История метафизики. Том второй Первая часть

Если эту функцию применить к тем модификациям ума, которые воображение производит на основе воздействия чувственности на вещь в себе, то она образует ощущение как единство субстанции и формы (степень интенсивности и т. д.). Если оно применяется к ощущению, то формирует восприятие посредством временности, пространственности и движения. Если она применяется к восприятию, то формирует опыт как единство его эмпирического и интеллектуального компонентов, добавляя к восприятию чистые понятия понимания как интеллектуальный компонент. Если его применить к опыту или к вычитаемым из него понятиям абстракции, то он образует интеллектуальную рефлексию, добавляя к ней понятия рефлексии. Если же она применяется к чистым понятиям понимания и суждениям без эмпирической примеси, а действительно как трансцендентальная синтетическая функция, направленная на безусловную тотальность синтеза, то она формирует чистое рациональное знание, добавляя идеи, которые в то же время являются регулятивными нормами для рационального самоопределения свободы. То, что в формальном отношении является предсознательной синтетической интеллектуальной функцией, по содержанию есть телеологическое самоопределение или самоопределение чистого разума; эта сторона дела, благодаря которой цель становится высшей категорией, производящей из себя все другие, прорывается только в четвертом периоде Канта.

Каждая досознательная синтетическая интеллектуальная функция априори является prius’ом того продукта сознания, который через нее впервые формируется. Категория означает, во-первых, врожденную потенциальную зародышевую предрасположенность к определенным синтетическим интеллектуальным функциям; во-вторых, предсознательное применение этих зародышевых предрасположенностей к определенным эмпирическим стимулам или саму актуальную функцию, которая, именно потому, что она может раскрыться только по случаю, не является врожденной; в-третьих, имманентный продукт, который происходит от формирующей деятельности этой интеллектуальной функции и относится как специфическая форма к субстанции, образованной ею; и, в-четвертых, концептуальную абстракцию этой формы, вычлененную анализирующим интеллектом из целостных продуктов. В первом и втором значении категория является бессознательной, в третьем – имплицитно сознательной и только в четвертом – эксплицитно сознательной. Она фактически является априорной только в первом и втором значениях; в третьем она уже не prius, а компонент опыта или целостного продукта, в четвертом – даже posterius. Оно есть понятие, чистое понятие формы или чистое понятие формы только в четвертом смысле, как posterius опыта; как его prius, однако, оно не понятие, а синтетическая функция или стандартизирующая форма видения или мышления, и в этом смысле форма видения или форма мышления.

Кант осознает эти различия, но старается закрыть на них глаза, поскольку уклоняется от их последствий, а именно от апостериорного характера категорий как понятий, от непосредственной непознаваемости априорных бессознательных категориальных функций и от чисто гипотетического характера того же самого. Ведь для того, чтобы категориальный априоризм поддерживал априоризм суждения, он сам должен быть аподиктически определенным, т.е. априорная уверенность в априорной познаваемости категориальных функций. Это было возможно только в том случае, если поддерживалась фикция, будто сознание может наблюдать и подслушивать априорную функцию в ее формирующей работе, несмотря на свою неосознанность. Чтобы сохранить эту фикцию, формативная функция или чистая форма представления или мысли должна быть отождествлена с абстрактным чистым представлением или понятием формы, а априорная норма должна быть слита с апостериорным понятием таким образом, чтобы исчезла бесконцептуальность первого и апостериорность второго. Так, например, он называет чистые формы восприятия «пространством и временем» вместо пространственности и временности, тогда как пространство и время – это только чистые понятия формы и в то же время понятия абстракции и комбинации. —

