Цветы в паутине

– Чернухино – это где поврот на пятьдесят пятом километре? Как же – знамо, знамо. Хорошее место. Была у меня там одна зазноба. Хех! По молдости.

– Дед! – Виктор даже сам поморщился от своей резкости. – Сейчас-то люди как туда добираются? Моста-то нет. Вы слышите, о чем я спрашиваю?

– Слышу-слышу – не глухой, поди, еще! Знамо, как – пешком ходють! Хех! Сейчас, поди, не зима. Эх, молде-е-ожь!

– Да как же пешком?! Это почти двадцать километров будет! А речку-то как они – на лодке переплывают, что ли?!

– Да о чем ты гутаришь, сынок! Кто же по дороге ходить?! Че-рез лес! Где овраг, выходюдь и шуруют напрямик! Так-то вдвое короче, чем по дороге! А в самой деревне речка узкая. Там и мостки под себя наладили.

– А вы откуда все знаете?

– Говрю же: зазноба у меня там была!

Тут мужчина рассмеялся, но не открывая при этом рта, и смех этот – с рухнувшими уголками губ, потрясывающимися щеками и нависшими на глаза кожаными мешочками – походил вовсе и не на смех, а на что-то среднее между плачем и заупокойным пением, – доносившимся издали (отчего нельзя было разобрать ни слова) и явно вещавшем о чьем-то закате жизни.

«Э-э-э, дед! Да у тебя, похоже, у самого беда!»

Виктор поблагодарил мужчину и, уже отходя, заметил, как тот вдруг встрепенулся весь, подскочил и принялся осматриваться. В один момент он стал похож на человека, внезапно оказавшемся в абсолютно другом месте. Его порывистые движения никак не вязались с предыдущим поведением. Тут его взгляд остановился на Викторе, и он словно обрадовался; мужчина немного подался вперед, извинился и очень тихо спросил, который час. Весь этот тон обращения, разительность, всколыхнувшаяся мимика могли свидетельствовать о том, что мужчина будто видит Виктора впервые, и что он, не говоря о том вслух, теперь ищет в нем поддержку.

Немало удивившись, Виктор ответил. Затем круто развернулся и тут же чуть не столкнулся с женщиной.

На вид ей было лет сорок пять. Первым бросались в глаза ее брови. Эти две косых полоски оказались так широко расставлены друг от друга, что сразу же напомнили об увиденной однажды пантомиме, – только там такие брови актеры рисовали себе на белых лицах, а здесь приют разведённых бровей пы́хал вишнёвым румянцем, словно хозяйка этого лица только что вышла из парилки.

Женщина с красным лицом взяла Виктора за руку и, буравя его маслянистыми бесцветными глазами, отодвинувшими брови на задний план, затараторила:

– Вот ты где, милок! А я уже заискалась.

– Меня?!

– Тебя, милок, тебя! Я-то слышала, как ты возле кассы про Чернухино все спрашивал. Да не сразу и сообразила! А потом сижу-сижу, и вдруг как шарахнет меня по мозгам! Да ведь это он мою Таньку может встретить! Танька – это сестра моя, сводная. Живет на улице Ленина, двенадцать; ну, конечно, Ленина – другой-то улицы в деревне отродясь не было; раньше, говорят, было, а сейчас точно нет. А Танька моя прямо возле речки живет – большой такой дом, с зелеными ставнями. Он один такой – точно не пропустишь, милок. И ты уж выручи бабушку (она и правда сказала «бабушку»? ), увидься с ней, передай от меня весточку.

Все это время Виктор пытался сказать хоть слово, но сорокапятилетняя «бабушка» с кирпичного цвета лицом говорила так, будто стреляла из автомата. Когда ему наконец-то удалось сбросить ее руку со своей, женщина замолчала.

– Да погодите вы! Слова не даете сказать! Не увижу я вашу… как ее… Таньку. Не ходят туда автобусы, сами все слышали!

