меньше моего. Только их легенды были жалостливыми.

За года проведенные на улице каких только историй я не встречал. Стариков с онемевшими руками, но отлично поднимающихся за податью. Певцов, имеющих и крышу, и семьи. Женщин с грудными детьми, которых передавали между собой, как рабочий инвентарь. Видел я и тех, кто был навсегда потерян для общества, и в первую очередь – для себя. Нередко я встречал их где-нибудь среди мусорных баков с посиневшими губами и застывшим отражением неба в стеклянных глазах.

Проигнорировав вопрос, я направился к товарищу, которого чуть ранее пытался задушить. К этому моменту он расчехлил баян, и переход заполнила музыка. Играл он паршиво, но для проходящих мимо людей этого было достаточно.

Больше всего я не любил музыкантов. Да-да, те, кто скрашивает прохожим время пребывания в переходах, загребали денег больше остальных. Хотя их-то и музыкантами нельзя было назвать. Исполнители, не больше. Дай любому идиоту гитару, покажи аккорды и бой, и через несколько дней он будет называть себя музыкантом. Хотя сам-то ни одного куплета не сочинил.

В молодости я играл на гитаре и фортепиано. Тетка заперла меня в музыкальную школу в надежде, что я стану, как и ее рано ушедший муж, известным исполнителем и смогу ее содержать. Не сложилось: в школе меня вытерпели всего три года, после чего выгнали за прогулы. Тогда тетка определила меня в художественную школу и вплоть до последнего дня обучения в ней следила за моей успеваемостью и посещением, водя чуть ли не за руку на занятия даже на последних курсах.

По моим меркам талантливые музыканты, от чьей игры перехватывало дух, встречались редко. На Тимирязевской и в Черташинском секторе они не водились, отчего, если мне хотелось послушать живую музыку, я ездил в Цветной – сектор, соседствующий с Черташинским, – где уличные музыканты давали концерты в жилых дворах и переходах.

– Чертовы исполнители, – сплюнул я и потащился прочь от перехода обратно к дому, где ночевал. Часто к мусоркам выносили ненужную одежду. Авось кто-то и штаны вынесет.

Я крепко спал, когда меня схватили за ногу. Я дернулся и подскочил. Место за теплогенератором было ограничено, и вряд ли кто-то мог протиснуться туда, помимо меня.

– Вылезай! Вылезай, не смей спать! Вылезай, или мы задвинем эту будку и раздавим тебя! – донеслось из-за генератора.

Протиснувшись между ним и стеной, я оказался в переходе. Разбудившими меня были Баян и Косой. Они казались чем-то рассержены. Возле ног Баяна лежал музыкальный инструмент и аккуратно сложенные таблички.

– Бухие что ли? Ночь ведь.

– Мы не бухаем. Пора делиться местом.

– Давай сюда плед и двинься.

Я не сразу понял, о чем они говорили.

– Спать теперь мы будем по очереди. Чередуем ночи. Одну – ты, другую – я, третью – Сашка. Вчера здесь спал ты. Сегодня – один из нас. Ты, как старожила, можешь выбрать, чья сегодня очередь.

– Я вот что выберу. Вы возьмете свои манатки и к черту пойдете отсюда. Это мое место, и спать здесь буду только я.

Я сплюнул и стал забираться обратно. Но Баян крепко вцепился мне в руку и потянул на себя. Я не удержался и рухнул на колени.

– Старик, кажется, ты не понял. Как раньше, тут ничего не будет. Теперь мы втроем оприходуем это место, а значит, и делим на троих все, даже место за будкой. Тебе ясно? Должно быть ясно.

Я постарался подняться, но Косой толкнул меня обратно. Тогда я выждал, пока мои недруги отвлекутся, и запрыгнул на спину молодого и принялся колотить его. Я бил так сильно, словно зверь, защищающий свою территорию. В каждый удар я вкладывал всю силу, чтобы после него мне не пришлось наносить еще один. Я надеялся, что Косой потеряет сознание, перестанет сопротивляться, но он продолжал махать руками перед моим лицом, иногда задевая меня.

