bannerbanner
Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641
Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641

Полная версия

Мир короля Карла I. Накануне Великого мятежа: Англия погружается в смуту. 1637–1641

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 9

Шотландский лэрд, владелец наследственного имения, одевавшийся очень просто, носивший одежду из домотканого сукна и голубой шотландский берет, управлял своими арендаторами и слугами подобно отцу семейства; был крайне требователен, но относился ко всем по-родственному. Его дом был открыт для путников, он помогал бедным, приходившим за подаянием к воротам его поместья. Но отношения, выглядевшие внешне дружественными, были, по сути, деспотичными. Иногда хозяин вел себя как тиран. Шотландцы-арендаторы держали свои наделы на условиях аренды, которые пересматривались раз в год. Лендлорд, на землях которого неожиданно были обнаружены месторождения полезных ископаемых, мог отказать фермерам в дальнейшей аренде и оставить их без земли. Жители равнинной Шотландии открывали все новые минеральные богатства своей страны, развивали судоходство и торговлю; в отличие от Англии шотландцы жили в суровом мире, где только упорный труд мог принести свои плоды. Вера в то, что Господь сделал шотландцев избранным народом и тем самым вознаградил его, давала им мощный стимул в борьбе за то, чтобы Шотландия заняла достойное место среди европейских стран благодаря ее шерсти, углю, древесине, мехам и рыболовству. Господь поместил угольные шахты на землях своего избранного народа, и, поскольку Ему принадлежала земля и все, что на ней, было всем понятно, что тот, кто потерял землю, не принадлежит к Божьему народу. Это утверждение не было циничным, оно говорило о чувстве глубокой благодарности Богу и об ответственности за Его дары.

На севере Шотландии продолжала существовать клановая система, наследие кельтов, несмотря на то что старая преданность клану повсюду приходила в противоречие с феодальным правом землевладения. Власть клана Макинтош, к примеру, распространялась на области, которые по законам феодального землепользования принадлежали графу Хантли, возглавлявшему клан Гордонов. В то же время он владел областями, где проживали члены клана Камерон. Эта правовая путаница порождала проблемы в стране, где вожди кланов распоряжались жизнью и смертью своих подданных. Какие бы законы королевское правительство ни принимало, чтобы ограничить юрисдикцию кланов, такие вожди, как Аргайл, Хантли, Сифорт, имели моральную и административную власть над Кэмпбеллами, Гордонами и Маккензи. Сами горцы издавна враждовали друг с другом: Кэмпбеллы убивали Макдональдов, а Макдональды – Кэмпбеллов, как только представлялась такая возможность. Маккензи враждовали с Маклеодами, Гордоны – с Крайтонами, и все воевали с Макгрегорами и Макнабами. Жизнь в стране была ужасной и кровавой, но дикая красота страны была дорога тем, кто знал ее. В конце лета кланы собирались ради охоты; мелкие споры забывались на время, когда целыми днями горцы скакали по холмам, загоняя оленей. Иногда летним днем юноши разных кланов собирались вместе на берегах Тея или Спея, соревновались в плавании и борьбе, пока на смену краткой ночи не приходил рассвет. Сыны больших вождей Шотландского нагорья, побывавшие при французском и английском дворах, познавшие ценности космополитической цивилизации, спали на голой земле бок о бок со своими соплеменниками и носили традиционный плед. Они говорили на гэльском языке, слушали песни бардов и резко звучащую музыку волынок, смотрели на танцы с мечами, принимали участие в пирушках при долгом свете заходящего солнца и колеблющемся пламени торфяных костров.

Некоторые лорды юга отправлялись охотиться на север; те, чьи земли были расположены вдоль границы с горной Шотландией, бывали там довольно часто, это были Монтрозы, Огилви, Мар, Эглинтоны. Они частично переняли образ жизни, характерный для горной Шотландии, возможно, «объяснялись на гэльском», иногда называли себя вождями, хотя в действительности были просто главами семейств. Их обязанностью было предотвращать набеги горцев на богатые земли Юга, но на протяжении многовековой борьбы они привыкли восхищаться и следовать поведению тех, против кого воевали. Иногда приглашали иностранного гостя принять участие в охоте в горах. Настырный кокни Джон Тейлор, одетый в килт, который одолжил ему граф Мар, сидел, поджав ноги, на холодной земле, наблюдал за необычными танцами и ломал себе голову, почему эти странные люди не срубят свои сосновые леса и не продадут дерево на мачты, удовлетворив тем самым запросы всех верфей мира.

