Вестники Весны

– А когда праздник весны? – осторожно спросил я.

Дэйкири обернулась. Дёрнула за узел так, что нити разорвались.

– Заклинание птиц будет уже через несколько дней, если погода не испортится.

Несколько дней! В душе что-то разбилось, и, видимо, это отразилось на моём лице, потому как коварная улыбка искривила рот Дэйкири.

– А жертва на плодородие нам понадобится ближе к лету, когда начнём пахать землю. – Дикарка низко рассмеялась, скаля по-звериному острые зубы.

Вот зараза. Издевается!

– До этого ещё долго. Мы же с твоими кузенами раньше уйдём?

Мелкая сестра заинтересовалась нашим разговором и вертела головой то в мою сторону, то в сторону Дэйкири.

– Надеюсь. Чем раньше брат Эра нас от тебя избавит, тем лучше.

– Вот видишь – если и Лилёк отправится с нами, вам не придётся с ней возиться до лета!

– Это звучит прекрасно, но нет. Прекрати держаться за эту дуру. Что за глупости, зачем она тебе?

Конечно, мне не нужна Лилёк. Обуза, да.

– Но она ведь живая.

Все мои замечательные аргументы рассыпались, как зёрна по щелям в полу.

– Она ущербна.

От этого слова меня перекосило. Где, интересно, тот человек, что не имеет в себе ни одного изъяна? Что же теперь, больных и слабых ещё в люльке убивать? Голоса в голове на моей родине тоже считались неустранимым дефектом, но мы же смогли их заглушить, чтобы я мог существовать нормально.

– Стать жертвой – великая честь и самое полезное, что она сможет сделать в жизни, – сказала Дэйкири и отвернулась. – Не хочу слышать больше об этом. Я уже предлагала – либо ты, либо она, – бросила девчонка через плечо и заговорила с сестрой на своей тарабарщине.

Тупые дикарские традиции: «Великая честь»! Что же ты сама не станешь жертвой? Я так тряс сито, что доски прогнулись и едва не поломались под пальцами. Святой Господь, я сдаюсь. Сколько можно биться в стену дикарского дебилизма? Пора смириться – Лилёк не спасти, а если я буду настаивать, то, чего доброго, эти варвары передумают и не повезут меня никуда, а прирежут вместе с Соплежуйкой.

После ужина, впервые с тех пор, как я попал в эту дикую деревню, хозяева затопили норную баню. Я уже не надеялся, что племя детей Живы моется зимой. Баня оказалась маленькой, от силы двоим развернуться, и принадлежала нескольким семьям, поэтому образовалась очередь. Я мылся едва ли не последний, зато один.

Надо было искупать Лилёк, но я засмущался мыться с малявкой, наверное, зря. Ведь девчонка всё равно ничего не соображает, а так хоть будет приятно пахнуть. От мук выбора меня избавила старшая из сестёр: она сжалилась над Соплежуйкой, и вскоре та, непривычно чистая, сидела, завёрнутая в одеяло, у меня под боком.

Разморённый, я дремал, прислонившись к углу печки, мамаша в дальних комнатах пела, баюкая младенца. Сёстры сидели на подушках и по цепочке расчёсывали друг другу влажные и оттого ещё более чёрные волосы. Трещали угли в печи. С громким стуком входной двери в умиротворение нашей норы ввалились две незнакомые девицы. Сёстры обрадовались им, засмеялись, усадили гостей к столу и закрыли двери в спальные комнаты. Медовым журчанием полились разговоры, откуда ни возьмись, появилась губная гармошка, музыка переплелась с голосами и перетекла в песню.

Дэйкири не пела, она думала о чём-то очень серьёзном и хмурила брови. Вскоре девчонка пересела подальше от поющих и облокотилась о печку. Музыка мурчала переливчатыми трелями, и грёзы пытались слепить мне веки. Лилёк – та уже совсем уснула и покрылась деревянной коркой.

