Вы его видели, но не заметили

Когда с делами было покончено я поплелся к начальнику склада. Получение оплаты было самым приятным в нахождении на рынке. Он черканул что-то на бумажке и вложил ее мне в руки. Отвратительный почерк. Только цифры я и разобрал. В Черташинке среди пришлых рабочих деньги не были в ходу. Если тебя направляет администрация рынка, то вместо оплаты ты получаешь квитанцию – листик от твоего нанимателя, где написано, сколько ты заработал. Позже его можно было обналичить в той же администрации. Так Магистр контролировал все финансы, а налоги не утекали мимо кассы хозяина рынка. Забрав квитанцию, я сразу занес ее Слесарю.

Слесарь времени зря не терял. Большую часть его стола занимал поднос с чебуреками. А стол, словно мухи, облепили товарищи-нахлебники. Прищурившись, я разглядел поднимающийся от них пар. Живот предательски заурчал, но я старался не обращать на это внимания. Впрочем, как и остальные присутствующие. Переняв у меня квитанцию, Слесарь убрал ее в стол и поставил галочку в журнале учета.

– Ты мне должен еще за прошлый раз. Помнишь? И еще за стройматериалы.

– Помню! – оборвал меня Слесарь. Видимо, он не хотел, чтобы о «подработке» я трепался перед его товарищами. Конечно, ведь стройматериалы я помогал ему воровать именно у тех, с кем он сидел за одним столом.

Отсчитав несколько купюр, он бросил их на стол.

– Забирай!

Немедля, боясь как бы мужик за столом не передумал, я пересчитал оплату и убрал ее в карман.

– Выпей! – Подняв бутылку, Слесарь плеснул в пустой стакан и поставил его рядом. Чаще слесарь общался исключительно командами. Так давало о себе знать военное прошлое.

Придвинув стакан, я в два глотка опустошил содержимое, после чего глубоко вздохнул. Коньяк. Горло сразу обожгло, а под ребрами засосало. Коньяк я не переваривал, но отказываться было неприлично. Слесарь служил, потом сидел несколько раз. Его нрав знали не только в Чертовке, но и далеко за пределами сектора.

– Слушай, – начал я, надеясь на доброе расположение духа моего начальника. – Мне бы еще деньги за сегодняшнюю рыбу.

– За рыбу в следующий раз.

– Но мне нужно сегодня. Я никуда не денусь, ты меня знаешь.

– В следующий раз.

– Но может сговоримся? Я ж тебе портрет такой написал, неужели ты меня не выручишь.

– Портрет был хорош. Правда. Но ты знаешь правила. В следующий раз, Моне.

Правила были просты: каждый пришлый получает оплату за работу, которую выполнил в прошлый раз. Так это гарантировало не прекращающийся поток рабочей силы.

– Слушай, старик, вали-ка ты отсюда по добру, – обратился ко мне один из собутыльников Слесаря. По его интонации я понял, что спор обойдется мне дорого.

Не получилось. Будь Слесарь один, возможно, я бы и смог его убедить. Но в компании друзей он был непоколебим, а все его внимание занимали карты и чебуреки. В мой стакан еще раз плеснули коньяка, после чего указали на дверь. Я сбросил куртку, которую мне выдали в начале дня, и надел свою. Она была влажной, зато чистой. В ней я походил на обычного трудягу в конце смены, а не на бездомного.

У выхода меня ждали.

– Моне, ты ведь собираешься заглянуть к Магистру?

Высокий щуплый мужчинка схватил меня за шиворот и поволок в соседнее здание – на склад. Там среди нескончаемых рядов из ящиков, наполненных продовольствием, меня ждал мой кредитор свободы, мой хозяин, тот, кто разрешал мне спать в переходе метро, попрошайничать в этом секторе и появляться на рынке, чтобы заработать.

Магистр расположился за одиноким столом. Прямо как в бандитских картинах. Не хватало только лампы и бутылки с дорогим алкоголем для полноты образа. Я рухнул на стул возле него и поспешил вынуть из кармана купюры. Часть я успел спрятать, засунув в трусы, когда переодевался, – на что-то мне ведь нужно было существовать.

– Это все, что есть.

Магистр забрал деньги и записал сумму в тетрадь.

– Этого мало, Моне! Две базы, две, а не одна. Слышишь, бездарь! Где тебя вообще носило последнюю неделю? Опять бухал, небось.

