Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641

Отличительными чертами английского двора были строгое соблюдение этикета, изысканные манеры и просвещенность. Это было также пристанище красоты. Благородных дам с завитыми локонами и припудренными лицами, одетых в шелковые платья различных цветов – жемчужно-белого, бледно-шафранового и розово-оранжевого, небесно-голубого и салатового, запечатлел на своих полотнах Ван Дейк. Это Люси Хей, графиня Карлайл, придворная дама, красивая и самоуверенная; это меланхоличная леди Энн Карр; это леди Мэри Вильерс, изображенная в виде святой Агнессы с ягненком и пальмовой ветвью.

Над всем этим придворным сообществом стоял король. Замкнутый по характеру, он еще больше сторонился людей из-за небольшого заикания, поэтому ограничивался лишь официальными контактами с людьми, свободно он чувствовал себя только в домашнем кругу. Даже друзей держал на расстоянии, но общался с ними регулярно и был учтивым, они прекрасно понимали эту его манеру поведения, а тем, кто сам не был лишен формальности, это даже нравилось. Он был постоянен в своих действиях и предсказуем – если кого не любил, то так и продолжал не любить; твердо придерживался своих мнений и был верен друзьям, даже когда мнения оказывались ошибочными, а друзья – ненадежными. И был полон решимости исполнять свой королевский долг.

Карл был столь же прекрасным знатоком лошадей, как и живописи. В лице сэра Джона Фенвика из Уоллингтона король имел замечательного инструктора верховой езды и опытного конезаводчика. Он разводил лучших скаковых лошадей в Англии, которые были известны во всем мире. Ловкий и легкого сложения, он был хорошим наездником. Охота была его страстью, в этом он был похож на отца, но, в отличие от него, он прочно держался в седле. Все чисто человеческое было исключено из его общественной жизни, и практически вся его жизнь протекала на виду у общества. Однажды на охоте с ним случился несчастный случай, и это могло грозить драматическими последствиями. На полном скаку его конь провалился в болото, и топь сразу же поглотила животное. Седок едва спасся, ему вовремя успели помочь слуги. Он сохранил полное спокойствие, сменил мокрое платье, сел на другую лошадь и продолжил охоту.

Но хотя король постоянно переезжал из дворца во дворец, на что обратили внимание иностранные послы, он не знал достаточно хорошо своего народа и был иностранцем для большей его части. В своих путешествиях он использовал один и тот же маршрут. Он охотился в Нью-Форесте и посещал остров Уайт, часто присутствовал на скачках в Ньюмаркете или гостил у графа Пембрука в Уилтон-Хаус. Его принимали в университете Оксфорда, и он прекрасно знал долину Темзы и свои парки, где водились олени, в Виндзоре, Ричмонде, Оутлэндсе и Теобальдсе. Один раз он совершил путешествие в Шотландию и обратно, видел пустоши Линкольншира, поднялся по 270 ступеням башни Йоркского собора, чтобы насладиться видом окрестностей, проехал мимо угольных шахт Дарема, через вересковые пустоши Нортумбрии и Лотианские холмы. Он играл в гольф на дюнах в Лейте, сумел добраться до Перта и Брикина, но, в отличие от своих предков, не охотился на оленей вместе с шотландцами из горных кланов. Никогда не бывал в Уэльсе. Ни разу не посетил Ирландию. Он инспектировал свои военные корабли в Чатеме и Грейвзенде и наблюдал из окна скромной летней резиденции, построенной им для королевы в Гринвиче, за тем, как парусники плыли через широкий эстуарий Темзы в Лондон. Но не знал названия морских портов своего королевства и фамилий моряков и купцов, трудом которых было во многом обеспечено процветание его государства. За столом Совета или в неформальной обстановке во время разговора в холлах или гостиных его дворцов он решал большое количество технических вопросов налогообложения, развития промышленности, мануфактур и судоходства, регулирования торговли и улаживал конфликты между своими подданными. Во время этих обсуждений узнал для себя много нового о производстве соли, мыла, булавок и бобровых шляп, о торговле сукнами, об импорте вина, ловле сельди, промысле устриц, о лесах, шахтах, литейном деле и стекольном производстве.