Моя мама говорила, если спор кажется неразрешимым, попробуй встать на место своего противника. Войди в его положение, мысли, как мыслит он.

– Послушай, Дэйкири, ведь такая жертва, как Лилёк, не понравится богам. Она же не понимает, что происходит, как зверь. Боги даже обидятся, если вы подсунете им такую жертву. Не дитя Живы, а обман какой-то.

Девчонка обернулась ко мне. Под отяжелевшими веками пролегли тени усталости, похоже, я надоел ей хуже утренней каши. Я уже отвёл взгляд, но внезапно она заговорила низким хрипловатым голосом:

– Ты веришь в судьбу, Алекс?

В неровном свете кожа её казалась обожжённой красной глиной, а губы – срезом бордового камня. В горле у меня пересохло, и я сглотнул. Мой ответ как-то повлияет на её решение? Соврать или сказать, что думаю? Что не навредит делу?

– Нет.

– М-м?

– Не верю.

– Почему?

– Если бы я верил в судьбу, то всё ещё ждал бы, пока за мной прилетят мои… мои родичи и спасут меня.

Пение стихло, и девчонки начали что-то оживлённо обсуждать. Время тянулось, медленнее засахаренного мёда… Я ждал её ответа, но Дэйкири будто заснула.

Она встряхнула головой, встала, опёршись о печь, накинула доху и, не оборачиваясь, вышла из норы.

Дэйкири. Деревня Меркитасиха.

Остывший ночной воздух, словно игривый лисёнок, холодной свежестью покусывал щёки. Дэйкири поискала взглядом Эрулайн, но небо куталось в тучах, спрятав от глаз даже Бездну. Боги сегодня определённо не хотели общаться с юной охотницей, в тишине деревни она замерла в замешательстве: «Всё-таки это очень глупая затея!»

Решимость, созревшая в ней, дрогнула, после того как закрылась дверь лаза. От страха и волнения в груди всё сжималось, а колени дрожали, но возвращаться в нору было глупо, ведь она уже вышла: «Нужно вырвать это, как расшатавшийся молочный зуб! Быстро и резко. Хуже не будет!»

Тенью на снегу она метнулась к норе старейшины, забарабанила в дверь.

– Войдите, – изнутри донёсся женский голос.

Дэйкири осторожно сунула нос в тёмный лаз и спустилась по лестнице.

– Что-то случилось, Дэйкири? – встревоженная тётушка Саяра встречала её в коридоре.

– Нет. Не то чтобы. – Дэйкири замялась и затеребила металлическую кругляшку на шапке. – Можно мне поговорить со старейшиной?

Тётушка Саяра нахмурилась, но проводила Дэйкири в комнату для общих собраний и попросила подождать. Вскоре огромным силуэтом в дверном проходе показался дядя Нуолан, он зашёл, слегка пригнувшись, и присел на подушки рядом с племянницей.

– Какие-то новости от моего брата?

– Нет. Это по поводу путешествия в Улей.

Дядя Нуолан раскурил трубку и выдохнул через нос струю золотистого дыма, от которого у Дэйкири зачесалось в горле, но она сделала усилие, чтобы не закашлять. Сейчас как никогда нужно было выглядеть по-взрослому. Старейшина молчал, и Дэйкири решилась продолжить:

– Я хорошо говорю на языке чтецов и хочу поехать в Пасечноярь вместе с Куобахом и Эрханом.

Дядя Нуолан снова выдохнул и удивлённо поднял бровь.

– Зачем это?

– Я хочу увидеть Улей, узнать, как живут чтецы. И… Я не доверяю чужаку, не хочу, чтобы он отвертелся от своего долга.

– Думаешь, твои кузены не справятся с мальчишкой? – дядя прищурил немигающие глаза.

Смотрел он хитро, но по-доброму, поэтому Дэйкири приободрилась и продолжила:

– Справятся. Но со мной им будет легче, я не стану обузой! Я уже изучила его повадки. К тому же кузены плохо говорят на ярском, и им может понадобиться переводчик.