Он сорвался, словно я нарушил важнейший уговор. Хотя так мой поступок Магистр и расценивал. Он был в высшей степени перфекционистом и терпеть не мог, когда что-то шло не по плану. Я был уверен, что задолжал ему одну базовую. Но, как оказалось, память сыграла со мной злую шутку.

– Бухал, значит, вместо того чтобы работать?

– Нерв защемило, не мог разогнуться. Ну и я, того…

– Того. Нерв б… у него защемило. Если не принесешь бабки к понедельнику, я тебя на счетчик поставлю. Слышишь? Хочешь на счетчик?

На счетчик не хотел никто. Если Магистр включал счетчик, можно было прощаться со свободной жизнью. Твой долг увеличивался в несколько раз всего за неделю. И я даже не знал, как подсчитать сумму. Правил не было. Сегодня ты должен одну базу, завтра – полторы, послезавтра две, а на четвертый день – не три, а четыре. Порой казалось, что Магистр сочинял правила на ходу. Либо он просто не умел считать и ляпал цифры от балды. В любом случае вернуть такой долг было невозможно, поэтому либо приходилось отрабатывать в Черташинке на объектах Магистра, становясь «рукой помощи», либо пробовать сбежать.

Правда, тех, кто сбегал, обычно отлавливали и возвращали. В городе таких Черташинок и секторов было много, и каждым из них заведовал свой Магистр. Магистры между собой связь держали и, если замечали сбежавшего, «палили» должника и доносили о нем. Как итог, беглец возвращался на отработку к своему Магистру, но с возросшим долгом и сроком службы.

– Так хочешь на счетчик? – повторил Магистр.

– Наверное, хочет. Чего ж молчит-то тогда? – помощник начальника рассмеялся и стал подзадоривать меня.

– Конечно, не хочу. Я принесу все. В понедельник. Обязательно. Слышишь? Принесу.

Но Магистр меня уже не слушал. Убрав одну книгу учета, он переключился на другую, значительно толще. Я помялся еще немного возле его стола, а потом направился к выходу. У дверей Магистр меня окликнул.

– Тебя, кстати, Алексеевич разыскивает. Заезжал на той неделе. Говорит, заколебался тебя искать. Солидный такой, в костюме. Петушился перед бабами, пока меня ждал. Но я тебя не сдал, – и, постучав по столу карандашом, направил его в мою сторону: – Не принесешь бабки, расскажу ему, где ты ночуешь. Не знаю, что у вас там за терки, но сдам тебя и не пожалею.

Переборов желание возразить, я поспешил к выходу. Разговор с Магистром испортил мне настроение. Желание сбросить на его голову тяжелый камень снова захватило меня целиком. Да пошел он куда подальше со своим долгом! Пасусь в этом переходе, а плачу, как за парковку торгового центра, и только от Кофеварки хоть какие-то деньги получаю. Все же с карточками сейчас, мелочи в кармане не сыщешь. И где брать бабки на налог?

Распрощавшись с мужиками, я неспешно зашагал в сторону Тимирязевской. Я плелся дольше обычного, прежде чем увидел знакомый знак метрополитена. Завидев его, я прибавил шагу – мне не терпелось поскорее оказаться за генератором и уснуть. Но стоило ступить на лестницу, как до моих ушей донесся чей-то пронзительный смех. Исходил он именно из той части перехода, где я ночевал.

Наблюдая из-за угла за источником шума, я насчитал с дюжину человек. Все высокие, рослые, так громко гоготали, словно от этого зависел их авторитет. Как назло, они расположились рядом с моим генератором. Кто-то подпрыгивал на досках с колесиками, остальные, преимущественно парни, держали в руках жестяные банки и смеялись.

Идти к своему укрытию у них на глазах я не рискнул. Осенью я уже нарвался на схожую компанию, после чего несколько недель приходил в себя. Видимо, от избиения бездомного они испытывали особое удовольствие, какое не получали от бухла и таблеток. Беспомощным я себя не считал, но против целой банды предпринять ничего не мог. Тяжело вздохнув, я поплелся обратно.

Минуя вход в метро, я невольно задержал взгляд на охраннике по ту сторону двери. Он неспешно расхаживал вдоль турникетов, прихрамывая на одну ногу. Заметив, что я его разглядываю, он остановился. В его глазах читалась жалость. В ответ на мои мысли он лишь пожал плечами, словно говоря: «Прости, старик, но пустить не могу. Правила, ты ведь знаешь».