– Да как же не увидишь-то? Дом ее с зелеными ставнями, Ленина, двенадцать, возле речки прям. Да неужто не уважишь старушку? (Нет, это она серьезно?!) Не могу я, милок, сама. Ноги у меня больные. Не дойду я тудой. А позвонить некуда, автобусы не ходють. А Таньке нужно срочно в город приезжать. Иначе отберет банк у нее квартиру. Ей Богу, отберет! Там такая канитель началась – ужасть просто! И сроку у нее все исправить дня три, не больше. И не посмотрит банк, что мост обвалился, и ей некак было приехать! – Здесь женщина уже плакала, и Виктор не заметил, как она снова взяла его за руку.

– Ты, мил человек, попроси водителя хорошенько. Он тебе и остановит на сорок пятом километре – прямо возле оврага. Они, конечно, ворчат всегда – все-таки подъем, тут бы разгоняться, а не останавливаться, – но еще никому не отказывали. А от оврага – прям до русла старой реки, через старое кладбище – и выйдешь до деревни. – Тут женщина последний раз всхлипнула, вытерла водянистые глаза платочком и перекрестила им ошарашенного Виктора. – Вы же еще молодые, милок. С женушкой и дочурочкой мигом тудой доберетесь. А ведь по-другому и ника-ак – автобусы не ходють! А родственников все равно проведывать нужно. А там природа такая-а! Да и ты сам, небось, все знаешь. Лицо твое мне знакомое. С тавошних же мест, да? Ну, признавайся! Вижу, что оттудой! Ну, и хорошо, что молчишь – значит, не откажешь старушке. А фамилия у Таньки – Морозова, легко запомнить. Ну, уважь, милок… А?

Тут рядом стоящий автобус запыхтел, и водитель объявил о конце посадки. Женщина затрясла Виктору руку, затем схватила стоявшую у ног хозяйственную сумку и проворно запрыгнула на ступеньки. Там она еще раз перекрестила платочком продолжавшего молчать Виктора и на прощание крикнула:

– Запомни, мил человек: Морозова ее фамилия, Ленина, двенадцать, с зелеными ставнями! Три дня, не больше – банк ждать не будет!

Двери автобуса закрылись. Морковное лицо с маслянистыми глазами исчезло.

В голове крутились разные мысли.

Только сейчас Виктор понял, что план, развернувшийся в сознании, зародился ещё возле кассы. После деда с заунывным смехом этот план стал обретать черты. А после краснолицей, зы́рившей на него из уезжающего автобуса, план бесповоротно стал перетекать в готовое решение: они пойдут в Чернухино через лес.

Распрямивши плечи, Виктор направился к своим.

Виктория и Светланка, укрывшись в тени от жаркого солнца, лакомились мороженым. Почему-то сейчас они напомнили ему кукол. Вот эти куклы синхронно подняли на него глаза и махнули головами.

– Викусик, м-м-м… доченька. В общем, дело такое. – Куклы молчали. – Есть предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Виктория знала, что когда так говорит ее муж, то жди подвоха. А Светланка же захлопала в ладоши.

– Ну, предлагай, – сказала Вика, насупившись.

Виктор рассказал им про автобус и про обрушившийся мост. Вскользь упомянул о чиновниках, которым наплевать на беды простых смертных. А затем неожиданно выпалил:

– Слушайте, а давай-ка сядем на первомайский автобус, подъедем к байраку, а потом – пешком. А? Там идти-то часа два – два с половиной, не больше. Зато приро-ода – загляденье!

Виктория округлила глаза:

– Ты что, Вить?! С ребенком через лес переться, по такой-то жаре? Думай, что говоришь, а! Тоже, предложение у него есть!

Светланка же стала прыгать на месте и уговаривать маму:

– Мама, мамочка, ну, пожалуйста, пожалуйста. Давай пойдем пешком! Я не устану, честное слово! Честное-пречестное! Ну, пожалуйста, маму-уль!