Между жителями равнин и горцами сохранялся вооруженный нейтралитет, нарушаемый время от времени вторжением отрядов, угонявших скот. Горцы, которые знали, что вся земля принадлежала им, пока не пришли саксы, не считали грабежом свои действия. Ведь они возвращали себе то, что им принадлежало по праву. Такое же беззаконие царило и на английской границе. Покойный король Иаков, заняв английский трон, пытался замирить границы твердой рукой. И на время вооруженные дозоры, казни через повешение и депортация нарушителей границы, шотландцев и англичан, привели к иллюзорному спокойствию. Но традиция дерзких грабежей и беззаконных действий на границе укоренилась слишком глубоко, чтобы можно было покончить с ней за несколько лет. В условиях ослабления жесткого контроля над приграничными областями, что имело место в годы правления Карла I, положение на границе вернулось к своему прежнему состоянию. К 1635 г. значительные территории страны терроризировали вооруженные банды, которые жили грабежами, похищениями людей с целью последующего их выкупа и мстили страшно даже немногим тем, кто осмеливался донести на них. Предательское убийство лэрда Трогенда, героя одной из прекрасных приграничных баллад, было частью этих нескончаемых историй о шантаже и мести.

В Шотландии кельтский север – это район нагорья, англосаксонский юг – области низменных равнин. Такого разделения не было в Ирландии, в которую вторглись чужеземные захватчики из Англии и навязали свою власть разгневанным кельтам. Первые поселенцы-норманны, хотя это и заняло не одно столетие, но все же были приняты ирландскими вождями. Возник даже аристократический англо-ирландский род Батлеров – графов Ормонд. Можно назвать семейство Фицджеральдов, Сент-Леджер и де Бургов.

Новые поселенцы прибывали в Ирландию сначала из Англии, а затем из Южной Шотландии. Они были расчетливыми, предприимчивыми и намерены развивать скрытый потенциал еще не развитой страны. Они были протестанты, и за ними стояло протестантское правительство. Неистовые ирландцы были так же чужды им, как американские индейцы для переселенцев из-за Атлантики. Против этих энергичных пришельцев объединились ирландцы и потомки норманнов – аристократы со своими подданными и кланами, патриархальное общество выступило против безродных выскочек.

Все же мир был восстановлен, и королевское правительство, которое представлял лорд-наместник Вентворт, лелеяло надежду увидеть Ирландию «защищенной и обустроенной, украшенной городами и зданиями, и с трудолюбивым и процветающим народом». Дублин, по крайней мере, похорошел, его замок преобразился, Феникс-парк стал местом прогулок, здесь разъезжали конные экипажи и гарцевали всадники. К открытию театра модный драматург Джеймс Ширли написал пьесу. Лорд-наместник сознательно отдал своего сына в Тринити-колледж (который основала еще королева Елизавета), чтобы и другие известные дублинцы последовали его примеру. Под патронажем правительства Кристофер Симс составил новую латинскую грамматику, специально предназначенную для преподавания в ирландских школах и отпечатанную в типографии Дублина.

Внешность зачастую была обманчивой. Ирландцы сохранили свою веру и независимость духа. Их кланы остались верными своим вождям, даже если они находились в далекой ссылке, таким как Ред О'Нил, или настроенным дружественно к английскому правительству, таким как Рандал Макдоннел, граф Антрим, или Мурроу О'Брайен, граф Инчикуин, которые были вождями соответственно самых больших кланов на севере и юге. Кочевые орды все еще продолжали существовать под защитой болот и холмов, совершая набеги на своих соседей и поселенцев. Но самая большая опасность исходила не от них, а от скрытой враждебности всего населения. Здесь, в Ирландии, никто и представить себе не мог, что одиннадцативековая борьба между саксами и кельтами разгорится новым и ужасным пожаром.