Доклады, которые Совет получал регулярно от мировых судей, информировали короля, если он хотел об этом знать, об общем состоянии страны, о росте или снижении числа бродяг, об организации обучения детей, сирот и облегчении участи бедняков-рабочих.

Король считал своим священным долгом заботиться о вверенном ему Богом народе. Но это сочеталось с его полным нежеланием прислушиваться к мнению этого народа, и он старался избегать с ним близости. Возможно, только на Пасху и на День святого Михаила король для излечения золотухи мог позволить больным простолюдинам приблизиться к себе и одним прикосновением вылечить ее. Но даже в таком случае каждый больной, жаждавший исцеления, должен был, прежде чем пройти через дворцовые ворота, представить свидетельство, подписанное приходским священником, церковным старостой и мировым судьей.

У короля не было того горького опыта, который пережил его отец, будучи еще молодым человеком. Он никогда не сталкивался с наглыми оппонентами лицом к лицу и не переживал жестокого поражения. Ни разу не встречался с опасностью, которая грозила бы всей нации и которая заставила бы его выйти в народ и разделить с ним его беды. В то время он был не только самым формальным правителем, но и самым одиноким и замкнутым в себе среди европейских королей.

Менее добродетельные монархи спасались от формальностей в объятиях куртизанок низкого происхождения, но целомудренному Карлу не нужна была никакая Нелл Гвин, которая рассказывала бы анекдоты на кокни и подсматривала бы в замочную скважину за повседневной жизнью скромных подданных. Все, что Карл знал о людях, он знал исключительно из донесений и научных заметок. Подобно многим застенчивым, педантичным людям, он обожал афоризмы и обычно делал записи на полях книг тонким и красивым почерком. Среди них были такие максимы: «Немногие из великих ораторов хорошие деятели», «Только трусы жестоки». Он больше доверял проверенной временем истине ученых мужей, чем собственному столь небогатому опыту. Ведь его каждодневный контакт с внешним миром был ограничен только кругом его двора и охотничьими угодьями. Позже он признался, при трагических обстоятельствах, что знал закон в той же степени, что и любой джентльмен в Англии. Это было правдой, но у него было слабое представление о том, что законы значат для тех, кто по ним живет.

Некоторые им восхищались, многие боялись, но не очень-то его и любили. Он не добился ни расположения, ни привязанности своего народа, ничего большего, чем простое подчинение. В узком кругу своего двора он был одним из тех, кто не допускает проявления любви, когда в отношениях нет близости. Его слуги знали, что он человек пунктуальный, справедливый и уравновешенный. Прошли годы, и уважение дворцовой обслуги переросло в любовь, но произошло это не из-за его доброго к ним отношения. Несчастье, постигшее его, растопило лед их сердец. Во время его правления очень немногие сочувствовали ему лично как человеку; эта нерассуждающая человеческая привязанность облегчает тяготы службы и смягчает авторитарность власти.

Все же король был способен на глубокую и нежную привязанность, когда затрагивались его тайные чувства. Его любовь к жене, хотя любовь пришла не сразу, теперь стала самым сильным переживанием в его жизни.

Королева Генриетта Мария была по поведению и темпераменту противоположностью своему мужу. Их брак начинался с бурных проявлений недовольства с ее стороны и ответной, едва ли не жестокой холодности со стороны короля. Она была на девять лет младше его и стала его женой в пятнадцать лет; она была еще девочкой, подвижной и обожающей танцы. Он осуждал ее детские забавы и был крайне недоволен тем, как вели себя французы из ее свиты, которые поощряли такое ее поведение. Они были отосланы назад, и обливавшийся слезами ребенок был оставлен на милость сурового мужа и властного фаворита герцога Бекингема. Три несчастных года она жила всеми заброшенная и покинутая; и только после смерти Бекингема в 1628 г. она в первый раз забеременела.

Она не была сильной, ее позвоночник был немного искривлен. Ее первый ребенок, мальчик, прожил всего несколько часов; и, когда она поднялась с постели, цвет ее молодости уже увял. У нее изначально были неправильные черты лица, длинный нос и выдающиеся вперед зубы. Теперь очарование ее молодости ушло, хотя ее кожа цвета слоновой кости, даже потерявшая свежесть, и блеск ее больших ясных глаз все еще вызывали восхищение.