А я и не просился. Однажды я прокатился в метрошное депо, где провел ночь. Одна из худших ночей в моей жизни. Мало того что было холодно и не хватало кислорода, так на утро меня выдворили оттуда пинками.

На случай, когда я не мог переночевать за теплогенератором, у меня было припасено несколько запасных вариантов. Первым делом я проверил задний вход, ведущий на подземную парковку в одном из высотных офисных зданий. Но он был заперт. Ломиться через центральную проходную мне не хватило бы духа.

Вторая попытка увенчалась успехом. В начале зимы я приметил подъезд одной убогонькой хрущевки неподалеку. Дыра, ведущая в подвал, вырезанная специально для дворовых котов, со временем расширилась настолько, что в нее мог пролезть человек моего телосложения. Жильцы неоднократно жаловались в районное управление, но дыру так никто и не залатал, чему я был искренне рад.

Идя вдоль дома и высматривая нужный подъезд, я невольно заглядывал в окна. Меня распирало от интереса, как живут те, кто может в любую минуту окунуть ноги в теплую воду, для кого холодная и горячая пища была не вопросом благосклонности фортуны, а лишь выбора.

Я остановился перед одним из горящих окон. Шторы были задернуты не полностью, отчего я мог рассмотреть «содержимое». Кухня. Девочка лет десяти сидела за столом и, обхватив руками голову, читала книгу, скорее всего, учебник. И хоть в ее распоряжении имелось все электричество мира, она работала под тусклым светом торшера, который еле-еле освещал тетрадь и страницы книги. Остальная часть комнаты была погружена во мрак.

Зашла мать, невысокая полная женщина в выцветшем халате. Она поставила перед дочерью миску с супом, но та, качая головой, отодвинула ее. Женщина недовольно вскинула руки и убрала ужин в холодильник. Выдав порцию нотаций, она удалилась. Следом за ней поспешила и девочка.

И только тогда я осмелился сделать шаг в сторону и уткнуться лбом в холодную стену. Сердце бешено билось, а в животе все свернулось. По спине пробежали мурашки. В дикой природе городских джунглей под вечно осуждающим пристальным взором каждого, кто отличался от меня, но старался всячески напомнить, где мое место, и похвалиться своим, я и забыл, что такой мир возможен – мир теплых кухонь и несъеденных ужинов.

Внутри меня распирало желание проникнуть в квартиру, достать из холодильника тот суп, разогреть его, сесть в кресло в дальнем углу кухни и насладиться ужином. Почувствовать, пережевать жирные куски сала и выпить не менее жирную жижу.

Вдруг в комнате раздалось мельтешение. Вспомнив об оставленном учебнике, девочка возвратилась, спешно сложила вещи и снова удалилась. Свет торшера погас, и тропочущее чувство в животе утихло. Все возвратилось на свои места.

Я направился дальше, пока не нашел нужное место. Меня трясло от холода и сильно мутило от выпитого коньяка, но я все же догадался снять куртку и затолкал ее первой в дырку. После этого я сам просунулся в проем. Торчащие металлические прутья больно оцарапали плечи.

Оказавшись внутри, я наконец-то почувствовал тепло. Долго ища выключатель, я наконец-то нащупал его, и вскоре маленькая лампочка под потолком зажглась, залив помещение тусклым светом. Место, в котором я оказался, было тем самым подвалом, где я уже как-то ночевал. Возле одной из камеры с вещами жильца дома были составлена пара поддонов. Достаточно крепких и достаточно широких, чтобы я мог развалиться, вытянувшись во весь рост.

Сдвинув их к батарее, я набросал на деревянную поверхность найденные неподалеку тряпки, после чего взгромоздился на ложе. Даже на самом удобном и дорогом матрасе я бы не чувствовал себя лучше, чем в тот момент. Изнутри меня согревало пойло, а снаружи – батарея и куртка. Не замечая, как накатила дрема, впрочем, как и всегда, я уснул, успев погасить свет.

Глава 3

Часть 1. Глава 3

От лица Моне

21 января

Я повернулся на бок и предался чувству свободного падения. Мне снилось, что я падаю сквозь облака. Перед самым столкновением с землей я проснулся и распахнул глаза. Словно огнем, болью обдало правую часть лица. Падал я не только во сне, но и наяву. Я лежал на холодном полу рядом с поддонами. Всего полметра падения, но я ощущал боль так сильно, словно пролетел несколько этажей.