Мы боролись, пока я не ощутил резкую, сильную боль в затылке. В глазах все поплыло, и я свалился на бок. Я не потерял сознание, но и не мог пошевелиться. Баян ударил меня чем-то тяжелым, пока я был занят его товарищем.

Не церемонясь, они обрушили на меня шквал ударов. В какой-то момент все погрузилось в темноту, а когда я открыл глаза, вокруг было все так же темно. Только со временем глаза привыкли, и я смог разглядеть вокруг себя деревья, лавки и раскинутые ветви голых кустов. Видимо, закончив, они вынесли меня в сквер неподалеку от Тимирязевской.

Правильно. Оставь меня в переходе, я бы точно добрался до них, или, что хуже, кто-то мог вызвать милицию. А вот чего уж точно новеньким не хотелось, так это знакомства с ментами. Магистр всегда говорил, что последнее, до чего мы должны доводить междоусобные разборки, так это до появления товарищей в форме.

– Не первый раз, дружок, не первый раз, – прохрипел я и оставив попытки подняться, опустился обратно на лавочку.

Глава 4

Часть 1. Глава 4

От лица Моне

31 января

Из перехода меня все же выдворили. Баян и Косой так славно работали, что за следующую неделю мне в шапку если и бросали что-то, то на пачку сигарет не собиралось. Вся прибыль утекала в карманы новеньких. Я обратился к Магистру с просьбой перевести меня в другое место, но свободных мест не было. Можно было отправиться в свободное плавание – таскаться по другим секторам и районам в поисках случайной удачи.

Так я и поступил. Толку от пребывания в переходе я не видел – денег в шапке не прибавлялось, в отличие от долга Магистру – он увеличивался с каждым проведенным в переходе днем. Не уплати я налог вовремя, попал бы на счетчик, а там, считай, и жизнь закончится. Правда, именно так в ментовку я и угодил.

Накануне я с Белицким вынесли из магазина пузырь финки и раскатали его на двоих тем же вечером. Спать я отправился под мост недалеко от Черташинки. Я усердно пытался вспомнить, как добрался до него и добрался ли.

Рядом со мной в аквариуме[2] сидели двое. Один был одет вполне опрятно: костюм, пальто, в руках он теребил подол шляпы. Другой по внешнему виду походил на меня. Он облокотился о стену и тяжело дышал, уткнувшись взглядом в потолок. Его ломало – это было видно невооруженным взглядом. Его руки от запястья до локтя, а выше увидеть мне не удалось из-за рукавов рубашки, были покрыты синяками.

Меня пробрала дрожь, и я сплюнул. Водка – одно дело, но о наркоте я никогда не задумывался. В молодости мне довелось поработать в социальной службе, где я насмотрелся на тех, кто глотал, нюхал и кололся. Как-то раз мы приехали на вызов: под забором обеспокоенной жительницы частного сектора лежал мужчина без сознания. К моменту, когда мы прибыли, он был уже мертв. Раздев его, мы обнаружили, что руки и ноги были полностью покрыты синяками – следами от уколов. То событие так сильно отпечаталось в моей памяти, что в каком бы я ни прибывал беспамятстве, никогда не согласился бы заглушить боль своего социального положения чем-то сильнее 60%-ной огненной воды.

И хоть о вреде наркоты знали все, тем не менее в моих кругах она была не менее распространена, чем алкоголь. Ханка, сольветы, кислота и другие препараты. Откуда мои «сородичи» находили деньги на дурь, я гадал, но никогда не задавался этим вопросом всерьез.

– Не знаешь, долго я здесь? – Голос осип. Я едва различил собственные слова.

Товарищ не сразу ответил, но, когда все же смог связать слова в предложение, объяснил, что я уже находился в камере, когда его привезли. Дежурные говорили что-то про украденный телефон и напуганную молодую девушку.

Я улегся на скамейку и закрыл глаза. Только этого мне не хватало! Не мог же я кого-то ограбить. Или мог? Что я делал после того, как дошел до моста? Дошел ли я до него? Кажется, в тот момент Белицкий еще был со мной. А может, он тоже здесь? В другой камере или уже на допросе.

– Друг, не знаешь, тут есть еще кто-то? – Окликнул я соседа.

Он закачал головой.

– Кажись мы трое и все.