– Это похвально – твоё желание повидать мир и помочь братьям, но ты же ухаживаешь за бабушкой Томань?

Дэйкири вздохнула.

– Я очень люблю бабушку, и мне горько оставлять её, но, думаю, Хелла и Инги присмотрят за ней. Кроме того, дорога до Улья не так длинна, мы вернёмся ещё до первых дней лета.

Старейшина вновь выдохнул густую клубящуюся тучу дыма и призадумался.

– Что ж, если отец отпустит тебя, отправляйся с братьями.

Дэйкири чуть не завопила от радости, но вовремя набрала в щёки воздуха и улыбнулась со спокойным достоинством:

– Ты поговоришь с ним?

Дядя Нуолан неопределённо кивнул, и Дэйкири поднялась с подушек, решив, что беседа окончена. Старейшина всё молчал, и она направилась к выходу, но в дверях обернулась, кое-что вспомнила и исподлобья зыркнула на всё ещё курившего дядю:

– А, ещё… Насчёт Лилёк… Мальчик предлагает заплатить и за неё.

Алекс. Деревня Меркитасиха.

Весна то пригревала, то обдувала ледяными ветрами, но день за днём солнце забирало своё у зимней ночи, и становилось теплее. Как раз в одно такое ветреное и солнечное утро, я уже привычно запихивал Лилёк в шубу, которая стала настолько ей мала, что рукава едва доходили до локтей. На убой откармливают!

Мои труды привели к успеху, и через минуту Лилёк оказалась утрамбована в доху; отвернувшись от Соплежуйки, я наткнулся на Дэйкири, пробравшуюся в наш запечный угол. Она казалась взволнованной, а в руках сжимала копьё.

– Собирай вещи и идём, – скомандовала девчонка.

Я не сразу поверил в то, что происходит. Собирать мне нечего. Укулеле давно отобрали, так что осталось только прихватить шапку. Цапнув Лилёк за капюшон, я поднялся по лазу вслед за дикаркой.

Около входа в нору оживлённо толпились деревенщины: собралась вся семья Дэйкири, и ещё несколько незнакомцев окружали небольшую повозку, запряжённую пушистым серым животным с какими-то шишками вместо рогов. Повозка состояла из частично крытой телеги и двухколёсного передка, на котором сидели два местных парня. Дэйкири указала мне в сторону телеги:

– Полезайте.

– Оба? – недоверчиво переспросил я.

Она сделала недовольную физиономию и, поджав губы, еле заметно кивнула. Не веря своему счастью, я подхватил Лилёк и запрыгнул в телегу. Внутри оказалось тесно, вместе с нами ехали мешки с припасами, какие-то шкуры и ковры, видимо, на продажу. Лёгкость и радость, наполнившие мою грудь, вылетели, как воздух из лопнувшего шарика, когда я увидел, что Дэйкири обнимается с мамашей. Святой Господь, за что? Только не говорите мне, что эта девка едет с нами!

Я злобно наблюдал за семьёй, прощавшейся с отъезжающими: улыбки, грустные объятия и напутствия. По мне-то они точно не будут горевать. И не надо. Один из парней стянул шапку и размахивал ей. Волосы его, собранные в хвост на макушке, развевались, словно чёрная лента на северном ветру. Дэйкири, ловко перепрыгнув через борт, оказалась в телеге, и наша повозка тронулась. Серый зверь затрусил по дороге. Мы с Дэйкири высунулись из телеги, провожая взглядом остающуюся в глухом снежном спокойствии деревню. Младшая из сестёр помчалась за повозкой, что-то крича и размахивая руками, она то ли плакала, то ли смеялась. Дэйкири замахала в ответ.

Горная тропа вилась вдоль реки, и вскоре поселение скрылось за исполинскими елями, расправившими плечи и спрятавшими деревню, словно титаны-хранители. Дикарка забилась под шкуры в самый угол телеги, Лилёк, не замечая тряски и дороги, баюкала соломенную куклу, я тоже вполз под крышу и угнездился в дальний от Дэйкири угол.