То же самое столкновение идей и интересов было воспроизведено в миниатюре на полпути между Ирландией и Англией на острове Мэн. Имея 12 миль в ширину и 33 мили в длину, остров принадлежал лорду Стрэйнджу, старшему сыну графа Дерби. Он видел, что активные и словоохотливые островитяне сохраняли верность своим древним традициям, несмотря на все его мирные попытки привести их систему землепользования в соответствие с той, которая существовала в его владениях в Англии, и реформировать местные законы. Незаконность местных обычаев совсем не волновала жителей Мэна. Во главе самого большого островного семейства стоял могущественный капитан Кристиан, поскольку у него было много сыновей. С местными жителями он состоял в патриархальных отношениях. Его оппозиция заставила лорда Стрэйнджа изменить свою политику; лорд назначил капитана судьей на острове, что означало – он правил островом от имени Стрэйнджа.

Кельтское население было меньшинством в королевстве, но не по значению. От него, по мнению многих, могла исходить неявная опасность. Это меньшинство бросало вызов современному миру, на что были не способны жители островов в проливе Ла-Манш и редкие группы иностранных беженцев. В данный момент островитяне Ла-Манша ревностно отстаивали свои древние привилегии, давая отпор посягательствам правительства, но они разделяли вместе с англичанами и жителями равнин Шотландии один и тот же взгляд на общество и мир, хотя и были небольшие различия в этих взглядах.

Существовало еще одно тайное и глубинное сообщество в королевстве – цыгане. Всем они были известны как бродяги и кочевники, отличавшиеся от обычных бродяг и воров своей сплоченностью и организованностью и говорившие на своем языке. В балладах их окружал ореол романтики, но на деле закон преследовал их, а на юге Шотландии быть цыганом значило постоянно находиться под угрозой осуждения и смертной казни.

Таковы были люди, которыми правил король Карл и которым он хотел принести мир, справедливость, порядок и истинную веру. Власть короля была непререкаема. Идеал был постоянно перед ним, но интеллектуальная и эстетичная мода дня, склонявшаяся к аллегории, не давала рассмотреть практическую сложность поставленной задачи. Король жил в мире поэтических иллюзий и не мог не подпасть под их влияние. Для него и его придворных самые ординарные события быстро приобретали пасторальный и классический облик. Например, если графиня Англси давала вечерний бал для королевы, то сразу же поэты начинали прославлять ее как богиню Диану и приглашали звезды сойти со своего пути и явить себя миру.

Или: молодой поэт, приветствуя новую гостью при дворе, восклицал: «Кто это так поздно прибыл из Пенсхерста, затмив собой яркий свет полуденного солнца, так что весь мир глядит на это с удивлением?! Конечно, это некий ангел, посланный нам свыше. О, это киприйская царица Любви в окружении граций». Но это была всего лишь леди Дороти Сидни в сопровождении обычной дуэньи.

Во многих школах, колледжах и частных домах разыгрывались небольшие сценки из идиллической жизни пастухов и пастушек в Аркадии, сопровождаемые чтением рифмованных стихов и песнопениями. Почти каждый год сам король участвовал в рождественских костюмированных балах. Самый дорогой бал, который когда-либо имел место и на который было потрачено свыше 20 тысяч фунтов, устроили в его честь юристы Судебных иннов. В маскарадной процессии, которая символизировала триумф мира, приняли участие около 200 юристов; они прошествовали по улицам Лондона при свете факелов в причудливых и роскошных нарядах, эскизы которых создал специально для них Иниго Джонс.

Аллегорические образы в поэзии и вычурные комплименты незаметно распространялись на обыденные вещи и входили в привычку. Иногда король рассматривал работу администрации и вопросы политики в таком ключе, будто мир и довольство уже давно воцарились в королевстве. На его рождественских пирах на фоне, изображающем небо, медленно спускалась на белом облаке золотая колесница, она несла мир, который выглядел подобно «Весне в одеянии из цветов», он был на котурнах из зеленой тафты, с оливковым венком на голове и пальмовой ветвью в руке.