Я попытался подняться, но руки меня не слушались. То ли от удара, то ли от похмелья меня воротило. Хотелось спать, но стоило мне погрузиться в приятный полудрем, как у меня перехватило дыхание. Я повернулся на бок и сплюнул собравшуюся во рту рвоту.

Тяжело вздохнув я пожалел, что закусывал накануне. Накануне ли? Я не мог повернуться к дырке в стене подвала, чтобы понять, какое было время суток. Пролежав без счета времени, я почувствовал, как мне полегчало. Наконец-то собравшись с силами, я подтянулся и завалился на поддон.

Лежа на боку, я разглядел под собой темное пятно. На полу собралась лужица. Ощупав штаны, я убедился, что обмочился. Значит, водка, которую мы пили накануне, была паленой. Дерьмо. Меня крайне редко рвало по утрам, и еще реже я мог обмочиться во сне. Только если накануне пил дешевое пойло.

– Сукины дети! – мне хотелось найти Белицкого и Слесаря. Вместе с ними я отмечал расплату Магистру.

Следующий день после работы в Черташинке я провел в том же подвале, раздумывая, как раздобыть деньги для Магистра, попутно проверяя целостность замков камер хранения. Некоторые из них оказались незапертыми. Одна камера была набита закатками, другие – откровенным хламом, который я бы не смог вытащить на улицу. Но вот в одном из помещений я нашел две магнитолы. Я клятвенно пообещал, что, как только наступит весна и я найду работу, то возмещу хозяину квартиры 23 его утрату. Хотя я не сомневался, что он о ней и не вспомнит. Магнитолы я обнаружил случайно. Они вывалились из-за тумбы, которую я передвигал. Одно из устройств успело покрыться чем-то болотного цвета, за что товарищ Слесаря, занимающийся скупкой краденого, сбил стоимость чуть ли не вдвое. Но даже со сбитой ценой я сумел расплатиться с Магистром. Столь редкое в Черташинских кругах событие и стало причиной отмечания.

От голода заурчал живот. Накануне я не съел ничего существенного, лишь нарезку из колбасы и овощей, щедро принесенных Белицким. Сквозь прорезь в стене в подвал проникли солнечные лучи – был день, чему я обрадовался. Голос в голове предупреждал, что следовало выбраться из подвала и раздобыть еду.

Подтянувшись на трубе, я вылез на улицу. Благо у подъезда никого не было, и я остался незамеченным для жителей двора. Зачерпнув снега, я протер штаны в области паха. Еще раз зачерпнув снега, я умыл им лицо, после надел шапку и поплелся в сторону моего пристанища – Тимирязевской.

Дорогу, ведущую из муравейника домов и спортивных площадок, к улице, я нашел не сразу. Стараясь идти по тротуарам, дабы не мешать проезжающим машинам, я то и дело проверял, все ли вещи при мне – шапка была на голове, зажигалка и брелоки в кармане, а сигареты…проведя рукой по волосам я не обнаружил заначку. Когда я плохо себя чувствовал, то заранее клал одну сигарету за ухом, дабы не тратить время на рыскание в карманах, вскрытие пачки трясущимися руками и попытки выцепить сигарету из слипшегося ряда.

Покрутившись на месте, я заметил оранжевый фильтр в нескольких метрах от себя. Обрадовавшись, что не пришлось идти обратным путем и выискивать пропажу, я поднял сигарету и бережно протер. Слегка намокшая она заняла свое место у меня за ухом. Убедившись, что и остальные вещи надежно лежат у меня в карманах, я продолжил путь.

– Дорогу! – раздался призыв и тотчас мимо меня пронесся на самокате мужчина в ярко-салатовой накидке с кубоподобным рюкзаком. На несколько секунд он остановился на переходе, после чего не взирая на красный свет, ринулся пересекать дорожные полосы.

– Редкостный идиот, – пробормотал я и принялся наблюдать за тем, как гонщик достиг другой стороны улицы под ругань припарковавшихся неподалеку таксистов.

На светофоре рядом со мной остановился парень, на вид еще школьник. В руках он сжимал большую шаурму. От ее вида все внутри меня свернулось. Я не мог вспомнить, когда в последний раз ел что-то подобное. То ли летом, то ли осенью. Точно, осенью. Я тогда слонялся неподалеку от гимназии и заметил группку учеников, каждый из которых жевал шаурму на перерыве. Когда прозвучал звонок, они побросали недоеденную еду и убежали. Конечно, я не мог упустить такой улов.