– Девочка, зачем ты поехала?

Она сверкнула бурыми глазёнками из-под чёлки.

– Чтобы ты дёру не дал.

Почувствовав в её голосе угрозу, я скривился в ответ.

– А как же бабуля? Кто будет за ней приглядывать?

– Сёстры. И вообще, не твоё дело, – сказала она и отвернулась, демонстрируя окончание разговора.

И вправду, какая мне разница, как там будет жить дикарская семейка? Ну и наплевать на них всех! Я снова выполз из угла и, включив музыку, стал смотреть на дорогу. Раньше, когда я жил на Святой Земле, музыка переносила меня в мечты. Теперь в голове пусто. Вдохновение не наполняло разум, а мысль оставалась приземлённой и скользила по убегающей дороге между синеющими корнями непроходимого леса.

Так прошло три дня. Ийрат – а как я недавно выяснил, именно так именовали себя дикари – прекрасно переносили холод и сооружали на ночь шалашики из еловых ветвей. Они врастали в землю, не боясь замёрзнуть. Лилёк тоже не страдала от ночной стужи. Теплокровным на ночь в нашей компании оставался только я, даже серая зверюга, засыпая, врастала корнями в землю, и мне совсем не о кого было погреться. Приходилось вить гнездо в самом центре шкур и ждать, пока они согреются от тетракостюма. Он едва справлялся с морозами, поддерживая подобие тепла в моём организме. Наконец я придумал подкидывать камни в огонь, затем палкой вытаскивать их и оборачивать в шкуры, а ночью греться о тёплые свёртки, но много камней под снегом не найдёшь, поэтому приходилось собирать коллекцию по дороге.

Хвала Святому Господу ни Дэйкири, ни её кузены не интересовались, зачем мне камни и как я сплю в гнезде. Я не имел ни малейшего понятия, как буду оправдываться, если они заметят, что я, в отличие от них, не деревенею во сне.

Братья Дэйкири почти не говорили на моём языке, но, тем не менее, оказались приветливее сестры, она же с каждым днём становилась всё мрачнее, будто вынашивала какую-то страшную тайную мысль.

Лица кузенов были насмешливыми и улыбчивыми, разговоры весёлыми. Однажды вечером братцы подтрунивали над Дэйкири, пока та готовила похлёбку на костерке. Я нашёл в повозке свою укулеле, видимо, прихваченную дикаркой, и стал тихонько подыгрывать треску огненных лепестков.

Дэйкири, помешивая варево в чане длинной, изогнутой на конце ложкой, прислушалась к музыке, лицо её в это мгновение расслабилось и стало беззаботно детским. Лилёк хотела словить огненного мотылька, взлетевшего над костром, но Дэйкири шлёпнула её ложкой по пальцам. На Живе стало так холодно, что к костру я придвинулся вплотную, едва не обжигая брови, но спина всё равно замерзала.

Спалось в эту ночь плохо. Тёплый камень прогревал пальцы на оледенелых ногах, но шкуры остывали в ту же минуту, как только я пытался в них перевернуться.

– Критически низкая температура для поддержания жизни. Тетрародонитовый костюм потребляет излишнее количество энергии, – будила меня центральная амультара, едва я успевал задремать.

Жаль, что не умею деревенеть во сне, как мои спутники, кажется, я не приспособлен для выживания на этой планете.

Снились душные мрачные сны. Дребезжащие струны и огонь, расползающийся по пальцам, змея, обвивающая дирижабль, падающие с неба люди. Я просыпался, пытался понять, где нахожусь, и нащупать знакомую печь, но рука натыкалась на холодные шкуры, и я снова засыпал.

Под утро стало жарко, и, едва рассвет просочился в моё убежище, я, злющий от недосыпа, вылез из гнезда. Через полосы сиреневых теней деревьев пробивалось лимонное, неокрепшее в своей уверенности вставать солнце. Снег в его свете отливал малиновым или даже багряным. Кузены ещё не проснулись, а Дэйкири сидела, ссутулившись, спиной ко мне и смотрела в сторону рассвета.