– Устанет – на плечи посажу, – сказал Виктор. – Да и в лесу в такую жару попрохладней будет. Проверено.

Он взял ее за руку.

– Ты пойми… – Но что-то в ее глазах остановило его, и он замолчал.

Светланка всё подпрыгивала. А Виктория действительно поняла: в этот раз последнее слово всё равно будет за хозяином семьи.

Тот же, будто уловив эту мысль, поцеловал ее в нос и улыбнулся:

– Просто выбора у нас все равно нет… – В голове Виктора на мгновение всплыло морковное лицо с маслянистыми глазами. И он невольно поежился. – Не домой же возвращаться!

И она сдалась.

* * *

Виктор купил билеты.

Выйдя из душной автостанции, он снова зашагал по раскаленному асфальту. Его внимание рассеивалось, от чего мысли становились короткими.

Вот от перевёрнутой урны с пустыми бутылками отошёл тощий пёс. Его обтянутый шкурой ксилофон из ребер приковывал взгляд. Точно так же, как и похожий на расплюснутую улитку вывалившийся язык.

Вот маленький цыганенок, шмыгающий по платформам с протянутой рукой. Сбитые коленки мальчика и грязный след на щеке отталкивали ожидающих.

Вот клюющие семечки голуби.

А вот кусок газеты, медленно ползущий по асфальту.

Наконец, ноги Виктора вывели его к киоску.

Через пару минут он отнес своим воду без газа. Сам же с «Жигулевским» в руке вернулся обратно к ларьку, перед которым стояло два столба со стойкой по кругу. Возле одного столба ютились мужики с пивом. Человека четыре. Они оживленно разговаривали, изредка смеялись.

Примостившись к стойке у соседнего столба, Виктор осмотрелся. Наконец, его взгляд сфокусировался на дороге, за которой темнела лесополоса. По верхушкам деревьев прокатывался солнечный мяч.

Так, смотря на возрождающиеся декорации прошлого и потягивая пиво, Виктор в это же прошлое и проваливался.

И первое, что появлялось из задворок его памяти, был лес. А затем деревня. И потом уже друзья.

Лес вокруг Чернухино он хорошо знал, еще с детства, и заблудиться там никак не мог.

Однажды они с Сергеем Лисом, Саней Мельником и Валеркой Десятиным обнаружили в лесу подземелье времен Великой Отечественной. Подземелье, скорее всего, выкопали местные партизаны – там лежали старые гильзы и проржавевшая каска, продырявленная в двух местах. И еще – чуть ли не десяток «лимонок»! Искушение взорвать гранаты было велико, но у них хватило ума не играть с огнем – не понаслышке знали, чем такое может закончиться. Бои во время войны здесь шли жестокие, всякого опасного железа в земле до сих пор хватало – и несчастья случались не только в соседних деревнях, но хоронить пришлось и одноклассника, Толика Гордеева, тоже нашедшего где-то гранату и решившего проверить ее боеспособность… Гранаты они зарыли там же, в пещере, а вот каску в своих играх использовали охотно.

Пещера стала их «секретным штабом». Здесь они вынашивали планы боевых действий с выдуманным противником, а иногда и обороняли свой штаб от нападений врага. Врагами считались вороны. Хоть они никогда и не нападали, но их в лесу было предостаточно.

Как-то раз Виктор сильно поранил палкой одного ворона. Ему стало так жаль птицу, что он принялся лечить ее: пробовал кормить, обогревал старыми тряпками. Однако ворон так ничего и не съел и, в конце концов, испустив из клюва желтую пену, умер. Смерть живого создания, случившаяся по вине Виктора, заставила его почувствовать угрызения совести. Со временем подавленность растворилась в новых приключениях, но теперь ни он, ни его друзья попасть палкой в живые мишени не старались. Они этих птиц просто пугали.