Решающим основанием для предположения об априорном характере форм восприятия для него является математический априорный характер суждений, который, по его мнению, может быть объяснен только априорным характером пространства и времени. Он предполагает, что либо все математические предложения, либо, по крайней мере, все или большая часть их принципов являются синтетическими; но это предположение неверно, поскольку в алгебре ни одно предложение не является синтетическим, а в геометрии – только те принципы, которые включают в себя некривизну пространства в соответствии с четвертым измерением. Но даже если бы все математические суждения были синтетическими и априорными одновременно, из этого следовало бы только то, что они сами чисто формально логичны как суждения, но ничего не говорят о происхождении безразличного материала, на котором они осуществляют свою логичность. Пространство и время могут быть апостериорными внешними данными, а суждения математики, следовательно, не менее априорно аподиктически определенными; пространство и время, с другой стороны, могут быть априорно произведенными, а суждения математики – просто (согласно взглядам Милля) индукциями из опыта. Эти два понятия не имеют ничего общего друг с другом.

Кант, очевидно, добавил прямое обоснование априорной природы пространства и времени только после того, как этот вопрос уже был ясен для него из косвенного обоснования. Оно гласит: «Пространство (или время) – это не абстракция от опыта, а необходимое априорное представление, не дискурсивное понятие, а чистая интуиция, и оно представляется как бесконечная данность, не предлагаемая никаким опытом. Итак, пространственность для сознания есть фактически абстракция от опыта и, как чистое понятие формы, в то же время понятие; но единое пространство есть даже понятие комбинации или построения интеллекта. Как данная величина, все пространственное, равно как и пространство, всегда конечны; пространство лишь потенциально может быть названо бесконечным как произвольное расширение в продолжении и отрицании всякого предела. И продолжение, и отрицание предела – это лишь то, что добавляется к представляемому в каждом случае конечному пространству, но не дано само по себе. Синтетическая интеллектуальная функция, пространственно формирующая ощущения, сама имеет бесконечность лишь потенциально, а не фактически, не говоря уже о ее соответствующем продукте. Однако к ней применимо то, что Кант ошибочно утверждает о пространстве в сознании, а именно, что оно не является абстракцией от опыта и не является дискурсивным понятием; поэтому мы можем заключить, что если оно существует, то это априорное понятие и чистая форма восприятия. Но опять же, остается неясным, существует ли оно, поскольку, если оно и существует, то только бессознательно. Это всего лишь гипотеза, которая должна быть обоснована как таковая, но не аподиктически определенный результат самонаблюдения, которое никогда не может ничего о нем сказать. Предполагаемое Кантом обоснование априорной природы форм восприятия основано лишь на путанице; он даже не подозревал, на какое обоснование оно способно, а если бы знал, то отверг бы его как индукцию простой вероятности, недостойную философии.

Для Канта априорный характер форм мышления основан на том, что формы восприятия считаются само собой разумеющимися, а существование синтетических суждений a priori также считается само собой разумеющимся вне математики. Если обе предпосылки отпадают, то отпадает и трансцендентальная дедукция категорий, что равносильно тому, чтобы показать, что априорный характер категорий является необходимой гипотезой для того, чтобы сделать возможность синтетических суждений a priori умопостигаемой. —

Вопрос об априорном или апостериорном происхождении категорий не следует смешивать с вопросом об имманентной или трансцендентной сфере их действия; напротив, эти два вопроса не имеют друг к другу прямого отношения. У Беркли, например, формы субъективного мира видимостей даны апостериори и, тем не менее, обладают лишь имманентной действительностью, поскольку чисто духовный мир индивидуации не существует в этих формах. В трансцендентальном реализме, напротив, эти формы порождаются априорно самим познающим субъектом и в то же время являются теми самыми формами, в которых существует трансцендентальный мир. Происхождение a priori и a posteriori – это чистая альтернатива без третьей возможности; имманентная действительность, однако, не может быть поставлена в качестве члена альтернативы, поскольку она непосредственно устанавливается опытом. Альтернатива здесь может быть поставлена только между просто имманентной или субъективной достоверностью, с одной стороны, и как имманентной, так и трансцендентной достоверностью, с другой.