Я спрыгнул с повозки, потянулся, разминая ноги, девчонка напевала странную колыбельную на своём дикарском наречии, услышала меня и обернулась. От её вида у меня сердце словно покрылось ледяной коркой, а шерсть на руках поднялась дыбом. На лице девчонки от глаз до подбородка были прочерчены бурые полосы подсохшей крови. Она смотрела исподлобья и продолжала петь.

Я хотел спросить, что за бесовщина опять происходит, но Дэйкири приложила палец к губам и снова уставилась на солнце. Я приблизился и понял, что снег кажется розовым не от рассветных лучей, – всё вокруг перепачкано кровью. Обошёл девчонку сбоку и увидел два ещё не одеревеневших тела.

Убиты. Я рухнул на колени в снег, подавляя прилив тошноты, вызванный запахом смерти. Дикие звери напали? Другие аборигены? Что произошло? В поисках ответа я уставился на Дэйкири, лицо которой оставалось спокойным. Она пела и расплетала косы. Девочка наклонилась над братом, сняла украшения с его волос и надела себе на пряди у висков. Я не двигался. Взгляд упал на окровавленное копьё, лежавшее у её правой руки.

– Это ты их? – не веря собственным словам, спросил я.

Ответа не последовало, только спокойный мотив колыбельной доносился из её сомкнутых уст. Она улыбалась, впитывая мой страх. Это просто невозможно! Я ещё сплю? Что за бред? Зачем она это сделала?! Как завалила двух здоровенных парней?

– Девочка, ты спятила? – прошептал я, так и стоя на коленях.

Это был глупый и наивный вопрос, но никаких объяснений более не находилось. Глаза на её окровавленном лице смотрели со странным вызовом. Безумные глаза. Точно – сошла с ума. Песня завершилась. Теперь она убьёт и меня. Я весь сжался, готовый то ли бежать, то ли нападать. Она поднялась и стащила с себя длинную юбку, осталась в тунике и шароварах, заправленных в унты, подняла копьё и уставилась куда-то за меня.

– Что она делает? – голос Дэйкири разорвал тишину.

Лицо её при этом стало таким удивлённым, словно она увидела открывшуюся кондитерскую посреди леса. Я не выдержал и обернулся – наш ездовой четвероногий друг был уже запряжён, а Лилёк отвязывала телегу от передка. Босая и без шубки, она одарила нас озорной улыбкой.

– Эй, придурочная! – окликнула Дэйкири и сделала шаг к повозке.

Сейчас она её убьёт!

Лилёк вскочила на передок, словно на колесницу, свистнула, ударила поводьями, и пушистый зверь тронулся с места. Дэйкири размахнулась копьём, и я с перепугу дёрнул её за ногу так, что оружие воткнулось в землю, а сама девчонка повалилась в снег.

Свист Лилёк перешёл в песню, которой вторили налетевшие неведомо откуда птички с жёлтыми животами. Снова удар поводьями, серый зверь обогнул нас, перешёл на рысь и побежал вперёд. Лилёк расхохоталась звонким голосом, который подхватили птички, запрокинула голову, светлые спутанные волосы затрепали на ветру, она обернулась через плечо и с солнечной улыбкой помахала нам.

– Мне с вами не по дорожке, нужно заскочить ещё в пару мест! – эхом разлилось по утреннему лесу.

Колесница мигом скрылась за лихим поворотом дороги. Я всё ещё сидел на коленях. Понял, что пальцы вцепились в ногу Дэйкири, но не стал разжимать их, чтобы хоть как-то контролировать её. Она не обращала на это внимания и, приподнявшись на локтях, смотрела вслед Лилёк.

– Ведьма! – ругнулась дикарка. – Спёрла нашего оленя!

Дэйкири вырвала ногу и шипящей змеёй обернулась ко мне.