Король Карл с самого детства воспитывался в глубоком понимании святости особы суверена и его ответственности. Его отец был автором трактата о государственном управлении «Базиликон Дорон», или, в переводе с древнегреческого, «Королевский дар». Краткое, но впечатляющее наставление об обязанностях короля первоначально предназначалось для его старшего сына принца Генри. Но принц скончался, и его любимый младший сын Карл вместе со всем наследством, доставшимся от брата, унаследовал и мудрость, заключенную в этом трактате. Когда он был еще ребенком, в его неокрепшем уме, должно быть, все же запечатлелась такая сентенция: «Добрый король должен сознавать, что он присягнул на верность своему народу, получил от Бога бремя правления, и он в ответе за это». Его отец в своем трактате постоянно подчеркивает, что отношения между королем и его народом должны быть подобны отношению отца к своим детям, что его власть, как и власть отцовская, основана на непреложном повелении Бога. Если отец не заботится о своих детях, это не освобождает его детей от исполнения пятой Божественной заповеди, но и в случае, если король не должным образом управляет своей страной, это не означает, что подданные могут отказать ему в лояльности. Король, подобно отцу, имеет свои обязанности и должен ответить перед Богом, если он их не исполняет. По сути, это было доктриной Божественного права королей, которую сформулировал покойный король Иаков, и его сын глубоко проникся ею. Существовали и другие сочинения старого короля, и их также изучил Карл. «Добрый король ограничит свои действия законом», – написал он в трактате «Истинный закон свободных монархов». «И все же он не связан ничем, как только своей доброй волей», – добавляет он. Фактически только король мог решить, придерживаться ему закона или нарушить его, принимать тот или иной закон или его отменить. Он написал трактат «Защита королевского права» в качестве ответа на появление некоторых дерзких теорий о правах народа и священников, направленных против королевской власти.

Ранним утром 27 марта 1625 г. Карл принял на себя бремя королевской власти, после того как Всемогущий Господь призвал к себе короля Иакова. Ему было всего 24 года. Во время коронации он пренебрег традицией. Он не захотел, чтобы торжественный обряд стал поводом для пошлой демонстрации верноподданнических чувств сограждан, и отменил традиционное шествие, столь популярное у лондонцев. Он также внимательно пересмотрел текст коронационной присяги, чтобы она отражала его политические взгляды. Карл был готов поклясться соблюдать свободы и законы страны, только если они не вступали в противоречие с его прерогативами. Он постарался, насколько это было возможно, избежать демонстрации внешних атрибутов королевской власти и надел белые одежды во время обряда посвящения. Библейский текст, выбранный для проповеди, – и это вызвало толки в то время – начинался такими словами: «Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни».

Идеалы короля были понятны с самого начала. Он хотел, чтобы его подданные приняли его абсолютную власть без всяких рассуждений, с полным послушанием и были преданными прихожанами истинной церкви, утвержденной законом. Это было фундаментом власти в его понимании. Если этого удастся достигнуть, то он будет по доброй воле, а не по официальной обязанности защищать традиционные права и свободы в рамках существующего законодательства и обеспечит справедливость, порядок и, насколько это в его власти, процветание и безопасность своему доброму народу.

Ни один правитель не может проводить эффективную политику, внутреннюю или внешнюю, не имея финансов, а доходы короны были недостаточны. Именно парламент голосовал за выделение денег для суверена. Спустя несколько месяцев после восхождения на трон король обнаружил, что парламент далек от понимания того, что он существует и работает только благодаря его милостивой воле. В первые пять лет своего правления он вступал в конфронтацию с тремя последовательно сменявшими друг друга парламентами. В 1629 г. он избавился от третьего, несмотря на отчаянную попытку своих основных оппонентов предотвратить его роспуск. Он бросил в тюрьму мятежных вождей и отныне решил вести дела на свой лад.

Король не решал свои проблемы, а заметал их под ковер. Выстроенный им порядок и его красивый фасад заставили его ошибочно поверить, что его власть в королевстве была столь же абсолютна, как и его власть над придворными. Он отворачивался от неприятной реальности, созерцал с удовлетворением свои прекрасные дворцы, свой образцовый двор, своих епископов и капелланов и считал, что эта блестящая внешняя оболочка свидетельствует о стабильность его власти.