От воспоминаний о той пирушке живот заурчал еще сильнее. Он не болел, как бывает во время голодовки, он предательски урчал. Тем временем молодой человек рядом со мной отряхнул руку от потекшего соуса и сбросил на землю несколько кусков курицы и салата. От такого расточительства у меня перехватило дыхание.

– Извиняюсь, вы можете быть аккуратнее?

Но он промолчал. Я повторил свой вопрос и только тогда заметил торчащие у него под патлами куски пластика – наушники. Он не слышал не только меня, но и весь окружающий мир. Хотелось схватить его за плечи и тряхануть. Да так, чтобы эти примочки повылетали из всех мест. Но вместо этого я легко коснулся его плеча.

– Да пошел ты, не трогай меня, – он отпрыгнул в бок, как ужаленный, и тут же набросился на меня.

Ошарашенный такой грубостью я не нашел слов, чтобы ответить. Меня поразило не то, что юноше принадлежал загрубевший голос взрослого мужчины, а то, с какой злостью и отвращением он отнесся ко мне. Будучи бездомным, ты привыкаешь, что мир смотрит на тебя, либо виновато отводя взгляд, либо высокомерно поджимая губы. Взгляд парня был полон отвращения – чувства, которое ты можешь долго игнорировать, но которое рано или поздно настигнет тебя.

– Ты кто такой, чтобы трогать меня? Ты знаешь, сколько стоит эта куртка? Ты в жизни столько в руках не держал. Что тебе нужно, денег? Да пошел ты, мразь. Пошел отсюда, я сказал!

Я опешил. Все, что я хотел, так это указать насколько расточительным было разбрасываться едой. Я даже не думал просить денег, ведь знал, что человеку с таким видом, какой был у меня, никто и не подумает подать. Алкаш с похмелья, да и только – вот что сказал бы каждый встречный. Я же хотел, чтобы юноша проявил уважение к еде и тому, кто ее приготовил.

Когда загорелся зеленый, парень рванул от меня через дорогу, словно от прокаженного. Будучи уже на другой стороне дороги, сквозь шум от автомобилей я расслышал, как он рассказывал по телефону о бомже, что набросился на него и чуть не стащил телефон.

Я усмехнулся и зашагал по направлению к своему укрытию. Стащил телефон, видите ли. Хамло и трус. Грубых людей я встречал часто, еще чаще я встречал равнодушных. Но встречались и те, кто относился ко мне со снисхождением. К примеру, Валя Кофеварка всегда угощал меня кофе. Как-то он объяснил, что цена напитка на самом деле копеечная, поэтому подарить мне чашечку горячего напитка ему не составляло труда. Жанна Сортирщица всегда старалась не замечать, когда я прошмыгивал по утрам в туалет. Слесарь, несмотря на доставляемые мной неприятности, всегда находил мне работу.

Был в моей жизни еще один благодетель – парнишка двенадцати-тринадцати лет, который по несколько раз в неделю заносил мне ссобойки из бутербродов с колбасой и сыром, которые он, видимо, не съедал в школе.

В раздумьях о благодетелях я добрел до своего пристанища – перехода у метро Тимирязевская. Спускаясь по лестнице, я словил на себе взгляд Кофеварки. Он рассчитывал девушку и потому ответил мне коротким кивком, заметь который покупатели бы и не подумали, что мы знакомы. Чтобы не мешать ему работать, я спустился по лестнице и облокотился на стену.

Голова все еще гудела, но я чувствовал себя значительно лучше. Правда, как часто случается, стоит тебе почувствовать облегчение, как сразу же возникнут другие проблемы. В противоположном конце перехода я заметил такого же, как я, неотесанного, с зарослями на лице и в грязной одежде. Он сидел на походном стуле с табличкой возле ног. Рядом с ней лежала шляпа, в которую проходящие бросали мелочь. Мою мелочь.

Немощь как рукой сняло. Я подорвался и в мгновение ока оказался возле незнакомца с табличкой. Вырвав ее, я схватил его за грудки и так сильно тряханул, что он повалился на пол.

– Ты еще кто такой? Это мой переход!

– Ишь чего! Не твой он!