Таким образом, категории могут быть: 1) априорными и просто имманентными (трансцендентальный идеализм), 2) апостериорными и просто имманентными (Беркли), 3) априорными и одновременно имманентными и трансцендентными (трансцендентальный реализм), 4) апостериорными и одновременно имманентными и трансцендентными (эмпиризм). Кант полностью исключает возможность второго случая и отбрасывает третий по причинам, уже изложенным выше. Таким образом, он полагает, что имеет дело с чистой альтернативой между первым и четвертым случаями, и что каждое обоснование априорности категорий является в то же время обоснованием их чисто имманентной действительности и наоборот. Соответственно, он постоянно смешивает причины априорности и имманентности, а мы вынуждены их разделять. Подобно тому, как посторонняя непостижимость априорных синтетических суждений математики и философии была для него решающей причиной априорности форм восприятия и мышления, так посторонняя неразрешимость антиномий была причиной чисто имманентной действительности; благодаря этому смешению две причины смешиваются, как если бы они одновременно доказывали априорность и чисто имманентную действительность. – Формы представления – это формы нашего сознательного восприятия; но из этого не следует, что они не могут быть также формами бытия и деятельности вещей самих по себе. Только номинализм заключал из разнородности мышления и протяженной субстанции, что случайность первого не может быть также случайностью второго; Кант, однако, не заходит так далеко, чтобы объявить вещь в себе абсолютно непознаваемой X, и признает, что «никто не может понять из неизвестного предмета, что он может или не может делать», быть или не быть. Если несомненно, что формы восприятия являются лишь формами нашего сознательного восприятия, то несомненно, что они не могут быть также формами вещей самих по себе; и наоборот, если несомненно, что они не являются формами трансцендентно объективной реальности, то их простая имманентность или исключительная субъективность гарантирована. К антиномиям мы вернемся позже, а здесь лишь отметим, что Кант однажды вскользь пытается представить объективную реальность пространственности и временности как непоследовательную, поскольку тогда они должны были бы, во-первых, быть вещами и в то же время бесконечными, во-вторых, существовать, но не быть ни субстанциями, ни чем-то действительно присущим, и в-третьих, оставаться условием существования всех вещей, даже если бы все вещи были отменены. Но пространственность и временность, во-первых, не являются ни вещами, ни бесконечным, во-вторых, ни субстанцией, ни модусом, а формами, в которых модусы или присущие им реальности развертываются субстанцией, и, в-третьих, после упразднения всех вещей они останутся не как нечто реально существующее, а лишь как идеальные монады или скрытые возможности в субстанции, согласно которым последняя могла бы создать из себя новый мир вещей, если бы захотела. Таким образом устраняются все несоответствия.

Во втором периоде Кант по-прежнему описывает пространство и время как явления божественной вездесущности и вечности, а оба вместе – как чувственное представление одного и того же единого основания мира, интеллектуальное представление которого есть взаимодействие всех частей мира друг с другом. В третий период, однако, он уже не любит говорить об этих спекулятивных мыслях. В соответствии с последствиями своих предпосылок Кант фактически был вынужден приписать формы восприятия, которые он объясняет как продукты высшей, интеллектуальной способности познания, интуитивному интеллекту или интеллектуальному восприятию Бога. Ибо как мог бы божественный интеллект мыслить без форм мышления, и какое содержание могли бы найти в нем эти пустые формы мышления, если не содержание форм восприятия? Но в Боге чистота последних не должна быть замутнена их применением к чувственной материи и ощущениям и перетянута в сферу низших способностей познания. Но поскольку Кант далее учит, что вещи сами по себе должны быть такими, какими их мыслит интуитивный божественный разум, и есть не что иное, как сами эти реализованные божественные мысли, из этого следует, что, согласно Канту, мир вещей сам по себе также должен быть растянут в те же формы пространственности и временности, в которых движется интеллектуальное созерцание Бога. Несмотря на все это, Кант представляет простую имманентность или исключительную субъективность форм восприятия или их недействительность в трансцендентальном царстве вещей как догмат сам по себе, который отмечен как отрицательный дополнениями «простой», «исключительный*, -нет». Таким образом, его трансцендентальный идеализм в отношении форм восприятия является негативным догматизмом, который не имеет достаточного обоснования и поэтому оказывается несостоятельным перед критикой Его категорический априоризм верен, даже если его доказательства ложны; его трансцендентальный идеализм так же ложен, как и его доказательства. – Это так важно прояснить, потому что аргумент о простой имманентности, исключительной субъективности или трансцендентальной идеальности (нереальности) форм мышления полностью основан на аргументе о формах восприятия и, следовательно, стоит или падает вместе с ним. Если в отношении форм восприятия Кант является трансцендентальным идеалистом как во втором, так и в третьем периоде, то в отношении форм мышления он остается трансцендентальным реалистом во втором периоде и превращается в трансцендентального идеалиста только в третьем периоде.