Я хотел задать еще один вопрос, но нас прервал подошедший дежурный. Худощавый парень в форме жестом подозвал меня к себе. В руках у него был баллончик. Как только я приблизился, он распылил содержимое в мою сторону. Я закрыл глаза и боязливо взвизгнул, хоть боли и не почувствовал. Не последовала она и позже. Вместо этого я учуял аромат ванили, которая стала наполнять помещение. Боязливо подняв взгляд на дежурного, я стал рассматривать предмет у него в руках. То, что я принял за перцовый баллончик на деле оказался освежителем воздуха.

– Чтобы пах прилично. Твоя очередь.

Мы прошли по длинному коридору. Сквозь окно в одном из открытых кабинетов я заметил темнеющее небо. По моим подсчетам, прошло меньше суток, как я оказался в отделении.

– Шагай! – подгонял меня дежурный. Возле нужной двери он еще раз обдал меня из освежителя.

В помещении, куда меня привели, не было окон, а низкие потолки вызывали чувство клаустрофобии. В центре кабинета стояло два стола. За одним из них сидел низкорослый беловолосый мужчина в форме. По погонам я узнал его звание – старший лейтенант.

– Чем ты его? – обратился он к дежурному.

– Освежителем. Чтобы не пах.

– Как раз теперь он и пахнет. Сними с него это все.

Старлей демонстративно отвернулся. Схватив кипу бумаг, он замахал, пытаясь отогнать запах. Его помощник стянул с меня куртку и кофту и унес их куда-то. Мы остались вдвоем. Вынув из папки протоколы, мужчина с погонами на плечах принялся неспешно заполнять пустые поля, походу уточняя мои данные. После каждого вопроса он плотно сжимал губы и надувал щеки. Когда бумаги были исписаны, он представился и принялся расспрашивать меня.

– Есть постоянное место жительства?

Я закачал головой.

– Бездомничаете, значит? Нехорошо. Гражданство?

Я назвал.

– Паспорт?

Ответа не последовало. Какой уж там паспорт. Несколько лет назад я переходил дорогу, когда на меня наехал бугай на такой большой машине, что ее можно было спутать с танком. Хотя, возможно, танком та тачка и была. Пересекал дорогу я в положенном месте, но владелец машины начал сыпать обвинениями, что я выскочил из ниоткуда и помял ему боковое зеркало. Тогда-то я и видел свой паспорт последний раз. Менты принимать заявление от меня не стали, сославшись, что я мог его где-то потерять или пробухать. А чтобы восстановить документ, требовалось так много бумаг, что я махнул рукой на все это дело. До сих пор ли мой паспорт у того бугая, я не знал, да и меня мало волновала его судьба. Возможно, на мне уже висело несколько кредитов или его продали какому-нибудь гастарбайтеру. Но разве это имело значение?

Делится подробностями я не стал и ответил старлею, что паспорт безвозвратно утерян. Тогда он достал бланк, быстро заполнил его и передал мне на роспись. В заголовке значилось «Согласие на проверку данных».

– К какому сектору относишься?

– К Черташинскому.

По вопросу старлея я сразу понял, что он был в курсе дел. Ходила молва, что Магистр был на короткой ноге с ментами. Кто-то поговаривал, что начальник нашего сектора и сам в прошлом носил погоны, пока не занялся бизнесом.

– Свои как зовут?

– Моне.

Старлей черканул мое имя в листе, после чего достал телефон и сфотографировал меня. Удивительное время: и телефон, и плеер, и фотокамера – все в кармане.

– Можешь объяснить, что делал на Уманской?

Я закачал головой. Уманская была в противоположной стороне от моста, куда я направлялся. Как я мог там оказаться, мне было сложно даже представить. Я постарался напрячь память, но все было как в тумане. Алкоголь вытеснил воспоминания, оставив место вызывающей волнение пустоте.

– Пока мы будем выяснять, кто ты, посидишь в камере. Скоро принесут чай. В туалет – по расписанию. Пойдешь сейчас или в следующий заход?