Его двор был отражением его личности и его идеалов. Он никогда не критиковал своего отца, но очень рано убедился в несоответствии теории короля Иакова о монархии истинному положению дел, что нашло выражение в далеко не лучшем образе жизни, который он избрал. В юности молодой Карл много месяцев пребывал при испанском королевском дворе, ухаживая за инфантой. Его усилия ни к чему не привели, но он привез из Испании близкие его сердцу воспоминания о дворе и его церемониях. С началом правления Карла грубоватые шотландские шутки и пьяные развлечения, которые потешали его отца, сразу прекратились. Как и пустые разговоры и ссоры в передней и коридорах дворца. Каждый человек, начиная от комнатного слуги и до официантов в буфетной, точно знал, где ему находиться и когда и за каким столом принимать пищу, когда посещать молельню. Знал, когда встает король и когда ложится спать, когда он отправляется на конную прогулку, когда дает аудиенции и кто с полотенцем на руке стоит позади его кресла. Все формальности при дворе выполнялись строго и неукоснительно. Короля, единственного из всех европейских властителей, обслуживали, преклонив колено. И когда французский посол пожаловался, что для его жены не поставили ни кресла, ни стула – как это было принято делать для жены английского посла во Франции, – ему сказали, что во время официальных приемов ни одной леди английского двора, за исключением королевы, даже самой принцессе не позволялось сидеть в присутствии короля. При дворе короля не было вульгарной показной роскоши, ей предпочитали изысканные манеры и правила этикета.

Преобразования были всего лишь частичными и ограничивались ближайшим окружением короля. Напоминавший садок для кроликов дворец Уайтхолл представлял собой настоящую деревню: окружавшие его улицы и переулки, надворные службы просто кишели разного ранга придворными, слугами знатных фамилий и просто слугами слуг, которые жили и кормились за счет двора. Венецианский посол, критически оценивая круг ближайших к королю придворных, считал его домашнее хозяйство расточительным.

Король не замечал такого количества нахлебников и бездельников при своем дворе. Его власть над ближайшим окружением была абсолютной. Если бы не его жена-француженка, то английский двор был бы предельно аскетичен. Она же любила балы, маскарады, театральные постановки и музыку. Эти невинные забавы вносили необычайное оживление в повседневные будни Уайтхолла и Хэмптон-Корта. Не только она и король принимали участие в рождественском маскараде и часто приглашали профессиональных артистов ко двору на дни рождения короля или на пир в канун Крещения, но и сама королева, нарушая все традиции, лично посещала театральные представления.

Неистовые молодые придворные придумывали себе все новые развлечения, не обращая внимания на королевские ограничения. Они были завсегдатаями за игорными столами на Пикадилли, на конных скачках в Гайд-парке, в тавернах Вестминстера и Стрэнда, где жили литературными сплетнями. Они посещали пользовавшиеся дурной славой сады удовольствий на южном берегу реки, где, как говорили, всего лишь один ужин с Бесс Бротон или ей подобными дамами мог обойтись посетителю в 20 фунтов, не упоминая о дополнительных услугах этой леди. Однако двор тем не менее оставался центром общественной жизни и главным эталоном вкуса и манер.

Двор был также интеллектуальным центром, местом встречи талантов и ума в не меньшей степени, чем центром мод и прекрасного. Поэты и писатели – а среди них были известные личности, такие как Джон Саклинг, Ричард Лавлейс и Уильям Давенант, – собирались в парках Сент-Джеймса и Уайтхолла или в гостиной королевы в Сомерсет-Хаус, здесь они читали vers de societe[1] и сатирические эпиграммы для развлечения дам.

Талант придворных писателей активно проявлялся и в культурной жизни столицы, когда в своем творчестве они обращались к драме и ставили свои пьесы в лондонских театрах. Король, исполняя роль патрона, критика и цензора, иногда высказывал свое мнение об их произведениях, к которому писатели прислушивались.

Король предпочитал поэзии музыку. Его небольшой частный оркестр исполнял во время его застолий светскую музыку, а в королевской часовне звучала высокая музыка церкви, однако некоторые его подданные считали, что в Божьем доме не должно быть места для итальянских скрипок.