А потом ребята стали «воевать» друг с другом, поочередно выступая в роли то партизан, то фрицев. Тогда ему и дали прозвище: Сержант.

От воспоминаний Виктора отвлек очередной взрыв смеха. Мужики, сгрудившись вокруг пива, травили анекдоты.

– А вот еще! Идет как-то мужик. Вдруг смотрит: на него ракета летит! Ну, он от нее еле-еле уворачивается. Тут самолет – бах! – и ему крылом по шее! Мужик офигел, пригнулся. Смотрит: машина прет! Еле отскочил, а она ему в бочину – тресь! Он в полном шоке, на колени упал – а на него уже лошадь мчится, копыта подняла! И тут ему кто-то кричит: «Придурок! Уйди с карусели!»

Мужики снова засмеялись, а вместе с ними улыбнулся и Виктор. Тут же спохватился, но, сунув руку в карман спортивных штанов, успокоился. Бумажник был на месте.

«Если потеряю его и в этом отпуске, Вика мне голову оторвет!»

Кто-то тронул его сзади за локоть. Обернувшись, он увидел девушку. На вид ей было лет семнадцать. В руке она держала три неказистых желтых розы и протягивала их Виктору.

– Это вам, возьмите! – сказала она, улыбаясь.

Коротко стриженные каштановые волосы, зеленые глаза с длинными ресницами, красивые чуть пухлые губы, умеренная косметика. Светло-зеленый сарафан, стройная фигура…

Виктор не собирался заводить знакомство даже с такими привлекательными девушками, как эта, но не улыбнуться в ответ было бы просто невежливо.

– Спасибо, мне не нужны цветы, – ответил он.

– Подарите их своей жене с дочкой, – сказала незнакомка, и, положив розы на столик рядом с пивом, удалилась.

Виктор пожал плечами, провожая ее взглядом. Странная девушка скрылась за углом серого здания автостанции.

Мужики вновь хохотали. Кладезь анекдотов, по-видимому, не истощался.

Слово взял очередной рассказчик:

– А вот это уже не треп, мужики. – Для серьезности он обвел всех взглядом и хлопнул бутылкой об стойку. – Мотались мы вчера с братаном «четверку» смотреть – в Петровку… Нет, не купили. Там мотору шляпа. Я о другом… В общем… – Он глубоко затянулся и выпустил струю дыма. – В общем, прем мы на обратке с Вованом по трассе. Дождь лупит как с брандспойта, лес кругом, ни машин, ни хрена! Едем, не спешим, перед нами – стена. От такой погоды и на душе, словно кошки… Короче, только дождь сбавил обороты, как вдруг выскакивает на дорогу свинья! Прям перед бампером. Вован руль влево, и по тормозам! Объезжаем эту падлюку, – хорошо, хоть встречки не было, – а тут бык! Как в твоей карусели из байки. Ну, мы опять по тормозам – и на обочину. Выходим наружу, а самих трясет. Смотрим: бык худой как скелет, на ногах еле стоит, шатается. Свиньи и след простыл, а бычара пару шагов к нам сделал, а потом – бац, и прям на дороге упал! В двух метрах от нас. Мы – к нему, а у бычары шары навыкате, кровью налились – на нас таращится! Губа трясется, из пасти пена, и непонятно: то ли мычит, то ли рычит. Хрен его разберет. Так бы, казалось, и сожрал… кабы силы были…

– Заливаешь, Петрович, – сказал кто-то. – Сам же говоришь, что там лес кругом. Откуда им взяться-то?

– Заливаешь! – обиделся рассказчик. – Это вам только анекдоты чесать! А я, че сам видел, то и рассказываю.

– Ну, допустим. Так а чего ж не забрали-то – быка? – спросил другой мужик. – Мяска бы на халяву хапнули.

– Хапнули! – отмахнулся Петрович. – А если он заразный какой?! Матюкнулись, да поехали дальше.