Меня поразила вежливость, с которой старлей общался со мной. За годы, проведенные под крышей из звезд, я повидал много представителей власти, и всех их объединяло одно – нездоровая тяга к унижению таких, как я. Один раз у меня на глазах сильно избили женщину, да так, что у нее остановилось сердце. А приведя ее в сознание, служивые отвезли ее к реке и выкинули. Еще один раз на меня и Белицкого повесили взлом с проникновением в магазин. Хотя на самом деле я нечаянно рухнул на дверь, выбив стекло из рамы. Тогда я отсидел шесть месяцев, Белицкий – четыре. А совсем недавно, до того, как я нашел укромное место за теплогенератором, меня и группу товарищей, с которыми мы ночевали в одном из заброшенных домов на отшибе города, полночи гоняли патрульные из одного конца здания в другой просто смеха ради. Если кто-то падал, ему помогали подняться дубинками и твердыми носками сапог.

– Когда пойдешь в сортир? – старлей повторил вопрос.

– Сейчас. Благодарствую.

Подходя к двери камеры я заметил, как по коридору в сторону кабинета, где я давал показания, прошел знакомый мне человек. То был Болт – один из помощников Слесаря. Занимался он тем, что патрулировал улицы, собирал дань и смотрел, чтобы никто не посягал на чужие точки. Болт и ему подобные знали наш сектор так хорошо, как никто другой. Им были известны все точки обитания бездомных, и каждого они знали в лицо. Удача, которая никогда не была моей спутницей, наконец-то мне улыбнулась.

– Болт! Эй, Болт! Это я, Моне. Передай Слесарю, что я здесь. Передай ему. Пусть вытащит меня. Слышишь! Это я, Моне!

Я не знал, разглядел ли меня Болт, но услышал уж точно: он обернулся и даже успел бросить взгляд в мю сторону прежде, чем я скрылся в камере.

– Кому ты кричал? Адвокату? – ко мне пододвинулся опрятно одетый мужчина.

– Вроде того.

– Он вытащит тебя?

– Буду надеяться.

Мужчина оглядел меня с ног до головы, а потом протянул руку.

– Игорь.

– Моне, – я крепко сжал его руку.

В его сдержанной улыбке неожиданно для себя я уловил неподдельную искренность. Он принялся расспрашивать про адвоката, а я рассказывать про сектора, про Магистра, про Слесаря и Болта и про многое другое.

– То есть городские районы поделены на сектора, которые мы обычно называем микрорайонами.

– Верно.

– И этот сектор – Черташинский, потому что находится вокруг Черташинского рынка?

– Да. Чертовка – его сердце.

– А ты раньше жил в подземке на Тимирязевской?

– Так. Это почти на границе сектора.

– Удивительно. Я столько раз там проходил и никогда тебя не замечал.

– Нас многие не замечают. Для большинства мы не существуем. Обратить на нас внимание – значит, признать, что мы есть, что мы – проблема, которая существует, несмотря на старания тех, кто стоит выше нас, разобраться с ситуацией. Хотя разве они разбираются, помогают? Вот Магистр помогает.

– Магистр – это хозяин сектора?

– Он его глава. У нас нет хозяина, мы свободные люди.

– Но вы должны платить ему за возможность попрошайничать.

– Мы не попрошайничаем. Мы показываем, что нам нужна помощь, и те, кто может помочь, помогают. Только так.

– Но вы платите этому Магистру за возможность… демонстрировать свою нужду в помощи. Так?

– Да, это сродни налога. И все зависит от места, от твоей деятельности, от твоего физического состояния. Есть те, кто работает без налогов. К примеру, баба Яля – ей почти под восемьдесят – последние сорок лет провела на одном пятачке в Черташинке, возле котельной. И она не платит налоги, разве что помогает с готовкой, когда нужно.

– Но ты платишь?

– Уже нет, я больше не промышляю в секторе. Я платил, как и многие, базовую в неделю. Я не умею играть на инструменте, руки и ноги у меня на месте, да и я ничего не продаю.

– А что бы ты мог продавать?

– Те же цветы. Знаешь, сколько денег эти бабки заколачивают на сорняках? Страшно суммы называть. И потому-то у них налоги выше моего.

– Ты теперь не платишь, потому что покинул район?

– Сектор, – я поправил товарища. – Нет, просто я больше не живу на Тимирязевской. Мне никто не запрещает жить в секторе. Но просить деньги или ночевать в местах, где работают другие, я не могу.