Ее изменившаяся внешность ничего не значила для Карла; после смерти Бекингема он сразу переключил все свое внимание на жену. Он полюбил ее со всем прямодушием, присущим тем, кто дарит свое чувство лишь двум-трем людям, но дарит им полностью. Ставшая любимой, молодая королева вновь расцвела, ее жизнерадостность, очарование и умелый портной скрыли все ее недостатки. Она понимала, что не красавица, но заставила свет думать, что ею является. Танцы, вызывавшие недовольство короля, теперь были разрешены, и ее ум и веселость сделали двор мужа таким, каким она всегда желала его видеть. Год за годом ее влияние на мужа росло, он просил ее совета по каждому вопросу и жалел, что не может сделать ее членом своего Совета. Только в вопросах веры между ними не было взаимопонимания, поскольку она была преданной католичкой, а он принадлежал к англиканской церкви.

Королю и королеве было достаточно общения друг с другом, и они не были заинтересованы в прибавлении семейства. Но принцы и принцессы рождались регулярно, принося большие страдания королеве. К детям были приставлены няньки и воспитатели, которые о них заботились. Но хотя дети изредка и сопровождали родителей на майских празднествах и присутствовали на дворцовых пирах и Ван Дейк изобразил на картине королевскую чету, как-то неловко держащих двоих из них, ни король, ни королева не чувствовали себя в детской как дома. Должны были пройти годы, прежде чем они, уже разделенные, открыто выказали свою любовь к детям.

У короля был ко всему вдумчивый и взвешенный подход. Королева же реагировала на события стремительно, но поверхностно. Ее муж, как и все тугодумы, восхищался ее быстрым умом, и его, как многих сомневающихся и колеблющихся людей, поражала ее способность моментально находить решение, каким бы импульсивным и непродуманным оно ни было.

Достижения были значительными, но они оказались поверхностными. Утверждение, что английский двор «превратился в самый прекрасный двор в мире», не имело никакого отношения к нерешенной проблеме государственного управления.

Глава 2. Вера и внешняя политика

Король, как и многие серьезные мыслители его времени, твердо верил, что хорошее правление должно основываться на истинной вере. Первым важным условием для этого было, чтобы народ верил правильно и поклонялся Богу надлежащим, наиболее приличествующим Ему образом. Каким именно образом могла научить только церковь. К несчастью, раскол в Римско-католической церкви и народное сектантское движение с его сотнями различных спорных толков чрезвычайно усложнили в XVII в. понимание того, какое верование и какой образ поклонения были правильными.

Подавляющее большинство подданных короля, каких бы доктрин они ни придерживались, каким бы ни было их образование и их интересы, были людьми искренне верующими. Они не сомневались в бессмертии своих душ и верили, что Христос умер, чтобы искупить грехи людей. Некоторые из них помнили об этом постоянно, большинство – только в воскресенье, и совсем немногие, возможно, вспоминали об этом не больше одного-двух раз в год. Но это было основной истиной и в их жизни, и в их смерти. От уголовного преступника, идущего на виселицу с улыбкой на лице и с покаянными словами на устах, вплоть до аристократа (которых окажется скоро очень много в таком положении), поднимающегося по ступенькам лестницы на эшафот, все они встречали смерть с непреклонной верой в будущую жизнь. Аристократ вместе с последним вором разделял твердое убеждение, что сам Сын Божий ради искупления грехов человеческих прошел тем же самым путем. Умереть без этой надежды, умереть, как говорили, в «отчаянии», было ужасным делом.

Желание верить и способность верить были равным образом сильны. Это было верно, за небольшими исключениями, для всех подданных короля, несмотря на разницу в благосостоянии, воспитании, образовании, разделявшую их.