Король обладал великолепной коллекцией произведений искусства, собирать которую он начал, когда еще был принцем Уэльским. Рубенс так отозвался о нем: «Принц – наивеличайший любитель живописи в мире». Его собственный прекрасный вкус и советы знающих людей позволили ему собрать в своих дворцах самую редкую и самую большую коллекцию в Европе. В ней были античные мраморные статуи и флорентийская бронзовая скульптура, изящные поделки из слоновой кости, ограненные кристаллы и искусные произведения ювелиров и медальеров. Многие великолепные работы итальянских мастеров висели на дворцовых стенах: великое «Положение во гроб» Тициана, несравненный «Триумф Юлия Цезаря» Мантеньи, «Девять муз» Тинторетто, «Брак святой Екатерины» Корреджо, портреты Рафаэля, аллегорические картины Джорджоне. Работы Бассано и представителей семейства Карраччи, Джулио Романо и Якопо Пальмы Младшего висели в простенках окон. В собрании были картины современных художников – Рубенса и Рембрандта. Король пригласил работать при своем дворе Антониса Ван Дейка, Даниэля Мейтенса Старшего, Геррита ван Хонтхорста, Вацлава Холлара, Франца Клейна, престарелого итальянского мастера Орацио Джентилески вместе с его дочерью, талантливой художницей Артемизией. В Англию в составе голландского посольства прибыл Бальтазар Гербье, миниатюрист и архитектор, неутомимый аукционист, который стал помощником и советником короля в области искусства.

Король приобрел великолепные произведения, выполненные Рафаэлем для Ватиканских шпалер, и отослал их в Мортлейк поблизости Лондона, где была расположена мастерская по производству английских гобеленов, чтобы там с них сняли копию. Одновременно он поручил Ван Дейку подготовить рисунок рамок для тканых картин. Он также сделал большой заказ в Мортлейке на изготовление гобеленов для своих дворцов. В связи с тем, что он подумывал о королевской монополии на их производство, то приобрел мастерскую для короны.

Мода на гобелены, картины и классический декор, которыми король украсил свои дворцы в Уайтхолле, Гринвиче, Оутлэндсе и Хэмптон-Корте, была подхвачена аристократами и придворными. Лорд Арунделл собрал в своем особняке множество статуй из итальянского мрамора, лорд Пембрук в своем имении Уилтон-Хаус построил знаменитую комнату, представлявшую собой двойной куб, которую декорировал Ван Дейк. Великолепные постройки поместья Бейсинг-Хаус, принадлежавшего маркизу Уинчестеру, стали легендой. Фаворит короля Уилл Мюррей у себя в Хэм-Хаус расписал потолки и стены и украсил их лепниной, некоторые росписи копировали приобретенные ранее произведения Рафаэля.

Хотя искусство было высшим наслаждением для короля, он с уважением относился к ученым и поощрял развитие науки. Среди врачей, которым он покровительствовал, был сэр Теодор де Майерн, видный представитель клинической медицины, который, возможно, спас жизнь королеве во время первых родов, и лейб-медик короля Уильям Гарвей, открывший систему кровообращения.

Многочисленные лорды и джентльмены, которые полагали, что они тоже занимаются научными исследованиями, также пытались добиться покровительства двора, частично и потому, что лелеяли надежду получить патент за свои изобретения. Лорду Герберту Чербери выделили комнаты в королевском дворце, чтобы облегчить ему доступ к документам, которые были необходимы ему для составления жизнеописания Генриха VIII. В перерывах между историческими занятиями он постоянно пытался привлечь внимание короля к своим различным «практичным» изобретениям, чего только стоила его плавающая купальня, которую он предполагал установить на Темзе. Талантливый Эдвард Сомерсет, сын старого графа Вустера, посвятил всего себя водным насосам и гидравлическим лифтам, которые предназначались для замка его отца в Раглане на валлийской границе. Когда занятия привели его в Уайтхолл, он получил поддержку короля. Сэр Фрэнсис Кинастон, придворный и поэт, получил одобрение у короля, когда решил организовать школу для молодых дворян, но не встретил понимания, когда предложил королю новый тип печей для военных кораблей. Чарльз Кавендиш, брат графа Ньюкасла, математик-любитель, который переписывался со многими иностранными учеными, несомненно, заручился согласием короля, когда неоднократно пытался убедить французского математика Клода Мидоржа и французского философа Рене Декарта переехать на постоянное жительство в мирную Англию.

На страницу:
4 из 9