Незнакомец оказался не из робкого десятка и, подорвавшись, со всей силы ударил меня по лицу. Правую щеку уже во второй раз за день обдало жгучей болью. Сцепившись, мы повалились на пол. Я взобрался ему на грудь и сильно сжал руки на шее. Он же своими длиннющими худыми руками обхватил мое лицо и принялся давить на глаза. Проходящие люди что-то кричали. Кто-то порывался вызвать полицию.

Я сдался первым и, отпустил противника. Мы оба тяжело дышали. Было видно, что и он бухал накануне. Опираясь о стену, я поднялся.

– Ну и что ты тут делаешь?

– Живу теперь. Меня сюда направили.

– Кто же?

– Начальник, – и прочитав на моем лице недоумение, добавил: – Магистр.

Я не верил своим ушам. Когда я возвратил долг Магистру, он пообещал, что решит мою проблему. В последнее время переход стал приносить денег все меньше, и часто мне не хватало не то чтобы на жизнь, но и на налог. Я был уверен, что Магистр снизит налог, но только не то, что он пошлет еще кого-то в мой переход.

– Ты Моне? – спросил пришлый.

Я кивнул.

– Я Виктор Павлович, но все зовут Баяном.

Он протянул руку, но я и бровью не повел. Внутри меня все еще кипела злоба к непрошеному гостю. И если бы я наверняка знал, что справлюсь с ним, тотчас повторил бы попытку задушить его.

– Меня предупреждали, что ты будешь нам не рад.

– Кому это нам?

– Мне и Косому. Он у другого выхода дежурит.

Не дослушав его, я заковылял к северной лестнице – той, что вела к автобусной остановке. Обычно с того места я и начинал свой рабочий день. И именно там, на ступеньках, расселся молодой парень в длинной телогрейке. Возле его ног стояла банка из-под кофе, а на глаза были надеты темные очки, подсказывающие, что у моего новоиспеченного соседа имелись проблемы со зрением. Я остановился вплотную к нему, задев банку.

– Чего встал? Пошел вон! – сразу отозвался новенький.

– Слушай меня внимательно, ублюдок. Я здесь главный. Я – Моне. Ясно тебе? – Стоило кому-то посягнуть на мою собственность, как ярость затуманивала разум. Скрепя зубами я выдавил из себя: – Я тут главный!

Проходящий мимо нас мужчина бросил в банку несколько монет. Когда тот удалился, парень в очках повернулся ко мне.

– Больше не главный. Магистр перевел нас сюда. Теперь мы будем втроем здесь, – он протянулся мне руку. – Я Сашка.

– Впервые слышу про тебя. Тот, другой товарищ, сказал, что здесь Косой слоняется. Про Сашку и слова не сказал.

– Я и есть Косой. Но зовут меня Сашка. Усек?

– Буду звать тебя Косым. Ты хоть и вправду косой?

В ответ он приподнял очки. Один его глаз смотрел в упор на меня, а другой – вбок. У меня закралось подозрение, что покосившийся глаз был еще и слепым, но я промолчал.

– Говоришь, ты Моне? Магистр предупреждал, что ты будешь бычить. Но сказал: если тебе что-то не понравится, ты можешь поискать себе другое место. Он говорит, что ты перестал приносить деньги. Карманишь? Смотри, если карманишь, мы ведь сдадим. Мы-то с Павлом умеем деньги зарабатывать. Уже познакомился с ним? Он у другого выхода. Хороший дядька. Будем вместе следить за тобой. Пристально. И все рассказывать начальнику, ясно?

Я молчал. Мне хотелось отправиться в Черташинку и порвать Магистра в клочья. Но нельзя было. Некоторых за одни лишь слова недовольства в адрес Магистра могли изгнать, что уж говорить про рукоприкладство.

Бросив ругательства в сторону Косого, я вернулся к Кофеварке. Парнишка уже освободился и, когда я подошел, протянул мне большой стакан с кофе.

– Как тебе запах? – на его лице застыло выражение, когда человек сделал что-то выдающееся и ждал одобрения.

– Я не чувствую.

– Нос заложен что ли?

– Вроде того.

Обоняние снова отшибло. Белицкий грозился записать меня к знакомому терапевту, но в день записи он оказался на сутках за то, что помогал Тетиве, нашему общему знакомому, глушить горе от расставания со своей пассией.

– Вкусное пойло.

На вкус кофе был хорош, но я был настолько голоден, что опустошил стакан, толком и не заметив этого.