Среди подданных Карла были самые образованные и просвещенные умы Европы и самые недалекие. Ведущие ученые в университетах Оксфорда, Кембриджа, Сент-Эндрю в Абердине и недавно основанном Тринити-колледже в Дублине ничем не уступали лучшим ученым мира. Теология доминировала в учебных программах университетов, но преподавали также классические языки, философию, историю Древнего мира, математику и медицину. Фрэнсис Глиссон вел лекции по анатомии в Кембридже; он поддержал новую теорию Уильяма Харви о кровообращении, которую яростно критиковал шотландский ученый Александр Росс. Не удовлетворившись вызовом, брошенным Глиссону и Харви, Росс набросился на итальянского астронома Галилея, надеясь, что сотрет его в порошок, с ироническими комментариями в книге под длинным названием «Земля – это не блуждающая звезда, таковой она является только в блуждающих умах последователей Галилея».

Лондон был центром научной деятельности. В Грешам-колледже преподаватель астрономии Генри Геллибранд изучал магнитное поле Земли и объяснил, что такое магнитное склонение. «Барбер Сёрдженс компани» построила анатомический театр по чертежам Иниго Джонса, проводимые здесь публичные лекции привлекали широкую аудиторию. Иногда готовили обеды для слушателей; однажды после одного такого обеда представитель «Барбер Сёрдженс», к своему огорчению, обнаружил пропажу серебряных ложек.

Изучением анатомии и естественных наук занималось множество людей, как профессионалов, так и любителей. Сэр Кенелм Дигби работал над обширным трудом «Природа человеческих тел», в котором он обсуждал, наряду с другими вопросами, какая часть животного организма сформировалась первой, могут ли животные думать и «каким образом живительные токи посылаются из мозга в определенные части тела, безошибочно находя себе путь». Томас Браун, известный врач из Нориджа, собрал большое количество научных данных для книги, в которой собирался рассмотреть и правильным образом объяснить невиданное множество распространенных суеверий и грубых заблуждений в интересах научной истины. В Йоркшире не по летам развитой юноша Уильям Гаскойн вел постоянные наблюдения за звездами и усовершенствовал телескоп. Не прошло трех лет, как был опубликован посмертно труд врача и естествоиспытателя Моффета Insectorum sive Minimorum Animalium Theatrum («Театр насекомых»), положивший начало энтомологии.

Математики продолжали в одиночестве заниматься своими вычислениями. Джон Нейпир, сидя в родовом замке близ Эдинбурга, открыл новую эпоху своей публикацией первой таблицы логарифмов. В другом шотландском замке сэр Томас Уркхарт, родом из Кромарти, размышлял в своей эксцентричной манере над практическим применением тригонометрии и пытался создать универсальный язык. Математик Уильям Отред опубликовал учебник арифметики Clavis Mathematicae («Ключ к математике»). Джон Уилкинс, занимавшийся математикой в Кембридже, отвлекся на время от своих расчетов, чтобы поразмышлять, насколько пригодна для обитания Луна. Он подумывал также над изобретением прибора, который мог явиться прообразом телефона. Также в Кембридже молодой Сет Уорд занимался решением геометрических задач. Но его учебник был предназначен только для школяров. В купеческих бухгалтериях клерки продолжали использовать счетную доску абак для подсчетов денежных сумм, лишь немногие пользовались простейшей логарифмической линейкой, созданной Джоном Нейпиром, или, как ее называли, «костями Нейпира».

Древние языки Востока и древности Британских островов интересовали многих ученых. Уильям Беделл, епископ Килмора, ведущий гебраист своего времени, посвятил себя, с тех пор как он переехал в Ирландию, изучению ирландского языка и начал переводить Ветхий Завет на ирландский. Абрахам Уилок, преподаватель арабского языка в Кембридже, который знал также и персидский, трудился над переводами трактатов Беды Достопочтенного на современный английский язык. Эдвард Покок, профессор арабского языка в Оксфорде, получил годичный отпуск для научных занятий и отправился в опасное путешествие в турецкие владения на поиски древних манускриптов в библиотеках греческих и сирийских монастырей.

Люди путешествовали не только в одном направлении; христианские беженцы из турецких владений иногда добирались до Англии. Критский ученый Натаниэль Канопис был приглашен в Оксфорд архиепископом Лодом, где он распространял свое учение и смешил своих коллег тем, как он готовил черного цвета напиток из жареных кофейных ягод.