– И где ты теперь будешь ночевать?

Я пожал плечами.

– Там да сям. В секторе много мест, о которых никто не знает и где можно перекантоваться. Особенно эти места выручают в непогоду. Правда признаюсь, что без денег сложно. Иногда ведь хочется чего-то вкусного.

– Но ты не можешь попрошайничать, прости, просить деньги без разрешения вашего главного?

– Вроде того. Можно втихую работать где-нибудь во дворах или на отшибе, где почти не бывает людей Магистра. Но в многолюдных местах – нет. Если меня заметят за работой и у меня не будет разрешения Магистра, могут и пришить.

– Серьезно? Пришить?

– Да. Для Магистра это бизнес. Он следит, чтобы район мирно существовал. А чтобы он существовал мирно, нужно, чтобы все соблюдали правила: просить деньги там, где разрешено, спать в тех местах, за которые платят и не чинить беспредел.

– Но как он умудряется за вами следить?

– У него есть помощники. Есть Слесарь – отличный мужик. Он руководит работой на рынке. Есть еще товарищи вроде Болта – они почти всегда в городе, помогают, кому нужно, проверяют новичков и старожил, собирают дань, успокаивают дебоширов и даже из ментовки могут вытащить.

– А тебя вытащат?

– Я не знаю. Я ведь больше не плачу налог.

– И не будешь?

– Нет. Меня выжили из моего перехода. Теперь я снова свободная птица.

– А если податься в другой район?

– Сектор! Что же, я думал об этом, это не запрещено. Но другие сектора я плохо знаю. В тех, что ближе к центру города, жить легче, но и народ там сволочной. Поэтому я стараюсь оставаться здесь. Тем более всегда можно оказаться в Надпочечнике.

– А что это?

– Надпочечник? Один из худших секторов города. Скорее даже секторов, да-да, целый ряд секторов, почти район.

То было правдой. О Надпочечнике ходили самые разные байки, большинство из которых не имело ничего общего с действительностью, но одна была правдивой – бездомные в Надпочечнике заканчивали плохо.

Несколько лет назад бездомные из Надпочечника стали массово пропадать, а позже их тела находили в других секторах, на окраинах или вовсе за чертой города. Господа с медицинскими дипломами из соответствующих инстанций вначале не придавали этому значения, пока не сопоставили факты: у найденных отсутствовали внутренние органы. У кого-то вырезали почки, у кого-то поджелудочную. Чаще всего недоставало почек. Отчего сектор и получил свое название.

Репортеры быстро разнюхали, в чем дело, и превратили новость о мертвых бездомных в сенсацию про маньяка. На деле все обстояло не так прозаично: те, кто задолжал местному Магистру, отправлялись на хирургический стол. А учитывая, как легко люди в Надпочечнике попадали в должники, подпольный хирургический кабинет превратился в настоящий конвейер, где бездомных разбирали на запчасти.

Через некоторое время хирургию прикрыли, кого-то посадили, кто-то погиб при задержании. Магистр вышел сухим из воды и стал вести свой бизнес с меньшим размахом. История напоминала сюжет дешевого хоррора, и потому о ней вскоре забыли даже репортеры, нарывшие ее. Не забыли только те, кто жил на улицах сектора. Бездомных в Надпочечнике стало меньше – остались лишь те, кто был уверен в своих способностях приспосабливаться. И наркоманы.

Наркотиков в Надпочечнике хватало. Не самого высокого качества, но достаточно, чтобы заткнуть ноющую боль. Именно те, кто употреблял, в конечном счете и становились расходным материалом в хирургии Магистра. Мне всегда казалось, что ценны органы только здоровых людей. Как выяснилось, и самый пропащий из нас чего-то да стоил.

Местные власти не раз пытались вычистить район, но раз за разом терпели неудачу. У чиновников вечно не хватало денег, зато их всегда хватало у Магистра, с чьей легкой руки кормились местные главы социальных служб, депутаты, их любовницы, жены и дети от первых браков.

– А есть еще Ватикан, – встрял в разговор третий обитатель нашей камеры. До того он молча слушал мои рассказы.