Поэтому он более робок в своем отношении к формам мышления и не решается крепко ухватиться за негативный догматизм, как он это делал в отношении форм восприятия. Скорее, он негативно догматичен только в своем запрете применять формы мысли к положительному нумену или положительно существующей вещи-в-себе; в отношении же отрицательного нумена или отрицательного предельного понятия вещи-в-себе он просто агностик. В отношении первого он объявляет трансцендентальное использование форм мысли самопротиворечивым, а в отношении второго – чисто проблематичным и бессмысленным. В-третьих, разрешение позитивного трансцендентального использования, особенно динамических категорий, идет параллельно с этим, хотя и в неактуальном смысле.

Согласно Канту, чистые формы мысли как таковые фактически не имеют никакой пользы, ни трансцендентальной, ни эмпирической; ведь они пусты и бессмысленны, пока не находят воплощения в чувственном содержании, и действительно беспочвенны, пока существование соответствующего им объекта не дано непосредственным опытом. Нуменон, или мыслимая вещь, или интеллигибельная, которая во втором периоде была еще абсолютно адекватным представителем сознания вещи в себе, тем самым сама становится аноэтоном или неинтеллигибельной, непознаваемой. Только в применении к временным процессам чистые понятия понимания или формы мышления приобретают значение содержания, которое пока также остается относительно пустой формой, т. е. схемой для будущего дальнейшего наполнения пространственным и чувственным содержанием. Но поскольку этот первый шаг к упразднению бессмысленности и беспочвенности форм мысли вводит их в простую субъективную временность, из этого следует, что они сами могут претендовать только на субъективный смысл и, где временность уже не имеет никакой силы, уже ни на что не годятся. Понятно, что эта линия аргументации теряет всякую почву, если формы восприятия также обладают трансцендентальной обоснованностью; но она также спорна в своем построении на предпосылке. Полная непознаваемость вещи в себе – это либо petitio principii, либо окончательный вывод из исключительной субъективности форм восприятия и мышления, которая уже установлена даже без их помощи. Пустота чистых форм мысли не абсолютна, а, как и у схем, лишь относительна, постепенна, что не отменяет конкретной определенности данной формы, т.е. вполне оставляет ее конкретное значение. Канту следует признать реальную беспочвенность форм мышления, отобранных a priori без связи с эмпирическими данными, но не то, что эта связь должна быть неопосредованной, что объект должен быть дан в непосредственном опыте и не может быть также выведен из него косвенным путем. Только это неоправданное ограничение, что материал для применения форм мысли должен быть дан в непосредственном опыте, ввергает их в чары простой субъективности, потому что непосредственный опыт может быть найден только в содержании сознания, а каждый шаг за пределы имманентной сферы уже ведет в сферу простого косвенного опыта.