– А ты ещё защищал её! Признайся, ты с ней в сговоре?!

– Если бы я был с ней в сговоре, то не остался бы тут с тобой! – возмущённо вскричал я.

Дэйкири немного расслабилась, видимо, сочла мой довод правдивым и заявила:

– Ты всё равно заплатишь за неё, уговор был вывезти вас из деревни.

Я не ответил. Позабыв о том, что остался в лесу, наедине с сумасшедшей, я молча воздавал почести Лилёк. Ну и Соплежуйка! Развела нас, как последних болванов! Я восхищён…

Глава 6. Тени мертвецов.

Олежа. Пасечноярь.

Смеркалось. Налогово-ревизионный, или по-простому доглядный, отряд Олежи не успевал засветло добраться до пасеки Пафнурия. Увы, но единственным из всех чтецов, кто хоть как-то видел в темноте, был слепой князь. Осознав это, Олежа позвал дядьку Михайло:

– Что делать-то будем?

– Что, что, – заворчал дядька, – в лесу заночуем. Небось не околеем. Командуй, чтоб становились.

Олежа послушно завопил:

– Федя, Козя! Дуйте вперёд, ищите место для лагеря.

Пока искали место, разводили костёр да сооружали общую палатку, Аннушка задремала и спряталась за горизонт. Главной трудностью в ночёвке в лесу было создать тёплые условия, чтобы заснуть, ведь как только чтецы оцепенеют и обратятся в камень, холод им будет уже не страшен, а об утреннем пробуждении позаботятся дежурные. Подогреют шатёр так, чтобы, очнувшись, никто не подморозился.

Пока сооружали лагерь, Олежа вместе с дозорными Волей и Николей обходил территорию.

– Куда же вы без света собрались?! – с недовольным ворчанием догнал троицу дядька Михайло.

– Дядь, я отлично вижу в темноте. К тому же снег белый, светло.

– Тоже мне придумал! Видит он! Сегодня видишь, завтра нет, а как обратно пойдёшь, глаза-то и закроются.

– И как мне факел поможет?

Дядька Михайло фыркнул, но в этот момент Николя привлёк внимание окликом:

– Глядите! Там вон, вдалеке, белое что-то! Или мерещится?

– Не мерещится. – Олежа загривком почуял потустороннее свечение. – Идём туда! Надо проверить, вдруг бес али другой злыдень.

– Может, не стоит? – с тревогой пискнул Воля, но Олежа, никого не слушая, устремился на огонёк.

За несколько недель князь устал от доглядной рутины и невыносимо мечтал нарваться хоть на какое-нибудь приключение. К нынешнему дню его бесконечно достали проверки ульев и пересчёты медовых запасов пасечников. Олежа предпочёл бы служить где угодно: при дворе или на границах – только не ревизором, к приезду которого хозяева пасек натягивают пресные улыбки и заметают мусор по углам.

 За время самой доглядни не происходило ничего интересного, кроме пары сумасшедших грабителей, напавших на отряд и явно ниспосланных самой богиней Анной в утешение скучающему князю. Поэтому с тайной надеждой на заварушку Олежа устремился к мерцающей фигуре. Существо заметило их приближение и замерло недвижным, будто стеклянным, призраком.

Похолодало – оттого ли, что Аннушка скрылась за горизонтом, или повеяло холодом иного мира. Дрожь пробежала по шее Олежи, и он невольно сделал защитный знак богини.

– Это скиталец из мира грёз, – прошептал Воля, цепляясь за рукав Олежи.

Князь раздражённо сбросил руку друга и, перехватив топор, изготовился к бою. Скиталец зеркально повторил его движение. Снег под ним не заскрипел и не провалился.

– Ах ты, дрянь потусторонняя, – сквозь зубы выдохнул князь.

– Не надо, Олежа! – крикнул кто-то, но впустую.