– Слышь, а это где было, не на сорок пятом километре? – спросил еще один из компании.

– Ну да, где овраг. А че?

– Да тут такая фигня: позавчера еду – как раз у того оврага. И так же, блин, внезапно выскакивает на дорогу петух! Епсель-мопсель! И под колеса! Ну, я его и забрал. Что я, лох – добро выкидывать?!

– Ну и как «добро»?

– Чес-сказать: есть было невозможно. Не мясо – резина!

«Откуда они там взялись? – недоуменно подумал Виктор. – В такой-то глуши…»

Он знал этот овраг. Ближайшим к нему населенным пунктом была деревня Чернухино.

Допив пиво, Виктор задумчиво побрел к своему семейству. Он не заметил, как одной ногой наступил на кусок газеты, а другой – порвал ее. Он почти столкнулся с ксилофоновыми ребрами, а затем шуганул голубей, и тоже этого не заметил. Также он не обратил внимания и на протянутую к нему руку чумазого цыганенка.

Три розы так и остались лежать на стойке рядом с пустой бутылкой.

* * *

Автобус, следующий в Первомайск, полез на затяжной подъем. Мотор натужно завыл, поручни в салоне задребезжали так, словно хотели поскорее выбраться из этой душной коробки, наполненной людьми почти до отказа. Наконец, подъем закончился, и все облегченно вздохнули.

Мужчина, стоявший рядом с Виктором, держась за поручень, сказал:

– Вот на чем Богу приходится кататься. Неудобный старый автобус – того и гляди накроется!

Перехватив недоуменный взгляд Виктора, он вытер платком мокрый лоб, улыбнулся и пояснил:

– Я Богданов Олег Григорьевич, по инициалам – БОГ.

Виктор промолчал – жара и теснота не настраивали на разговор.

Сидевший поблизости дедуля поднял голову и произнес:

– Это что же тогда получается? Если я Родионов Аркадий Борисович, выходит, что я – раб?!

– Выходит, так! – засмеялся мужчина.

– Ловко, – сказал вдруг Виктор, продолжая смотреть в окно. – Но не смешно.

– Прошу прощения, – поклонился Богданов. – Просто душно. Вот и пытаюсь развлечься хоть как-то.

– Любите развлечения? – снова спросил Виктор, даже не смотря на собеседника.

– Я люблю саму жизнь. Какова она есть – без иллюзий и лжи…

– Поэтично, – Виктор посмотрел на Богданова. – Небось, стихи пишите?

– Больше прозу, – пожал плечами Богданов.

В это время в моторе что-то громко хлопнуло. Автобус дернулся, но не остановился.

Мужчина вновь посмотрел на Виктора и заявил:

– Старый автобус, которому место на свалке! – Усмехнулся, и добавил: – Но есть те, кому он так дорог.

Виктор молча кивнул. Настроение разговаривать у него так же резко пропало.

Через несколько минут автобус доехал до оврага. На обочине, у дорожного столбика с табличкой «45», стоял старенький ЗиЛ. Двое мужчин возились в овраге, добывая плашку – плоский камень, которым в городах выкладывали дороги и ограды кафе и особняков, а в деревнях он шел на украшение фундамента. Неожиданно Виктору показалось, что на дне оврага лежит дохлая свинья. Не дикий кабан, а именно домашняя свинья. Ему сразу вспомнился рассказ мужиков на автостанции, и он еще раз удивился.

Когда автобус миновал овраг, Виктор попросил шофера остановиться.

Семья Красновых вышла на пригорок перед лесом, а железная коробка с пассажирами отправилась дальше. Провожая взглядом автобус, Виктор встретился глазами с писателем. Тот махал им в окно рукой и улыбался.

– Смотрите: корова! – закричала Светланка, показывая пальчиком на лежавшую в высокой траве тушу.

Виктор подошел поближе и сказал:

– Это не корова, а бык.