Поэтому в конечном счете именно страх перед вероятностью подобных выводов из непосредственного опыта и произвольное ограничение философии аподиктически определенными суждениями заставляют Канта ограничить используемые им формы мышления сферой имманентности. На самом деле он не может отрицать возможность дальнейшего использования форм мышления в отношении косвенных выводов из опыта; он лишь отрицает, что такое использование можно назвать философским или что оно дает знание в философском смысле этого слова. Даже исходя из простой субъективности форм восприятия, Кант мог бы поддерживать более чем субъективную обоснованность форм мышления (как и во втором периоде), если бы не чувствовал себя вынужденным вывести окончательные последствия своего предрассудка, согласно которому философия имеет дело только со знанием и суждениями аподиктической определенности и совсем не должна касаться других. Для тех, кто не разделяет этот предрассудок, Кант ничего не доказал. —

Во втором периоде, когда Кант остается трансцендентальным реалистом в отношении форм мышления, все категории, такие как субстанция, причина, действительность, и связанные с ними понятия, такие как сила, материя, тело, вещь, внешний объект и т. д., имеют свое действительное значение в трансцендентальной сфере, как нумены или умопостигаемые понятия. Кроме того, во второй период уже существовало неаутентичное значение в имманентной сфере как феномены или просто субъективные идеи. Субстанция-феномен или реальность-феномен является как бы чувственным зеркальным отражением или субъективным концептуальным представителем субстанции-нумена или реальности-нумена. В третьем периоде эти отношения должны измениться на противоположные; имманентный смысл теперь возвышается до актуального и истинного, в то время как трансцендентный, интеллигибельный смысл опускается до неаутентичного, до поверхностной проекции. Но это относится строго только к так называемым математическим категориям, возможно, даже не ко всем, тогда как динамические категории, особенно категории субстанциальности и причинности, не могут быть серьезно исключены из трансцендентального использования. Вещь сама по себе как то, что влияет на меня, моя моральная воля, действующая в соответствии с целями, и Бог как конечная причина мира, несомненно, практикуют трансцендентную причинность и являются трансцендентными субстанциями. (Они не могли бы быть таковыми, если бы на самом деле их было не много, а одно). Динамические категории имеют корреляты, к существованию которых они отсылают, математические – нет; первые, таким образом, позволяют добавить к ним соответствующие экзистенции, что делает их синтез трансцендентальным и тем самым ассерторически признает умопостигаемый мир, вторые – нет. Первые имеют двойное (эмпирическое и трансцендентальное) назначение, вторые – только одно (эмпирическое). Согласно кантовским принципам, это двойное использование абсолютно неоправданно, пока смысл динамических категорий прост. Только если феноменальная субстанциальность и причинность отличаются от интеллигибельной субстанциальности и причинности, только тогда каждая из них может иметь свое особое употребление и свою собственную область применения. В первом случае либо трансцендентальное, либо имманентное использование является ложным и ошибочным; во втором случае мы должны рассмотреть, как мы пришли к обладанию двойными категориями, имеющими различное значение и применение, и как они соотносятся друг с другом. В обоих случаях система Канта требует фундаментального изменения; чтобы избежать этого, Кант остается в неясной, колеблющейся позиции перед этой альтернативой. —

Кант выводит таблицу чистых понятий понимания из таблицы форм суждения. Для того чтобы представить себе такой параллелизм как возможный, необходимы две предпосылки: во-первых, таблица форм суждений должна быть основана на чисто логической форме суждений без всякого учета их содержания; во-вторых, бессознательные синтетические категориальные функции должны быть реальными суждениями, т. е. подведениями рассудочных представлений или понятий под другие понятия. Кант сам нарушил первое условие, приняв во внимание содержание суждений для трансцендентальной логики в отклонениях своей таблицы суждений от общепринятой в то время. Второе условие столь же мало выполняется, поскольку категории в предсознательных синтетических интеллектуальных функциях еще не являются понятиями вообще, и менее всего родовыми понятиями бытия, под которые это можно было бы подвести.– Но даже если бы были даны условия для возможности такого параллелизма, Кант не имел бы никаких доказательств его реального существования. Такой параллелизм всегда должен был бы потерпеть неудачу не только потому, что одно и то же содержание мысли может быть выражено в совершенно различных формах суждения, но и потому, что замена образующих категорий всегда изменяет содержание формируемого ими опыта. Кант насильственно изменил как таблицу форм суждений, так и таблицу категорий, чтобы достичь искусственного параллелизма, не имеющего никакой ценности, даже если бы он был возможен; в дальнейшем он в созданный таким образом схематизм, похожий на слепок, втиснул все свое систематическое мышление отчасти и достаточно часто повреждая содержание этим уродованием его архитектоники. Из таблицы форм суждения Кант сначала берет четыре групповых обозначения: Количество (т.е. объем суждения), Качество (т.е. утверждение или отрицание), Отношение (категориальная, гипотетическая и дизъюнктивная формы суждения) и Модальность и помещает их в качестве заголовков перед триадой понятий понимания, не желая обозначать их как сами категории или даже как корневые понятия, из которых подчиненные понятия были бы только производными. В этих групповых рубриках количество, качество и отношение означают нечто совершенно иное, чем категории, известные под теми же именами, которые полностью отсутствуют в таблице Канта из-за отсутствия какой-либо параллели им в формах суждения, так же как это имеет место для пространственности, временности и движения. Качество и интенсивное количество относятся к материи восприятия, так же как экстенсивное количество – к его форме, и поэтому не имеют места среди чистых форм мышления; только абстрактное количество или числовое количество не должно отсутствовать среди них. Но хотя Кант нигде не рассматривал категорию количества, ни среди категорий чувствительности, ни среди категорий понимания, он, тем не менее, поступает впоследствии так, как если бы она была им рассмотрена, а именно в «аксиоме восприятия» и «предвосхищении восприятия», которые утверждают как суждения a priori, что все внешние восприятия имеют обширную, а все внутренние ощущения интенсивную величину, и все же, по мнению Канта, их приоритет суждения может проистекать только из априорной природы соответствующей категории.

Хотя Кант признает, что они допускают трансцендентальное использование содержания и что из них вытекают четыре формы суждения, он относит их не к чистым понятиям понимания, а к понятиям рефлексии. Причиной их различения он называет то, что категории относятся к самому визуальному объекту, тогда как понятия рефлексии относятся только к понятиям. На самом деле, однако, и те и другие могут применяться как к представлениям, так и к понятиям, как это имеет место и в случае с формами суждения. С другой стороны, Кант прав. Внутреннее и внешнее, материя и форма не должны быть причислены к категориям, поскольку они являются чувственными образами или сравнениями, но не чистыми формами мысли.

Среди двенадцати понятий Канта положение и отрицание встречаются дважды, а именно как реальность (утверждение) и отрицание и как бытие и небытие (реальность и нереальность). Ограничение совпадает с отрицанием, взаимодействие – с причинностью. Если ограничение, взаимодействие, бытие и небытие отменить, то останется только девять, а именно: единство, множественность и всеединство; реальность (утверждение как реальная позиция) и отрицание; субстанциальность и причинность; возможность и необходимость (с их противоположностями). Напротив, отсутствуют абстрактное количество, отношение (или связь), единство и различие, сопряженность и противоположность, а также все категории чувственности: качество, интенсивное и экстенсивное количество, пространственность и временность. Если бы третий член каждой группы был, как утверждает Кант, лишь комбинацией первого и второго членов, то он был бы производным от них, несмотря на то, что для этого синтеза был бы необходим новый акт мышления, и не был бы первоначальным стволовым понятием чистого рассудка. Далее, если категории выводятся из форм суждения, а те – из понятий рефлексии, то категории не являются первоначальными чистыми понятиями рассудка, а косвенно выводятся из понятий рефлексии; но тогда они являются первоначальными категориями. Наконец, если все категории выводятся из синтетического единства трансцендентальной апперцепции или трансцендентального сознания, то это единственная подлинно изначальная категория, а все остальные – производные. Но тогда различие между исходными и производными чистыми понятиями понимания, предикатов и предикаций уже не может поддерживаться как фиксированная граница, а становится текучим и лишь постепенным. Тогда предикаты оказываются лишь несколько более производными, чем предикаты, и вопрос о том, где провести границу для трактовки понятий как категорий, становится вопросом простого произвола и целесообразности.