Незримые глаза князя видели скитальца сразу с нескольких сторон, следили за малейшим колебанием противника, и в этом было преимущество Олежи. Опустив щит, он атаковал врага. Стремительный замах топором, но скиталец вывернулся и сам поднял призрачное оружие. Удар скитальца пришёлся по щиту князя, но не застрял в нём, а прошёл насквозь, не оставляя следов. Олежа почувствовал толчок, но удержал равновесие, не споткнувшись. Скиталец не дал князю опомниться и стал теснить его серией выпадов.

Олежа сгруппировался, выкинул лишние мысли из головы. Время будто замедлилось. Призрак неспешно отвёл оружие, в развороте Олежа уклонился от его топора и, поднырнув под руку противника, нанёс смертельный удар. Он готов был поклясться, что попал по груди скитальца, но оружие прошло навылет сквозь призрачное тело.

– Тебе не ранить его! – донёсся чей-то крик.

Вместе с окликом лопнула сосредоточенность князя, и часть внимательных глаз отвлеклась на голос. В тот же миг он почувствовал удар, пришедшийся по нижней челюсти. Толчок отбросил Олежу с запрокинутой назад головой. Мир померк.

«Убит!» – мелькнула запоздалая мысль.

В ушах звенело. Грудь наполнилась воздухом, а дух не спешил покидать тело.

Кто-то перепрыгнул через Олежу и, размахивая факелом, отогнал врага.

– Княже… – Николя заглянул Олеже в лицо.

Тот рывком сел, вправляя челюсть. Призрачное оружие скитальца не причинило настоящего вреда, лишь толкнуло волной силы.

– Где он? – просипел Олежа, всё ещё ощупывая себя.

Николя развёл руками.

– За ним, бы-ы-ы-стро!

Дружинник сглотнул и с места рванулся в чащу за уже растворившимся во тьме скитальцем. Олежа поднялся. Дядя Михайло тяжело дышал, сжимая факел в руке, Воля пучил круглые глазищи и стоял, нерешительно прячась за щитом.

– Давайте-ка за Николей. А ну как догонит скитальца, а один-то не справится с ним.

Троица поспешила по лесу вслед за убегающим другом. В снегу оставались глубокие следы, и отыскать дорогу не составило труда. Долго идти не пришлось, Николя, весь белый от ужаса, выскочил наперерез.

– Они идут! – завопил он. – Бежим, княже!

Николя уже хотел обойти компанию и удрать в лес, но Олежа перехватил его за капюшон.

– Кто идёт? Говори прямо. – Насупив брови, он слегка встряхнул разведчика.

– Орда! Бесы! Скитальцы!9

– Может, вернёмся, Олежа? – тихо предложил Воля.

– Одного-то еле одолели, а тут орда, – поддакнул дядя Михайло.

Олежа поскрёб в затылке.

– Верно говорите. Николька, дорогу показывай, оценим, что там за орда.

Николя тупо поглядел на предводителя, развернулся кругом и повёл, указывая дорогу. Воля застонал, но не рискнул остаться в одиночестве, и вся компания двинулась на поиски скитальцев. Спутники Олежи еле тащились, спотыкаясь о корни, притаившиеся под снегом. Это замедляло движение, но не мог ведь Олежа предупреждать их о каждой выемке под ногами. Когда отряд поднялся на небольшой пригорок, Николя указал направление внизу.

– Дальше не пойдём, княже, отсюда их видно.

Олежа опустился на колени, сосредоточившись на белых огоньках, скользящих меж деревьев. По оврагу плыли десятки туманных скитальцев с лампадками в руках, они приближались, излучая мерцание, а впереди них шло существо с красным сияющим камнем в ладонях. От небывалости происходящего горло замкнулось, будто заевшие ставни, и Олежа не мог произнести ни слова.

– Первородный! 10– вырвалось у кого-то из дружинников.

Процессия приближалась, и в красном свете можно было различить неземное лицо предводителя скитальцев: его острые скулы, изогнутые как сабли брови и алеющие глаза. От него веяло сводящей зубы мощью.