«Наверное, и впрямь болел», – подумал он, вновь вспоминая мужиков. «Бык худой как скелет, на ногах еле стоит…» Он представил себе быка с красными глазами, лежащего на дороге: измученный и больной, тот смотрел на людей, вышедших из машины. Доплелся досюда – и испустил дух…

Виктор еще раз огляделся: узкая серая лента шоссе, скрывавшаяся за поворотом, и лес, лес, лес – на многие километры вокруг. А еще – мертвый бык у его ног, непонятно откуда здесь взявшийся.

– Чертовщина какая-то… – тихо сказал Виктор.

Глава 2. «Куда же он подевался?»

Человек в красной клетчатой рубашке бежал через лес. Он бежал так, словно от кого-то спасался, и совсем не обращал внимания на изодранные в кровь лицо и руки. Казалось, ставкой в этой безумной игре, где существовало всего лишь одно правило: «убежать», была его собственная жизнь. Иногда человек падал на колени, будто уже заканчивались силы, и полз вперед на четвереньках, но потом снова и снова поднимался, чтобы бежать дальше. Временами он зажимал руками уши и кричал: «Проклятые колокола! Замолчите, наконец! Будьте вы прокляты!» Ему казалось, что они гудят у него в голове, заполняя каждую клеточку пылающего огнем мозга, и их набат растекается волной боли и ужаса по всему телу, уничтожая душу. Иногда эти колокола замолкали, и удары пульса смешивались с учащенным дыханием – дыханием чудовищного леса, от которого никуда не скрыться.

Но вот все звуки прекратились. Человек в красной клетчатой рубашке, висевшей клочьями, увидел впереди самого себя – еще одного! и в такой же точно рубашке! – ползущего на четвереньках и кричащего от боли. Кричащего беззвучно, потому что вокруг стояла полнейшая тишина. Дерево, возле которого полз двойник, вдруг подалось к нему и схватило ветвями за ногу. И тут же первый почувствовал боль и в своей ноге! Что-то заставило его обернуться. Огромное черное дупло в стволе исполина приближалось к нему – ничтожному двуногому существу – с явным намерением поглотить! Пустота в дупле казалась бездонной, и бесспорно, должна была стать сейчас его последним пристанищем! Каждая ветка пришедшего в движение дерева тянулась вперед, стараясь вцепиться в измученное тело, причинить боль. В самый последний момент, приложив невероятные усилия, человек сумел вырваться из цепких древесных объятий. Он упал, но тут же вскочил и со всех ног бросился прочь. Ему навстречу так же быстро бежал он сам. А чуть в стороне он увидел еще одного себя – громадное дерево засовывало его в свое дупло. Оглянувшись, человек увидел: весь лес заполнился людьми в красных измазанных рубашках, бегущих в разные стороны. У всех было одинаковое лицо – его лицо. За каждым спешили деревья и, догнав и обвив ветвями, поглощали этих людишек своими черными ртами. Неожиданно оглушительно зазвенели колокола, и все двойники, зажав уши руками, стали кричать и ползать, словно слепые беспомощные только что родившиеся щенята.

Мужчина бежал, очертя голову, и не разбирал дороги; он давно уже окончательно заблудился в этом лесу. Он набегал на себя самого, бегущего; спотыкался о себя ползущего; перепрыгивал через себя, неподвижно лежащего на земле, – и бежал все дальше и дальше.

Споткнувшись, человек упал и покатился в овраг, но тут же полез вверх, цепляясь окровавленными руками за обнаженные корни и колючие ветки кустарника. Он уже почти выбрался из оврага, когда на самом краю вдруг заметил чьи-то ноги. Подняв голову, человек в красных клочьях увидел знакомое лицо. Показав на мужчину рукой, стоящий на краю оврага закричал:

– Он здесь!

– Будь ты проклят! – под звон колоколов прохрипел из последних сил мужчина и покатился вниз.