Ученые устраивали библиотеки в университетах и у себя дома и упорно работали, в одиночку или в коллективе, над вопросами истории, археологии и этимологии, которые прежде не рассматривались. Это было время, когда впервые появились большие словари, новые монументальные научные труды, когда были заложены основы для будущих исследований в различных отраслях науки. Итальянско-английский словарь Джона Флорио; французско-английский словарь Рэндала Котгрейва; испанско-английский словарь и этимологический словарь на 11 языках Ductor in linguas, The Guide into Tongues («Доктор языков», «Путеводитель по языкам») Джона Миншеу (Minsheu) стояли на полках библиотек всех просвещенных людей Англии. Всем был известен фундаментальный труд историка Уильяма Кемдена Britannia («Британия»). Уильям Дагдейл занялся изучением церковной истории Англии, самым известным из его научных трудов стал Monasticon («Монах»). Генри Спелман издал первый том своего словаря юридических терминов. Додсворт, Арчер, Дьюс и другие пошли по стопам Роберта Коттона и Уильяма Лайла в исследованиях по истории англосаксов, о которой рассказывают названия населенных мест, в изучении истоков английского языка, обычаев и законов страны.

Случайный путешественник из любопытства мог свернуть со своего основного маршрута, чтобы увидеть огромный кромлех «Длинная Мег и ее дочери» в Камберленде. Все, кто переходил границу, останавливались, чтобы внимательно рассмотреть поросший травой большой бастион, который называли Стеной пиктов или Валом Адриана. Манил путешественников и Стоунхендж; Иниго Джонс утверждал, что его возвели древние римляне, но другие ученые оспаривали его мнение. Посетителей пещер Вуки-Хоул обычно поражало их удивительное эхо.

Лондон был городом книготорговцев и печатников, которые были прихожанами собора Святого Павла. Продавцы книг обычно выставляли свой товар на лотках напротив своих книжных лавок, книги, как правило, были открыты на самом интересном месте повествования. Все печатные издания проходили государственную регистрацию. В 1637 г. вышли в свет комментарии Томаса Гоббса к трудам Аристотеля, переводы Амвросия Медиоланского, Симмаха, Вергилия, Марциала и Петрарки. Также появились практические пособия, такие как The Complete Cannonie («Идеальный канонир») и The Husbandman's Practice («Советы земледельцу»). Вышли книги по навигации, медицине, акушерству, а также пьесы Джона Флетчера, Томаса Хейвуда и Джеймса Шерли. Появилось новое издание такого фольклора, как The Wise Men of Gotham («Готэмские умники»), сказки о Дике Уиттингтоне и «Старый дедушка Коль», а также новый перевод Апулея «Золотой осел», переведенное на английский язык «Руководство к благочестивой жизни» святого Франциска Сальского.

В пристанище литераторов Лондона «Дьявольская таверна», где их встречал Бен Джонсон в новом модном пабе «Роза» в Ковент-Гардене или в «Глобусе», где настенные росписи представляли Аркадию, молодые столичные джентльмены и гости из провинции обсуждали недавно появившиеся книги и пьесы. В сельских поместьях собирались общества образованных мужчин и дам, спорили о вопросах веры и философии, читали вслух свои сочинения, пели и танцевали под легкую музыку вёрджинелов и небольших, издававших низкие звуки органов, которые стали модными во многих домах. Некоторые собрания приобрели большую известность, создав себе имя. Так, в усадьбе Грейт-Тью собирался кружок сэра Фолкленда, в письмах современников описывались прелестные поместья и особняки, такие как Пенсхерст лорда Лестера, Сайон-Хаус лорда Нортумберленда, Комптон-Виньятс лорда Нортгемптона, Болсовер лорда Ньюкасла.

В простых домах ученых, священников, горожан и джентльменов гость мог насладиться доброй беседой, и ему обязательно показывали какую-нибудь редкую или антикварную вещь. Ректор Итона сэр Генри Уоттон, будучи в преклонном возрасте, часто принимал у себя своих друзей, чтобы поговорить о живописи и литературе, полюбоваться на венецианские полотна, которые украшали стены его дома, и осмотреть диковинный «шестиугольный кристалл, приобретенный в Ретийских Альпах». Его друг Исаак Уолтон, лондонский торговец скобяными изделиями, вел со своими гостями беседы о литературе и тихих радостях рыбной ловли. Лондонец Сэмюэль Хартлиб собирал вокруг себя тех, кого интересовали вопросы образования, философии и новых методов ведения сельского хозяйства. Уильям Отред, когда он был викарием в Олбери, организовал для учеников математический кружок, но время от времени он удалялся на два-три дня в свой кабинет, отказываясь от пищи и общения, чтобы решить внезапно овладевшую его воображением задачу. Поэт Уильям Драммонд, ведя уединенный образ жизни в поместье Хоторнден, затерянном среди холмов Лотиана, обсуждал вопросы поэзии и политические проблемы со своими домашними и друзьями. Поэт Генри Кинг, декан Рочестерского собора в графстве Кент, сочинял стихи, писал проповеди и собрал богатую библиотеку, которую завещал кафедральному собору.

Таково было приятное времяпрепровождение образованных дворян, священнослужителей, джентри и горожан. Чего нельзя было сказать об остальном обществе. Нравы в сельской местности довольно грубы. Разговоры велись о собаках, охотничьих соколах, лошадях, перспективах на урожай и местных земельных спорах. Вместо книг – пособия по землепользованию и охоте, учебник права, Библия, «Книга мучеников» Фокса; возможно, во время последнего посещения Лондона фермер мог купить популярные рыцарские романы «Ги из Ворвика» или «Пальмерин Английский».

Англию можно было назвать образованной страной. Школы с преподаванием латинского языка и старые образовательные учреждения, такие как Итонский колледж, Вестминстерская школа, Винчестерский колледж, недавно основанный Чартерхаус и школа при соборе Святого Павла принимали для обучения сыновей горожан и джентри, священников и лиц свободной профессии, иногда дворян. Однако чаще всего дворяне брали домашнего учителя для своих детей. Более состоятельные джентри отдавали своих сыновей в дом частного учителя; он брал обычно пять-шесть учеников, и на время они становились частью его семьи, он учил их и уделял им все свое внимание. Из таких образовательных учреждений королевства выходили выдающиеся люди.

Уроки были продолжительными, занятия начинались обычно в шесть часов утра. Еще задолго до того, как наступал день, школяры уже шли в школу, завтракая на ходу – поедая ломоть хлеба с сотами или куском сыра. Латинский язык был в основе обучения в школе; мальчики средних и старших классов, после того как овладевали латинским языком, продолжали изучать другие предметы, в том числе Закон Божий на латинском языке. Дин Ноуэлл составил «Всеобщий катехизис» для учащихся старших классов на латинском языке, который вошел в учебную программу школ с преподаванием латинского языка. Историю, географию, философию, поэзию и прозу изучали на основе трудов древней и современной латинской классической литературы. «Хроники Холиншеда», написанные на английском, или вновь опубликованные книги по истории Европы предназначались для чтения в свободное время. Объемный труд Рали «Всемирная история» был любимой книгой среди пуритан. Оливер Кромвель рекомендовал ее своему сыну Дику.

Несмотря на то что латынь продолжала оставаться универсальным языком для образованных людей и все без исключения книги были написаны на ней, это не мешало учащимся получать современные знания. Напротив, даже помогло знакомиться с европейской культурой и великими мыслителями эпохи Возрождения и Реформации. В школах с преподаванием латинского изучали труды Эразма Роттердамского, Меланхтона, Томаса Линэкра и Джорджа Бьюкенена. В некоторых школах рекомендовали изучать труды итальянского врача и философа Марчелло Палиндженио и голландского педагога Корнелиуса Шонеуса XVI в., отдавая им предпочтение перед языческими поэтами Вергилием и Луканом, комедиографом Теренцием или философом Сенекой. Большое значение имели произведения Джорджа Бьюкенена для молодых людей Англии и Шотландии. Он написал «Историю Шотландии», был автором трагедий, эпиграмм и пасторалей. Вкладом в политическую философию был его трактат De Jure Regni apud Scotos («О праве королевства среди шотландцев»), в котором он утверждал, что источником власти является народ, и выдвинул теорию ограниченной монархии.