– Ватикан? – переспросил прилично одетый сокамерник.

– Не обращай внимания. Ватикан – байки.

– Не байки. Говорю тебе, я там был.

– Конечно. Ты был в свободном городке из палаток и шалашей, где все живут в мире и согласии, поют песни и на обед всегда получают горячий суп?

– Ты сейчас хиппи описал, – он прокашлялся, а после наклонился к нам и прошептал, – я же был в Ватикане. Он находится далеко за Черташинским сектором, почти на отшибе города. Там немного палаток, всего одна, но большая, на сотню человек. Туда часто приезжают врачи и социальные службы. К попавшим туда относятся по-человечески, помогают с документами и медицинскими осмотрами и даже находят родственников.

Я поднялся. Было тошно слушать про вымышленный лагерь, который, даже не будь вымыслом, несомненно, был бы спален дотла людьми вроде Магистра из Надпочечника. Никому такая инициатива не была нужна: ни мученикам, ни главам других секторов.

– Уважаемый, если выберешься раньше меня, загляни на Черташинский рынок, спроси Слесаря и передай ему следующее: Моне сожалеет и хочет вернуться, сейчас он в аквариуме, – я обратился к опрятно одетому господину.

К вечеру его выпустили, оставив меня в камере наедине с наркоманом. Разговор у нас не клеился, мой сосед почти все время спал, изредка издавая протяжные стоны, сигнализирующие об охватившей его дурноте.

На следующее утро меня отвели в кабинет, где я был днем ранее. Там меня ждали старлей и пара молодых человек. Девушка морщилась, всем своим видом демонстрируя отвращение к этому месту. Казалось, что ее роскошные белоснежные волосы теряли свой блеск с каждой проведенной в помещении минутой. Рядом с ней стоял рослый мужчина, ее хахаль, усердно печатавший что-то в телефоне. Когда я зашел, он подскочил и махнул в мою сторону рукой.

– Этот?

Блондинка внимательно всмотрелась мне в лицо, а после закачала головой. Старлей приблизился и протянул лист бумаги, вверху которого было написано «Заявление».

– Узнаешь эту девушку?

Я закачал головой.

– Точно? В том же месте и в то же время, когда ты находился под мостом, у Игнатовской Елены был украден телефон марки «Эйпл». В золотом чехле. На сто двадцать восемь гигабайт.

– На двести пятьдесят шесть, – поправил мужчина, – четырнадцатая модель.

Я молча их слушал, не понимая и половины сказанного. У меня-то и телефона не было, так что их разговор казался мне чем-то заумным. Зато чувство, что мне шьют дело, было до боли знакомым.

– Посмотри на него. Присмотрись хорошо. Он это? – парень не унимался. Видимо, он хотел поскорее найти виновного и вернуться к своим важным делам.

– Говорю же, что нет. Тот был рыжим.

– Но, может, ты обозналась? Там ведь было темно!

– Нет, милый, на него падал свет от фонаря, и я видела его ухо. Оно было как бы… ну такое…

Она не могла подобрать слова, чтобы описать увиденного человека. Благо я мог. Я знал, что сдавать товарища – последнее дело, но встал вопрос: я или он. И я ни на миг не задумался.

Ван Гог был отличным мужиком, который отличался умением оказываться там, где не следует. Минувшим летом мы часто проникали в музеи. Ван Гог любил шататься по выставкам, прикидываясь не бездомным, а потрепанным жизнью представителем интеллектуальной городской прослойки. Так он описывал себя, когда кто-то придирался к нашему внешнему виду. Он отличался не только удивительными познаниями в живописи и искусстве, но и невероятным чувством стиля, как описал его корреспондент какой-то районной газетенки, узнав о жизни бездомного. После выхода статьи, где восхваляли острый ум и эрудированность Ван Гога, он стал местной знаменитостью. Ровно до того момента, пока не понял, что никому из читателей на самом деле до него не было дела. Получив свою порцию внимания и славы, он так и остался жить на улице, ходить на выставки, демонстрировать свою эрудированность, и пил. А когда он пил, то превращался из Ван Гога в обыкновенного Григория, способного учинить мордобой, насмехаться над чужим горем и ограбить одинокую девушку.