Он слышал учащенное дыхание, раздающееся со всех сторон, – дыхание ожившего леса, весь гнев которого был направлен против него одного. А еще человек слышал частый топот. Топот бегущих деревьев. И понял, что никуда не скрыться от этого лесного ужаса. Топот приближался, становился все громче и громче. Казалось, сейчас лопнет голова. Барабанные перепонки не выдержали, из ушей побежали тоненькие струйки крови – и человек пронзительно и страшно закричал.

* * *

Виктор отлично помнил, что если идти по старому высохшему руслу реки, то там, где оно делает изгиб вправо, нужно повернуть в противоположную сторону. Обогнув холм и держась правее лесных овражков, они через некоторое время выйдут на поляну, где должны будут опять повернуть, ориентируясь на древний дуб с огромным дуплом. Потом покажется заброшенное кладбище. Его могилы давно превратились в едва заметные бугорки, поросшие травой. Однако, атмосфера, присущая всем погостам, там сохранилась – атмосфера умиротворенности, отрешенности и покоя. В таких местах остро ощущаешь свою собственную недолговечность. И вспоминаешь Бога, и уповаешь на его милость… Кладбище надо обойти, за ним будет такой же старый колодец. А там рукой подать до первых домов Чернухино.

Их поход продолжался второй час, когда они вышли к холму. «Кар!» – раздалось с его верхушки. Виктор порыскал глазами в поисках палки – как раньше, как в детстве. Но Сержант уже давно остался в прошлом, и мужчина с девочкой на плечах лишь улыбнулся. Пот струился по его лицу, футболка – хоть выкручивай, да ныла щиколотка, которую незаметно от Вики он успел подвернуть, как только они вступили на территорию леса. Но Виктор не жаловался.

Энергия Светланки была неиссякаемой. Казалось, что ее завели, словно игрушку, и пружине внутри белого платьица с красными горошинами еще предстоит разворачиваться и разворачиваться. Она то бежала впереди, то ныряла вправо и влево, прячась среди деревьев и улюлюкая подобно индейцам, то скакала вокруг папы и мамы. Для нее это была замечательная увеселительная прогулка.

А у Виктории стало на душе тревожно. И она не могла найти тому причины.

Виктор тоже ощущал какое-то внутреннее неудобство – и совсем не из-за ноющей щиколотки, и не из-за пота, лезущего в глаза. Взгляд его то и дело натыкался на нечто знакомое с детства. Вот искривленное дерево, на которое они с друзьями любили забираться; вот огромный валун, нависающий над землей – на него можно усесться вчетвером, и еще место останется… Круглая впадина, похожая на воронку от снаряда… Вырезанные давным-давно на деревьях знаки… Еще валун, еще одно дерево, другое, третье. А вот и то самое – похожее на рогатину; именно на нем сидел ворон, которого убил Виктор. Не специально, но убил. Но почему-то именно сейчас это уже не ощущалось злодеянием, которым стоило тяготиться всю жизнь. Наоборот: Виктор почувствовал тоску по тем временам. Приятное чувство, появившееся возле сердца, разливалось по телу, обволакивало, заставляло вдыхать терпкий лесной воздух полной грудью, выискивать еще знаки. Но дискомфорт, испытываемый Викторией, постепенно передавался Виктору, и щемящая тоска менялась на необъяснимое чувство тревоги.

Наконец, полоса кустарников, пометившая высохшее русло, осталась далеко у них за спиной. Они обогнули холм и вышли на поляну.

– Давайте-ка здесь немного передохнем, – предложила Виктория.

Поставив прибавившие в весе сумки, они расположились на траве. Виктор лег на спину, подсунул под голову руки и стал отрешенно смотреть в небо. Виктория сидела рядом, освободив от заколки свои роскошные светлые волосы. Здесь, на этой поляне, они и почувствовали, как все-таки устали – привал был очень кстати. Даже Светланка угомонилась. Она положила свою солнечную головку на сумку и стала тихо напевать песенку: